ТОР 5 статей: Методические подходы к анализу финансового состояния предприятия Проблема периодизации русской литературы ХХ века. Краткая характеристика второй половины ХХ века Характеристика шлифовальных кругов и ее маркировка Служебные части речи. Предлог. Союз. Частицы КАТЕГОРИИ:
|
КОНТЕКСТ И ЭЛЛИПСИСЫ
Слова в языке, как уже было сказано выше, большей частью многозначны, но в речи люди достигают однозначного понимания. Это получается потому, что люди в речевом общении имеют дело не с изолированными словами, как в словаре, а с целым, где слова выступают в связи с другими словами и обстановкой речи. Это окружение слова называется контекстом[165]. Контекст может быть словесным (речевым) или бытовым. Словесный контекст- это те слова, которые окружают или сопровождают данное слово и придают ему необходимую однозначность. Так, в высказывании “Перейди с носа на корму” нос узнается как “передняя часть лодки (корабля)”, а в высказывании “высморкай нос ” нос - “обонятельный орган человека”. Многозначное слово операция (хирургическая, военная, финансовая) в разных окружениях получает нужную однозначность: “операция под наркозом” - хирургическая, “операция при поддержке танков” - военная, “двухпроцентная операция” - финансовая. Наличие подчеркнутого (наркоз, танк, процент) обеспечивает достаточный контекст. Указанные слова являются ключевыми, они сразу определяют контекст. Однако не всякие слова дают достаточный контекст, например в высказывании “Операция прошла блестяще, результаты налицо, все довольны” нет ключевых слов, все слова тематически нейтральны, и, какая операция имелась в виду, неизвестно. Однако в этом случае на помощь приходит бытовой контекст. Бытовой контекст - это обстановка или ситуация речи: кто говорит, где и когда говорит, кому говорит, зачем говорит и т. п. Если приведенное выше предложение, лишенное “ключевых слов”, произносит хирург в нефронтовой клинике, то операция скорее всего хирургическая; если это же сказано в штабе полка в обстановке фронта - операция военная; если это из диалога финансистов в здании биржи, то операция финансовая. Конечно, ручаться на 100% для указанного опознавания значения слова операция и в таких случаях нельзя, так как и хирург, и финансист могли говорить о военной операции, а военные и финансисты - о хирургической. Но большая вероятность содержится в указанном понимании. Особенно важен бытовой контекст для понимания местоименных слов, для которых словесный контекст мало действителен (см. выше, § 8). В живой разговорной речи бытовой контекст играет огромную роль, позволяя сокращать предложения путем эллипсиса. Эллипсис[166] - это опущение в речи слов, которые подразумеваются из контекста и при надобности легко восстанавливаются в речи. Опираясь на контекст (предшествующие слова, ситуация речи), можно опускать подлежащее, сказуемое, дополнение, определение и т. п. Так, в возгласе хозяина “Еще тарелочку!” (И. А. Крылов) налицо одно дополнение, а сказуемое и второе дополнение (“чего тарелочку”?) опущены, но так как обстановка речи перед глазами у собеседников и ситуация им ясна, то все опущенное ясно из контекста и взаимопонимание не нарушено. Этот пример можно и далее сокращать и оставить одно слово “Еще!”, где и дополнение опущено. В обычных утвердительных и отрицательных репликах Да и Нет опущено все, кроме знака утверждения или отрицания. Зато без соответствующего контекста эллиптическая речь делается абсолютно непонятной, хотя все слова и могут быть известны. Это легко почувствовать, когда случается присоединиться к чужому телефонному разговору. Например, вы невольно подслушали такой разговор: “Ну как?” - “Упала.” - “Что же вы теперь будете делать?” - “Все-таки пойду.” - “Зачем?” - “Да мало ли что.” Слова все понятны, но смысл разговора в целом совершенно непонятен, так как речь эллиптирована, ключевых слов нет, а бытовой контекст подслушивающему неизвестен, а он-то как раз и обеспечивал взаимопонимание говоривших. Устная и письменная речь, прежде всего, различается тем, что первая всегда опирается на бытовой контекст, наличный в момент речи и существующий в опыте данных собеседников (обоюдное знание предшествующих событий, третьих лиц, не участвующих в данном разговоре, и т. п.), тогда как письменная речь почти не может использовать наличный бытовой контекст, даже если это молниеносный обмен телеграммами или переписка записочками в пределах одной комнаты; в лучшем случае это контекст, существующий обоюдно в опыте пишущего и читающего (письма, мемуары). Если же иметь в виду книгу или газету, то здесь каждое высказывание должно создать предварительный контекст - это описательные части текста, например, в романе пейзажи, портреты, характеристики и т. п.; далее уже, например, в диалоге, можно, опираясь на этот контекст, добиваться однозначности даже в эллиптических репликах. В драматическом тексте, где налицо только реплики, в большей или меньшей степени имитирующие живой устный диалог, эллиптический текст опирается на театральный контекст, т. е. на декорации, реквизит, действия актеров и т. п., что и дает нужную однозначность. Когда же пьесу не смотрят в театре, а читают, то бытовой контекст отсутствует и заменяется словесным, роль которого выполняют ремарки; список действующих лиц с примечаниями, ремарки к декорациям в начале актов, картин и явлений, ремарки к действию и т. п. Так происходит перевод из бытового контекста театра в словесный контекст издания. Обратный перевод- из словесного контекста в бытовой - осуществляется при инсценировке романов и повестей с последующей постановкой этих инсценировок на сцене. ТЕРМИНОЛОГИЯ
Термины[167] - это слова специальные, ограниченные своим особым назначением; слова, стремящиеся быть однозначными как точное выражение понятий и называние вещей. Это необходимо в науке, технике, политике и дипломатии. Термины существуют не просто в языке, а в составе определенной терминологии. Если в общем языке (вне данной терминологии) слово может быть многозначным, то, попадая в определенную терминологию, оно приобретает однозначность (см. выше пример со словом операция). Термин не нуждается в контексте, как обычное слово, так он 1) член определенной терминологии, что и выступает вместо контекста, 2) может употребляться изолированно, например, в текстах реестров или заказов в технике, 3) для чего и должен быть однозначным не вообще в языке, а в пределах данной терминологии[168]. Это не означает того, что употребление терминов никогда не может быть связано с экспрессией, но такое их употребление не имеет отношения к сущности терминологии, а проявляется в тех случаях, где терминология использована для иных целей. То же самое относится и к стилистическому использованию терминологии, хотя сама по себе терминология стоит вне стилистики. Один и тот же термин может входить в разные терминологии данного языка, что представляет собой межнаучную терминологическую омонимию, например: реакция 1) в химии, 2) в физиологии, 3) в политике; редукция 1) в философии, 2) в юриспруденции, 3) в фонетике[169]; ассимиляция 1) в этнографии, 2) в фонетике[170] и др. Для лингвистов очень важно понимать, что термин речь, встречающийся в терминологии разных наук, не то же самое, - это типичный межнаучный омоним в 1) языковедении, 2) психологии, 3) физиологии, 4) медицине, не говоря уже о таких значениях, как “речь прокурора”, “речь ректора на торжественном акте”, “бессвязная речь преступника”, “Я слышу речь не мальчика, но мужа” (Пушкин) и т.п.[171]. Таким образом, терминология - это совокупность терминов данной отрасли производства, деятельности, знания, образующая особый сектор лексики, наиболее доступный сознательному регулированию и упорядочению. Хорошие термины должны быть “отграничены” от полисемии, от экспрессивности и тем самым от обычных нетерминологических слов, которые как раз по преимуществу многозначны и экспрессивны. Однако нельзя думать, что между терминологией и нетерминологией существует непроходимая пропасть, что термины состоят из иных звуков и не подчиняются грамматическим законам данного языка. Если бы это было так, то терминология не принадлежала данному языку и вообще представляла бы собой другой язык. На самом деле это не так. Откуда бы термины ни черпались и какими бы особенностями (фонетическими, грамматическими) ни отличались, они включаются в словарный состав данного языка и подчиняются его фонетическому и грамматическому строю. Между терминами и не терминами происходит постоянный обмен: слова общего языка, утрачивая некоторые свои свойства, становятся терминами (не переставая быть фактами общего языка: сапожок в сеялке, мушка на стволе ружья, лебедка в порту или такие технические термины, происходящие из названий частей тела, как плечо, колено, лапа, палец, шейка, щека, хобот, клыки т. п.), и, наоборот, термины входят в общий язык(чуять, следить, травить - из охотничьей терминологии; приземлиться -из авиационной; подрессоривать, спустить на тормозах, закрыть поддувало - из транспортной технической терминологии; термины даже могут становиться особыми идиоматическими выражениями[172]: отутюжить - из терминологии портных; разделать под орех, ни сучка ни задоринки - из столярной терминологии; пасовать - из терминологии картежников и т. п.)'. Среди терминов бывают слова, существующие только как термины и в пределах одной терминологии (форсунка, вагранка, вектор, резекция, увула, метатеза и т. п.); бывают и такие, которые существуют тоже только как термины, но участвуют в разных терминологиях (операция, ассимиляция, прогрессивный, регрессивный, протеза и т. п.); бывают (что чаще всего) и такие, которые употребляются и как термины и как обычные нетерминологические слова, например, при различии прямого и переносного (метафорического) значения: мушка - “маленькая муха”, мушка - как термин стрелкового дела (“держать мушку на нижней линии мишени”), мушка - как термин театральных парикмахеров и гримеров (“поставить мушку на левую щеку”); или же при условии менее и более специализированного значения: дорога - как слово общего языка и дорога - как термин инженерно-дорожного дела; земля - как общее слово и как термин геологии и т. п. Когда слово становится термином, то его значение специализируется и ограничиваете я. В зависимости от той или иной терминологии, куда попадает данное слово, получается новое значение и отсюда иные сочетания с окружающими словами (определениями, дополнениями, сказуемыми); так, ассимиляция в политике может быть “насильственная” и “естественная”, “ассимиляцию проводят”, а в фонетике ассимиляция бывает “регрессивная” и “прогрессивная”, она “соблюдается” и т. п. Так как терминология - это в идеале строгая и “умная”, т. е. опирающаяся на чисто интеллектуальные стороны слова, часть лексики, то экспрессия ей несвойственна[173]. Поэтому, например, такие слова-термины, как валик, сапожок, кулачок, язычок, мушка, дужка и т. п. (заключающие в себе уменьшительные суффиксы, помогающие в общем языке создать экспрессивное слово), “отграничены” от уменьшительно-ласкательной экспрессии и от своих неуменьшительных (так как нет терминов сапог, кулак, язык, муха, дуга, а вал и в алик не образуют той пары, которая есть в нос - носик, шар - шарик, сад - садик, кот - котик и т. п.). В связи с этими изменениями значения слово, становясь термином, обычно теряет свои прежние лексические связи с синонимами и антонимами, которые, как мы уже видели выше (см. § 16-17), давали объективный критерий к определению значений слов. Например, шестерня как бытовое слово - “шесть лошадей в одной упряжке” имеет дублет шестерка, но шестерня как технический термин этого синонима лишается; конус как термин геометрии никак не может иметь синонима сцепление, тогда как в автомобильной терминологии устаревшее конус как раз и есть синоним для нового и более правильного термина сцепление (“выжать конус” - “выжать сцепление”). [174] Жар в общем языке имеет антоним холод, но термин жар - “раскаленные угли” в кузнечном деле никакого антонима не имеет. Чтобы быть хорошим членом терминологии, термин должен быть удобным для образования производных терминов, создающих рациональную и осмысленную семью терминов. Если основной термин - существительное, то от него просто произвести прилагательное, глагол, через прилагательное - новое существительное и т. д. Если же основной термин “имеет форму” прилагательного, то весь этот путь необходимых параллельных терминов сильно затруднен. Например, в русской грамматической терминологии такими “неудобными” исходными терминами являются: подлежащее, сказуемое, существительное, прилагательное, числительное, запятая, а также составные термины с предложно-падежными конструкциями типа точка с запятой или неизменяемые слова типа тире. В самом деле, от термина сказуемое надо произвести существительное сказуемость (неудобное ввиду многозначности: сказуемость - несказуемость), от него - прилагательное сказуемостный и далее существительное сказуемостность, которое не менее понятно, чем сказуемость, и непонятно, чем от последнего отличается по значению. С этой точки зрения совершенно, казалось бы, равноценные термины языкознание и языковедение все-таки неравноценны; второй из них удобно окружен параллельными терминами: языковедческий, языковед, языковедные вопросы и т. п., тогда как первый не имеет такого окружения. Есть еще одно качество, существенное для терминов. Это их международность. Как раз в области политики, науки, техники обычнее всего осуществляются международные связи, и поэтому вопрос о взаимопонимании людей разных наций и языков здесь является очень важным. Не говоря уже о международных съездах и конференциях, можно ограничиться хотя бы вопросом о чтении специальной литературы; общность терминологии, даже и при разном фонетическом и грамматическом оформлении терминов в каждом отдельном языке, дает предпосылку понимания сути дела при чтении книги по данной специальности, хотя бы и написанной на неизвестном для читателя языке. Откуда же берет язык термины? Пути здесь разные. Первый путь - это употребление в качестве термина своего слова общенародного языка. Положительная сторона здесь в том, что свой словарный состав сохраняется, язык не засоряется иноязычными словами и “слово”, взятое в качестве термина, считается в общем понятным любому говорящему на данном языке. Однако все это не совсем правильно. Прежде всего слово как термин имеет иное значение, метафорическое, а иной раз и метонимическое, что еще труднее разгадать, исходя из основного и прямого значения. Так что, понимая значение обычного слова, не всегда легко понять значение термина: например, кап (известно как звукоподражательное: кап-кап) - “наплыв на стволе дерева, в частности карельской березы, из чего делают портсигары и другие изделия”; плёс - “открытое водное пространство”, как термин рыбного дела - “хвост сома”; цветок как охотничий термин - “хвост зайца”; соколок - уменьшительное от сокол, а как собаководческий термин - “выдающаяся часть грудной клетки”; скамья - “лавка”, у собаководов - “спина борзой” и т. п. Возможность достаточного контекста[175] (“хорошо выступающий соколок выжловки” и т. п.) спасает эти термины от неправильного понимания (соколок - “вид птицы” и т. п.), но не всегда приводит к правильному пониманию термина. Во избежание этих неясностей терминология часто “отграничивает” термины от обычных слов фонетически или грамматически. Так, в отличие от обычного слова искра в технике употребляется искра, так как для искры свойственно “возгораться в пламя” (А. И. Одоевский) (в прямом и переносном значениях этого слова), “искры гаснут на лету” (Я.П. Полонский), но искра не “гаснет на лету” и из нее ни в коем случае не “возгорается пламя”. В этом случае использован акцентный дублет (т. е. то же слово с другим ударением) из южновеликорусских говоров (ср. злоба, свекла [176]), но это никак нельзя рассматривать просто как диалектизм, техническое просторечие - нет, это стремление “отграничить” термин от слова в его обычном и привычном значении. Другая возможность “отграничения” термина - морфологическая. Так, обычное слово лоб склоняется с “беглой гласной”: лба, лбу и т. д., тогда как термин теннисной игры лоб - “удар, перебрасывающий мяч через голову противника”, склоняется без изменения звукового состава корня: лоб, лоба, лобу. В словообразовании производных терминов также может возникать различие терминов и не терминов; так, от слова шапка прилагательное будет шапочный (“прийти к шапочному разбору”), а от полиграфического термина шапка (“общий заголовок для нескольких заметок в газете”) - прилагательное-термин шапковый (ср. “шапковая верстка газеты”). Указанных трудностей избегают термины, являющиеся заимствованными чужими словами. Они входят в язык как кличка, этикетка, почти как собственные имена (комбайн, контейнер, бульдозер и др.). Как названия вещей и явлений (фен, преамбула, эмбарго и т. п.) они при изолированном употреблении чисто номинативны и получают семасиологическую функцию только после образования производных терминов, когда общность понятия выступает как связующее разные номинации различных слов. Такие заимствованные термины - чужеязычные слова не смешиваются с обычными словами; они отдельны, однозначны, стоят вне экспресии. И таких случаев много в любой терминологии. Выбор языка-источника этих терминов обусловлен реальной исторической практикой, поэтому здесь очень ясно можно показать связь народов и наций и характер их культурного взаимодействия. В русском языке коневодческая терминология по преимуществу состоит из тюркских слов, благодаря общению с татарами (лошадь, табун, аргамак, аркан, буланый, каурый, чалый, игреневый и т.п.); морская - область голландизмов (бугшприт, фок, грот, ют, бак и т. п.); кулинария и театр, а также в более позднее время электротехника и авиация - французские термины (меню, ресторан, бульон, рагу, консоме, крем; партер, бенуар, бельэтаж, рампа, антракт, афиша, дебют, па, ритурнель; пассатижи, монтер, шасси, фюзеляж, планер и т. п.); спортивные - английские (спорт, старт, финиш, чемпион, футбол, теннис, тайм, сеттер, пойнтеру, т. п.). Недостатки заимствованных слов из отдельных языков заключаются в том, что свой язык засоряется случайным чужеязычием, что отражается, прежде всего, на пестроте самой терминологии и на разрыве международных связей, так как разные народы могут заимствовать терминологию той же области из различных языков. Так, в русском языке название мастера горного дела штейгер взято из немецкого (буквально “подъемщик”, от steigen - “поднимать”, чего русское штейгер никак не выражает); во французском эта должность называется maître-mineur, т. е. “мастер-шахтер”, а в английском head miner - “главный шахтер” (head английском - “голова, глава” и по конверсии “главный”). Еще интереснее случай с названием той специальности, в ведении которой сосредоточена “стрижка, бритье, завивка”: в русском языке испорченное немецкое слово парикмахер, в немецком должно было бы быть Perückenmacher, т. е. “делатель париков” (от Perücke - “парик” и machen - “делать”), но немцы эту специальность называют Friseur (от французского friser - “завивать”), однако французы так ее не называют, а именуют coiffeur (буквально “причесыватель”, от coiffer - “причесывать”) таким образом, русские называют по-немецки, немцы - по-французски, а французы - по-своему, но не тем словом, что немцы. Эти примеры показывают, что ни систематичности, ни международности терминологии при случайных, хотя исторически и оправданных, заимствованиях терминов не получается. Кроме того, при устном бытовом усвоении терминов (что особенно часто встречается в области ремесленной техники благодаря непосредственному общению ремесленников разных наций и языков) возникают искажения слов на почве народной этимологии[177]. Очень характерны в этом отношении русские столярные термины, во многом заимствованные от немецких ремесленников, но сильно русифицированные: верстак (из Werkstatt) по созвучию с верстать, струбцинка (из Schraubzwinge) по созвучию, а раструб, напильник (из Nadfil [178]) по созвучию с пилить и т. п. Случайность заимствования из отдельных языков можно проиллюстрировать следующим примером. Термин комбайн восходит к английскому combine [kеmbáin] - субстантивированному[179] глаголу to combine - “объединяться”, “комбинировать”, “сочетать”[180], а в качестве существительного - “трест”, “синдикат”, “комбинат”, “союз”; благодаря “английской окраске” этот термин оторван от этимологически однокорневых с ним слов (из латинского и французского языков): комбинация, комбинировать, комбинатор, комбинезон и т. п. Если бы в русском языке это название было получено от французов, такого разрыва не получилось бы, так как французский язык лучше сохранил соотношения латинских гласных, чем английский[181]. Для образования терминов, кроме своеязычия и чужеязычия (в смысле заимствования из какого-нибудь отдельного живого языка), существует, начиная с эпохи Возрождения, и третий путь - путь использования античного “ничейного” наследства, т. е. слов и словообразовательных моделей и элементов греческого и латинского языков. Во-первых, в этих языках в античный период было создано много научных, технических и политических терминов (история, философия, пирамида, биссектриса, республика и т. п.); во-вторых, прямые значения греческих и латинских слов можно употреблять в переносных значениях как термины (греч. dekan - “десятник” и современный педагогический термин декан; лат. seminarium, множественное число seminaria - “рассадник” и современные значения “духовная семинария”, “семинарий по истории русского языка” и т. п.); в-третьих, из древнегреческих и латинских корней и их сложения, префиксов и суффиксов можно в любом языке создавать бесчисленное количество искусственных терминов {термометр, психология, интеллигенция, спектрограф, политеизм, монография и многие другие). Так как античное наследство существует в виде и слов, и их осмысленных словообразовательных элементов и никому уже давно не “принадлежит”, то использовать его могут все, т. е. любой народ, любая нация, приспособляя к внутренним законам своего языка, т. е. осваивая эти слова и словообразовательные комбинации по законам своей грамматики и фонетики. Так, политический термин революция, принятый с одинаковым значением во всех новых языках, исходит от использования латинского глагола revolvo, revolvi, revoltum, revolvere со значением “возвращать назад”, “скатывать”, что в латинском понималось по преимуществу в материальном смысле движений. Однако revolutio могло значить и “переворот”. Переносное значение слова революция переведено в социальный план - “переворот в общественно-политических отношениях”, с новыми переносными значениями: “культурная революция”, “революция в тех или иных воззрениях” и т. п. Общность лексического значения обеспечивает взаимопонимание людей разных наций, употребляющих это слово, но каждый язык грамматически и фонетически осваивает такой термин по-своему. В русском языке термин революция относится к существительным женского рода, 1-го склонения в особой разновидности, типа молния, с соответствующими формами множественного числа: революции, революций и т.д., с производными образованиями революционный, революционер, революционизировать и т.д.; фонетически русский термин характеризуется тем, что ц произносится твердо и после него на месте [и] звучит [ы], р произносится мягко, а безударные гласные подчиняются законам редукции[182] русских гласных, т. е. (р’иэвÙл’ýцыjÙ). В немецком это слово относится к женскому роду не окончанием (которого там нет), а артиклем die Revolution, склоняется оно по законам немецкой грамматики, имеет форму множественного числа (die Revolutionen), и произносится мягко, о - как [о]. Во французском языке род обозначен артиклем la, слово это не склоняется и не имеет формы множественного числа, так как этого нет во французском грамматическом строе, а сочетается с разными предлогами и меняет артикль на les [lɛ] для выражения множественного числа; фонетически во французском языке вместо русского [ц] и немецкого [ц'] - [с'] (мягкое с), а на конце носовая гласная [ɔ], т. е. слово звучит как [revɔlys'jɔo]. В английском этот термин не склоняется и не принадлежит к грамматическому роду, так как такой категории английская грамматика не знает. Сопровождается безразличным к роду и числу артиклем the, но имеет особую форму множественного числа с аффиксом -s [-z][183], фонетически в английском термине ударение на слоге [-lu], а в соответствии с русским [ц], немецким [ц'], французским [с'] - в английском [ш]: [rɛvəlŭ∫n]. Из этого перечня видно, что русская форма революция наиболее близка к исходной латинской. Но это несущественно для главного, которое состоит в том, что 1) различия в грамматическом и фонетическом оформлении международных терминов обеспечивают их самобытность и системность в каждом языке, а 2) общность лексического значения и оформления основы (хотя бы и не полностью) дает возможность взаимопонимания представителей разных наций. Благодаря указанным свойствам терминологию в любом языке можно и должно упорядочивать, приводить в единство синонимию, уточнять значения, унифицировать форму терминов. Одно из основных требований в этой области было высказано Ф. Энгельсом: “В органической химии значение какого-нибудь тела, а, следовательно, также и название его, не зависит уже просто от его состава, а обусловлено скорее его положением в том ряду, к которому оно принадлежит. Поэтому, если мы находим, что какое-нибудь тело принадлежит к какому-нибудь подобному ряду, то его старое название становится препятствием для понимания и должно быть заменено названием, указывающим этот ряд (парафины и т. д.)”[184]. На этом основании Н. В. Юшманов[185] выводит такую формулу упорядоченного термина:
«Упорядоченная терминология должна дать двустороннее соответствие: Зная термин, знаешь место в системе, Зная место в системе, знаешь термин».
Благодаря тому, что античный терминологический фонд лишен всякой “национальной” окраски, а используется как ничейное и всеобщее достояние культурного мира, - несущественно, состоят ли такого типа термины из одноязычных или разноязычных элементов. Так, термин термометр составлен из двух греческих корней: therm-os -“теплый” и metr-оп- “мера”, через соединительную гласную. Эти элементы-корни могут и сами выступать как термины: термос”, метр. Эквивалент составлен из двух латинских элементов, причем первый взят в словоизменительной форме (не aequus - “равный”, a aequi, т. е. род. п. “равного”, valens, valentis - “сильный”, “крепкий”, т. е. “сильный в равенстве”, “равносильный”); и здесь могут быть отдельные образования от каждой половины: экватор, эквилибристика и т. п. и валентность, валентный и пр. Такие же термины, как терминология, социология, построены из смешанных латино-греческих элементов: лат. terminus -“граница”, societas - “общество” и греч. logos - “наука”; используются для создания терминов и арабские элементы[186] как в чистом виде: алкоголь (арабск. al kuhl - “глазной порошок”), алканин - “вид краски в парфюмерии и индикатор при химических анализах” (от арабск. al kanna), алкил - “одновалентный остаток (радикал) какого-либо углеводорода (метил, этил и др.)” (от арабск. al kil), так и в комбинации с античными элементами, например: альдегид из al (cohol) (из арабск. al kuhl) + dehyd (rogenatum) (из de + hydro, греч. “вод-о” + genatum, лат. genus -“род”) - буквально “алкоголь, лишенный воды”. Таким искусственным образом с приемами усечения слов и их сокращения могут строиться термины и из античных элементов например, философский термин солипсизм из латинского solus ipse sum (“один сам есть”) + изм или медицинский сальварсан из латинского salvus arsenicum (“здоровый мышьяк”)+ ан [187], таков же полиграфический термин дракопия из немецкого D-r Albert Kopie и т.п. Используя международные модели терминов и их словообразовательные элементы (античные корни, суффиксы, префиксы), можно создавать термины и из своих элементов по этим образцам и с участием античных префиксов и суффиксов; таковы в русском термины: военизация, яровизация, часофикация, теплофикация; очеркист, значкист, связист; отзовизм, хвостизм; усатин, осветин; соломит, победит, а также слова: антиобщественный, архинелепый, инфракрасный, суперобложка, транссибирский и т.п. Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском:
|