ЦЕННОСТИ ПЛУКИ II ЦЕННОСТИ КУЛЬТУРЫ

Перейдем к современным аксиологическим проблемам, с которыми еще в недалеком прошлом научное познание почти не сталкивалось. Главная из них — это проблема неупорядоченного ценностного полиморфизма. Связана она в первую очередь с колоссальным ростом как самой науки, так и технических, возможностей человека, с общей гло­бализацией всех процессов человеческой деятельности.

Механизм происходящего кратко можно описать сле­дующим образом. Представьте себе, что вы занимаетесь добычей нефти и хотите как-то оправдать свою деятель­ность. Существуют два пути. Во-первых, • вы можете ука­зать на какое-либо следствие, которое вытекает из акта добычи нефти, указать, например, па то, что нефть дает нам энергию. Сама энергия будет в этом случае выступать уже как конечное основание целеполагания. Вторая возможность в том, чтобы, не вдаваясь в детали, считать таким основанием саму нефть, т. е. объявить ее ценностью пли благом. Поскольку нефть удовлетворяет огромное и труднообозримое количество наших потребностей, вы будете, вероятно, склонны пойти по второму пути и скажете, что нефть — это исключительно ценный продукт, что это одно из важнейших богатств природы и т.п. Нам важно здесь, что полифункциональность того или иного продукта во многих случаях приводит к тому, что он начинает рассматриваться как некое благо само по се­бе. Это, как нам представляется, исторически произошло и со знанием, породив соответствующие ориентации фун­даментальной науки. Однако подход такого рода предпо­лагает, что все необозримое множество функций рассмат­риваемого продукта, безразлично нефти пли знания, ук­ладывается в рамки общей позитивной оценки. Он возможен до тех пор, пока отдельные функции или послед­ствия не выделяются существенно из этого общего фона и не требуют к себе самостоятельного, особого отношения. В противном случае вся аксиологическая конструкция рушится. Но именно это и происходит в науке нашего времени в силу глобализации тех последствий, к которым может приводить и фактически приводит деятельность со­временного ученого.

Вообще говоря, как это следует из всего предыдущего изложения, науке всегда был присущ некоторый ценно­стный полиморфизм. С одной стороны, многообразие лич­ностных установок, с другой — полиморфизм официально декларируемых, институциональных ценностей. Первое нас не будет в дальнейшем интересовать, хотя и здесь современ­ная наука сталкивается с явлениями типа Пильтдаунской мистификации. Явления эти свидетельствуют о наруше­нии рефлексивной симметрии, которая и в условиях мно­гообразия личностных установок обеспечивает единство научного сообщества. Перейдем к ценностям институцио­нальным. Мы уже говорили о фундаментальных н инже­нерных ориентациях науки. Хотелось бы добавить, что, если в первом случае ценность одна — истинное знание, то во втором — их может быть столько же, сколько внеш­них практических запросов, которые наука берется удов­летворять. Иными словами, инженерные дисциплины фак­тически или потенциально, но выводят нас в сложный и многообразный мир ценностей, связанных с развитием ма­териального производства, техники, культуры вообще. Но, как уже отмечалось, нет четкой и непроходимой границы между фундаментальными и инженерными дисциплинами; паука, ориентированная, казалось бы, только па истину, может завтра же начать пересматривать весь свой багаж под углом зрения вновь возникшей прикладной задачи. И все же почти до середины" нашего века по крайней мере фундаментальная наука могла жить относительно замкнуто и обособлено, почти не замечая своего влияния на другие сферы культуры пли практической жизни.

От­печаток такого состояния носит на себе и рассмотренная выше статья Эйнштейна с ее представлениями об объек­тивности видения, способной увести и отгородить ученого от мучительной жес-юкости жизни. Общепризнанно, что уже взрыв первой атомной бомбы превратил представления по­добного рода в несбыточные иллюзии. Фундаментальная наука встала перед необходимостью осознать отдаленные последствия своего стремления к истине, что сразу же вы­вело ее в мир общекультурных ценностных ориентации. Образно выражаясь, атомный взрыв имел своим следстви­ем взрыв аксиологический, который лишил фундаменталь­ную пауку ее ценностной замкнутости и обособленности.

______________________________________________________________________________-

¹⁷Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-о изд. Т. 26. Ч. II. С. 125

Две основные проблемы стоят перед фундаментальной наукой в этом новом, современном ее состоянии. (1) Оп­равдано ли отношение к знанию, как к ценности, если это знание может быть использовано во вред человечеству? Отрицательный ответ напрашивается сам собой. Очевид­но, например, что паука в своем развитии, но должна ста­вить задачу самоуничтожения, что бессмысленно стремить­ся к знанию ради уничтожения самого знания и культуры вообще. Но к чему же тогда должна стремиться фунда­ментальная паука, если ее лишить такого ориентира, как истина? Да и способны ли мы предусмотреть в нашем ди­намичном мире все возможные способы использования знания? (2) Можно ли считать, что все средства оправ­данны и допустимы, если они ведут к истине? История науки знает немало преступлении, совершенных во имя развития науки. Так, например, в середине XIX в. фран­цузский ученый Рикор впервые доказывает, что сифилис и гоноррея — разные заболевания, заразив с этой целью 600 здоровых людей сифилисом и 800 — гонорреей^ls. До­пустимо ли это? Можно ли производить эксперименты на людях? Можно ли мучить подопытных животных? Отри­цательный ответ опять-таки напрашивается сам собой, но это означает отказ от истины как от абсолютной ценно­сти и оставляет открытым вопрос: к чему же должна стремиться, на что ориентироваться наука?

Сам характер поставленных вопросов показывает, что мы переходим здесь с позиции анализа фактически су­ществующего на позиции проектирования и долженство­вания. Нас интересует, какими должны быть ценностные ориентации науки в новых условиях, т. е. в эпоху гло­бальных мировых проблем, которые мы еще совсем не­давно стали воспринимать всерьез, а не на уровне алар­мистских прогнозов. Два требования, два ограничения на­кладываются на этот проект. Во-первых, необходимо хотя бы частично преодолеть трудности ценностного полимор­физма. Это не означает, разумеется, что мы должны все множество социокультурных ценностных ориентаций за­менить чем-то одним. Выражаясь словами Эйнштейна, нам нужны и чудесная музыка, и прекрасные творения ума, и взаимная поддержка... Нельзя считать, что одно существует ради другого, мы имеем дело с ценностями, каждая из которых значима сама по себе. И все же их надо, хотя бы частично, упорядочить, установив какую-то систему предпочтений, выделив среди них нечто главное и в этом смысле абсолютное. Во-вторых, как вытекает из предыдущего, аксиологическому контролю, т. е. оценке, подлежат не только результат, не только прямые послед­ствия научной деятельности, но и сам ее процесс. Мы не можем исходить из принципа, согласно которому цель оправдывает средства, ибо в современных условиях гло­бального воздействия науки на все стороны жизни такой подход может оказаться гибельным для культуры. Кстати, это как раз и дает нам метод упорядочивания ценностей. Допустим, например, что мы стремимся к достижению X, а ограничения на средства определяются Y. Это означает, что Y предпочтительнее X. Очевидно, при этом, что в не­котором предельном случае Х и Y должны совпадать друг с другом. Что же можно выдвинуть в качестве абсолютной цен­ности в свете современные глобальным проблем? Выше мы уже отмечали, что как бы ни развивалась наука, она не может стремиться к уничтожению человеческой культуры, т. е. к уничтожению и самой себя в том число. Именно культура как нечто развивающееся, ее сохранение и вос­произведение в ее лучших образцах и традициях может выступить в качестве абсолютной ценности, задающей главные ориентиры, как науке, так и другим сферам че­ловеческой деятельности. Мы сказали: «Культура в ее луч­ших образцах и традициях», не предполагая при этом каких-то дополнительных ценностных установок. Луч­шее — это как раз то, что исторически способствовало сохранению и воспроизведению культуры. Образец Геростра­та — это не образец для воспроизведения, а образец-запрет, но как запрет он тоже представляет ценность и входит, образно выражаясь, в генофонд ценностей человечества.

Говоря о культуре, не будем пытаться дать какое-либо формальное определение. Но, как уже должно быть ясно, мы понимаем под этим множество традиции, множество образцов человеческого поведения, образцов деятельности и ее результатов, постоянное воспроизведение ко­торых делает нас людьми, обладающими языком, созна­нием, искусством, современной индустрией, наукой и т. д. Мы все живем в культуре и благодаря культуре. Она пе­редается от поколения к поколению по принципу множе­ства эстафет, напоминая автоволну, которая сохраняет и уносит с собой в будущее наш накопленный опыт, как позитивный, так и трагический. Наш долг, воспринимая эту «волну» или «эстафету», нести ее дальше на своих плечах, внося в нее по возможности частицу собственной жизни и передавая дальше. Это паши социальные «гены», залог нашего социального бессмертия. Культура в этот понимании и образует, как нам представляется, абсолют­ную ценность. И это становится все более очевидным пе­ред лицом современных глобальных проблем, таких как проблема мира или экологическая проблема.

Стремление к истине, поскольку это одна из '"культур­ных традиции, в рамках которой жила и развивалась наука, сохраняется и в условиях новых ценностных ориента­ции. Само это стремление рассматривается здесь как цен­ность, которую надо сохранять и воспроизводить наряду со многими другими ценностными установками и тради­циями. Но ученый теперь вынужден расширить свой кру­гозор на сферу опеки, заботясь обо всех обозримых послед­ствиях своих исследований с точки зрения их воздействия на культуру. Озабоченность такого рода мы повсеместно встречаем у крупнейших ученых нашего века.

_____________________________________________________________________

¹⁸См.:, Фракасторо Дж. О сифилисе. Я.; Л., 1956. Примечания.

В их лице наука, с одной стороны, все больше теряет свою аксиологическую обособленность в отношениях с другими сфера­ми деятельности, а с другой — все больше осознает зна­чимость своих ценностных предпосылок и специфику аксиологических проблем вообще. «Мы должны также забо­титься о том.— писал Макс Борн,— чтобы абстрактное научное мышление не распространялось на другие обла­сти, в которых оно непреложимо. Человеческие и этиче­ские ценности не могут целиком основываться на научном мышлении»¹⁰.

Остается ответить на вопрос, какие ограничения на­кладываются при этом па сам процесс научной деятель­ности, какие средства запрещены при достижении поставленной цели. Ответ очевиден: недопустимо то, что при­водит к разрушению культуры. В принципе это не ново. Каждый ученый в своей работе должен следовать при­нятым в науке традициям, не нарушая логики рассужде­нии, не противореча установленным принципам и зако­нам, опираясь на существующие методы. В противном случае, его работа просто не будет научной, не будет соответствовать нормам научности. Но в такой же степени ученый должен следовать идеалам и нормам культуры во­обще. Недопустима, например, жестокость в научных экспериментах, ибо это задает образцы, разрушающие культуру. Еще Диккенс обратил внимание на то, что публич­ные смертные казни не уменьшают, а увеличивают коли­чество преступлении: «...зрелище жестокости порождает пренебрежение к человеческой жизни и ведет к убий­ству»²⁰. Этический принцип благоговения перед жизнью сформулированный А. Швейцером, фактически вытекает из сказанного в качестве одного из простых следствии. Швейцер прав, что нельзя наступать на дождевого червя, переползающего через дорогу. Но в основе здесь лежит благоговение перед лучшими традициями человечества, стремление быть и остаться Человеком.

Современная наука глобальна не только в плане ее влияния на технический прогресс, не только в плане по­следствий, которые имеют или могут иметь научные и тех­нические проекты в сфере воздействия человечества на природу. Важно и то, что современный ученый, подобно киноактеру, становится модной фигурой, задающей об­разцы. Добрые и печальные глаза Эйнштейна, хорошо из­вестные нам по фотографиям, стали таким же достоянием культуры, как и теория относительности. Именно это и накладывает ограничения на сам процесс научного поиска, делая ученого ответственным за тот социальный резонанс, который может иметь каждое его действие и решение. Э. Золя писал: «Если вы спросите меня, зачем я, худож­ник, пришел в этот мир, я отвечу вам: "Я пришел, чтобы прожить свою жизнь во всеуслышание"»²¹. Современный ученый оказывается в таком же положении: он живет во всеуслышание. Более того, он обязан так жить. Во-первых, наука стала слишком опасной в своих возмож­ных разнообразных «мутациях», чтобы ее прятать в сте­нах многочисленных лабораторий. Во-вторых, только жи­вя во всеуслышание, можно воспроизводить культуру. Это прекрасно понимал Э. Золя. «Я художник,— писал он,— я отдаю вам свою плоть и кровь, свое сердце, свои мысли. Я стою перед вами обнаженный догола и предаюсь вам на суд, каков я есть,— хороший или дурной. Если вам нужно поучение, смотрите на меня, выразите свое впечатление аплодисментами пли свистками, и пусть мой пример вдохновит или предостережет вас»²². Говоря о ху­дожнике, Золя прекрасно описывает позицию любого че­ловека, ориентированного на культуру.

Итак, как результат, так и сам процесс научного ис­следования контролируются в рамках одной и той же цен­ностной установки. Из этого следует вывод, который мо­жет показаться парадоксальным: подлинный результат всегда непосредственно достижим. Действительно, каждый шаг человека, если он воспроизводит при этом лучшие культурные образцы, его речь, его улыбка в общении с другим человеком, его доброжелательность и готовность ответить на вопрос...— все это есть сохранение Культуры, т. е. достижение Блага. К этому не надо долго идти, это не надо искать, это рядом. Но в такой же степени и в на­учной работе важны не только достижения, отчуждаемые в виде знаний, но и сам процесс стремления к ним. Ины­ми словами, не каждому дается в руки Истина, но каж­дый может ей служить. И нельзя не согласиться с Ген­рихом Гейне: «Не только творчество, не только оставшие­ся после пас труды дают право на почетное признанно после смерти, но и стремление само по себе, в особенности, пожалуй, стремление неудачное, потерпевшее крах»²'.Но не приходим ли мы тем самым к отрицанию науч­ного творчества, к отрицанию науки как потока новаций? Нет, ибо творчество — это не столько разрушение тради­ций, сколько их сохранение в новых, изменяющихся усло­виях. Творчество и сохранение не противоречат друг другу.

Очевидно, что памятник архитектуры будет разрушен, если его оставят просто на произвол судьбы. Сохранение требует изменения. Культура в целом сохраняется и вос­производится, только постоянно изменяясь. Мы уже от­мечали, что любой ученый должен работать в традициях своей науки, следуя ее нормам и идеалам. Т. Кун прав в своем понимании того, что только в пределах этих норм ученый и остается ученым, представителем нормальной науки. Открытия возникают не на пути голого отрицания прошлого, а на пути пересечения разных, ранее сложив­шихся традиций работы^;'. Так возникает, например, тео­рия относительности — на пересечении классической меха­ники и электродинамики Максвелла. Н символом глубо­чайшего уважения к наследию культурного прошлого звучит восклицание Эйнштейна в его автобиографии: < Про­сти меня, Ньютон...» ___________________________________________________________________

. ¹⁹ Борн М. Моя жизнь и взгляды. М., 1973. С. 128.

²⁰ Диккенс Ч, Собр. соч. В 30-тп т. М., 1962. Т С. 55

. ²¹ Золя Э. Собр. соч. Ы., I960. Т. 24. С. 21

²². 28Там же. С. 19

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: