Парадоксы Сергея Ильина

— К вопросу об известности: однажды пришли в пиццерию и сидим ждем. Нет и нет! Я к админист­ратору: «Все-таки неплохо было бы и обслужить — ждем битый час». Обслужили. Поели мы эту пиццу, кстати, довольно невкусную. Пошли в раздевалку — там никого. Тогда я захожу сам, вешаю номерки, беру наши пальто. И тут вылетает администратор: «Что вы здесь делаете! Как вам не стыдно так себя вести! Думаете, если вы Ильин, так вам все позволено?..»

Я сижу дома у бывшего «знатока» Сергея Ильина, в его калининградской квартире. Жену и дочь он проводил отдыхать на дачу, и мы, как старые холостяки, ворошим воспоминания.

— Скажи, как ты чувствовал себя все те годы, когда вернулся из Москвы обратно в Калининград? Жизнь, наверное, стала совсем другая?

— Поступил на работу. Дом, семья, увлекся маши­ной, устройством квартиры — занимаюсь этим с удо­вольствием. Жизнь действительно другая, и она задает столько шарад — иногда почище, чем на игре в клубе.

— Эта игра в годы застоя была для многих «ост­ровком спасения». Ощущалась ли как-то атмосфера застоя в самом клубе?

— Конечно, ощущалась. Например, «телефонное право». Бывало, Ворошилову звонили и говорили: «А вот моя дочь тоже хотела бы принять участие в игре. Нельзя ли без отборочного тура?» Ворошилов с та­кими не церемонился, но и интрига вокруг игры все-таки существовала.

— Мне всегда казалось, что в вашей передаче не только не должно — просто не может быть людей по протекции. В творческой группе работа сумасшед­шая, поэтому делают ее честные и талантливые люди. Что же касается клуба, то тут решает только сама игра.

— Наша игра — это, конечно, явление. Быть мо­жет, не мирового масштаба, но безусловно явле­ние — и для нас, и для тех, кто садится у телеэкрана. Это, если хочешь, шанс для целого невостребован­ного поколения! Наши умы, наши силы попросту ни­кому не были нужны. А передача давала шанс как-то проявить себя, ощутить себя личностью. «Знатоки» гораздо ближе к зрителю, чем артисты, поэтому чело­век видит на экране как бы свое отражение.

— Простившись с клубом, ты не почувствовал, что вдруг для тебя как бы закрылся какой-то клапан?

— Во всяком случае, не почувствовал, что могу здесь использовать то, чем овладел там.

— Но ведь там — игра, а здесь — жизнь?

— Видишь ли, эта игра приучила нас к мысли о том, что мы можем своими силами, своими мозгами, своей сыгранностью добиться успеха. Приучила ду­мать, что мы можем, обязаны стать победителями и в жизни. А все оказалось по-другому. Возьми хотя бы Саню Седина. Он ведь изо всех сил тянулся к этой передаче. Почему? Потому что, кроме как в ней, не мог найти, вернее, вновь обрести жизненную уверен­ность. Он приходил в клуб, его радостно встречали, его любили, и здесь он действительно был в состоя­нии многое сделать. А вот в работе ему по-насто­ящему так ничего и не удалось. И он потерял уверен­ность. А я вот нет. Эта квартира — одно из маленьких подтверждений моих слов. Когда я сюда впервые вошел, тут был полный хаос. Я все перестроил, украсил, запущенную квартиру превратил в достойное жилье. Один на стареньком «Запорожце» я объехал всю Польшу. А сейчас борюсь с руководством газеты «Маяк» за то, чтобы сделать эту газету такой, какой я ее вижу.

— Ты провел в клубе без малого шесть лет. Ска­жи мне: если бы ты, со своим характером, со своей природной жилкой уверенности, не попал в клуб, как бы ты ощущал себя сегодня?

— Вот тебе парадокс: до участия в игре я был в себе больше уверен! Когда на факультет журнали­стики МГУ пришла Стеценко и сказала: «Кто здесь самый умный — давайте к нам!» — я нисколько не колебался. Потому что был убежден, что я — самый умный. Передача заставила во многом усомниться и таким образом помогла мне узнать многое о себе, о том, что я есть на самом деле. Мне до этого еще не приходилось расплачиваться за свои ошибки — социально и нравственно, причем на глазах у всех.

— Но это же игра!

— Игра-то игра... Но здесь испытываешь такое чувство ответственности, какого не испытываешь подчас перед собственной женой. Скажем, однажды я ответил на вопрос не «крапива», а «ревень», и в ре­зультате команда проиграла не только раунд, но и всю игру и выбыла из дальнейшей борьбы. Я тогда целый год себе места не находил!

— Меня не раз поражали ответы «знатоков» на самые убийственные вопросы. Может быть, дело в экстремальности вашей игровой обстановки? Было бы то же самое, если бы вы играли не на телевиде­нии, а просто в комнате, между собой?

— Условия, место и задачи этой игры определяют все. Актер, выступая перед публикой, может исполь­зовать какую-то неожиданную ситуацию. Но он знает текст роли, и у него в принципе все заранее от­репетировано. Нам этого не дано. У нас — всего мину­та на раскрутку мозгов и потом минимальное время для ответа. Иногда, когда я находил ответ на почти безнадежный вопрос, мне даже начинало казаться: быть может, мысли зрителей все-таки передаются нам? Люди смотрят на экран, сопереживают и как бы посылают тебе свою энергию...

— Значит, тебя самого поражала внезапность твоих ответов?

— Поражало, что ответ вообще появляется. Ведь за минуту обсуждения вспоминаешь порой такие ве­щи, которые могут всплыть только во сне. Нет, здесь все-таки есть некий феномен. Не мы феномены, а с нами происходят в этой игре феноменальные вещи. Весь комплекс экстремальных факторов, сама ситуация, видимо, и заставляют действовать во много раз эффективнее, чем в обычной обстановке. Я вспоми­наю лица зрителей—тех, что присутствовали в нашем зале на финалах и задавали свои вопросы. И когда ответ бывал точный, как же менялись эти лица! На них появлялось вдруг выражение детского изумления. Всего минута — и ответ готов! Поневоле уди­вишься. А может, и пригорюнишься. Ведь теперь я знаю: задать хороший вопрос сложнее, чем полу­чить на него правильный ответ.

— А лавры достаются «знатокам»,— подливаю я масла в огонь.— Причем именно на блистательных вопросах — тогда и ответ может быть блистателен. Даже неправильный: сама попытка ответить вызыва­ет восхищение.

— Я бы добавил еще: авторы вопросов — полно­правные создатели и участники передачи. У них есть свои экстремальные ситуации, свои озарения. Только наши победы видят миллионы, а их триумф — в луч­шем случае друзья и близкие.

— Давай теперь вернемся к вопросу о популяр­ности. Ты говорил, что иногда она и боком выходит. Вот ты снова приехал в свой родной город — жить и работать здесь. Как тебя встретили?

— Всякое было. Однажды, рассорясь с местным телевидением, оставшись без работы, я даже ездил в Москву — искать счастья. Получил много предложений. Самое заманчивое из них — работать режиссе­ром в летном институте, ставить фильмы о летчи­ках-испытателях и космонавтах. Но без прописки так ничего и не вышло. Очень переживал: я ведь когда-то хотел стать летчиком. Вернулся. Устроился в рыбацкую газету «Маяк» и пошел в плавание с ры­баками.

— Как рыбаки реагировали на твое появление? Узнали?

— Узнали. И вот что интересно: они меня вос­приняли как своего знакомого. Когда-то я вошел в их круг общения с телеэкрана. А теперь вдруг появился «живьем». Со мной так часто бывало, куда бы я ни приезжал.

— А каким ты сам себя видишь на экране?

— Когда я смотрел передачу в записи, никогда себя не узнавал — словно видел чужого человека. Может, потому, что «тот» человек находился в особой ситуации? Мне казалось, что в обычной жизни я та­ким просто не могу быть.

— Скажи, как ты накапливал знания? Читал что-то определенное?

— Все подряд читал, запоем, без разбора — и с самого детства. Знания приобретаются спонтанно, независимо от того, хочешь ты этого или нет. Я читаю массу выходящих у нас в стране журналов, множест­во газет. Накупил труды разных ученых — даже Нью­тона, который вроде бы мне совсем ни к чему, но я должен сам его прочитать: в нем первооснова мно­гого, чем мы сегодня живем.

— Если ты «технарь» и не знаешь литературы, искусства, истории — считается, что это очень плохо. А если гуманитарий ничего не понимает в технике, это почему-то воспринимается нормально. Ты согла­сен с таким подходом?

— Ни в коем случае так не считаю. Современный человек должен знать обо всем и во всем разбирать­ся. Терпеть не могу, когда говорят: «Не трогай — при­дет мастер и все сделает». Я на это отвечаю: «Придет мастер, который, быть может, сделает это хуже меня в сто раз!» То, что доступно одному, доступно в прин­ципе и любому другому.

— Ну, скажем, ты, журналист, можешь сам сде­лать велосипед?

— Хочешь — верь, не хочешь — не верь, но я мог бы даже сварить сталь для этого велосипеда, если бы в том была необходимость! И даже без заводских условий. А вот тебе конкретный пример. Я никогда не занимался торговлей. Но однажды приятель попро­сил меня продать на рынке яблоки из его сада. Сам он как-то не решался это сделать. Я очень удивился. Ведь никогда не торговал. Чудно! Все-таки поехал на рынок. Взял весы, вытащил из машины ящики с яблоками, поставил рядом с прилавком. Насыпал яблоки на весы... И в результате получил от этой торговли такое наслаждение, испытал такой азарт! Оказалось, что это одно из самых интересных занятий на свете.

— Ты заговорил о торговле. А как ты относишься к новым призам, которые теперь вручают на пере­дачах? Такие призы вам и не снились.

— Честно говоря, меня коробит от этой коммерци­ализации нашей игры. Ведь приз — не главное. И не имеет значения, получишь ты его или не получишь. Мне лично все равно, что стоит на кону: книга или компьютер. Ну а те, которым не все равно, наверное, в такие игры просто не играют.

Из передачи от 24 апреля 1984 года. Ведущий:

— Последний раунд ведут супруги Александр Пав­лович и Евдокия Павловна Шишигины из Соликамска. Несколько лет тому назад супруги справили золотую свадьбу. Мы желаем им справить бриллиантовую. А теперь — внимание на экран!

На экране — комната деревенского дома. Сидит старушка в платочке. Рядом — горшки, самовар, дру­гая домашняя утварь.

Шишигина:

— Здравствуйте, дорогие «знатоки»! Мы с дедом зададим вопрос об одном растении. В горшке — хо­рошо, в самоваре — хорошо. Его можно найти в веревке, в мешковине, в бумаге. Оно же лечит от ли­хорадки и кровь останавливает. Что это за расте­ние?

Ведущий:

— Минута!

Идет обсуждение. Предлагаются разные версии.

Кармазин:

— Это крапива!

Лутовинов:

— Но можно ли крапивой заваривать чай?

Шангин:

— Зациклились на крапиве. А может, мята?

Еремин:

— Но какие щи из мяты? И потом — мята в верев­ке? Вряд ли.

Ильин:

— Может быть, это ревень? Щи из ревеня бывают.

Лутовинов:

— А если шалфей? Иван-чай?.. Ведущий:

— Время! У вас несколько версий. Я прошу вы­брать одну из них. Кто отвечает?

Ильин:

— По-моему, мы не нашли точного решения, но что же делать? Мы считаем, что это растение — ревень.

Зал ахает:

— Крапива!.. Крапива!..

Ведущий:

— Был ответ — ревень. А теперь правильный от­вет. В горшке — прекрасные щи. В самоваре — чудес­ная заварка. Из этого растения делают веревку, меш­ковину, бумагу. Оно же — замечательное средство от простуды и кровотечения. А растет это чудо-растение в деревне, под каждым забором. Обыкновенная кра­пива!

В зале стоит необычайный шум. А Сергей Ильин сидит за столом, в отчаянье закрыв лицо руками.

«Я остаюсь игроком!»

Несколько лет назад Оксана Петрунько закончила факультет международной журналистики Универси­тета дружбы народов имени Патриса Лумумбы. Рабо­тает в АПН. Она моложе других «знатоков» - ветеранов, ибо попала в клуб неслыханно рано — учась еще в седьмом классе!

— В то время,— рассказывает Оксана Петрунь­ко,— большинство моих одноклассников не столько смотрели, сколько слушали эту передачу. Очень популярны были ее «музыкальные паузы», в которых принимали участие известнейшие певцы и ансамбли. Меня же почему-то уже тогда гораздо больше ин­тересовала сама игра.

— Что же вас так привлекло в ней?

— В те годы — конец семидесятых — передача «Что? Где? Когда?» казалась мне сплошным сканда­лом: живая, взрывная, непредсказуемая, хотя она и шла в записи. У записи были свои минусы, но и плюсы тоже. Во всяком случае, для нас. Многие ребята любили посмотреть на себя со стороны.

— И какой вы видели себя? И других?

— И себя, и других я видела в каких-то ролях. Ворошилов как истинный режиссер любит, чтобы при всей реальности происходящего мы все-таки играли определенные роли. При этом он исходит из черт наших характеров, из наших привычек, манер. Один на экране был немного глуповат, другой, наоборот, слишком умен, третий очень весел, четвертый гру­стил... Нам ничего этого, конечно, не приходилось играть — «играли» за нас Ворошилов и оператор Фукс. Они акцентировали на экране присущие каж­дому игроку черты. Что там ни говори, а «ЧГК» — это спектакль. Помню, Андрей Каморин, услышав вопрос «Откуда пошло слово «невеста»?», начал вдруг отча­янно жестикулировать — и Фукс тут же показал его крупно, на весь экран! Да, то были спектакли «знатоков»!

— А что изменилось при прямом эфире?

— Роли остались. Но не у каждого в отдельности, а у команд. Значение команд сильно выросло, у каж­дой сложился свой образ. Это идет от манеры игры, от того, откуда команда. Стало интересно следить за чисто национальной спецификой: как раскованны американцы, как обаятельны француженки и как су­ровы мы — будто проигрываем корову!

— Неужели интерес для наших «знатоков» — только в «корове»?

— Я имею в виду не меркантильный аспект. Уч­тите, какая огромная аудитория нас смотрит. Я уж не говорю о родственниках и знакомых. Как тут ударить лицом в грязь! А многим иностранцам гораздо важнее показать одежду, бижутерию, духи, которые они ре­кламируют в нашей передаче. Ведь фирмы оплачива­ют им дорогу, поэтому материальные соображения играют для них не последнюю роль. Помните, как звучало в передаче: «Француженки приехали в ко­стюмах от Кардена!» — и все советские девочки сразу вздыхают...

— Однако, как я заметил, и наши ребята теперь не лыком шиты: вас тоже начали одевать «от Зай­цева».

— Да, центральных игроков одевают на игру — это уже большой шаг вперед. И здесь важную роль сыграло то, что передача вышла на международный уровень.

— А реклама не затмевает сути игры?

— Я думаю, что такая коммерциализация — в ду­хе дня. Ведь передача всегда шла впереди своего времени. Первые наши попытки обращения к рекла­ме вызвали у чиновников чуть ли не шок, а потом то же самое стали делать и «Взгляд», и «Здоровье», и «Музыкальный киоск»... Клуб «знатоков» с самого начала был на телевидении, так сказать, эпатиру­ющим. Раньше эпатировало, что в передаче слишком много интеллекта, потом — что она стала настоящим шоу, дальше — реклама... Но реклама, поданная со вкусом, только украшает любую телепрограмму. Ко­му сегодня нужны одни наши физиономии?

— Ну, это вы бросьте! Многим не хватает ваших «физиономий», когда вас долго нет на экране... Ска­жите, а можно было бы сегодня воскресить спектак­ли «знатоков», какими они были когда-то?

— Наверное, нет. Понимаете, когда люди жили в коммуналках, это было ужасно. Но сейчас мы ис­пытываем ностальгию по той сердечности, которая, несмотря ни на что, была присуща людям из ком­муналок. Однако взять это с собой в другую жизнь невозможно. То же самое и с нашей передачей. Каж­дому времени — свое. Да, у первых поколений «знато­ков» было бескорыстие молодости, мы радовались самой возможности играть. Награда за выигрыш имела символический характер. А сейчас появились рос­кошные призы. И я не знаю, возможен ли синтез прошлого и настоящего. Новые веяния в экономике усилили материальное расслоение общества: какой уж тут романтизм?

— Чем игроки, которые пришли в клуб за послед­ние годы, отличаются от прежних? Что это за ребята?

— Разница есть. В наше время передача еще не была так популярна, и в клуб приходили люди, кото­рых привлекали камерность игры, ее студенческий дух, романтика общения.

— И не было таких призов...

— Не было. Да ведь и сейчас не все за призами идут. Но знают, что игра — популярнейшая, что она стала международной. Многих это притягивает. А вот Саша Бялко, в свое время «звезда» клуба, теперь не пришел бы — пышный антураж его бы отпугнул. Не случайно Ворошилову стало труднее подбирать интересных игроков — страстных интеллектуалов. Прав­да, в нынешней ситуации есть один большой плюс: в клубе появляется все больше «знатоков» из провин­ции. Возьмите шестерку из города Мурома. Я уверена, что у этой команды инженеров есть все шансы побить столичных «знатоков».

— Чем это объясняется?

— Достаточно просто: когда нечего есть и оде­вать, человек читает книжки, ищет выхода в других сферах. Кроме того, в маленьких городках труднее себя занять: следить за модой бесполезно, в кино идет большей частью туфта, театра нет... Провинци­альный интеллектуализм — не от хорошей жизни. Но, как в народе говорят, нет худа без добра. В бедной и неизбалованной провинции, которая еще только вступает по-настоящему в нашу игру, я вижу огром­ный потенциал передачи.

— Значит, если верить вашим прогнозам, зару­бежные игроки скоро встретятся лицом к лицу с на­шей глубинкой?

— Да. И этот контраст обогатит передачу. Ведь сейчас «Что? Где? Когда?» — игра, скорее, шведская или американская. Игра, в которой, по идее, и долж­ны участвовать именно такие, совершенно независи­мые, веселые, раскованные люди, свободные от обы­денных забот, от гнета дефицита...

— Ну, тут я с вами поспорю. Ведь та популярность, которую у нас приобрел клуб «знатоков», ясно гово­рит, что это явление именно нашего образа жизни. Игра получилась такой именно потому, что и Вороши­лов, и вы сами очень серьезно к ней относились. И своим стремительным развитием и громким резонансом она обязана, прежде всего, этой серьезности.

— Согласна. Но я же о другом говорю — я сравни­ваю два образа игры. Тот, что был, — и в самом деле чисто советский. Ему игра обязана своей популярностью. А тот, что сейчас появляется, коммерческий, в духе времени,— в нем уже больше западного. Пе­редача повернулась лицом к интеллектуалам Запада. Не к тем, кто играет ради большого приза, а к тем, кто хочет испытать радость от самой игры.

— А я, знаете, грущу о прежних «звездах». Хоро­шо их помню. И, наверное, не только я. Но чем объяснить, что «знатоки» так запали в память?

— «Передовиков производства», о которых сто­лько лет трубили на всех перекрестках, никто не мог запомнить — они были на одно лицо. А клуб «знатоков»— совсем другое дело. Там люди были органич­ны, такие, как есть. Вот Марина Летавина говорит, услышав вопрос о военных: «Ах, а я недавно вышла замуж за офицера!» И все наружу! Или задают во­прос, а кто-то чуть в обморок не падает от страха. Запоминаются откровения. Запоминаются слабости. Глупости. Запоминается отвага, с которой «знатоки» ведут бой... Что это значит? На экране зритель узнает себя! Со всеми своими сильными и слабыми сторона­ми. Взять хоть меня: я человек закомплексованный, серьезно говорю. И как мне ни хочется быть рас­крепощенной, эти комплексы лезут на экран. Видеть себя не могу!

— Вы изменились за годы участия в игре?

— Конечно! Повзрослела. Я имею в виду даже не возрастную зрелость, а преодоление инфантильно­сти. Я ведь была домашней девочкой — «маменькиной» и «бабушкиной» дочкой.

— Как же «бабушкина дочка», семиклассница, решилась прийти в клуб, где предстоял труднейший конкурс?

— Человек о себе всегда думает лучше, чем это есть на самом деле.

— Но почему вы пришли именно сюда?

— Я всегда ухитрялась разгадывать разные голо­воломные загадки. Единственный ребенок в семье, в котором души не чаяли и, конечно, считали гениаль­ным. Но, слава Богу, родители поняли, что кроме семейного и школьного мне нужно какое-то более серьезное общение. И однажды бабушка, в очеред­ной раз посмотрев «Что? Где? Когда?», сказала: «Ка­кая потрясающая передача! Вот ведь, Ксюша, чем занимаются настоящие люди, пока ты болтаешься во дворе!» И заставила меня написать письмо на телеви­дение. К нашему удивлению, очень быстро пришел ответ — пригласили в редакцию. У меня еще не было паспорта, и, приехав на телецентр, я даже не могла получить пропуск. Наверх, естественно, не пустили — Наталия Ивановна Стеценко спустилась ко мне вниз. Существует практика: надо посмотреть на человека, прежде чем звать его на отборочный тур. Я была, к счастью, в пальто. Потом, уже на конкурсе, увидев меня в школьном фартуке, все немного опешили. В игре тогда школьниками и не пахло.

— И как вам было в клубе?

— Вначале — очень странно. Будто я где-то меж­ду небом и землей. Мне трудно было называть людей по именам — все казались «дядями» и «тетями». У Са­ши Седина, например, уже был сын — мой ровесник! Но в клубе свои правила: игроки не могут друг другу «выкать» — игра не пойдет. И вскоре я стала со всеми на «ты». Но, кажется, без фамильярности.

— А дальше?

— Два года меня держали в черном теле. Может, ждали, пока я получу паспорт? Что я в это время делала? Акклиматизировалась: ходила на отборочные туры, на игры, болела, участвовала в минутах помощи команде. И ждала своей очереди. И чувствовала, как все глубже вхожу в удивительное сообщество «знато­ков». О том, как много душевных и физических сил требует от человека эта игра, говорит хотя бы такой факт: за каждую клубную встречу я теряла в весе два-три килограмма. Даже когда сама не играла!

— У всех такое состояние?

— Раньше было у всех.

— Первая команда, в которой вы играли, выбрала вас капитаном. Почему? Как вы чувствовали себя в этой необычной роли — в семнадцать лет?

— Когда меня выбрали, Стеценко сказала: «Заме­чательно! У вас появился образ шестерки». Теперь, спустя годы, я понимаю, почему все так вышло: тут сыграла роль школьная привычка энергичных дево­чек командовать. В то время я готова была возгла­вить все, что угодно,— глазом бы не моргнула! И ре­бята это почувствовали.

— А вы себя не переоценивали? Насколько я по­нимаю, «ЧГК» многих ставит на место...

— Вы заблуждаетесь на этот счет. Скажу откро­венно: адекватной самооценки вы ни от одного насто­ящего игрока не дождетесь. Что бы вам кто-то из нас ни говорил, каждый все равно уверен, что в игре себя до конца не реализовал. Всегда кажется, что где-то что-то упустил, где-то вовремя не сказал, где-то чу­точку не повезло. И дело тут не в тщеславии или честолюбии, а в самой природе игры. Как женщине трудно привыкнуть к мысли, что она некрасива (все равно будет думать, что у нее хорошенький носик!), так и играющему в клубе нельзя считать, что он в чем-то слаб. Иначе ему нужно уходить.

— Были игроки, которых не оценили?

— Конечно. А есть и такие, кто так и не сыграл свою игру. Например, Саша Друзь. А ведь игрок он блестящий! Или Галя Наумова, Галя Парамей... Мы много раз играли вместе, в одной женской шестерке, и я уверена, что их потенциал тоже остался по-насто­ящему не раскрытым.

— Раз уж вы заговорили о подругах... Нурали Латыпов, к примеру, считает женскую шестерку про­сто несерьезной командой.

— Это Восток! А я считаю, что женская шестер­ка — для нас единственная возможность реализо­ваться в этой игре, почувствовать себя в своей тарел­ке. В смешанных шестерках что от женщины требу­ется? Либо быть мужиком, либо просто улыбаться. Поэтому приходится принимать мужские правила по­ведения — иначе тебя просто не замечают, что не раз и бывало. Но вы даже не представляете, сколько вопросов было проиграно из-за того, что не прислушались к подсказке той же Наумовой! К ее идеям.

— Что ж, может быть... А в принципе какая ше­стерка, по-вашему, сильнее — женская или мужская?

— Не спорю, мужская. Она менее эмоциональна, менее истерична. Женщину, которая играет, все-таки очень волнует, как она выглядит. Женщина всегда в образе. А игровой азарт заставляет подчас забы­вать о себе и выходить из образа. И когда ты вдруг ощущаешь это и нужно срочно вернуться обратно, то темп сбивается, тратится время. А время за нашим столом — это все!

— Вот видите!

— И все равно женщинам надо играть в женской шестерке. Чтобы полнее проявить свою личность. В нашей шестерке я действительно чувствовала себя игроком.

— То была знаменитая шестерка Валентины Голубевой. Как она возникла?

— Случайно. Это произошло на встрече «знато­ков» с атомщиками в Дубне, в клубе ученых. Они предложили нам сразиться. И вдруг Саше Бялко при­шла в голову идея — пусть сядет за стол женская команда. Так, на разок. Мы сели и выиграли: за минуту выдали шесть высказываний французских просветителей восемнадцатого века. После этой встречи Бялко на собрании клуба предложил Воро­шилову создать постоянную женскую шестерку. Мысль эта показалась многим настолько дикой, что кругом загоготали — что он там такое несет!.. Но Ворошилов веселиться не стал, а как истинный экспериментатор согласился немедленно пустить в ход этот «прелюбопытнейший вариант».

— Представляю, как вы обрадовались...

— Не все. Наумова, Парамей сначала были про­тив этой идеи.

— Почему?

— Их многое смущало. По-моему, они испугались впасть в одну из крайностей: вдруг это будет либо «бригада Паши Ангелиной», либо кордебалет! На пер­вой игре Ворошилов как заставку к нашему выходу дал показ мод — хотел поднять нам настроение. Для нас же это был шок. Ничего себе сравнение: эти длинноногие — и мы, «синие чулки», за столом!

— А внешность для «знатоков» имеет большое значение?

— Выдам еще один секрет: настоящие «знатоки» уверены не только в своем интеллекте, но и в физи­ческих данных тоже. Когда мы за столом, то умнее и красивее нас нет в целом мире никого.

— То есть, даже если кто-то некрасив, он ничего не хочет об этом знать?

— И правильно делает! Хотя... Вот сейчас прово­дятся конкурсы красоты, и всем видно, как меняются девочки от первого тура до финала. Те же самые девочки, но — небо и земля! Они прошли через курсы макияжа, занятия ритмикой, просто получили какие-то советы от опытных и знающих людей. Поняли, какими они должны быть. И стали такими! Нами же никто никогда не занимался. Женщины, которых в упор снимал оператор, никогда не гримировались! Только однажды, на последнем финале, нас вдруг решили загримировать, хотя мы не играли, а были среди зрителей. И как замечательно выглядела та же Наумова — просто красотка! Артистов на телевидении гримируют постоянно, а у нас в этом жаре прожек­торов вечно были потные лица. Ворошилов делает свою игру блестяще, но мы для него вроде кубиков, из которых он строит. Ему важно, как разместить эти «кубики», а вовсе не то, как сам «кубик» себя ощуща­ет. Но самое любопытное, что и мы ни секунды не думали о гриме — вот такая была эпоха наивная! Больше того, мы считали, что это естественно и даже замечательно — ах, какие мы скромные! А теперь понимаем, что простота иногда хуже воровства. И — «довольно простоты!» — как говорит экономист Гаври­ил Попов.

— Распределите роли в женской шестерке. Кто кем был?

— Марина Говорушкина — библиотекарь Божьей милостью. У нее очень точные и эмоциональные зна­ния, она прекрасно знает литературу, иностранные языки. Если уж выскажет версию — сто процентов попадания. Галя Наумова — физик, рациональный и критический склад ума...

— Как у вас в клубе говорят, «дьявол»?

— У нас не было такой ярко выраженной роли. А если и была, то это, пожалуй, я. Потому что, когда я не могу ничего своего предложить, то пытаюсь «убить» другого — чисто женская «дьявольская» чер­та! «Старого чердака» — такого, как Владимирский, у нас тоже не было, но Галя Наумова—где-то «под чердаком». А из своих технических знаний она всегда ухитрялась выстроить что-нибудь новенькое. Галя Парамей, моя лучшая подруга,— психолог, мы с ней играли в дуэте. Только вдвоем нам и удавалось от­стаивать свои версии от напористой Вали Голубевой, которая, будучи математиком, предпочитает гумани­тариям слова не давать.

— Значит, в команде тоже идет борьба мнений, борьба «физиков» и «лириков»? А кто был фаво­ритом?

— Вот фаворитов не было. И это единственный способ сосуществования женщин-«знатоков». Нашу команду спасло и укрепило равновесие гуманитариев и технарей. Трое на трое: библиотекарь, психолог, журналист — и химик, физик, математик. Случайное, но счастливое сочетание.

— У вас сейчас совсем другая жизнь: пишете репортажи, растите сына, вносите уют в семью... Но не рано ли вам уходить из клуба?

— Наверное, я еще поиграю. Хотя главное для себя, думается, уже взяла. Игра дала мне характер. Я научилась оставаться самой собой, раз и навсегда поняла: в любых обстоятельствах нужно иметь свое мнение, свою версию происходящего. И еще: важно не утратить с годами игровое состояние, способность к игре, умение все делать «играючи». Это возвращает человека к самому себе, к своим истокам. В жизни можно быть просто пешкой, включенной в ситуацию, а можно — игроком, который оценивает ситуацию, чтобы осознавать, куда он движется. Я остаюсь иг­роком!

Из передачи от 28 сентября 1985 года.

Одиннадцатый раунд. Счет 5:5. Из шести команд пять уже попробовали свои силы в схватке с телезри­телями.

Ведущий:

— Сейчас судьба игры в руках девушек из коман­ды Валентины Голубевой. Решающий раунд! Вели де­вушки его выиграют, они получат почетное право начать игру в следующем месяце. А вот если проигра­ют, то покинут клуб, и на их место придут новички.

Оксана Петрунько вращает волчок.

Ведущий:

— Сектор номер 50. Ленинградец Анатолий Ванин против клуба «знатоков».

На экране — Анатолий Ванин:

— Уважаемые «знатоки»! Я расскажу вам удиви­тельную историю. В тринадцатом веке настоятель Афонского монастыря грузинский поэт Георгий Мтациндели сочинил на греческом языке песню. Позднее друг Байрона поэт Томас Мур перевел эту песню на английский язык под названием «Петербургские ко­локола». И, наконец, современник Пушкина поэт Иван Козлов еще раз перевел песню — теперь уже на русский язык. Через одну минуту вы споете нам эту песню в любом переводе.

Девушки поют «Вечерний звон». Ведущий:

— Ура! Победа шестерки Валентины Голубевой. Итак, в этой встрече победил клуб «знатоков» - А ше­стерка девушек, выигравших шестое и самое главное очко у телезрителей, получает все шесть призов.

ТЕЛЕЗРИТЕЛИ -

КТО

ВЫ?

Игралища таинственной игры,

Металися смущенные народы…

А. Пушкин

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: