М.Г. ЯРОШЕВСКИЙ Неправомерно мнение о несовместимости естестеннонаучного образа мысли с ценностно-нравственным воззрением на сущность человека

Кто же будет возражать против прекраснодуш­ных размышлений о внедрении в психологию нрав­ственного понимания человека в его родовой сущ­ности?

Как известно, немало писано о родовой сущности человека нашими философами в советские времена, правда, с ориентацией не на Бога, как у Б.С. Брату-ся, а на молодого Маркса. Б.С. Братусь прав, раз­личая понятия о человеке и личности, считая пер­вое философским, второе — психологическим.

Стремление их соотнести вдохновило его на "вы­нужденный — как он признает — экскурс" психо­лога в философию. И это объяснимо, поскольку еще Кант считал вопрос "Что такое человек?" главным вопросом философии. Но психология — конкрет­ная наука с собственным категориальным аппара­том и своими программами и методами исследова­ния одной из сфер реальности. Изучая ту сферу, она, подобно другим позитивным наукам, описыва­ет, объясняет, предсказывает явления с тем, чтобы практика могла обрести власть над ними. Прихо­дится говорить об этих тривиальностях, ибо в мыс­лях Братуся о "нравственной психологии" нет, к сожалению, и намека на то, какими средствами (по­нятийными, методическими) можно было бы ее раз­рабатывать, сообразуясь с изображенной автором родовой сущностью человека.

Что касается его неудовлетворенности ситуаци­ей в психологии, коснусь лишь нескольких пунк­тов. Прежде всего — его утверждения, будто "пси­хология большую часть жизни проходит в естествен­нонаучных одеждах", видела свое предназначение "в исследовании элементарных психических про­цессов". Неправоту этого мнения можно было бы продемонстрировать множеством эпизодов истории психологической мысли. Но приведу только два, от­носящиеся к русской науке. В социально острые периоды ее развития проблема человека станови­лась для нее крайне значимой. В частности, для Се­ченова.

Вслед за Брату сем сошлюсь на Г. И. Челпанова, но в другом контексте. "Почему книга Сеченова о рефлексах головного мозга, — спрашивал Челпанов в 1902 году (т.е. через сорок лет после публи­кации сеченовской работы), в течение почти чет­верти века пользовалась особым вниманием нашей интеллигентной публики? Не потому, конечно, что это была книга физиологическая, а потому, что она решила философскую проблему"[4].

Принято считать, что здесь имелась в виду про­блема мозга и психики. Но это не так. Это была проблема человека... Весь пафос сеченовской книги являлся нравственно-философским. Речь шла о том, как средствами науки формировать таких лю­дей, которые "не могут не делать добро". Сеченов писал, что это будут люди — рыцари, "которые в своих действиях руководятся только высокими нрав­ственными мотивами, правдой, любовью к человеку, снисходительностью к его слабостям и остаются верными своим убеждениям, наперекор требовани­ям всех естественных инстинктов"[5]. "Только при развитом мною воззрении на действия человека в последнем возможна величайшая из добродетелей человеческих — всепрощающая любовь, т.е. пол­ное снисхождение к своему ближнему"[6].

Сеченовский, естественнонаучный анализ поведе­ния человека, оказавший, как известно, огромное вли­яние на развитие объективной психологии, имел, та­ким образом, нравственный подтекст. Это стало воз­можно потому, что он понимал человека не как су­губо духовное (точка зрения Братуся), а как теле­сно-духовное существо. Это же относится и к дру­гому великому русскому мыслителю — естествоис­пытателю князю А.А. Ухтомскому. После оконча­ния духовной академии он, считая убеждение в ду­ализме души и тела устаревшим, стал изучать фи­зиологию, открыв доминанту, как особый телесный механизм. Ее работе у человека он придал нрав­ственную направленность в виде учения о "доми­нанте на лицо другого, только благодаря которой человек,"изнутри постигая в общении уникальность другого, сам обретает свою человеческую сущность". Замечу, кстати, что М.М. Бахтин, цитируемый Бра-тусем, слушал Ухтомского, у которого, как известно, заимствовал понятие о хронотопе и, возможно — о "доминанте на лицо другого" (понятие, которое ди­алогично по своей сути).

Уже эти исторические эпизоды говорят, сколь не­правомерно мнение о несовместимости естествен­нонаучного образа мысли с ценностно-нравствен­ным воззрением на сущность человека. В понима­нии этой сущности Б.С. Братусь оставляет без вни­мания не только телесное, но также социальное и культурно-историческое. Отсюда и трудности, с ко­торыми он столкнулся, размышляя о проблеме нор­мы. Социальное для него если и существует, то ис­черпывается отношением человека к другим людям.

Столь общей формулы для понимания нравствен­ных норм недостаточно. Нормы, различаемые по спо­собу фиксации (формальные, неформальные и т.п.), заданы социальной системой, к которой причастен индивид и в пределах которой действует. Таких си­стем множество и, обходя их требования и притяза­ния, невозможно понять "сердце человека, соткан­ное из отношений к другим".

Думаю, что не стоит упоминать о различных нор­мах в различных культурах и в различные перио­ды истории социальных систем. Это общеизвестно. И жаль, что Б.С. Братусь, надеясь создать психоло­гию, адекватную предполагаемой родовой сущности человека, остался безразличен к огромному потоку социально-психологических исследований ценнос­тных ориентации, регулирующих реальный ход нормаль­ного или аномального человеческого поведения.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: