Чтение в детстве — романс

Окраина стройки советской,

фабричные красные трубы.

Играли в душе моей детской

Ерёменко медные трубы.

Ерёменко медные трубы

в душе моей детской звучали.

Навеки влюбленные, в клубе

мы с Ирою К. танцевали.

Мы с Ирою К. танцевали,

целуясь то в щеки, то в губы.

Но сердце мое разрывали

Ерёменко медные трубы.

И был я так молод, когда-то

надменно, то нежно, то грубо,

то жалобно, то виновато…

Ерёменко медные трубы!

«Словно в бунинских лучших стихах, ты, рыдая…»

Словно в бунинских лучших стихах, ты, рыдая, роняла

из волос — что там? — шпильки, хотела уйти навсегда.

И пластинка играла, играла, играла, играла,

и заело пластинку, и мне показалось тогда,

что и время, возможно, должно соскочить со спирали

и, наверно, размолвка должна продолжаться века.

Но запела пластинка, и губы мои задрожали,

словно в лучших стихах Огарева: прости дурака.

«Включили новое кино…»

Включили новое кино,

и началась иная пьянка,

но все равно, но все равно

то там, то здесь звучит «Таганка».

Что Ариосто или Дант!

Я человек того покроя —

я твой навеки арестант

и все такое, все такое.

«Где обрывается память, начинается…»

Кейсу Верхейлу [68], с любовью

Где обрывается память, начинается старая фильма,

играет старая музыка какую-то дребедень.

Дождь прошел в парке отдыха, и не передать, как сильно

благоухает сирень в этот весенний день.

Сесть на трамвай 10-й, выйти, пройти под аркой

сталинской: все как было, было давным-давно.

Здесь меня брали за руку, тут поднимали на руки,

в открытом кинотеатре показывали кино.

Про те же самые чувства показывало искусство,

про этот самый парк отдыха, про мальчика на руках.

И бесконечность прошлого, высвеченного тускло,

очень мешает грядущему обрести размах.

От ностальгии или сдуру и спьяну можно

подняться превыше сосен, до самого неба на

колесе обозренья, но понять невозможно:

то ли войны еще не было, то ли была война.

Всё в черно-белом цвете, ходят с мамами дети,

плохой репродуктор что-то победоносно поет.

Как долго я жил на свете, как переносил все эти

сердцебиенья, слезы, и даже наоборот.

«Когда в подъездах закрывают двери…»

Когда в подъездах закрывают двери

и светофоры смотрят в небеса,

я перед сном гуляю в этом сквере,

с завидной регулярностью, по мере

возможности, по полтора часа.

Семь лет подряд хожу в одном и том же

пальто, почти не ведая стыда,

не просто подвернувшийся прохожий —

писатель, не прозаик, а хороший

поэт, и это важно, господа.

В одних и тех же брюках и ботинках,

один и тот же выдыхая дым,

как портаки на западных пластинках,

я изучил все корни на тропинках.

Сквер будет назван именем моим.

Пускай тогда, когда затылком стукну

по днищу гроба, в подземелье рухну,

заплаканные свердловчане пусть

нарядят механическую куклу

в мое шмотье, придав движеньям грусть.

И пусть себе по скверу шкандыбает,

пусть курит «Приму» или «Беломор»,

но раз в полгода куклу убирают,

и с Лузиным Серегой запивает

толковый опустившийся актер.

Такие удивительные мысли

ко мне приходят с некоторых пор.

А право, было б шороху в отчизне,

когда б подобны почести — при жизни,

хотя, возможно, это перебор.

«В обширном здании вокзала…»

Путь до Магадана недалекий,

поезд за полгода довезет…

Горняцкая песня

В обширном здании вокзала

с полуночи и до утра

гармошка тихая играла:

«та-ра-ра-ра-ра-ра-ра-ра».

За бесконечную разлуку,

за невозможное прости,

за искалеченную руку,

за черт те что в конце пути —

нечетные играли пальцы,

седую голову трясло.

Круглоголовые китайцы

тащили мимо барахло.

Не поимеешь, выходило,

здесь ни монеты, ни слезы.

Тургруппа чинно проходила,

несли узбеки арбуз ы …[69]

Зачем же, дурень и бездельник,

играешь неизвестно что?

Живи без курева и денег

в одетом наголо пальто.

Надрывы музыки и слезы

не выноси на первый план —

на юг уходят паровозы.

«Уходит поезд в Магадан!»

Море

В кварталах дальних и печальных, что утром серы и пусты, где выглядят смешно и жалко сирень и прочие цветы, есть дом шестнадцатиэтажный, у дома тополь или клен стоит, ненужный и усталый, в пустое небо устремлен, стоит под тополем скамейка и, лбом уткнувшийся в ладонь, на ней уснул и видит море писатель Дима Рябоконь[70].

Он развязал и выпил водки, он на хер из дому ушел, он захотел уехать к морю, но до вокзала не дошел. Он захотел уехать к морю, оно страдания предел. Проматерился, проревелся и на скамейке захрапел.

Но море сине-голубое, оно само к нему пришло и, утреннее и родное, заулыбалося светло. И Дима тоже улыбался. И, хоть недвижимый лежал, худой, и лысый, и беззубый, он прямо к морю побежал. Бежит и видит человека на золотом на берегу. А это я никак до моря доехать тоже не могу — уснул, качаясь на качели, вокруг какие-то кусты. В кварталах дальних и печальных, что утром серы и пусты.

«Я на крыше паровоза ехал в город Уфалей…» [71]

Осень

Уж убран с поля начисто турнепс

и вывезены свекла и капуста.

На фоне развернувшихся небес

шел первый снег, и сердцу было грустно.

Я шел за снегом, размышляя о

бог знает чем, березы шли за мною.

С голубизной мешалось серебро,

мешалось серебро с голубизною.

«Только справа соседа закроют, откинется слева…»

Только справа соседа закроют, откинется слева[72]:

если кто обижает, скажи, мы соседи, сопляк.

А потом загремит дядя Саша, и вновь дядя Сева

в драной майке на лестнице: так, мол, Бориска, и так,

если кто обижает, скажи. Так бы жили и жили,

но однажды столкнулись — какой-то там тесть или зять

из деревни, короче, они мужика замочили.

Их поймали и не некому стало меня защищать.

Я зачем тебе это сказал, а к тому разговору,

что вчера на башке на моей ты нашла серебро —

жизнь проходит, прикинь! Дай мне денег, я двину к собору,

эти свечи поставлю, отвечу добром на добро.

«У памяти на самой кромке…»

У памяти на самой кромке

и на единственной ноге

стоит в ворованной дубленке

Василий Кончев — Гончев, «гэ»!

Он потерял протез по пьянке,

а с ним ботинок дорогой.

Пьет пиво из литровой банки,

как будто в пиве есть покой.

А я протягиваю руку:

уже хорош, давай сюда!

Я верю, мы живем по кругу,

не умираем никогда.

И остается, остается

мне ждать, дыханье затая:

вот он допьет и улыбнется.

И повторится жизнь моя.

«До пупа сорвав обноски…»

До пупа сорвав обноски,

с нар сползают фраера,

на спине Иосиф Бродский

напортачен у бугра —

начинаются разборки

за понятья, за наколки.

Разрываю сальный ворот:

душу мне не береди.

Профиль Слуцкого наколот

на седеющей груди!

Гимн кошке

Ты столь паршива, моя кошка,

что гимн слагать тебе не буду.

Давай, гляди в свое окошко,

пока я мою здесь посуду.

Тебя я притащил по пьянке,

была ты маленьким котенком.

И за ушами были ранки.

И я их смазывал зеленкой.

Единственное, что тревожит —

когда войду в пределы мрака,

тебе настанет крышка тоже.

И в этом что-то есть однако.

И вот от этого мне страшно.

И вот поэтому мне больно.

А остальное все — не важно.

Шестнадцать строчек. Ты довольна?

«Не забывай, не забывай игру…»

Не забывай, не забывай

игру в очко на задней парте.

Последний ряд в кинотеатре.

Ночной светящийся трамвай.

Волненье девичьей груди.

Но только близко, близко, близко

(не называй меня Бориской!)

не подходи, не подходи.

Всплывет ненужная деталь:

— Прочти-ка Одена[73], Бориска…

Обыкновенная садистка.

И сразу прошлого не жаль.

«Прошел запой, а мир не изменился…»

Прошел запой, а мир не изменился,

пришла муз ы ка, кончились слова.

Один мотив с другим мотивом слился.

(Весьма амбициозная строфа.)

…а может быть, совсем не надо слов

для вот таких — каких таких? — ослов…

Под сине-голубыми облаками

стою и тупо развожу руками,

весь музыкою полон до краев.

«У современного героя…»

У современного героя

я на часок тебя займу,

в чужих стихах тебя сокрою

поближе к сердцу моему.

Вот: бравый маленький поручик,

на тройке ухарской лечу.

Ты, зябко кутаясь в тулупчик,

прижалась к моему плечу.

И эдаким усталым фатом,

закуривая на ветру,

я говорю: живи в двадцатом.

Я в девятнадцатом умру.

Но больно мне представить это:

невеста, в белом, на руках

у инженера-дармоеда,

а я от неба в двух шагах.

Артериальной теплой кровью

я захлебнусь под Машуком,

и медальон, что мне с любовью,

где ты ребенком… В горле ком.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: