ГЕШТАЛЬТ-ПСИХОЛОГИЯ

В те же годы, когда в Соединенных Штатах вспыхнул бихевиористский "бунт" против психологии сознания, в Германии другая группа молодых исследователей отвергла психологический "истеблишмент" с не меньшей решительностью, чем Уотсон. Эта группа стала ядром новой научной школы, выступившей под названием гештальт-психологии (от нем. Gestalt – форма, структура).

Ядро образовал триумвират, в который входили Макс Вертгеймер (1880-1943), Вольфганг Келер (1887-1967) и Курт Коффка (1886-1941). Они встретились в 1910 году во Франкфурте-на-Майне в Психологическом институте, где Вертгеймер искал экспериментально ответ на вопрос о том, как строится образ восприятия видимых движений, а Келер и Коффка были не только испытуемыми, но и участниками обсуждения результатов опытов. В этих дискуссиях зарождались идеи нового направления психологических исследований.

Схема опытов Вертгеймера была проста. Вот один из вариантов. Через две щели – вертикальную и отклоненную от нее на 20-30 градусов – про пускался с различными интервалами свет. При интервале более 200 миллисекунд два раздражителя воспринимались раздельно, как следующие друг за другом, при интервале менее 30 миллисекунд – одновременно; при интервале около 60 миллисекунд возникало восприятие движения. Вертгеймер назвал это восприятие фи-феноменом. Он ввел специальный термин, чтобы выделить уникальность этого явления, его несводимость (вопреки обще принятому в ту эпоху мнению) к сумме ощущений от раздражения сперва одних пунктов сетчатки, а затем других. Сам по себе результат опытов был тривиален. Вертгеймер использовал давно уже изобретенный стробоскоп, позволяющий при вращении с известной скоростью отдельных дискретных изображений создать видимость движения – принцип, приведший к созданию кинопроектора. Вертгеймер видел смысл своих опытов в том, что они опровергали господствующую психологическую доктрину: в составе сознания обнаруживались целостные образы, неразложимые на сенсорные первоэлементы.

Вспоминая об идейной атмосфере, в которой про водились эти опыты, один из их участников, Келер, писал 30 лет спустя:

"Мы все испытывали большое уважение к точным методам, посредством которых в то время исследовались определенные сенсорные данные и факты памяти. Но мы также очень сильно ощущали, что работа такого небольшого объема никогда не сможет дать нам адекватную психологию реальных человеческих существ. Одни были убеждены, что основатели экспериментальной психологии крайне несправедливы по отношению ко всем высшим фор мам психической жизни. Другие подозревали, что в самом основании новой науки скрыты некоторые посылки, делающие их работу стерильной".

Стало быть, ставя опыты, касающиеся частного вопроса, будущие гештальтисты ощущали как сверх задачу необходимость преобразования психологии. Они занялись этой наукой, будучи воодушевлены ее экспериментальными достижениями. Они и сами прошли хорошую экспериментальную выучку (Вертгеймер – в Вюрцбурге у Кюльпе, Келер и Коффка у Штумпфа в Берлине). И вместе с тем они испытывали неудовлетворенность ситуацией в психологии. В чем причина?

Как видно из воспоминаний Келера, причина их неудовлетворенности была в том, что высшие психические процессы оставались вне точного экспериментального анализа, который ограничивался сен сорными элементами и принципом ассоциаций. Хотя Вертгеймер получил в 1904 году (в самый разгар споров о внеобразном мышлении) докторскую степень в Вюрцбурге, где изучал именно эти высшие процессы, тем не менее, пути к новой психологии как "науке о реальных человеческих существах" не нашел. Значит, верны подозрения, что стерильность психологических исследований коренится в ложности их исходных посылок. Тогда нет нужды идти экспериментальной психологии "вверх" – к актам мышления и воли. Следует пересмотреть ее основания, начиная от трактовки простейших чувственных феноменов. Одним из них и оказался открытый Вертгеймером целостный фи-феномен. Результаты его изучения были изложены в статье "Экспериментальные исследования видимого движения" (1912). От этой статьи принято вести родословную гештальтизма. Его главный постулат гласил, что первичными данными психологии являются целостные структуры (гештальты), в принципе невыводимые из образующих их компонентов. Гештальтам присущи собственные характеристики и законы. Свойства частей определяются структурой, в которую они входят. Мысль о том, что целое больше образующих его частей, была очень древней. Чтобы объяснить характер ее влияния на психологию, следует рассмотреть общий исторический фон (весь научно-теоретический "гештальт"), в пределах которого складывалась новая школа.

Многие представители этого направления уделяли значительное внимание проблеме психического развития ребенка, так как в исследовании развития психических функций видели доказательства правильности своей теории.

Ведущим психическим процессом, который фактически определяет уровень развития психики ребенка, с точки зрения гештальтистов, является восприятие. Именно от того, как воспринимает ребенок мир, доказывали эти ученые, зависит его поведение и понимание ситуаций.

Сам процесс психического развития, с точки зрения гештальт-психологии, делится на два независимых и параллельных процесса – созревание и обучение. Один из основоположников этого направления Коффка подчеркивал их независимость, доказывая, что в процессе развития обучение может опережать созревание, а может отставать от него, хотя чаще они идут параллельно друг другу, создавая иллюзию взаимозависимости. Тем не менее, обучение не может ускорить процесс созревания и дифференциации гештальтов, процесс созревания не ускоряет обучение.

Доказательства этого подхода к развитию психики гештальтисты искали как в исследовании формирования познавательных процессов (восприятия, мышления), так и в развитии личности ребенка. Изучая. Процесс восприятия, они утверждали, что основные свойства восприятия появляются постепенно, с вызреванием гештальтов. Так появляется константность и правильность восприятия, а также его осмысленность.

Исследования-развития восприятия у детей, которые проводились в лаборатории Коффки, показали, что у ребенка имеется набор смутных и не очень адекватных образов внешнего мира. Постепенно в процессе жизни эти образы дифференцируются и становятся все более точными. Так, у новорожденных детей есть смутный образ человека, в гештальт которого входят и голос, и лицо, и волосы, и характерные движения. Поэтому маленький ребенок одного-двух месяцев может не узнать даже близкого взрослого, если он поменяет прическу или сменит привычную одежду на совершенно незнакомую. Однако уже к концу первого полугодия этот смутный образ дробится, превращаясь в ряд четких образов: лица, в котором выделяются как отдельные гештальты глаза, рот, волосы, появляются и образы голоса, тела. Развивается и восприятие цвета. Вначале дети воспринимают окружающее только как окрашенное или неокрашенное, при этом неокрашенное воспринимается как фон, а окрашенное – как фигура. По степенно окрашенное делится на теплое и холодное, и в окружающем дети выделяют уже несколько на боров "фигура-фон". Это неокрашенное-окрашенное теплое, неокрашенное-окрашенное холодное и т.д. Таким образом, единый прежде гештальт пре вращается в несколько, уже более точно отражающих цвет. Со временем и эти образы дробятся: в теп лом выделяются желтый и красный цвета, а в холод ном – зеленый и синий. Этот процесс происходит в течение длительного времени, пока, наконец, ребе нок не начинает правильно воспринимать все цвета. Таким образом, Коффка приходил к выводу о том, что в развитии восприятия большую роль играет сочетание фигуры и фона, на котором демонстрируется данный предмет.

Он сформулировал один из законов восприятия, который был назван "трансдукция" Этот закон доказывал, что дети воспринимают не сами цвета, но их отношения.

Исследовал развитие восприятия у детей еще один представитель этой школы – Г.Фолькельт. Особое внимание он уделял изучению детских рисунков. Большой интерес представляют его эксперименты по исследованию рисования геометрических фигур деть ми разного возраста. Так, при рисовании конуса четырех-пятилетние дети рисовали рядом круг и треугольник. Фолькельт объяснял это тем, что у них еще нет адекватного данной фигуре образа, а потому в рисунке они пользуются двумя похожими гештальтами. Со временем происходит их интеграция и уточнение, благодаря чему дети начинают рисовать не только плоскостные, но и объемные фигуры. Фолькельт проводил и сравнительный анализ рисунков тех предметов, которые дети видели, и тех, которые они не видели, а только ощупывали. При этом оказалось, что в том-случае, когда дети ощупывали, например, закрытый платком кактус, они рисовали только колючки, передавая свое общее ощущение от предмета, а не его форму. То есть происходило, как и доказывали гештальтисты, схватывание целостного образа предмета, его "хорошей" формы, а затем его просветление и дифференциация. Эти исследования имели большое значение для работ по исследованию зрительного восприятия в России, в школе А.В.Запорожца, и привели психологов этой школы к мыс ли о том, что существуют определенные образы сенсорные эталоны, которые лежат в основе восприятия и узнавания предметов.

Такой же переход от схватывания общей ситуации к ее дифференциации происходит и в интеллектуальном развитии – доказывал гештальт-психолог В.Келер. Он считал, что обучение ведет к образованию новой структуры и, следовательно, к иному восприятию и осознанию ситуации. В тот момент, когда явления входят в другую ситуацию, они приобретают новую функцию. Это осознание новых сочетаний и новых функций предметов и является образованием нового гештальта, осознание которого составляет суть мышления. Келер называл этот процесс "переструктурированием гештальта" и считал, что он происходит мгновенно и не зависит от прошлого опыта субъекта. Для того, чтобы подчеркнуть мгновенный, а не протяженный во времени характер мышления, Келер дал этому моменту переструктурирования на звание "инсайт", т.е. озарение. Как помнит читатель, Бюлер пришел к сходному выводу, назвав его "ага-переживание".

Келер провел эксперимент, в котором детям предлагалось достать машинку, расположенную высоко на шкафу. Для того чтобы ее достать, надо было использовать разные предметы – лесенку, ящик, стул. Оказалось, что если в комнате была лестница, дети быстро решали предложенную задачу. Сложнее было в том случае, если надо было догадаться использовать ящик. Но наибольшие затруднения вызывал вариант, когда в комнате не было других предметов, кроме стула, который надо было отодвинуть от стола и использовать как под ставку. Келер объяснял эти результаты тем, что лестница с самого начала осознается функционально как предмет, помогающий достать что-то расположенное высоко. Поэтому ее включение в гештальт со шкафом не представляет для ребенка трудности. Включение ящика уже нуждается в некоторой перестановке, так как ящик может осознаваться в нескольких функциях. Что же касается стула, то он осознается ребенком не сам по себе, но уже включенным в другой гештальт – со столом, с которым он представляется ребенку единым целым. Поэтому для решения данной задачи детям надо сначала разбить целостный образ "стол-стул" на два, а затем уже стул соединить со шкафом в новый образ, осознав его новую функциональную роль.

К подобным же выводам о роли "инсайта" в переструктурировании прежних образов пришел и М.Вертгеймер, который исследовал процесс творческого мышления у детей и взрослых.

Понятие об инсайте (от англ. insight – усмотрение) стало ключевым в гештальт-психологии. Ему был придан универсальный характер. Оно стало основой гештальтистского объяснения адаптивных форм поведения, которые Торндайк и бихевиористы объясняли принципом "проб, ошибок и случайного успеха".

Так произошла первая конфронтация двух молодых, только еще зарождавшихся психологических направлений – гештальтизма и бихевиоризма. Смысл конфронтации обычно видят в характере ответа на вопрос, постепенно или мгновенно решается интеллектуальная (поведенческая) задача. В одном случае при инсайте нужный вариант действия находится сразу же, в другом он отбирается путем длительных поисков. Такое объяснение упускает из виду категориальные основания различий между двумя психологическими школами.

Ведь инсайт означал для гештальтистов переход к новой познавательной, образной структуре, соответственно которой сразу же меняется характер приспособительных реакций. Первично – понимание (сдвиг в образном "поле"), вторично – двигательное приспособление (перестройка в исполнительских звеньях действия). Концепция "проб и ошибок" игнорировала понимание (т.е. образно-ориентировочную основу действия), каким бы оно ни было – мгновенным или постепенным. Адаптация считалась достижимой за счет тех же факторов, которые обеспечивают приспособление организма к среде на всех уровнях жизнедеятельности, в том числе и на уровнях, где образ вообще отсутствует.

Водораздел между гештальтизмом и бихевиоризмом создала также, по общепринятому мнению, проблема целого и части. Гештальтизм отстаивал идею целостности в противовес бихевиористскому взгляду на сложную реакцию как сумму элементарных. Гештальтизм действительно положил немало сил на борьбу с "атомистскими" представлениями о сознании и поведении. Но если ограничиться этим теоретическим аспектом, то остаются в тени различия более существенного, категориального порядка.

Бихевиоризм, как отмечалось, игнорировал об раз, видя в нем не психическую реальность, не регулятор поведения, а неуловимый, призрачный продукт интроспекции. Для гештальтизма учение о двигательных актах, лишенных образной ориентации по отношению к среде, представлялось изымающим из психической деятельности ее сердцевину. Однако на стороне бихевнористов было важное преимущество. Они могли дать своим фактам детерминистское объяснение. Двигательная ре акция неизменно трактовалась ими как эффект, производимый объективно контролируемыми не зависимыми переменными. Гештальтизм, следуя интроспективной традиции, считал единственными психологическими фактами непосредственно испытываемые субъектом феномены сознания. Ощущая несовместимость этой традиции с естественнонаучным подходом, гештальтисты пытались соотнести феноменальный "мир" с реальным, физическим.

В этом пункте наметились различия между близкими к гештальтистам психологами из геттингенской лаборатории, считавшими неправомерным выходить за пределы свидетельств самонаблюдения, и гештальтистским триумвиратом, который надеялся перестроить психологию по типу физики.

Сказанное проливает свет на несколько странный факт: первый программный труд гештальт-психологии, принадлежавший Келеру, был посвящен вопросам физической химии и назывался "Физические гештальты в покое и стационарном состоянии" (1920). Психолог, занимавшийся до этого акустическими ощущениями и зоопсихологией, обратился к коллоидной химии не из-за прихотливых изменений в профессиональных интересах. Теория гештальта не могла претендовать на серьезную роль без естественно научного обоснования. Поэтому она и начинается с келеровской книги о физических гештальтах. Келеру и его научным друзьям представлялось, что принцип гештальта – единый для различных порядков явлений – позволит по-новому решить психофизическую проблему, приводя сознание в соответствие с физическим миром и в то же время не лишая его самостоятельной ценности. Это решение выразилось в понятии изоморфизма.

Изоморфизм означает, что элементы и их отношения в одной системе взаимно однозначно соответствуют элементам и их отношениям в другой. Физиологическая и психологическая системы, согласно гештальтистской гипотезе, изоморфны друг другу (подобно тому как топографическая карта соответствует рельефу местности).

Вслед за работой Келера о физических гештальтах вышла книга Коффки "Основы психического развития" (1921), а затем программная статья Вертгеймера "Исследования, относящиеся к учению о гештальте" (1923). В этих работах была изложена программа нового направления, которое организовало свой журнал "Психологическое исследование" (до его закрытия при гитлеровском режиме вышло 22 тома). Келер занял после Штумпфа кафедру в Берлинском университете. К гештальтистскому триумвирату были близки доцент этого университета Курт Левин, создавший самостоятельную школу, невролог Курт Гольдштейн и др.

20-е годы ознаменовались серьезными экспериментальными достижениями гештальт-психологии. Они касались главным образом процессов восприятия, притом зрительного. Было предложено множество законов гештальта (их насчитывали 114). К ним, в частности, относились уже знакомые нам "фигура и фон" и "транспозиция" (реакция не на отдельные раздражители, а на их соотношение).

Принцип "транспозиции" иллюстрирует следующий модельный эксперимент, проведенный Келером над курами, у которых вырабатывалась дифференцировка двух оттенков серого цвета. Куры научались клевать зерна, разбросанные на светлом квадрате, отличая его от находившегося рядом темного. В контрольном опыте тот квадрат, который послужил положительным раздражителем, оказывался рядом с еще более светлым квадратом. Куры и выбирали этот последний. Они, таким образом, реагировали не на абсолютную светлоту, а на соотношение светлот (на "более светлое"). Их реакция, по Келеру, определялась законом "транспозиции".

Были предложены и другие законы. Так, под прегнантностью имелась в виду тенденция воспринимаемого образа принять законченную и "хорошую" форму. ("Хорошей" считалась целостная фигура, которую невозможно сделать более простой или более упорядоченной.) Константность означала постоянство образа вещи при изменении условий ее восприятия.

Если первоначально свои критические стрелы гештальтисты направляли против традиционной "атомистской" трактовки сознания, то в дальнейшем, как уже говорилось, их главной мишенью стал бихевиоризм. Пытаясь показать его односторонность, неспособность охватить своими объяснительными понятиями образно-смысловую регуляцию поведения, гештальтисты, однако, сами оказались беспомощными перед этой регуляцией, ибо они, как и их противники, разъединили образ и действие. Ведь образ у гештальтистов выступал в виде сущности особого рода, подчиненной собственным имманентным законам. Его связь с реальным, предметным действием оставалась ничуть не менее загадочной, чем соотношение между действием и образом у бихевиористов.

Идея имманентной трансформации "когнитивного (познавательного) поля" безотносительно к реальной предметной деятельности создала тупиковую ситуацию и в гештальтистских исследованиях мышления человека. Этой проблеме была посвящена оставшаяся незаконченной книга Вертгеймера "Продуктивное мышление" (1945). Опыты проводились над детьми. Были использованы также интервью с Эйнштейном. Исходя из общего положения гештальтистов, что подлинное мышление является "инсайтным", а инсайт предполагает схватывание целого (на пример, принципа решения проблемы), Вертгеймер выступил против традиционной практики обучения в школе.

В основе этой практики лежала одна из двух концепций мышления – либо ассоцианистская (обучение строится на упрочении связей между элемента ми), либо формально-логическая. Обе препятствуют развитию творческого, продуктивного мышления. Вертгеймер доказывал, что творческое мышление зависит от чертежа, схемы, в виде которой представляется условие задачи или проблемной ситуации. От адекватности схемы зависит правильность решения, причем хорошая схема дает возможность посмотреть на нее с разных точек зрения, т.е. позволяет создать из элементов, которые входят в ситуацию, разные гештальты. Этот процесс создания разных образов с постоянными элементами и является процессом творчества, и чем больше различных значений получат предметы, включенные в эти образы, тем более высокий уровень творчества продемонстрирует ребенок. Поскольку такое переструктурирование легче производить на образном (а не на вербальном) материале, то неудивительно, что Вертгеймер пришел к выводу: ранний переход к логическому мышлению мешает развитию творчества у детей. Он также говорил, что упражнение убивает творческое мышление, так как при повторении происходит фиксация одного и того же образа и ребенок привыкает рассматривать вещи только в одной позиции. Поэтому у детей, обучавшихся геометрии в школе на основе формального метода, несравненно труднее выработать продуктивный подход к задачам, чем у тех, кто вообще не обучался. Он стремился выяснить психологическую сторону умственных операций (отличных от логических операций), которая описывалась в традиционных гештальтистских терминах: "реорганизация", "группировка", "центрирование" и т. п. Детерминанты этих преобразований остались невыясненными.

Основные положения культурно –исторической теории:

В своих работах сам Л.С. не использует термин «культурно-историческая теория» для названия свей концепции можно встретить скорее иное определение, а именно – «инструментальная».

Исторической концепция Л.С. называлась потому, что невозможно понять «ставшие», имеющиеся сейчас в наличии психические процессы и сознание, а следует рассмотреть историю их развития и становления, но при этом именно развитие, то есть качественные изменения, появление новообразований, а не простую эволюцию. Л.С. пытался рассматривать психическое развитие по всех видах генезов. Однако в центре его внимания находились онтогенетические исследования становления и развития ВПФ у ребенка.

Культурной данная концепция называется потому, что Л.С. считал, что сознание ребенка, специфические особенности его ВПФ формируются у ребенка в результате общения со взрослыми, в котором происходит усвоение ребенком систем культурных знаков. Эти знаки опосредуют его «низшие» (непроизвольные) ПФ и тем самым ведут к созданию совершенно новых образований в сознании ребенка.

Основные характеристики ВПФ:

§ Могут без остатка сводиться к элементарным функциям

§ Имеют знаковую опосредованность

§ Имеют социальное происхождение

§ Формируются прижизненно

§ Осознанны и произвольны

Исторически возникновение ВПФ как новых форм человеческого мышления и поведения связано с развитием трудовой деятельности. ВПФ – продукт не биологической эволюции. Они имеют социальную историю. Положение о родстве труда и высших интеллктуальных функциях привело к выводу о том о «психологических орудиях», в качестве которых выступает язык. Психологические орудия отличаются от орудий труда: если последние направлены на овладение процессами природы, то психологические орудия выступает как средство воздействия на самого себя и в силу этого делают психические процессы произвольными и непроизвольными. Основным процессов развития ВПФ является интериоризация. ВПФ происходят из вне, они «строятся первоначально как внешние формы поведения и опираются на внешний знак». Переход от интерпсихической функции к интрапсихической происходит в сотрудничестве ребенка с другими детьми и со взрослыми. Область доступного ребенку в сотрудничестве получила название зоны ближайшего развития, область выполняемого самостоятельно – область актуального развития.

Подобно тому, как человек овладевает природой с помощью орудий, он овладевает и своей собственной психикой с помощью орудий особого рода - психологических. Психологические орудия - это знаки, посредством которых строится сознание. Выготский усматривает в нем особого социокультурного посредника между индивидом и миром.

Экспериментальные исследования ВПФ
В центре исследований А. Н.Леонтьева оказались два важней­ших психических процесса — память и внимание (большая часть книги посвящена памяти). Из основных свойств памяти как выс­шей психической функции он изучал прежде всего ее опосредствованность. При анализе данного свойства ВПФ А.Н.Леонтьев использовал идеи Л. С. Выготского о двух родах стимулов (стиму­лы-объекты и стимулы-средства). В его экспериментальных иссле­дованиях применяется созданная в школе Л.С.Выготского мето­дика «двойной стимуляции» (одни стимулы, например слова, вы­ступают в качестве объекта запоминания, другие, например кар­тинки, — в качестве вспомогательных стимулов-средств — «узел­ков на память», — призванных облегчить запоминание).
Изложим коротко основные результаты проведенных А.Н.Леонтье­вым экспериментальных исследований. Отметим прежде всего их фунда­ментальность — только в исследованиях памяти приняло участие около 1200 испытуемых разных возрастных групп: дошкольники, школьники, взрослые (студенты). Из них около тысячи человек прошли исследования по всем четырем сериям эксперимента, каждая из которых предполага­ла запоминание испытуемым определенного материала. В первой серии использовались 10 бессмысленных слогов (тям, руг, жел и др.), во вто­рой и последующих — по 15 осмысленных слов (рука, книга, хлеб и др.). В четвертой серии слова отличались от слов второй и третьей серий боль­шей степенью абстрактности (дождь, собрание, пожар, день, драка и др.).
В первых двух сериях слоги или слова читались экспериментатором, а испытуемому нужно было их запомнить и воспроизвести в любом поряд­ке. В третьей и четвертой сериях испытуемым предлагалось запоминать читаемые экспериментатором слова при помощи вспомогательных сти­мулов-средств. В качестве таковых использовались карточки (размером 5 на 5 см) с нарисованными на них картинками (30 штук). В инструкции указывалось: «Когда я назову слово, посмотри в карточки, выбери и отложи такую карточку, которая поможет тебе припомнить слово». С каж­дым испытуемым был проведен индивидуальный эксперимент, продол­жавшийся 20 — 30 мин. С дошкольниками он строился в виде игры.

Один из графиков, в наглядной форме представивший резуль­таты некоторых проведенных под руководством А.Н.Леонтьева экспериментов, получил название «параллелограмм развития» и вошел во многие учебники психологии [111, 480]. Этот график представлял собой обобщение результатов второй и третьей се­рий экспериментов — серии запоминания слов без использова­ния внешних вспомогательных средств (картинок) и серии запо­минания аналогичных слов при помощи этих средств — на трех группах испытуемых (дошкольники, школьники и студенты).
У дошкольников запоминание по обеим сериям было одина­ково непосредственное, поскольку даже при наличии карточки ребенок не умел использовать ее в инструментальной функции (вместо выбора карточек в качестве средства запоминания — «узел­ка на память» — ребенок, например, начинал играть с ними); у взрослых запоминание, напротив, было одинаково опосредство­ванное, поскольку и без карточек взрослый хорошо запоминал материал — только с использованием уже внутренних средств (кар­точки как «узелки на память» были ему уже не нужны). У школь­ников процесс запоминания с помощью внешних средств приво­дил к существенному повышению его эффективности, в то время как запоминание без них было ненамного лучше, чем у дошколь­ников, поскольку внутренние средства запоминания у них также отсутствовали.
Аналогичные результаты были получены в экспериментах А. Р.Лурия при исследовании памяти как ВПФ. Методика была почти идентичной вышеупомянутой с той только разницей, что в эксперименте предусматривалась жесткая связь между картинкой и словом — на каждое слово давалась вполне определенная кар­точка. Для дошкольников выполнение этой задачи оказалось даже более простым, чем в экспериментах А.Н.Леонтьева, и поэтому расхождение полученных во второй и третьей сериях результатов у дошкольников оказалось большим, чем в изложенных выше экс­периментах (почти как у школьников). Еще более существенным подтверждением гипотезы Л. С. Выготского о «вращивании» знака в процессе формирования ВПФ стали результаты исследований опосредствованного внимания [64|. Графическая форма представ­ления результатов напоминала практически такой же параллело­грамм, что и в экспериментах по изучению памяти как ВПФ.
В данных исследованиях процессов опосредствования в запо­минании удалось сделать нечто большее, чем только констатиро­вать использование стимулов-средств при решении задач на запо­минание: были выделены и проанализированы качественно раз­личные операции, которые определяют выбор средства для запо­минания на разных стадиях психического развития.
Первый этап развития операции опосредствования в процессе запоминания А.Н.Леонтьев назвал доассоциативным — картинка выбиралась ребенком без всякой связи с предъявленным словом (например, на слово «мышь» следовала картинка «умывальник», на «обед» — «картина» и т.п.). Согласно Л.С.Выготскому, этот этап психического развития можно назвать стадией примитивной психики (здесь знак не используется еще ни в какой форме).
Второй этап — этап ассоциативно детерминированного словом выбора. В большинстве случаев даже у дошкольников картинка выбиралась уже с учетом предъявленного слова — например, к слову «обед» подбиралась картинка «школа». Внутри этого этапа различались две стадии развития рассматриваемого процесса — на первой ребенок выбирал более или менее адекватную картин­ку, но не мог объяснить свой выбор, на второй стадии ребенком давалось уже объяснение его выбора («в школе учатся и обедают»). Однако выбранная картинка при воспроизведении не могла, как правило, «воскресить» то слово, которое нужно было с ее по­мощью запомнить (т. е. если элемент А всегда вызывает элемент В, то это не значит, что появление В приведет к появлению А). «Ни­какая простая ассоциативная связь не обладает признаком непо­средственной обратимости», — писал по этому поводу А. Н.Ле­онтьев [64, 114]. В одном из экспериментов это было просто и красиво доказано: после того как испытуемый выбирал картин­ки, экспериментатор отбирал их и просил вспомнить соответ­ствующие картинки при повторном чтении слов. Из 15 выбранных картинок испытуемый вспоминал 13, в то время как при запоми­нании слов в обычно проведенном эксперименте из третьей се­рии было всего три правильных воспроизведения.
Таким образом, связь здесь односторонняя — картинка хотя и связана ассоциативно со словом, но выбрана без учета последую­щего воспроизведения слова. Следовательно, выбор картинки ос­тается все еще на стадии натурального акта, поскольку способ выбора второго стимула (стимула-средства) не подчинен цели операции в целом. Использование картинки не ведет здесь к под­линному запоминанию, которое, по остроумному замечанию П.Жане, связано «с обратным билетом». Это означает, что при выборе картинки для запоминания слова испытуемый должен пре­дусмотреть «обратный ход» — от картинки к слову, т.е., метафо­рически говоря, «заранее купить обратный билет». Именно поэто­му на данном этапе развития операции опосредствования при вос­произведении слов испытуемый очень часто делает характерные ошибки — называет то, что изображено на картинке. Поэтому «связанная» методика (т.е. предложение ребенку строго фиксиро­ванной картинки на каждое слово) так увеличивает запоминае­мость дошкольниками слов — она дает в руки ребенка как бы готовое средство, извне опосредствующее запоминание. Эта ста­дия развития процесса опосредствованного запоминания была названа в книге А.Н.Леонтьева вслед за Л.С.Выготским стадией наивной психологии.
Наконец, на третьем этапе процесс запоминания становится опосредствованным. Эффективность запоминания увеличивается у школьников не потому, что они начинают лучше объяснять вы­бор, а потому, что меняется структура операции опосредствова­ния — картинка выбирается с учетом последующего воспроизве­дения стоящего за ней слова, т.е. выбор карточки здесь уже под­чинен самой операции, может быть понят только с точки зрения ее конечной цели. На этом этапе бросается в глаза тщательность выбора картинки, иногда одна картинка в процессе этого выбора меняется на другую, т.е. наблюдается своеобразное примеривание картинки к запоминаемому слову. Таким образом, операция вы­бора заключается в том, что образование связи между словом и картинкой является реакцией не на настоящую, а на будущую ситуацию. Например, к слову «птица» ребенок подбирает картин­ку «бабочка» и говорит тут же «бабочка — птичка» (т.е. ассоцииру­ет от картинки к слову, а не наоборот, тем самым как бы пред­восхищая воспроизведение). Подобный выбор имеет все признаки интеллектуальной операции.
В книге А. Н.Леонтьева специально были проанализированы и условия формирования операции опосредствования. Чрезвычайно значимую роль в этом процессе играет речь. Умственно отсталого ребенка (у которого до этого отсутствовала способность к опосредствованному запоминанию) заставляли комментировать вслух сначала картинку, а потом и сам процесс ее выбора. Эффектив­ность опосредствованного запоминания при этом резко возраста­ла. Напротив, можно разрушить сложившийся процесс опосред­ствования, категорически запретив испытуемым говорить во вре­мя опыта, т.е. «выключить» речь. Было доказано, что условное значение «мнемического знака» карточка приобретает только в процессе замещения наглядно-образных связей связями, не вы­раженными в образах, что осуществляется в речи. Следовательно, натуральное запоминание, становясь опосредствованным, вместе с тем превращается в интеллектуальное запоминание.
После овладения ребенком запоминанием с помощью внеш­него средства начинается процесс вращивания вспомогательных стимулов-средств, т.е. переход к внутренне-опосредствованному за­поминанию. А. Н.Леонтьев специально исследовал механизм этого перехода на материале опосредствованного запоминания и вни­мания у взрослых.
Выбор взрослых осуществляется быстрее, чем у школьников, часто он менее тщателен и менее оригинален — он вообще совер­шается в известной степени как бы независимо от задачи, потому что сама операция уже не зависит от выбора карточки — карточка только «опора» операции, «полувнешний инструмент». В одном из экспериментов, изучающих внимание, взрослым испытуемым предлагалось не отбирать, а только глядеть на лежащие на столе карточки, и даже в этом случае они помогали решать задачу на внимание, «овладевать» своим вниманием. Таким образом, сам процесс опосредствования, хотя и «опирается» на карточки, тем не менее имеет уже внутренний характер. Вращивается, собствен­но говоря, не только и не столько знак, сколько вся система операций опосредствования. Для ускорения процесса вращивания был использован остроумный методический прием — ограничение числа карточек для запоминания (вплоть до одной-единственной). Тогда процесс запоминания испытуемым превращался в рассказ, каждое слово которого было каким-то образом связано с карточ­кой, т.е. теперь, согласно А.Н.Леонтьеву, «инструментальную функцию» уже исполняли слова и появлялась высшая форма внут­ренне-опосредствованного запоминания, т.е. ассоциативно-логи­ческое. При этом и сама речь меняла свою форму — из внешней она становилась внутренней.
Для понимания культурно-исторического подхода к изучению человеческой психики очень важно рассмотреть еще одну пробле­му: как соотносятся между собой высшие и низшие формы пси­хических функций, в частности памяти? Одни авторы (например, Т. Рибо) в объяснении как низших, так и высших форм памяти ссылались на мозговые (физиологические) процессы. Правомер­ность этой точки зрения А.Н.Леонтьев видел в том, что ника­кие — даже самые высшие — формы памяти не могут быть неза­висимы «от способности нервной системы к образованию и со­хранению следов предшествующего опыта». Однако ссылаться на «общую физиологическую природу высшей памяти — значит ни­чего в ней не объяснить» [64, 54]. Подобного рода объяснения напоминают ответ студента на экзамене, когда на вопрос о том, что такое сульфат натра, экзаменующийся с важным видом гово­рит, что это совокупность атомов. Несмотря на то что в этом отве­те зафиксирована действительно глубокая истина, вряд ли этот студент получит положительную оценку⁴.
Другие авторы (А.Бергсон), напротив, резко противопоставля­ли обе формы памяти как имеющие совершенно различное проис­хождение (память «тела» и «память духа»). Правильность этой точки зрения А.Н.Леонтьев видел в том, что обе формы действительно качественно отличаются друг от друга: «Память — человеческая функция, которая обусловлена не только биологическим, но и ис­торическим развитием» [64, 34]. Но сложная деятельность высших форм человеческой памяти строится на основе низших ее форм.
Таким образом, проблема соотношения высших и низших форм психических функций решалась в школе Л. С. Выготского треть­им — диалектическим — путем: возникая на основе низших, выс­шие формы памяти несут в себе «в снятом виде» эти низшие фор­мы и в то же время не сводятся к ним: «старые формы продолжа­ют не только сосуществовать с новыми формами, но и содер­жаться в них, образуя их натуральную основу» [64, 138].
Эмпирические исследования А.Н.Леонтьева убедительно под­твердили гипотезу Л.С.Выготского о том, что становление выс­ших форм психических процессов идет через использование сти­мулов-знаков, которые в процессе развития превращаются из внешних во внутренние. Кроме того, на том же эмпирическом материале была подтверждена и гипотеза Л.С.Выготского о сис­темном строении сознания, о взаимодействии отдельных психи­ческих функций друг с другом. Прослеживая развитие памяти как ВПФ, А.Н.Леонтьев установил, что на определенном этапе этого развития запоминание становится логическим, а мышление приоб­ретает мнемическую функцию. Столь же системно связанными ока­зываются в процессе развития высших формы памяти и волевые процессы: «память человека действительно обладает всеми при­знаками волевого акта — в процессе развития нашей памяти мы овладеваем ее процессами, делаем ее воспроизведение независи­мым от непосредственно действующей ситуации, словом, сооб­щаем своему запоминанию произвольный характер» [64, 152].
Исследования школы Л.С.Выготского имели не только чрез­вычайно важное теоретическое, но и практическое значение. Было установлено, что обязательным условием усвоения ребенком зна­ковых систем является его совместная деятельность со взрослым. Таким образом, сознание у ребенка формируется не спонтанно, а представляет собой в известном смысле «искусственную форму» психики. Вопрос о методах «воспитания» памяти решался прин­ципиально иначе, чем многими психологами и педагогами того времени. Они придерживались идеи о возможности развития па­мяти путем механических упражнений; эта идея, кстати говоря, в массовом сознании широко распространена до сих пор. Согласно позиции школы Л.С.Выготского, повышение эффективности за­поминания обеспечивается формированием у человека приемов опосредствованного запоминания.
Этот вывод был особенно значим для дефектологов, имеющих дело с детьми с задержками или дефектами психического разви­тия (говоря словами Л.С.Выготского, «высшее оказалось наибо­лее воспитуемым»). Наконец, воспитание приемов запоминания должно учитывать прежде всего активность самого воспитанника, поэтому необходимо создать условия, при которых эта активность будет обеспечена в ходе усвоения учебного материала. Обеспече­ние активности возможно, в свою очередь, при включении дей­ствия запоминания в осмысленную для ребенка деятельность (сле­дует, например, насыщать программы обучения материалом, ко­торый связан с реальной окружающей ребенка действительно­стью и который тем самым имеет для него смысл).
Дальнейшее развитие взглядов Л.С.Выготского и его школы выходит за рамки рассмотрения нашего курса «Введение в психо­логию». В последние годы жизни (начало 1930-х гг.) Л.С.Выгот­ский в своих исследованиях смещает акценты с изучения знака в его «инструментальной» функции (в функции «средства», «инстру­мента», «орудия») на изучение «внутренней стороны знака», той системы операций, которая стоит за знаком, — а именно его зна­чения. В это же время А. Н.Леонтьев вместе с несколькими други­ми учениками Л.С.Выготского уезжает в Харьков, который был в то время столицей Украины, и там появляется Харьковская психо­логическая школа. Именно в рамках этой школы впервые были сфор­мулированы принципы деятельностного подхода в психологии.
Научная программа Харьковской школы создавалась как аль­тернатива программе Л.С.Выготского. Основной принципиаль­ный недостаток культурно-исторической концепции А. Н.Леонтьев видел в том, что сознание в ней «чрезмерно интеллектуализировалось»: в стороне оказалось изучение аффективно-потребностной сферы деятельности человека, а формирование сознания у ребенка рассматривалось лишь в условиях речевого общения ребенка со взрослым. Впрочем, недостаточность изучения связи по­знавательных процессов с аффективно-потребностной сферой человека осознавалась и самим Л.С.Выготским, который любил повторять: «За сознанием лежит жизнь». Во вновь возникшей Харьковской школе психологи как раз и попытались обратиться к изучению реальной человеческой жизни, целостной едницей которой, по А.Н. Леонтьеву, выступает деятельность. Именно эта категория и стала одной из центральных для создателей деятельностного подхода в психологии.

В период открытого кризиса о новом подходе к изучению духовного мира человека заявил немецкий психолог В.Дильтей (1833-1911), основатель"философии жизни". Он выступил с критикой академических философских школ с притязаниями на новое мировоззрение, основанное на самой жизни, этой единственной реальности, постигаемой посредством творческих инстинктов и гениальной интуиции. Основной психологический труд " Описательная психология " (1894).

Деятельность В.Дильтея протекала в ситуацииострых дискуссий о методологии исторического и гуманитарного знания (наук о духе). Согласно Дильтею, все науки о духе должны базироваться на психологии.

Он исходил из положения о том, что все "системы культуры- хозяйство, право, религия, искусство и наука и внешняя организация общества в союзе семьи, общины, церкви, государства возникли из живой связи человеческой души...и не могут в конце концов быть поняты иначе, как из того же источника. Психические факторы образуют их важнейшую составную часть, и потому они не могут быть рассматриваемы без психического анализа". Вследствие психологизации трактовки общества и наук о духе оказалось, что "развитие отдельных наук о духе связанно с разработкой психологии". Утверждалось, что " психология будет основанием наук о духе, подобно тому как математика- основа естествознания".

Однако существующая психология была подвергнута Дильтеем сокрушительной критике, ибо до сих пор она развивалась из "неправомерного распространения естественнонаучных понятий на область душевной жизни", так как естествознание рассматривалось как единственно подлинная форма научного знания. Естественнонаучная ориентация психологии, особенно в период ее становления как самостоятельной науки,получает у Дильтея отрицательную оценку. "...В кровеносной системе познающих субъектов, которых конструируют Локк, Юм и Кант, тетчет не настоящая кровь, но разбавленный сок разума в виде чисто мыслительной деятельности". Критике подвергались принципы психологии, которую Дильтей называет объяснительной, её гипотезы, представления об эелементах- атомах и их ассоциациях и др., которые недоказуемы. Её предметом не являлась полнота человеческой природы- объяснительная психология не может объяснить подлинную жизнь души потому, что занимается незначительными феноменами и трактует их неправильно. Эти ошибки проситекают из непонимания специфики психологии как одной из наук о духе, по сравнению с естественными науками по предмету и по методу. Естественные науки имеют дело с фактами, которые даются извне, при поредстве чувств как единичные феномены. Связь между ними устанавливается путем дополняющих заключений. В психологии факты выступают изнутри как некоторая живая связь душевной жизни, как нечто первично данное. связные комплексы первоначальны и даны в переживании, они представляют неразложимую цельность.

По методу эти науки также отличны друг от друга. Естественные науки пользуются объяснением, привлечением гипотез, экспериментом. Природу мы объясняем. Психология имеет дело с сознанием, которое нужно описать. Необходимо отказаться от объяснения в этом естественнонаучном смысле, в смысле поиска причин. Душевную жизнь мы постигаем, т.е. уясняем ее смысл. Эксперимент в психологии возможен, но только в пограничных областях душевной жизни, в центральных же- нет.

Противопоставление понимния (Verstehen) и объяснения (Erklahrung)- центральный методологический принцип описательной психологии. Это противопоставление явилось формой критики натурализации в психологическом исследовании, которая свойственна естественнонаучно ориентированной психологии. Понимание как метод понимающей психологии принципиально отлично от интроспекции. Интроспекция ограничивает познающего содержанием его сознания, закрывая выход в сферу объективного. "Мы постигаем человеческую природу не с помощью интроспекции...Существуют новые категории, образы и формы жизни, к которым и слудет обратиться и которые сами не обнаруживаются в индивидуальной жизни. Индивид- это лишь точка пересечения систем культуры и организаций, куда вплетено его бытиё: как же можно их понять, исходя из индивида?". Понимание не тождественно и рациональному познанию в понятиях: описательная психология обязанна выяснить невозможность того, чтобы переживания были возведены в понятия. "Что такое человек, можно узнать не путем размышления над самим собой и даже не посредством экспериментов, а только лишь из истории".

Понять- это значит оценить субъективные переживания как осмысленные, включить субъективные переживания в более широкие смысловые связи, которые определяют их. Эти связи находятся вне субъекта, в духовной культуре, воплощенной в искусстве, религии, морали, праве. В противоположность абстрактой схематичной объяснительной психологии описательная психология (или расчленяющая) есть подлинная психология. Её предметом являются развитой человек и полнота готовой душевной жизни. Она должна быть описана, понята и анализированна во всей её целостности. Каждое состояние сознания одновременно включает в себя интеллектуальныю часть (его содержание), побуждение и чувство (нравится- не нравится), волевой компонент как намерение, которым направляется всякий мыслительный процесс. Внутренняя сопряженность этих моментов составляет собственную структуру сознания. Побуждение и чувство занимает центральную часть в структуре душевной жизни. Они объединяют всю нашу душевную жизнь в единую связь таким образом, что именно они направляют духовную активность на некоторые предметы среды, которым придают чувство удовольствия и удовлетворения побуждений: таким образом, находящееся вне нашей душевной жизни, с чем соединяются чувства удовлетворения, переживается как ценность. Таким образом, жизненная ценность через соотношение с субъектом- это то, чем мы пользуемся для достижения чувств удовольствия и удовлетворения. Мы постигаем ценность жизненных отношений, взглядов и идей, деятельности, выбирая из этоо то, что нам полезно, и создаем новые ценности в процессе жизни. Постижение ценностей и созидание новых ценностей составляют сущность душевной жизни и психического развития.

Развитие душевной жизни просиходит в условиях развития тела и зависит от связи с окружающим миром- физической и духовной средой. Движущей силой развития являются чувства и побуждения. Развитие складывается из отдельных жизненных состояний, из которых каждое стремится добыть и задержать свою жизненную ценность. Каждый возраст характеризуется направленностью на свои ценности. В детстве игра является необходимым проявлением жизни. В юношеском возрасте складываются идеалы жизни, границы которых неисчерпанны. В зрелости происходит сознание действительных ценностей. В старости человеку открываются особо значительные ценности. Произведения, созданные в старости, отличаются особой возвышенностью. Та жизнь была бы совершеннейшей, в которой всякий ее момент был бы исполнен чувством своей самодавлеющей ценности. Развитие состоит в переходе от элементарных к более высоким ценностям, ибо "с поступательным течением жизни развивается все более расчлененный склад душевной жизни, которому дотупны все высшие соединения". Мысли В.Дильтея о том, что всякий период жизни обладает самостоятельной ценностью, созвучны современным представлениям о качественном своеобразии и непереходящей ценности отдельных периодов детства, уникальных возможностей, создаваемых ими для формирования соответствующих психических процессов и качеств. По точной оценке С.Л.Рубинштейна, "в противоположность глубинной психологии Фрейда, психология Дильтея может быть охарактеризованна как вершинная психология. Так же, как Фрейд, Дильтей хочет познавать психологию личности в ее глубинах. Но в отличии от Фрейда, и даже в противоположность ему, он исходит из того, что психологические глубины личности раскрываются не в самых низших её влечениях, а в самых высших её объективированнных проявлениях".

Позиции В.Дильтея получили развитие в духовно-научной психологии Э.Шпрангера (1882-1963). Её задачей является исследование отношения индивидуальной духовной структуры субъекта к структуре объективного духа (предмет общей психологии как науки о духе). Основное понятие психологии Шпрангера- формы жизни.

От общего утверждения В.Дильтея о соотношении структуры душевной жизни с культурой и о ценности как определяемой эмоциональным отношением субъекта Шпрангер переходит к классификации ценностей и производит её по более объективному, чем эмоциональное отношение, как это было у Дильтея, основанию. Ценности- это объективные образования, независимые от субъекта, противостоящие ему и оказывающие на него воздействия. Это весь мир- природа, наука, искусство и т.п. Э.Шпрангер выделяет шесть типов объективных ценностей: теоретические (область науки, проблема истинности); экономические (материальные блага, полезность); эстетические (стремление к оформлению, выражению своих впечатлений, к самовыражению); социальные (общественная деятельность, обращенность к чужой жизни, чувство себя в другом); политические (власть как ценность), религиозные (смысл жизни). В каждой индивидуальности представленны все шесть типов ценностей, но в особом направлении и с разной силой; руководящие, определяющие жизнь образуют психическую структуру личности. На основании преобладании той или иной ценности различаются шесть типичных основных форм индивидуальности, называемых Шпрангером формами жизни потому, что они до некоторой степени определяют форму, в которой протекает жизнь индивида. Теоретический человек (все его стремления направлены к познанию); эстетический (стремится постигнуть единичный случай, исчерпать его без остатка со всеми его индивидуальными особенностями); экономический (эффект полезности как смысл всей деятельности, всей жизни); социальный (смысл жизни в общении, любви, в жизни для других); политический (стремление к власти и чести, господству и влиянию); религиозный (относит всякое единичное явление к общему смыслу жизни и мира). Поскольку в жизни нет чистых типов, каждый отдельный конкретный случай нужно уметь привести к одному из этих типов. Исходя из этих психологических представлений, Шпрангер делал педагогические выводы. Всеобщее образование не должно быть одинаково для всех. Педагог должен интуитивно угадать еще не сформировавшуюся и не осознанную ребенком психическую структуру и готовить его к наиболее целесообразному и доступному для него пути жизни. Понимающая психология открыто пртивопоставляет себя естественным наукам и носит умозрительный характер. Её вывод о невозможности естественнонаучного объяснения в психологии звучит возвращением к старой идеалистической психологии как науке о душе. Сделанная в этом направлении попытка соотнести структуру отдельной личности с духовными ценностями и формами культуры, созданными исторически, в силу идеалистического их понимания представляла развитие высших психических функций как чисто духовный процесс. "При таком понимании истории и культуры и при таком понимании психологии сказать, что психологию следует изучать исторически,это значит, в сущности, что духовное следует сближать с духовным... понимающая психология далека от адекватной разработки проблем культурного развития".

ФРАНЦУЗСКАЯ СОЦИОЛОГИЧЕСКАЯ ШКОЛА (Школа Дюркгейма) - одно из ведущих направлений франц. социологии к. 19 - пер. пол. 20 в., основанное Дюркгеймом. Как научное направление школа сформировалась вокруг издаваемого Дюркгеймом журнала "Социол. ежегодник", в к-ром печатались статьи, монографии, обзоры представителей школы. Ядро школы составляли социологи Дюркгейм, Мосс (возглавил школу и журнал после смерти Дюркгейма в 1917), С. Бугле, Ж. Дави, П. Лапи, П. Фоконне, М. Хальбвакс), однако в издании журнала и в деятельности школы участвовали крупные экономисты, правоведы, этнографы, историки, лингвисты и т.д.

Теор. и методол. фундаментом школы стал позитивистский социологизм Дюркгейма, осн. положения к-рого следующие: выделение социальной действительности как специфич. сферы бытия и деятельности, самостоятельной по отношению к биол. (природа) или психич. (внутр. мир индивида) действительности, принципиально важной, интегративной при изучении человека; утверждение объективного, надиндивидуального характера об-ва, его определяющей роли в регулировании индивидуального поведения, его функционального характера; определение социологии как самостоят., объективной, позитивной науки о социальной действительности, интегрирующей в себя все антропол. науки.

Социологизм Ф.с.ш. противостоял таким авторитетным социол. направлениям, как католич. социология (рассматривавшая об-во как опр. следствие реализации Божьего промысла и библейских заповедей), социол. номинализм (сводивший социум к совокупности индивидуальных действий и мотивов), биол. и психол. редукционизм (определявший социальную действительность исключительно биол. или психич. факторами), утверждая объективный, надиндивидуальный характер социальных процессов (в наиболее радикальном виде "обожествляя" об-во). Именно теор. дискуссии о характере и природе социальной реальности, степени детерминированности деятельности индивида социумом составили содержат, ядро "Социол. ежегодника", и во многом определили ведущие позиции Ф.с.ш. во франц. социологии пер. пол. века.

В ранний период (до 1913) важную роль в деятельности школы играла близость не только научных, но и обществ. взглядов ее представителей: антиклерикализм, позитивистское превознесение возможностей науки, гражд. либерализм, идеи социального реформизма, направленного на устранение классовых противоречий. Это придавало многим публикациям в "Социол. ежегоднике" остро полемич., публицистич. характер и определяло научную направленность журнала, к-рый в соответствии с научной ориентацией авторов подразделялся на рубрики: общая социология, социология религии, социология права, социология морали, социальная морфология. Осн. материалом исследования в работах представителей Ф.с.ш. этого периода стала история и совр, состояние отд. институциональных форм об-ва (церкви, гражд. права, образования) во Франции, однако ряд работ (Ф. Брюно, М. Гране и др.) включался в более широкий контекст истории европ. культуры, философии языка, кросскультурных исследований. Новой для социологии стала и принятая в Ф.с.ш. коллективная организация научной деятельности с распределением обязанностей и активное использование в работах мат. и стат. методов, отд. элементов структурной лингвистики и пр. Деятельность школы способствовала введению социологии (в ее дюркгеймовском понимании) в систему высшего, а затем и среднего образования Франции, что способствовало переходу крупнейших представителей школы к преподаванию.

Именно преподават. деятельность определила лицо Ф.с.ш. в "последюркгеймопский" период, наступивший по окончании Первой мир. войны, в к-рой школа понесла существ, потери. Организующим центром школы становится уже не "Социол. ежегодник" (к-рый выходил еще в течение трех лет в 1925-27), а кафедры социологии ун-тов Парижа, Бордо, Тулузы, где работали Мосс, Ф. Бурдье, П. Лапи и др. Стремление к утверждению активной социально-реформаторской роли науки у представителей Ф.с.ш. сохранилось, однако взгляды их заметно смещаются от радикально либералистских к умеренным. Опр. отпечаток это наложило и на характер их научных работ и определило акцент на вопросах социальной мобильности, ценностно-символич. аспектах социальной организации, проблемах солидаризма. Существенно расширяется поле кросскультурных и сравнительно-истор. исследований за счет этногр. и палеогр. материала, а сами исследования такого рода начинают преобладать над небольшими по объему работами по собственно франц. проблематике, характерными для раннего периода. Значит, влияние на нек-рых предствителей школы (Мосс, Ж. Дави, М. Хальбвакс) оказали идеи структурного функционализма и психологизм "понимающей" социологии М. Вебера.

Постепенное размывание научно-методол. остроты дюркгеймовского социологизма, происходившее по мере развития методов социально-научного знания, и бурное развитие структурно-функционального анализа в антропологии определили постепенное угасание Ф.с.ш. как яркого, новаторского направления в социологии. После Второй мир. войны, несмотря на возобновление издания "Социол. ежегодника", школа фактически прекратила свое существование.

Деятельность Ф.с.ш. как ведущего направления франц. социологии начала века оказала существ, влияние не только на формирование совр. представлений о природе об-ва и связанной с ним теор. проблематики, но и на формирование антропол. науки в целом, во многом определила облик совр. функционализма, неомарксистской социологии, повлияла на становление франкфуртской школы.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: