32 страница. До тех пор большая часть краж подпадала под действие статьи 162 Уголовного кодекса, которая предусматривала сроки от 3 месяцев тюрьмы (кража без применения

До тех пор большая часть краж подпадала под действие статьи 162 Уголовного кодекса, которая предусматривала сроки от 3 месяцев тюрьмы (кража без применения насилия, совершенная впервые) до 2 лет ИТЛ (предумышленная кража государственного имущества, совершенная повторно). В январе 1947 года министерство юстиции и прокуратура СССР подготовили записку, с предложением ужесто­чить санкции, оставив, тем не менее, судьям большую свободу ма­невра: кража без применения насилия, совершенная впервые, будь то хищение «общественного имущества» или личной собственности, должна была караться сроком от 3 месяцев до 3 лет; что касается умышленной кражи, повторной или совершенной группой лиц, за нее отныне грозил срок от 2 до 7 лет ИТЛ. Примечательное новшество по сравнению с действовавшим законодательством: хищение «общест­венного имущества» и кража личной собственности по этому проекту карались с одинаковой суровостью³⁷.5 марта Политбюро предложило создать комиссию по разработке нового закона о хищении³⁸. В апреле эта комиссия представила результаты своей работы: предложенные ею санкции были еще более суровыми, чем предусмотренные январ­ской запиской, в особенности, что касалось наказания за «хищения общественного имущества», каравшегося более строго, чем кража личной собственности (до 4 лет ИТЛ в случае кражи без примене­ния насилия и совершенной впервые и до 10 лет в случае повторно-то преступления или преступления, совершенного группой лиц)³⁹. Переданные Сталину, эти предложения были еще более ужесточены, причем дважды в мае и начале июня (накануне обнародования ука­зов) лично генсеком, который взял дело в свои руки, как и 15 лет назад во время составления и утверждения закона от 7 августа 1932 года⁴⁰.

В течение следующих месяцев министр внутренних дел Круглов ре­гулярно (раз в месяц) информировал Сталина о действии закона⁴¹. Если верить донесениям обкомов, которые у них стали требовать сра­зу же после утверждения закона, он немедленно возымел эффект, на­столько сильным было впечатление населения от строгости санкций. «На рыбном заводе г. Азова Ростовской области до опубликования Указа об уголовной ответственности за хищение государственного и общественного имущества ежедневно в проходной отбирали у рабо­чих 450-500 кг рыбы, после ознакомления рабочих с Указом хищение рыбы значительно сократилось. В г. Владимире на комбинатах "5-ый октябрь" и "Комавангард" за время, прошедшее после опубликова­ния Указа, не зарегистрировано ни одного случая хищения, тогда как раньше ежедневно задерживалось по 100 и более человек с тканью и другими материалами», — можно прочитать в отчете об «откли­ках населения на указы от 4 июня 1947 года» от 12 июня 1947 года⁴². Впрочем, к этому времени население еще не было информировано об ужесточении (предусмотренном секретным дополнением к закону) санкций за вынос продукции с предприятия (7 лет ИТЛ вместо 1 го­да)⁴³. Но слухи о наказаниях, казавшихся тем более суровыми, что о них ничего не было известно, уже широко распространились в наро­де. В записке Круглова от адресованной 12 июля 1947 года, адресо­ванной Сталину, министр внутренних дел, не колеблясь, утверждал, что кражи на предприятиях уменьшились за месяц на 60-75 %, и что «преступный мир в шоке», о чем свидетельствует тот факт, что «про­фессиональные воры» сами являлись в милицию в надежде восполь­зоваться шансом на «перевоспитание»!⁴⁴ Тем не менее, по крайней мере, в первое время количество вынесенных приговоров не только не уменьшилось, а резко возросло, поскольку власти оказывали силь­ное давление на милицию, судей и прокуроров, призывая «нанести решительный удар по воровству». В 1947 году было осуждено около 750 тысяч человек, из них две трети — за хищение «общественного имущества»⁴⁵. По отношению к 1946 году рост числа приговоров со­ставил порядка 45 % (и более 70 % по сравнению с 1945). А главное, выносимые приговоры были по суровости несопоставимы с теми, что имели место ранее.

Проведение в жизнь указов от 4 июня 1947 года осуществлялось по тому же принципу, что и все крупные политико-репрессивные кампании, проводившиеся с начала 30-х годов: первый этап (несколь­ко месяцев), отличавшийся особой агрессивностью, мобилизацией милицейского и судебного аппарата, значительным ростом числа приговоров, поскольку судей, прокуроров и милицию призывали

«делать цифру»; затем, с начала 1948 года, ослабление «репрессивно­го рвения». В 1948 году 275 тысяч человек было осуждено за хище­ние «государственного имущества» (на 45 % меньше, чем в 1947) и 117 тысяч — за кражу «личной собственности»⁴⁶. Количество выно­симых приговоров в следующие годы стабилизировалось (на уровне 250 тысяч в год), но наказания оставались очень суровыми⁴⁷. Наря­ду с этим произошли значительные изменения в социальном составе жертв этого репрессивного законодательства. Первый этап кампании ударил прежде всего по наиболее уязвимым элементам общества, особенно колхозникам (преимущественно вдовам фронтовиков), вы­нужденным воровать, чтобы выжить, составившим более половины осужденных в 1947 году⁴⁸. Рабочие, на которых пришлось более трети приговоров, также заплатили высокую цену⁴⁹. Начиная с 1948 года, когда была отменена карточная система и возобновилась активная торговая деятельность, в первом ряду осужденных оказались работ­ники кооперативной торговли и государственных магазинов, в то время как количество приговоров за незначительные кражи сельско­хозяйственной продукции уменьшилось⁵⁰. В уже цитировавшемся отчете, представленном генеральным прокурором СССР Сталину в июне 1950 года, это явление рассматривалось с положительной точки зрения: оно свидетельствовало о стремлении судей и прокуроров по­ложить конец «перегибам», жертвами которых в первые месяцы по­сле принятия закона стали наиболее уязвимые элементы общества, а также малолетние правонарушители³¹.

Всплеск репрессий во второй половине 1947 года немедленно привел к массовому притоку новых заключенных в Гулаг: пришлось спешно открывать 27 новых лагерей, чтобы принять еще 400 тысяч вновь прибыших⁵². В течение одного только 1947 года население Гу­лага увеличилось на 470 тысяч человек; этот рост на 27 % был свя­зан с притоком заключенных, осужденных по закону от 4 июня 1947 года³³. Среди них женщины составляли значительную часть (32,7 %). Примечательно, что лишь 8 % осужденных за кражу были рецидивистами³⁴. 12 % осужденных за кражу (около 90 тысяч чело­век) не достигли 18 лет (из этого числа четверти было меньше 16 лет)³³. Большая часть из них помещалась исправительные коло­нии для несовершеннолетних. На осуждение десятков тысяч моло­дых людей на срок, абсолютно непропорциональный тяжести правонарушения³⁶, очень быстро отреагировало политическое ру­ководство. 17 сентября 1947 года H. М. Михайлов, секретарь Цен­трального Комитета ВЛКСМ, отправил А. Жданову записку, в которой обращал внимание последнего на осуждение детей и под­

ростков (12-15 лет) на длительные сроки (свыше 5 лет!). Так, по указам от 4 июня 1947 года только в июне-июле того же года в Мо­скве было осуждено 410 детей и подростков. В том числе, Маре-ев Б. И., 13 лет, 6 лет колонии за кражу у своей сверстницы, некой Булановой, 600 граммов хлеба; Худяков А. Ф., 14 лет, 5 лет колонии за кражу одной пары детских ботинок и 134 рублей; Баранов Б. К., 15 лет, семь лет колонии за кражу на ткацкой фабрике «Вождь про­летариата» 500 граммов крахмальной муки стоимостью 1 рубль 65 копеек. Процитировав длинный список примеров такого же по­рядка, секретарь ЦК комсомола предложил применять закон от 4 июня 1947 года к несовершеннолетним 12-16 лет «только в ис­ключительных случаях»⁵⁷. Вскоре два высокопоставленных сотруд­ника Управления кадров ЦК отправили новую записку секретарям ЦК, касающуюся «серьезных недостатков в практике применении Указов Президиума Верховного Совета СССР от 4 июня 1947 года в отношении несовершеннолетних», в которой воспроизводилась в основном точка зрения H. М. Михайлова³⁸. 27 октября секретариат ЦК создал специальную комиссию, которой было поручено изучить «серьезные недостатки в практике применения Указов Президиума Верховного Совета СССР от 4 июня 1947 года в отношении несо­вершеннолетних»⁵⁹. 18 ноября министр юстиции Рычков разослал судьям и прокурорам секретный циркуляр, в котором предлагалось широко использовать 51-ю статью Уголовного кодекса (разрешаю­щую выносить наказания ниже минимального предела, установлен­ного законом) по отношению к лицам, не достигшим 16 лет⁶⁰. Напомним, что с 1935 года уголовная ответственность в СССР на­чиналась с 12 лет; в 1947 году 23 800 детей от 12 до 16 лет были осу­ждены за кражу⁶¹! Вмешательство министра юстиции было подкреплено в феврале 1948 года постановлением пленума Верхов­ного суда, который напомнил, что указы от 4 июня 1947 года были направлены против преступных элементов, которые отказываются «честно работать», а не против несовершеннолетних, совершивших преступление «по неосторожности». В результате произошло зна­чительное снижение количества приговоров, вынесенных несовер­шеннолетним⁶². Чуть позже, в мае 1948 года смелое выступление журналистки «Правды» А. Абрамовой также позволило ознакомить власти с «перегибами» закона по отношению к другой особенно уяз­вимой категории населения — вдовам фронтовиков и женщинам, воспитывающим маленьких детей. В длинном письме, направлен­ном 18 мая 1948 года Андрею Жданову, А. Абрамова приводила ре­зультаты расследования, которое она провела в судах Московской

и Ивановской областей. Оно выявило жуткую картину условий жизни работниц и крестьянок, вынужденных воровать, чтобы вы­жить и приговаривавшихся к длительному заключению в лагерях судами, натасканными на бездушное применение нового закона: 7 лет лагерей за кражу 170 граммов масла в молочном магазине, 400 граммов сахара на заводе, буханки хлеба в магазине, метра тка­ни и т. д. Абрамова описывала образцовых работниц или колхозниц, которые почти все были вдовами фронтовиков, и на попечении ко­торых находились малолетние дети и престарелые родители. Преж­де чем пойти на кражу, многие из них безуспешно просили о материальной помощи, в которой им отказывали. Журналистка под­черкивала, что после вынесения приговора у матерей-одиночек за­частую не было другого выбора, кроме как взять своего ребенка с собой в лагерь, где его помещали в «дом малютки» при женском ла­гере⁶³. А ведь минимальная стоимость содержания ребенка в Гулаге составляла по данным Абрамовой 6000 рублей в год, а заключен­ной — 5000 рублей. Эти расходы намного превосходили ту выгоду, которую государство надеялось извлечь из принудительного труда заключенной. Помимо этого такие приговоры «очень плохо воспри­нимались» рабочим миром, который видел в несоразмерно суровом наказании «воровок» вопиющую несправедливость. Наконец, писа­ла Абрамова, «столь суровые и несправедливые меры никак не мо­гут способствовать развитию положительного отношения к социалистической собственности; они только усиливают общее чув­ство страха среди населения, наносят неизлечимую травму и разру­шают тысячи семей». В заключение журналистка предложила создать комиссию по пересмотру приговоров такого типа, внести в закон дополнение, смягчающее наказание для женщин, имеющих малолетних детей и беременных, и ввести на предприятиях «това­рищеские суды», которые будут рассматривать дела по хищению и предлагать административные взыскания и денежные штрафы без заключения⁶⁴. Письмо Абрамовой, переданное председателю Пре­зидиума Верховного Совета Н. Швернику, а также генеральному прокурору СССР, министру юстиции и председателю Верховного суда, очевидно, не осталось незамеченным. 16 июня 1948 года высо­копоставленный сотрудник Президиума Верховного Совета напра­вил Н. Швернику проект, предусматривавший отмену уголовного наказания за мелкие кражи на сумму менее 50 рублей, повторное введение в силу закона от 10 августа 1940 года для мелких краж, со­вершенных вторично, и объявление амнистии для беременных жен­щин и матерей с малолетними детьми, осужденных по закону

от 4 июня 1947 года⁶⁵. 29 июня председатель Президиума Верховно­го Совета передал Андрею Жданову свое заключение. Ссылаясь на многочисленные жалобы и ходатайства о помиловании, поступиав-шие в Верховный Совет, и некоторые особо суровые приговоры, кассированные генеральной прокуратурой СССР, Шверник при­знал «ошибочным» принятое 22 августа 1947 года Пленумом Вер­ховного суда СССР решение, предписывающее судам более не прибегать к закону от 10 августа 1940 года при рассмотрении дел о мелких кражах. Тем не менее, Шверник не рискнул выступить в поддержку отмены уголовного наказания за мелкие кражи на сумму менее 50 рублей, ограничившись предложением судам переквали­фицировать на «мелкое хищение», карающееся одним годом лише­ния свободы, кражи, совершенные беременными женщинами или женщинами с малолетними детьми, и провести в отношении по­следних амнистию. Наконец, он отверг предложение Абрамовой о товарищеских судах⁶⁶. В Политбюро отказались дать ход этой ини­циативе. Примечательно, что в апреле 1951 года министр юстиции К. Горшенин, генеральный прокурор Г. Сафонов и председатель Верховного суда А. Волин в совместном письме, адресованном Ста­лину, выступили с той же просьбой, что и Шверник двумя с полови­ной годами ранее: для мелких краж, совершенных впервые, восстановить закон от 10 августа 1940 года (считавшийся, напом­ним, в момент его принятия исключительно суровой мерой «воен­ного времени»)⁶⁷. Безрезультатно. Единственным способом избежать тягот заключения оставалась амнистия. По инициативе прокуратуры и министерства юстиции было проведено множество амнистий, оставшихся в секрете: 22 апреля 1949 года амнистия в от­ношении беременных женщин и женщин, имеющих малолетних де­тей⁶⁸; 26 сентября 1950 года — в отношении несовершеннолетних, осужденных впервые и уже отбывших как минимум год заключе­ния⁶⁹. Воспользовавшиеся амнистией — около сотни тысяч чело­век — в то же время представляли собой незначительное число по отношению к общему количеству жертв сверхрепрессивного зако­нодательства, введенного указами от 4 июня 1947 года.

В действительности, наиболее эффективную социальную защиту от суровости закона мог гарантировать только судебный корпус, а также — в более общем смысле — сотрудники органов, председате­ли колхозов, директора предприятий и работники кадровых служб, от которых зависело, сообщить или обойти молчанием совершенную кражу. По данным Питера Соломона, в 1951-1952 годах судьи пер­вой инстанции вынесли приговоры более мягкие, чем это было пре­

дусмотрено законом (или пригворили к условному наказанию) по 18-21 % дел о кражах — число, значительно превышающее показатели (3-7 %) первых месяцев действия указов от 4 июня 1947 года⁷⁰ после их обнародования. Снисходительное отношение колхозного руково­дства и руководства предприятий и к кражам, и к прогулам без ува­жительной причины (подпадающих под законы от 26 июня 1940 года и даже 26 декабря 1941 года⁷¹) подтверждается массой документов. Оно является лейтмотивом многочисленных донесений обкомов пар­тии. Приведем всего один пример. «На Керченском заводе № 532, — читаем в донесении от 27 апреля 1951 года, — в прошлом году было задержано более 2 тысяч рабочих с продукцией, украденной в мастер­ских. А контролеры не составили ни одного протокола, руководство ни об одном случае не сообщило в милицию и не дало хода ни одно­му делу»⁷². Такие ситуации были довольно частыми; нечто похожее мы наблюдаем и в случаях с «трудовым дезертирством». Несмотря на драконовское законодательство, действовавшее до 1948 года на многих оборонных предприятиях и на всей железной дороге, сотни тысяч рабочих шахт и предприятий тяжелой промышленности (осо­бенно в Кузбасе и Донбасе) «дезертировали» в послевоенные годы. Но задерживали и наказывали лишь небольшую их часть⁷³. Понят­но, репрессивная машина действовала со сбоями, и миллионам «во­ров» и «беглецов» удавалось скрыться. Тем не менее, указы от 4 июня 1947 года, благодаря которым в основном пополнялось население Гу­лага в послевоенные годы, воспринимались «простым народом» как ужасная несправедливость. Об этом свидетельствуют бесконечные просьбы о милосердии, адресованные руководству страны близкими заключенных, письма простых граждан, которые указывали на не­справедливость закона и требовали если не отмены, то, по крайней мере, внесения поправок. Просьбы направляли по случаю семидеся­тилетнего юбилея Сталина, который, как надеялись, будет сопровож­даться амнистией.

Статистические данные канцелярии председателя Верховного Совета, номинального главы советского государства, показывают резкий прирост в послевоенные годы количества писем и проше­ний, направлявшихся М. Калинину (до его смерти в 1946 году) и его преемнику Н. Швернику, а также личных обращений: с 283 ты­сяч в 1945 году их число выросло до 456 тысяч в 1949 году, затем стабилизировалось на уровне 320-330 тысяч в год⁷⁴. Среди них просьбы о помиловании и пересмотре приговоров стоят на первом месте. В 1948 году, например, 36 200 человек лично обратились с просьбой такого рода в канцелярию председателя Верховного Со­

вета, в то время как более 23 ООО направили Н. Швернику просьбу о помиловании в письменной форме⁷⁵. К тому же десятки — если не сотни — тысяч писем ежегодно направлялись другим партийным руководителям: Сталину, Ворошилову, Андрееву, Молотову, Жда­нову⁷⁶. Анализ этой формы прямого и личного обращения к власти здесь рассматриваться не будет, он уведет нас в сторону⁷⁷. В рамках этой статьи мы ограничимся цитированием двух писем «во власть», посланных председателю совета по делам колхозов А. Андрееву и К. Ворошилову, заместителю председателя Совета министров. Они, каждое по-своему, свидетельствуют о том, как «простые граждане» воспринимали тяжесть и несправедливость «злодейских законов» от 4 июня 1947 года.

Жалоба тов. Андрееву А. А.

от многодетной матери Беличенко Евгении Васильевны 12 января 1949 года

Уважаемый тов. Андреев, я вас прошу разобрать мою жалобу по поводу моей дочери Иванковой Марии Никитичны. Уважаемый тов. Андреев, моя дочь, Иванкова Мария Никитична осуждена сро­ком на 7 лет. Тов. Андреев, Иванкова Мария совершила кражу в кол­хозном саду 47 г. 4 июля сорвала яблок в пазуху 4 кг 400 гр, за что получила 7 лет. Уважаемый тов. Андреев, что заставило Иванкову совершить кражу в колхозном саду: сего время был год очень труд­ный, а у меня семья 9 душ детей, из них была трудоспособная дочь Иванкова M. Н. и сын Беличенко В. Н., из них 3 инвалида, двое явные калеки, а один сын отрезало ногу поездом, сама я многодетная, имею 57 лет, а остальные дети несовершеннолетние. В этот год мои дети были пухлые от голода, и сама Иванкова M. Н. была пухлая, голодная смерть очень страшная ей казалась, и Иванкова M. Н. решила пойти на преступления — совершить кражу яблок, чтобы было возможность сварить с травы борща и закислить этими яблоками сваренную для детей траву. Тов. Андреев, прошу чем-либо смилуйте дочь Иванко­ву M. Н., так как она виновная, но такое строгое наказание прошу вас помиловать. Иванкова работает в Сталинграде на восстановлении Сталинграда. Адрес п.о. 6/п/я/ЛК 152.

Уважаемый тов. Андреев, прошу не отказывать.

Беличенко Е. В., Ростовская область, Красногвардейский район, пос. Сулино, хутор Пролетарка⁷⁸.

Коллективное письмо рабочих завода Уралмаш К. Е. Ворошилову.

5 декабря 1949 года

Многоуважаемый Клементий Ефремович!

Мы, группа рабочих и работниц, обращаемся к Вам с большой просьбой. 21 декабря исполняется 70 лет со дня рождения нашего любимого, родного Иосифа Виссарионовича Сталина. Эта большая дата для нас и для трудового народа всего мира. Мы вас просим, Кле­мент Ефремович, по случаю этой великой даты поговорить от имени рабочих и работниц с Иосифом Виссарионовичем. Если не с ним, то с председателем Президиума Верховного Совета СССР тов. Шверни­ком, насчет амнистии заключенным, т. е. находящимся людям в лаге­рях и колониях. Так находятся наши советские люди. Всем известно, что война подействовала на нашу советскую жизнь и на наших людей. Сама жизнь заставляла делать преступления. Продуктов питания не хватало, и люди вынуждены были продолжать жить за счет другого, т. е. воровать. Сейчас томятся в тюрьмах больше половины людей исключительно за мелкую кражу, есть люди, которые получили по 7 лет тюремного заключения за хищение 2-х кг мерзлой картошки, и большинство этих людей молодежь. Среди которых находятся и наши дети.

Безусловно, эти люди занимались хищением не из-за хорошей жизни. В настоящее время на наших глазах с каждым днем наша жизнь улучшается, жизнь становится радостнее, и совершенно пре­кратились преступления по хищению, и пройдет немного времени, совсем исчезнет из нашей среды это позорное явление. Мы получаем письма от наших детей и родственников из лагерей и колоний, кото­рые пишут, что они согласились бы работать по 10-12 часов, только бы находиться на воле и на производстве около нас. Мы просим осво­бодить только людей, которые находятся в колониях за хищение, за мелкую кражу, т. е. по Указу Президиума Верховного Совета СССР от 1947 г.

Правда, этот слух о том, что будет амнистия, уже давно ходит сре­ди народа. Может быть, она и действительно будет. Но мы бы хотели, чтобы она совпала с такой великой датой, как день рождения вождя пролетариата, наша радость увеличилась бы вдвое.

Клементий Ефремович! Думаем, что вы нас поймете, что эти слова сказаны от всего сердца великому человеку, как вы. Иосиф Виссарио­нович тоже нас поймет, он всегда был за нас и сейчас не откажет в на­шей просьбе. Клементий Ефремович! Удовлетворите нашу просьбу,

поговорите по этому делу с тов. Хрущевым или еще с кем-нибудь. Мы к вам так откровенно обращаемся, так как мы вас считаем близким любимым человеком, как вы есть наш депутат, как нашему избран­нику. Это мероприятие безусловно кроме пользы вреда не принесет и для государства, и для нас, и для них. Просим не отказать в нашей просьбе.

Группа рабочих Уралмашзавода⁷⁹.

Долгожданная амнистия была проведена не по случаю 70-й го­довщины Сталина, а три недели спустя после его смерти. Из 1 200 ООО заключенных, освобожденных из Гулага по амнистии 27 марта 1953 года, абсолютное большинство составляли осужден­ные по указам от 4 июня 1947 года⁸⁰. Месяцем позже специальная комиссия при Верховном Совете СССР и Совете Национально­стей⁸¹ предложила серию поправок к Уголовному кодексу, среди которых были такие как повышение возраста, с которого начина­ется уголовная ответственность, до 16 лет, отмена уголовного на­казания за прогулы и «нарушение паспортного законодательства». Что касается указов от 4 июня 1947 года, комиссия заняла сдержан­ную позицию, ограничившись констатацией того факта, что судьи часто выносили непомерно суровые приговоры за мелкие кражи, совершенные впервые. Никакого конкретного предложения внесе­но не было, если не считать снижение максимальной планки нака­зания с 25 лет до 10—15⁸². 22 августа 1953 года министр юстиции, генеральный прокурор, председатель Верховного Совета и министр внутренних дел направили, наконец, совместную просьбу Хрущеву и Маленкову об отмене уголовной ответственности за мелкое хище­ние⁸³. Эта мера была введена Указом Президиума Верховного Со­вета от 10 января 1955 года⁸⁴. Отмены указов от 4 июня 1947 года, потребовалось ждать до принятия нового Уголовного кодекса в 1960 году. Тем временем судьям рекомендовали прибегать к статьям 51 и 53 уголовного кодекса, позволявшим выносить наказания ниже предусмотренных законом или условные приговоры.

В январе 1956 года накануне XX съезда министерство юстиции, Верховный суд и президиум Верховного Совета подготовили массу докладов о политике в области уголовного права, проводившейся с конца 30-х годов⁸⁵. В них без обиняков признавался «слишком вы­сокий уровень» наказаний, особенно по указам от 4 июня 1947 года. «Ужесточение наказаний и высокий уровень репрессий не повлекли за собой ни малейшего уменьшения преступности», — приходили

к выводу в одном из докладов Верховного Совета. Знаменательное признание! Из этих докладов следовал важный вывод: основным ис­точником, пополнявшим население Гулага в сталинский период, была именно криминализация мелких правонарушений: хищений с пред­приятий, «хулиганство», «спекуляции»⁸⁶ и нарушений бесчисленных административных положений, а не репрессии, проводимые органа­ми безопасности против «оппозиционеров», реальных или вообра­жаемых. Этот вывод особенно справедлив для послевоенных лет⁸⁷. В своем «секретном докладе» на XX съезде Н. Хрущев не вспоминал об этом аспекте сталинских репрессий, сделав акцент лишь на поли­тических репрессиях по отношению к партийным элитам, полностью обходя молчанием массовые террористические операции, направлен­ные в первую очередь против «социально-опасных элементов», упо­мянутые в контексте ежовщины 1937-1938 годов, хотя эти последние составляли абсолютное большинство жертв «Большого террора»⁸⁸. При ставшем ныне возможным воссоздании картины репрессивной политики сталинизма необходимо подчеркнуть центральное место самого сурового в Европе с начала XIX века законодательстве о хи­щениях и кражах.

Примечания

1. ГА РФ. 7523/89/4408/20-30.

2. Там же. 7523/89/4408/20-21.

3. Там же. 7523/89/4408/30.

4. Из них около 1 400 000 человек обычными судами и 100 000 — осо­быми, т. н. «линейными судами» на транспорте, выносящими приговор за кражи, совершенные железнодорожниками (ГА РФ. 9492/6/14/14-15; 7523/89/4408/29).

5. ГА РФ. 9492/6/14/20.

6. Там же. 9492/6/14/30.

7. Записка Л. Берия в Президиум ЦК о проекте амнистии (26 марта 1953 года) в: Лаврентий Берия. 1953. Документы. М.: «Международный фонд «Демократия», 1999. С. 19-21.

8. См.: письма Сталина Кагановичу, отправленные летом 1932 года и при­веденные в: Cohen Y. Des lettres comme action: Staline au début des années 1930 vu depuis le fonds Kaganovic // Cahiers du monde russe. Vol. 38. № 3, juillet-sep­tembre 1997. P. 307-346.

9. Сталин и Каганович, Переписка, 1931-1936. M.: РОССПЭН, 2001. С. 241.

10. Solomon P. Soviet Criminal Justice under Stalin. Cambridge: Cambridge
University Press, 1996, особенно глава XII. P. 405-445.

11. Ibid. Р. 430-432.

12. На 1 января 1947 года в ИТЛ, колониях и тюрьмах было зарегистри­ровано 1 996 641 заключенных; на 1 января 1948 года — 2 449 626; на 1 января 1949 года - 2 587 732; на 1 января 1950 года - 2 760 095. См.: Население Рос­сии в XX веке. М.: РОССПЭН, 2001. С. 183.

13. Зима В. Ф. Голод в СССР 1946-1947 годов: происхождение и послед­ствия. М., 1996. С. 12-18.

14. РГАСПИ. 17/3/1061/12-16.

15. Записка Сталина Жданову, Берия, Патоличеву и Косыгину от 15 сен­тября 1946 года. Сталин в ней рассматривает 9 вопросов, которые чаще всего задают «активисты» и приводит ответы, которые надлежит давать. Вопрос 2: Повысятся ли цены на картофель и овощи? Ответ: повышение цен на картофель и овощи не предусмотрено. [...] Вопрос 7: Повысятся ли цены на сельскохозяйственную продукцию, поставляемую колхозами государству? Ответ: цены на сельскохозяйственную продукцию, поставляемую колхоза­ми государству в рамках обязательных поставок, повышаться не будут // ГА РФ. 5446/59/25/127-129.

16. РГАСПИ. 558/11/765/116-118. Государственные запасы с 10 млн тонн в январе 1946 года сократились до 6 млн. тонн в июле 1946 года. От­метим, тем не менее, что в 1940 году, в условиях гораздо более драматичной международной обстановки резервы, считавшиеся «удовлетворительными», не превышали 4,3 млн. тонн. См.: Попов В. П. Экономическая политика совет­ского государства, 1946-1953. М.-Тамбов, 2000. С. 170.

17. Пайковые нормы для «иждивенцев», остававшихся в списках, были снижены до 250 г хлеба в день; для детей — до 300 г (РГАСПИ. 17/163/1490/204-209).

18. См., например, доклад КПК при ЦК ВКП(б), «О настроениях и вы­сказываниях населения в связи с Постановлением СМ СССР и ЦК ВКП(б) «Об экономии в расходовании хлеба» от 2 октября 1946 года в: Советская жизнь, 1945-1953, Е. Ю. Зубкова, Л. П. Кошелева и др. (ред.). Цит. соч. С. 145-149.

19. Там же. С. 146.

20. Там же. С. 147.

21. ГА РФ. 5446/1/281/290-294; Зима В. Ф. Цит.соч. С. 99.

22. РГАСПИ. 83/1/13/89-99.

23. Попов В. Я, Цит. соч. С. 166.

24. Зима В. Ф. Цит. соч. С. 29.

25. Там же. С. 65-75.

26. Там же. С. 75-79.

27. ГА РФ. 9401/2/139/507-508.

28. Зима В.Ф. Цит. соч. С. 104.

29. ГА РФ. 5446/48а/1614/98-102.

30. Там же. 7523/89/4408/134.

31. РГАСПИ. 171/122/289/8. Согласно этому докладу, масштаб краж на текстильных предприятиях Ивановской области достигал 180 тысяч метров ткани, стоимостью 753 тысячи рублей.

32. РГАСПИ. 17/122/289/9.

33. Там же. 17/122/289/3.

34. Советская жизнь, 1945-1953, цит. соч., с. 194-201.

35. О количестве оружия, находящегося в обращении, см., например, доклад министра внутренних дел С. Круглова от 4 февраля 1948 года. Толь­ко в 1947 году милицией были конфискованы сотни тысяч единиц огне­стрельного оружия (в том числе тысячи автоматов и пулеметов) // ГА РФ. 9401/2/199/184-189.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: