15 страница. Дождь разошелся уже вовсю

Дождь разошелся уже вовсю. Но как бы там ни было, а она уже дома. Куда прячутся сейчас птицы? Ей удалось снять куртку и повесить ее на стул возле камина, чтобы она высохла. Потом Дорте прошла в ванную и разделась. Встала под теплый душ. Попыталась успокоить себя тем, что дверь заперта на цепочку.

Но полагаться на это не следовало. Она не успела вытереться, как ее словно ужалила змея. Дверь легко можно вскрыть ломом. Дорте не могла вспомнить, когда молилась в последний раз. Бог не для таких, как она. Очевидно, теперь Он не помогает даже матери.

Согрев немного молока, Дорте вспомнила о письме Ларе. Она принесла кружку в гостиную, поставила возле кресла и взяла в передней сумку. Сумка была еще мокрая. Двумя пальцами Дорте вынула из нее конверт. Лара велела ей открывать всю почту. Но это письмо без марки выглядело слишком личным. Может, это было письмо из Товарищества собственников, о котором говорила Лара? Наверное, приглашают на субботник. Она нерешительно открыла письмо пальцем. И неожиданно, еще держа письмо в руках, уже поняла, что в нем. Ее паспорт! И ни слова, кроме «Лара», на конверте. Неужели эти буквы писал Том? Они были непохожи на каракули на желтых листочках.

Мысль работала быстро, во всяком случае, Дорте старалась думать быстро. Может быть, тот, кто звонил, просто хотел передать ей ее паспорт? Как он попал в подъезд, чтобы опустить письмо в ящик? Позвонил кому–нибудь из соседей или проскользнул вместе с кем–нибудь из входивших? Сунул письмо в ящик и ушел? Кто его послал, Том?

Постепенно до Дорте дошло, что теперь у нее есть паспорт. Лара сказала, что на билет домой надо семь тысяч крон. Эти деньги следовало раздобыть во что бы то ни стало!

Тридцать первого мая она взяла с собой в сумку Ларин будильник, чтобы не опоздать. В некотором роде тот норвежец уже был ее знакомым. Они условились о встрече. Он даже сказал, что не привык покупать девушек. От этого Дорте почувствовала себя не такой грязной. По дороге в отель она думала, как бы заставить его заплатить ей немного больше.

Дорте говорила себе, что это просто работа. Но вскоре работа кончится, и она поедет домой! Людвикас и Макар не имеют на нее никаких прав! Ведь Том заплатил за нее! Может быть, они давным–давно даже забыли о ней.

Дорте купила большую черную сумку, и у нее почти не осталось денег. Но так было спокойнее. В сумку помещалось все, что ей нужно было иметь при себе, когда она уходила из дома. Она всегда с тревогой возвращалась в эту квартиру. Хотя и пыталась уговорить себя, что звонивший ей в дверь человек был тот же, который принес паспорт. И все–таки она всегда долго слушала у двери, прежде чем отпереть дверь в квартиру. Том, наверное, еще сидит в тюрьме. А может, они уже выпустили его на волю? Уж не он ли сам приходил сюда? В тех газетах, которые попадали ей в руки, о нем ничего не говорилось. А что, если он пытался ее найти? Она вдруг поняла, что не может доверять ему. Он не должен найти ее! Она хочет вернуться домой!

Кроме ее клиента, в баре сидели двое мужчин и одна женщина. На нем был другой костюм, но тем не менее она легко узнала его. При ее появлении он встал. Как будто ждал, когда она соберется с силами. Лицо его выглядело так, будто последнее время он много бывал на солнце. Должно быть, где–то в Норвегии лето начинается раньше. Он протянул ей руку, как старой знакомой. Не близкой, тогда бы он ее обнял.

— Приятно снова видеть тебя! — тихо и немного взволнованно сказал он, будто у стен были и глаза и уши.

— Приятно снова видеть тебя! — повторила она и протянула ему руку. Словно они играли в какой–то пьесе и их реплики давным–давно были написаны кем–то другим.

— Куртку?

Она прижала руки к груди, чтобы показать, что хочет в ней остаться. Он отодвинул стул, и она села на краешек, сдвинув колени.

— Пообедаешь со мной? Я знаю один хороший ресторан в пригороде. — В его глазах тоже застыл вопрос.

Сначала она не поняла. Неужели он хочет накормить ее вместо того, чтобы дать ей денег? Когда она попыталась объяснить ему, что ей нужны деньги, все только запуталось. Она глотнула воздуха и попробовала себе представить, как бы на ее месте поступила Лара.

— Деньги? И обед? — прошептала она на одном дыхании.

Его загорелое лицо стало чуть–чуть краснее. Он с улыбкой наклонился к ней и тихо прошептал:

— Да! Деньги и обед! И то и другое!

Две тысячи крон! В эту ночь она проснулась от колик в животе. Ей приснилось, что она съела слишком много маминых цеппелинов с мясом и луком.

— Значит, идем? — Он посмотрел на часы и встал, как будто куда–то опаздывал. Она тоже встала, но молчала.

Неожиданно на лице у него выразилось смятение, он смотрел на входную дверь. В отель вошли несколько человек.

— Встретимся на улице! — сказал он и, обогнав ее, быстро спустился по лестнице. Дорте постояла немного, а потом тоже вышла из бара. У входа он поздоровался с каким–то человеком. Другой раскинул руки ему навстречу и дружески похлопал по плечу. Он громко, вызывающе хохотал. Этот поток слов и жестов остановил знакомого Дорте. Встретившиеся говорили так быстро, что Дорте не поняла ни слова. Она просто, пройдя мимо них, вышла на улицу, словно никакого уговора между ними не было. И тут до нее дошло, о чем говорили его друзья.

— Обедаем вместе?

Она пересекла площадь, готовясь к тому, что на ужин у нее будет только кусок хлеба. И тут же услыхала за спиной быстрые шаги. Он догнал ее.

— Спасибо тебе!

Она не ответила, просто не знала, что в таких случаях говорят. Лара, конечно, сказала бы что–нибудь забавное, но у Дорте не хватало норвежских слов.

— Мы поедем на машине! Я сейчас пригоню ее из гаража.

Она поняла не сразу и удивленно подняла на него глаза.

— Машина. Гараж. — Он показал к подножью холма. — Подождешь? Здесь?

Она кивнула и остановилась со своей новой сумкой, зажатой под мышкой, чуть наклонившись вперед, как будто собиралась идти дальше. Однако не двигалась с места, изучая носки своих туфель и окурок сигареты со сломанным фильтром.

Машина у него была серая, блестящая и большая. Внутри пахло кожей и жидкостью для мытья окон. Дорте полулежала на глубоком сиденье. Машина Тома не была такой шикарной.

— Пристегнись, — тихо сказал он и положил руку ей на колено. Голос у него был спокойный, словно в машине он чувствовал себя в полной безопасности.

Дорте начала послушно пристегиваться. Когда она изогнулась, чтобы закрепить ремень, юбка у нее задралась и обнажила ногу. Дорте быстро ее одернула. Скоро уже она будет ощущать деньги, спрятанные в складку юбки. Она никогда не летала на самолете, но подумала, что похожее чувство, должно быть, испытываешь при взлете самолета. Может, она сумеет вернуться домой на самолете? Мотор заработал, и машина тронулась.

— Ох! — Она вздохнула и закрыла глаза. Он тихо засмеялся, и она снова почувствовала на колене его руку. На этот раз между ляжками. Дорте никак не могла избавиться от желания попросить у него немного больше денег, чем было условлено. Она заставила себя посмотреть на него, наклонить голову набок и улыбнуться. А думала она о туристическом бюро, которое уже нашла.

— Это был мой коллега, — сказал он. — Завтра мы вместе идем на совещание. Он тоже приехал на день раньше… С твоей стороны было разумно не показать виду, что мы знаем друг друга.

— Это далеко… куда мы ехать?

— Нет, уже приехали.

Последние солнечные лучи прятались за плакучей березой, листва которой только что распустилась. Береза напоминала большой розовый экран. Машина резко свернула, и все исчезло за рядом домов. А в Литве уже настоящее лето, подумала она и зажмурилась. Тюльпаны давно отцвели. Фруктовые деревья тоже. В этом городе она не видела ни одного фруктового дерева. Ей вдруг захотелось расспросить этого человека о самых обыденных вещах Она уже очень давно не разговаривала с Ларой.

Дорте наелась быстро, и все–таки у нее на тарелке еще оставался кусок мяса. Следовало как–то изловчиться и забрать его домой. Если ее спутник выйдет в туалет, она стащит полотняную салфетку и завернет в нее мясо. Тогда она сэкономит деньги на еду. Хорошо, что у нее такая большая сумка. Теперь она как будто жила в этой сумке. Бутылка с водой, чистые трусики, джемпер, колготки. Крем–смазка, презервативы. Зубная щетка, крем для лица и косметичка, которую ей подарила Лара. Ну и разные другие мелочи. Блок желтых листочков, шариковая ручка. Паспорт она спрятала между подкладкой и картоном, укрепляющим дно сумки. Да, теперь она как будто жила в этой сумке. Дорте относилась к ней почти так же, как этот норвежец к своей машине.

— У меня есть собака! Можно мне это взять? — неожиданно для самой себя спросила она и обеими руками схватила тарелку, когда официант хотел ее забрать. Он вежливо опустил руки, мгновение подумал и воскликнул;

— Конечно! Я вам его заверну!

— Целиком! — повторила она и с некоторым сомнением отдала ему тарелку.

— Принесите моей племяннице самый лучший десерт, какой у вас есть, — сказал спутник Дорте и улыбнулся. — А мне чашку кофе.

— У тебя есть собака? — удивленно спросил он, когда официант ушел.

— Нет, — призналась она. — Но есть хотеть каждый день.

Он пристально посмотрел на нее, и краска снова залила его лицо, он опустил глаза. Потом, наклонившись к ней, погладил по руке и быстро оглядел ресторан.

— Меня зовут Ивар. Кажется, я забыл это сказать, — прошептал он.

— Ивар? По–настоящему Ивар? — спросила она.

— Ивар по–настоящему! — Он улыбнулся.

Она кивнула и еще раз повторила его имя.

— А тебя?

— Анна, — машинально ответила она.

— Анна по–настоящему? — с улыбкой спросил он.

Скрестив под скатертью пальцы, она улыбнулась и кивнула.

В это время к ним подошел официант с пластмассовой коробкой. Дорте взяла коробку и поблагодарила его. Коробка была теплая и довольно тяжелая. Она уже видела, как разогревает мясо на сковородке и по квартире распространяется дивный запах. Может, тут хватит даже на два обеда, если есть понемногу? Ей бы очень хотелось тут же открыть коробку и проверить, не обманул ли ее официант, но это было бы невежливо. Она осторожно поставила коробку на дно сумки, чтобы коробка не перевернулась.

Когда они уходили, официант помог Дорте надеть джинсовую куртку и сказал Ивару:

— У вас очень красивая племянница!

— Я тоже так считаю! — согласился Ивар, он выглядел почти гордым.

— Что такое «племянница»? — спросила Дорте, когда они уже сидели в машине.

— Что? Ах, «племянница»! Это дочь брата или сестры. Если ты приходишься мне племянницей, то я тебе — дядей.

— А дядя может спать с племянницей? — спросила она.

— Лучше не спать, а то неприятностей не оберешься, — сказал Ивар и выехал на дорогу.

— Почему ты ему так сказал?

— Не знаю. Наверное, я трус.

— Трус?

— Ну да. Струсил… Не хотел, чтобы он подумал, будто я растлеваю малолетних.

— Что такое «растлевать малолетних»?

— Это когда подбирают на улице маленьких девочек и спят с ними, — пробормотал он.

Дорте встревожилась. И так как он замолчал, она подумала, что, может, он передумал и высадит ее из машины, когда они подъедут к отелю. Но немного погодя он спросил:

— А нам нельзя поехать к тебе домой? Сегодня в отеле слишком много знакомых.

— Нет, пожалуйста, — вежливо ответила она.

— Я так радовался нашей встрече, — почти униженно сказал он. — Но свои деньги ты все равно получишь.

— Ни за что?

— Слово есть слово.

— Как это?

— Я же обещал. И ты нуждаешься в деньгах.

— Ты такой богатый? — вырвалось у нее.

— Не жалуюсь, — признался он.

— Тебе повезло!

— Для этого я надрывался изо всех сил тридцать лет, — немного мрачно защитился он.

— Надрывался?

— Много работал!

Мотор гудел, разговор зашел в тупик.

— Извини, — сказала она, помолчав. — Это можно сделать в машине. Хотеть?

— Ты знаешь, где бы мы могли поставить машину?

— Поставить?.. Нет.

В конце концов ей стало жалко его. Он такой добрый, собирается дать ей две тысячи крон ни за что. Потому что слово есть слово. Очевидно, он лучше, чем она.

— Ты дать мне ключ от номера? Я идти в отель. Ты ставить машину. Я там, когда ты пришел.

— Ты хочешь этого? — с надеждой спросил он.

— Да! — решительно ответила она.

Он полулежал на ней, отвернув от нее лицо. В комнате царили сумерки. Но сквозь гардины просачивался вечерний свет. Где–то на полную мощность был включен телевизор. Сердце Ивара стучало ей в бок, словно рвалось в нее. От него пахло тревогой, потом и туалетной водой.

— Не всем можно управлять, — сказал он, издав звук, похожий на смешок, и положил ее руку на свой член. Тот стал как будто толще, но все–таки оставался вялым. Кожа на нем была нежная, как кожа на руках соседского младенца. — Прости! — сказал он, прижимаясь к ней. Наверное, Ивар бы не расстроился, если бы она сейчас ушла. Но почему–то ей этого не хотелось. Потом он неловко погладил ее спину и ягодицы. — Хочешь пить?

— Да, пожалуйста! — ответила она, уткнувшись в его грудь. Это было все равно что разговаривать с меховой шкурой. Когда он встал и зажег свет у кровати, она натянула на себя одеяло. Он открыл окно, и соленый воздух ворвался в комнату, совсем как в прошлый раз.

Телевизор уже приглушили. Тишина была почти полной. Повернувшись к ней спиной, он надел трусы. Глубокая расселина и волосы над поясницей являли собой странный ландшафт, который мгновенно изменился, как только Ивар встал. Некоторое время он повозился возле маленького холодильника, наливая в темноте в стаканы апельсиновый сок и пиво. Не глядя на нее, он, словно слуга, протянул ей стакан.

— Видно, сегодня не мой день, — сказал он ей голосом человека, не выполнившего обещания.

Она не знала, что на это ответить. Деньги уже лежали у нее в сумке. Кто–то прошел по коридору мимо их номера. Смех, звон бокалов. Потом наступила полная тишина, словно даже стены запрещали им дышать. Она выпила немного сока и потянулась за своей одеждой.

— Ты должна идти?

— Да…

— С тобой приятно разговаривать.

— Я плохо говорить норвежский, — с удивлением сказала она.

— Вовсе нет, — запротестовал он и взял ее руку.

— Но ты можешь говорить с человеком, ты знаешь? Правда?

— С кем?

— Человек, который не надо меня видеть.

Он покачал головой и умоляюще посмотрел на нее. Словно пытался заставить ее понять то, чего он был не в силах выразить словами.

— Я вообще мало разговариваю… почти ни с кем, — сказал он и снова схватил свой стакан с пивом.

— Жена? — Это слово вырвалось у Дорте, хотя Лара предупреждала ее, что это запретная тема. Но это слово было на кассетах.

Он покачал головой и допил пиво.

— Нашла другого, — со странным смешком сказал он.

Дорте промолчала, хотя все слова ей были понятны. Потом ей стало ясно, что он ждет, чтобы она что–нибудь сказала. Ей захотелось рассказать ему о Николае, который уехал из дома, чтобы выучиться на кондитера.

— Дети? — спросила она.

— Нет, к счастью! — воскликнул он так горячо, что Дорте подумала, что, наверное, все обстоит как раз наоборот.

Она посидела, ощущая пустоту, возникшую между ними, потом сказала:

— Надо ходить.

Тогда он отставил стакан и обхватил ее обеими руками. В его жесте не было угрозы, но он был неожиданным. Передумав, он опять захотел овладеть ею.

— Погладь меня! — попросил он шепотом. — Пожалуйста, погладь меня!

Сперва ей показалось, что он просит подрочить его, как иногда хотели другие. Но он положил ее руки себе на шею. Она раскрыла ладони. Прижала к его спине и стала гладить наугад. Он сразу обмяк рядом с ней. Глубоко вздохнул и крепче прижал ее к себе. Ей не было ни больно, ни противно. Но Дорте к такому не привыкла. Она продолжала гладить его, они даже перевернулись в кровати. Гладила и гладила. Низ спины, тот волосатый ландшафт, и выше, гладкую впадинку, где прятался позвоночник, и еще выше — плечи и шею. К счастью, он не был потным, как многие из ее клиентов. Потом он повернулся и лег навзничь на спину, закрыл глаза, а она все гладила его грудь, плечи, руки и шею. Медленно, раскрытыми ладонями. Наконец по его дыханию она поняла, что он спит.

Дорте осторожно встала, взяла свою одежду, сумку и прошла в ванную. Когда она вышла, он стоял у окна уже в брюках. Она надела куртку и пошла к двери. В два прыжка он оказался рядом с ней.

— Ты мне так нравишься! — сказал он и обхватил ее руками.

— Спасибо! Ты мне нравишься! — ответила она.

— Жаль, что ты такая молоденькая. — Он приподнял ее волосы.

— Это ничего.

— Мы еще встретимся? Можно вместе пообедать. Поговорить и, может быть…

— Когда?

— Я еще не знаю, когда приеду в город. Как тебя найти? Телефон?

Она помотала головой. Потом ей что–то пришло в голову. Она схватила блокнот, лежавший на тумбочке, написала «до востребования, Анне Карениной» и название улицы, где было почтовое отделение, из которого она посылала матери деньги.

— Анна Каренина? — Он удивился, словно пытался вспомнить, откуда ему известно это имя.

Небо обрушило на город сразу все свои запасы воды. Деревья на склоне сердито вздрагивали под порывами ветра. Все сделалось серым с зеленоватым отблеском, как будто летом. А экран телевизора, напротив, вдруг стал черным. Сколько Дорте ни нажимала на пульт дистанционного управления и на все кнопки, изображения так и не появилось. Телевизор умер!

Ей было жалко тратиться на еду, но приходилось, пока она зарабатывала деньги на билет домой. Она редко чувствовала себя голодной. По утрам ее тошнило, днем она привыкла есть мало и медленно. Но обходиться без молока она не могла.

Несмотря на Ларино утверждение, что «Анна Каренина» приносит несчастье, она достала книгу из чемодана. И пока дождь хлестал по балкону, утешалась русскими буквами, одной украденной картофелиной и тремя ломтиками старого хрустящего хлеба, у которого был вкус бетона. На третий день Анна Каренина бросилась под поезд. Но Дорте устала от книги еще задолго до этого. Она уже не знала, на чьей стороне ее симпатии. Она понимала Вронского, понимала, почему он изменил Анне. Очевидно, он никогда и не любил ее, только хотел любить. В Ларином кресле слова казались более пустыми, чем они были дома. А может быть, она просто никогда не видела взрослых, любящих друг друга, кроме своих родителей.

Ночью она проснулась от того, что ударила отца зеркалом по голове. Это так напугало ее, что она встала и повернула большое зеркало в коридоре лицом к стене. Она не помнила, за что так рассердилась на отца, и не была уверена, что ей хотелось бы это знать. Сон был даже более реальным, чем пробуждение. Она не только рассердилась на отца, но и ударила его, хотя и знала, что он уже умер.

Дорте ходила от балкона до Лариной железной кровати, даже не взглянув на часы, не зная, утро сейчас или вечер. И когда она наконец села, то вспомнила, что уже давно не отмечала крестиком прошедшие дни.

— Ты не пойдешь туда! — сказала мать и спрятала лицо в полотенце.

— Дорогая, ты все понимаешь превратно! Эта девушка — моя соотечественница, и я помогаю ей учить русский, — немного надменно ответил отец.

— Вчера сосед делал намеки. Это так унизительно…

— На что он намекал?

— На то, что ты любишь молоденьких девушек.

Отец раздраженно фыркнул, потом отложил шляпу и обнял мать. Покачал ее в своих объятиях, как качал Веру, когда та ушибалась. Мать попыталась освободиться, но было видно, что ей этого совсем не хочется.

— Правильно! Я люблю мою молодую красивую жену! И буду говорить это каждому встречному и поперечному. И соседям тоже.

— Не валяй дурака!

— Я и не валяю. Я говорю серьезно. Ты оставила все, чтобы выйти за меня замуж, а этим не шутят. Как ты могла подумать, что я когда–нибудь забуду об этой жертве?

— Мужчины такие легкомысленные…

— Ты несправедлива ко мне. Я не прощу, если ты будешь считать меня легкомысленным человеком! У тебя для этого нет никаких оснований. Ты знаешь, что до тебя я был неравнодушен только к одной женщине, но она умерла.

Мать выглянула из–за полотенца и хотела улыбнуться, но у нее получилась лишь жалкая гримаса. Никто из них не обращал внимания на то, что Вера и Дорте сидят на лестнице и слышат каждое слово.

— Что же мне теперь делать? — спросила мать и отошла к столу. Там она занялась яблоневыми ветками, которые срезала для выгонки.

— Не знаю. Но если тебе это неприятно, я лучше не буду туда ходить.

Мать с такой силой ткнула ветку в тонкую вазу, что удивительно, как стекло не треснуло.

— Все поймут, что это из–за твоей ревнивой и несносной жены.

— Поймут или нет, к делу не относится. А вот твои чувства касаются меня весьма близко.

— Ты считаешь меня дурой?

— Нет! Но я понимаю, что ты не доверяешь моей любви.

— Думаешь, мы стоим друг друга? — спросила мать, безуспешно разглаживая скатерть обеими руками.

— Нет! Ты гораздо лучше. Просто у меня хорошо подвешен язык.

— Посмотри! Из почек капает нектар, хотя они еще не раскрылись, — мечтательно сказала мать и взяла ветку. Потом она закрыла глаза и сунула палец в рот.

Отец подошел к ней и тоже попробовал нектар. Вдруг он как будто что–то вспомнил. Через мгновение он направился к своему креслу, сел и поставил ноги на скамеечку.

— Вера! Сбегай к Ванечке и скажи, что я сижу, поставив ноги на скамеечку, и не могу к ней прийти, пусть она сама придет сюда!

— Ты хочешь, чтобы я солгала? — удивленно спросила Вера.

— А разве ты сама не видишь, как я сижу?

— Вижу, но это только половина правды.

Отец задумался, потом пригладил пальцами усы.

— Вера, ты слышала наш разговор с мамой? Что, по–твоему, правда? Разве с маминой точки зрения правда не в том, чтобы я туда не ходил?..

— Да, но… — пробормотала Вера и быстро взглянула на мать.

Тогда Дорте спрыгнула с лестницы и бросилась к двери.

— Папа, это правда! Я пойду и скажу ей это!

Дорте шла по улице, где овощи продавали прямо на тротуаре. Она промышляла так уже не раз, там редко кто–нибудь их сторожил. Если она была спокойна и сосредоточена, ей это удавалось. Крупной картошки ей хватало на два раза. Самые крупные картофелины были обернуты серебряной фольгой. Помидоры и яблоки легко спрятать в сумку. С бананами дело обстояло хуже, они продавались большими гроздьями. Сегодня она была такая вялая, что ей удалось унести только головку цветной капусты и два яблока.

Уже дома Дорте пожалела, что из–за своей вялости не стащила также молока и хлеба. Но их продавали только внутри в магазине. Она со стыдом вспомнила, как в одном крохотном магазинчике она подошла к холодильнику, где стояло молоко.

— Если ты хочешь что–то купить, поставь это сюда на прилавок! — раздался на весь магазин голос продавщицы, и все головы, как по команде, повернулись к ней.

С тем магазином было покончено. Больше она туда не ходила. Унести хлеб, не заплатив за него, было почти невозможно. А он, как нарочно, благоухал, чтобы мучить людей. В последние дни она так настойчиво пыталась забыть о существовании хлеба, что ей не хотелось ничего другого. У смуглого лавочника на улице стояли только газеты. Но она вообще не хотела красть у него. Они как будто договорились, что она ничего не крадет, но просматривает газеты, лежавшие на подставке. Во всяком случае, он не делал ей замечаний, хотя дверь была открыта и он видел ее. И никогда не удивлялся, что она покупает только молоко.

В тот вечер Дорте сварила себе суп. Красивые маленькие кусочки цветной капусты плавали в подсоленной воде. Она ела медленно, чтобы подольше растянуть удовольствие. Какой смысл начинать красть, если у тебя потом все равно будет рвота?

Три раза ее отказались взять на работу, хотя она могла предъявить паспорт. Оставалось либо надеяться на чудо» либо искать клиентов. Тем временем деньги на билет домой постепенно таяли. В списке все кафе и магазины были уже вычеркнуты. Последним остался большой киоск. Девушка, стоявшая там за прилавком, сказала Дорте, что у них убирает большая фирма, и, пожав плечами, повернулась к следующему покупателю. У Дорте возникло неодолимое желание залепить ей оплеуху. Лара сказала бы, что глупо сдаваться в городе, где столько еды, денег и мужчин. Если у тебя не хватает смелости, значит, нужно стать смелее!

Дорте надела юбку, желтый джемпер, джинсовую куртку, кружевные колготки и накрасилась так, как ее учила Лара. Потом встала в очередь, стоявшую в ночной клуб, хотя знала, что за вход туда нужно платить. Она пропустила вперед целующуюся пару, потому что за ними в очереди стояли два молодых человека. Один был пьян и повис на ограждении от улицы. Другой, на вид добрый, уговаривал товарища взять себя в руки, а то их не пропустят.

— Угостишь меня? — улыбнулась ему Дорте.

— А ты что, не можешь заплатить сама? — удивился он.

— У меня нет денег. — Она слегка прислонилась к нему.

— Твоя мама знает, где ты? — презрительно спросил пьяный.

— Заткнись! — скомандовал другой и повернулся к Дорте. — Хорошо, но ты идешь только со мной!

— Согласна! — ответила Дорте и встала рядом с ним, словно они были парой. Он обнял ее, защищая от холодного ветра, но ногам это не помогло. Полагаться на лето в этой стране было глупо. Она постукивала ногами, чтобы согреться.

Очередь двигалась медленно, как улитка. Парень, обнимавший ее, спросил, как ее зовут, где она живет и еще что–то, чего она не поняла, потому что он говорил очень быстро. Она ответила, что ее зовут Анна.

— А меня Артур! — крикнул он ей в ухо. Они уже подошли к охраннику, и тот сказал, что Дорте еще рановато ходить по ночным клубам.

— Не глупи! Это моя девушка, ей почти двадцать! — галантно возразил Артур и подтолкнул ее к двери. В ту же минуту его товарища вырвало на башмак охранника. Раздались крики, брань, а Дорте с Артуром тем временем проскользнули внутрь.

— Пусть сам выкручивается как знает! Мне уже осточертело вытаскивать этого алкаша, — с отвращением сказал Артур, протащив Дорте сквозь грохот басов и истерику гитар. Никакой группы на сцене не было. Звук лился из динамиков.

Мало сказать, что все столики и стулья были заняты. Люди со стаканами пива, открыв рты, стояли чуть ли не на головах друг у друга. Почти все были моложе тридцати.

Пахло чем–то похожим на мочу или блевотину. Артур увидел какого–то знакомого и подтолкнул Дорте дальше, к молодому парню с внешностью кинозвезды. Оба закричали что–то, но она не поняла.

— Свейнунг! Я нашел девчонку! Чертовски хороша! Анна! — проревел Артур в конце концов и толкнул приятеля в грудь стаканом с пивом.

— Не могла взять сумку поменьше? Ты что, продаешь травку на килограммы? — надменно спросил Свейнунг.

К счастью, разговаривать в этом гаме было невозможно. Дорте показалось, что они не поняли, что она иностранка. Ей оставалось только растягивать уголки рта и ждать. Чего ждать, она и сама не знала. Еды тут никакой не было. Только грязь от чипсов на столиках. Золотистая картошка лежала, как маленькие кораблики, вытащенные на берег из пивного болота. Или падали на пол и погибали под шаркающими подошвами.

Девушка с золотым пояском на спущенных до неприличия джинсах прижималась всем телом к молодому человеку, стоявшему у стойки. Над джинсами было голое тело. Груди наполовину вывалились из крохотного топика, словно она уже обслужила первого клиента. Но что–то в ее движениях подсказало Дорте, что если эта девушка и была шлюхой, то денег со своих клиентов она не брала. Танцующих было столько, что невозможно было пройти, не прижавшись к кому–нибудь или не наступив ему на ногу. К счастью, они с Артуром и не пытались танцевать.

— Чертов кабак! И чертов грохот! — крикнул им Свейнунг. — Валим отсюда!

Артур запротестовал. Он заплатил за вход, значит, уходить нельзя. Они начали препираться, но когда Свейнунг, пожав плечами, хотел уйти, Артур быстро допил пиво и подтолкнул Дорте к выходу.

Нетвердо держась на ногах, Свейнунг жарил отбивные. Его родители уехали отдыхать во Францию. Парни только что проглотили по таблетке и запили ее водой. Дорте повезло: они тоже хотели есть. Она поняла, что Артур уже бывал здесь. Знал, что уборные есть и на первом и на втором этажах. Он облегчился, не затворяя дверь, им на кухне было все слышно даже через несколько комнат. Дом был огромный. Дорте первый раз попала в дом, где было столько мебели и разных вещей. Бра, украшения, картины, подсвечники, зеркала, позолоченные рамы, люстры, большие растения — даже на полу в холле стоял в горшке большой куст. Пахло чем–то дурманящим — не то духами, не то какими–то благовониями.

К отбивным Свейнунг толстыми ломтями нарезал хлеб. Все расположились на кухне вокруг большого стола. Пахло пригоревшим мясом, растительным маслом и чем–то еще. Очевидно, мусором, который слишком долго пролежал в мусорном ведре, стоявшем в углу. Неожиданно Дорте почувствовала тошноту. Но она обмакнула в жир кусочек хлеба и заставила себя медленно его съесть. Она уже очень давно не ела горячей пищи. Голод мучил ее, особенно по ночам. Снотворное у нее давно кончилось.

Несмотря на дурноту, ей хотелось молока. Она произнесла слово «молоко». Оно прозвучало, как вздох беззубой старухи. Но Свейнунг понял ее, принес пакет молока из большого холодильника и бросил его на стол. Дорте успела заметить, что белое, освещенное чрево холодильника битком набито всякой едой. Она выпила стакан молока и попыталась есть отбивную, прислушиваясь к тому, что делается у нее внутри. Там словно сидел какой–то грызун, который приказывал ей есть побольше и тянул за кишки, если она ела недостаточно быстро.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: