Раздел 2. Уровни и аспекты языка. Семантика и прагматика, лексика и текст

2.1. Лингвострановедческие исследования и уровни языка.

2.2. Три аспекта знака – основные ракурсы лингвострановедческого исследования.

2.3. Семантика. Теория импликационала как семантический базис лингвокультурологии. Фоновые знания как детерминанта семантической структуры слова.

2.4. Категория вероятности в семантике. Вероятность как основа лингвистического прогнозирования.

2.5. Психологическая вероятность. Ассоциативное поле как основа для исчисления психологической вероятности.

2.6. Понятие признака. Субъективный характер семантических признаков. Конвенциональность знака на примере названий растений и цветообозначений. Субстанциальный и номинальный подход к признакам. Концептообразующие и неконцептообразующие признаки. Коннотативные признаки.

2.7. Общесемантические выводы.

2.8. Прагматика как отправной пункт в изучении языка. Взаимосвязь семантики и прагматики.

2.9. Два аспекта прагматики: приспособление к условиям речевого акта и нацеленность на действие.

2.10. Слово как мельчайшая текстологическая единица.

2.11. Определение базовых текстологических терминов – подтекст, импликация, контекст.

2.12. Разделение лингвистического и экстралингвистического планов на уровне текста.

2.13. Комическое как один из видов культурного подтекста. Виды и природа комического.

2.14. Другие виды культурного подтекста.

2.15. Общие выводы.

2.1. Уже давно в лингвистике сложилось деление языка на уровни: фонетический, или фонологический, лексический (включая фразеологический), грамматический и текстологический. Заметим, что предложение является, с одной стороны, максимальной единицей грамматического уровня и одновременно минимальной единицей текстологического уровня. Принято считать, что текст, в отличие, например, от морфологической или фонологической структур, является открытой системой. Эти положения вполне справедливы. Полное изучение системы какого-либо языка предполагает последовательное исследование всех его уровней.

2.2. Связи между языком и культурой, языком и сознанием, языком и реальностью можно находить более прямым путем – через семантику и коммуникацию, лексику и текст, семасиологию и прагматику. Таким образом, из всех уровней языка нужно сосредоточиться на двух – лексическом и текстологическом. Станет ясно, если рассматривать язык не с точки зрения его уровней, а с точки зрения семиотических аспектов языка: семантики, синтактики, прагматики. Любая семиотическая система должна рассматриваться прежде всего в свете этих трех аспектов языка. Напомним, что идея рассматривать язык именно под таким углом принадлежит Ч.С.Пирсу и его последователю Ч.Моррису [см. Семиотика, 1983]. Представители математической логики: Б.Рассел, А.Черч, Р.Карнап [см. Карнап, 1957; Черч, 1960 и др.], усвоив этот взгляд, выдвинули теорию логической семантики, логического синтаксиса и прагматики. Если термины "семантика" и "прагматика" применить к лингвокультурологической ономастике, то семантика в рамках этой теории должна изучать значение или компоненты значения слова, связанные с культурными реалиями или стереотипами сознания данного социума. Прагматика должна изучать совокупность ситуативных, психологических, исторических, социальных и др. контекстов, связанных с данной культурой.

Изучив достаточно глубоко хотя бы эти два аспекта, мы получим более или менее цельную картину языка в культурологическом освещении. Г.Д.Томахин [Томахин, 1984] в качестве основной теоретической гипотезы своей докторской диссертации высказал предположение, что взаимодействие языка и культуры происходит прежде всего на уровне лексики. Весь обширный языковой материал, собранный этим автором, подкреплял эту гипотезу. Данную гипотезу – на наш взгляд, абсолютно верную – можно вывести чисто логическим путем: наиболее прямое соотношение между лингвистическим знаком и обозначаемой реалией – это значение слова, семантика. Слово – это основная базовая единица семантики, следовательно, именно в слове и его значении концентрированно выявляется национально-культурная специфика данного языка.

2.3. Для того, чтобы связать культурологическую и психологическую сферы с языковым знаком, необходима некая семантическая теория. На наш взгляд, такая теория уже существует.

Согласно этой теории, концепт состоит из некоторого количества непременных интенсиональных признаков, жестко ограничивающих данный класс и имплицитных (подразумеваемых) признаков, эмпирически присущих предметам данного класса, но не существенных для различения классов. Пучки таких признаков М. В. Никитин называет импликационалами.

Например, концепт "река" – это естественный поток относительно большой массы воды в естественном русле [Никитин, 1983, с.26]. Все остальные признаки реки – глубина, быстрота течения, рельеф, флора и фауна и т.д. – являются имплицитными. Они несущественны для разграничения понятий, т.е. не имеют дедуктивно-логического значения. Но поскольку они эмпирически присущи предметам данного класса, они могут имплицироваться в тексте, содержаться в подтексте и актуализироваться с разной степенью вероятности. Развивая эту теорию в уже упомянутых, опубликованных ранее, работах, мы показали, что как эксплицитные, так и имплицитные семы детерминированы фоновыми знаниями, общеизвестными для коммуникантов. Некоторые семы (главным образом, имплицитные) являются специфическими для данного социума, их можно назвать культурно-детерминированными.

2.5.Значения НИ образуют структуру, связи в которой в основном представляют из себя застывшие тропы. Главные из них – это метонимия и метафора. Первоначально будучи речевыми риторическими приемами, тропы затем стираются, становятся тривиальными и формируют структуру переносных значений языка-как-системы, в понимании Соссюра. Поэтому язык иногда называют "кладбищем мертвых метафор". СИ номинально не имеют значения. Но собственные имена могут приобретать абстрактно-обобщающие метафорические значения и таким образом полностью или частично переходить в НИ. Например, имя "Спиноза" приобрело абстрактно-обобщающее значение "мудрец" и т. п. Часто подобные метафорические имена употребляются иронически. Семантика, строго говоря, появляется у СИ только при его метафоризации и апеллятивизации (переходе в НИ). В этом и состоит снятие "парадокса" о том, что СИ, не имеющие значения, тем не менее, имеют значение. Ассоциативные поля, их жесткость и структура помогают спрогнозировать развитие семантической структуры слова, вероятность метафоризации и апеллятивизации имен, вероятность появления тех или иных коннотаций или импликаций и т.д.[35]

2.6. Поскольку семантика НИ имеет дело преимущественно с концептами, из всех признаков ее интересуют, главным образом, классообразующие признаки. Повторим, что в логике любой признак образовывает класс, признак и есть этот класс. В естественном языке не все признаки могут быть классообразующими. Эта особенность естественного языка привела к тому, что, как пишет А.А. Залевская, "в настоящее время не имеется ни фундаментальной теории, ни непротиворечивой классификации всех известных типов и видов признаков [Залевская, 1992, с. 101].

Там же, ссылаясь на М.В. Никитина [Никитин, 1988], она пишет: "Это определяется тем фактом, что за признаком стоит вещь, от которой он отвлечен". Это - квинтэссенция философского взгляда, исходящего из материалистического допущения. Данная априорная предпосылка не должна становиться самодовлеющей при лингвистическом анализе. отвлекаясь от отношения признаков к объективной реальности, мы получаем следующую классификацию: признаки существенные для нас и менее существенные для нас. Существенные для нас признаки чаще всего образуют классы в естественном языке, т.е. предмет, имеющий существенный для нас признак, называется особенным словом. В разных культурах эти существенные для нас признаки могут быть различными. Различие концептуального строя разных языков доказывает субъективный характер "существенных" признаков предмета.

С СИ дело обстоит несколько иначе. Поскольку СИ изначально связаны не с концептами, а с конкретными носителями, то они не имеют отношения к существенным признакам классов. Ассоциативно имена связаны с признаками своих носителей, но не со всеми, поскольку память не смогла бы удержать их, а с наиболее характерными.

Отсутствие единообразия в классификации признаков объясняется, главным образом, тем, что, исходя из диалектического материализма, отечественные ученые все время пытались соотнести ментальные признаки концептов с существенными признаками вещей реального мира. В.Я Шабес в цитированной работе делит признаки на точечные, объемные и динамические, приводя в пример концепт "яблоко". Цвет яблока является точечным и динамическим признаком, т.к. со временем он может измениться. Величина яблока – это также динамический признак. Здесь семантические признаки концепта смешиваются с признаками предмета. Динамический или точечный характер каких-то признаков яблока не имеет большого значения в чисто лингвистическом смысле. Такое же смешение можно увидеть и в выделении подвижных многоплановых признаков [Крюкова, 1989] и делении признаков на сенсорные и семантические [Хофман, 1986].

Языковые концептообразующие, существенные для нас, признаки могут не иметь ничего общего с объективно значимыми признаками. Здесь можно согласиться с Л. Блумфилдом в том, что "научно обоснованные", "объективные" признаки не должны интересовать лингвиста. Все же концептообразующие дифференциальные признаки не полностью произвольны. Обычно это наиболее бросающиеся в глаза (характерные) признаки или свойства, субъективно значимые для человека, например съедобность. Ю.А. Сенкевич рассказывал в телепередаче "Клуб путешественников" о своем пребывании в одном из первобытных африканских племен. Он спрашивал аборигенов, как называется тот или иной плод или растение и часто получал ответ "мы этого не едим". Показательно, что для многих несъедобных плодов в этом языке не было отдельных слов, т.е. язык не образовал отдельных концептов для субъективно малозначимых предметов.

Другой причиной неясностей в классификации признаков является то, что психологическая и семантическая, логическая значимость признаков могут не совпадать. Например, функциональный признак собаки – то, что собаки лают, – имеет большое психологическое значение для ребенка при усвоении языка. Но с логической точки зрения этот признак не является определяющим. Для номинации в естественном языке характерный признак часто бывает более важным, чем так называемый существенный. В русских названия грибов (подберезовик, подосиновик, боровик, опенок) характерным признаком является место их произрастания. Это место и есть интуитивный дифференциальный интенсиональный признак, образующий языковые концепты "опенок" и "подберезовик". Биолог возразит, что важнейший различительный признак этих грибов другой: опенок – это пластинчатый гриб, а подберезовик – губчатый. Поэтому психолингвисты, логики и культурологи концентрируют внимание на различных видах признаков.

Интересные парадоксы могут возникнуть при несовпадении обыденной и научной таксономии объектов. В обыденном языке предложение "Груша – это яблоко" может показаться противоречием. Можно сказать, что в обычном языке это и есть противоречие. В биологическом языке это предложение истинно, для биолога "яблоко" – родовое понятие по отношению к "груше". Все приведенные примеры подтверждают, что "характерность" чаще всего оказывается главным принципом таксономии обыденного языка. Углубляясь в "динамические", "точечные" или другие подобные признаки, мы впадаем в эссенциализм и подменяем объект анализа, разбирая "субстанцию" означаемого вместо значения слова. Характерное место, характерный голос, характерная форма и вкус являются существенными для нас признаками понятий "опенок", "собака" и "груша" соответственно.

Лингвисты очень часто говорят о таких видах признаков, как имплицитные и коннотативные. Здесь исследователи также далеки от единой точки зрения. импликация и коннотация – два различных базовых семантических понятия. Так, импликация – это "подразумевание семантических компонентов" (Гальперин).

Коннотация – термин Милля, означавший в его логической теории содержание понятия. В лингвистике этим термином обычно обозначают "часть сообщения, содержащую информацию об условиях коммуникации" [Арнольд, 1973, с. 105]. Это прагматическое определение верно, но все же представляется неполным. Например, коннотативное значение слова "черномазый" включает: информацию о неформальном характере сообщения, негативный оценочный компонент, эмоциональный компонент.

Другие лингвисты дают не прагматическое, а семантическое толкование коннотации. Это "семантическая сущность, узуально или окказионально входящая в семантику языковых единиц..., благодаря чему высказывание получает экспрессивный эффект" [Телия, 1986, с. 5].

Понятие "семантической сущности" расплывчато. Общепринятый в лингвистике термин "семантический компонент"/ "сема" означает наименьший выделяемый в значении слова признак, отличающий одно понятие от другого. Так, сема "красный цвет кожи" различает смыслы слов "краснокожий" и "чернокожий". Однако слова "чернокожий" и "черномазый" не обозначают логически различные классы "хороших негров" и "плохих негров", но один и тот же класс. По нашему мнению, логические, классообразующие и оценочные компоненты значения слов находятся на разных уровнях языка, точнее, в языках разного уровня. Нейтральные, с оценочной точки зрения, слова – это простые слова объектного языка, языка первого порядка. Язык с пропозициональными установками – это язык второго порядка. Предложение с пропозициональной установкой имеет вид: " х считает, что р ". Оценочные слова – это как бы свернутые пропозициональные установки, точнее, один из видов пропозициональных установок в свернутом виде. Любое оценочное слово разворачивается в суждение " х считает, что р плохо/хорошо".

2.7. Суммируя все сказанное о культурологической семантике, выделим следующие мысли:

1) коммуниканты при общении подразумевают больше, чем говорят (Р. Серль), следовательно, доля имплицитных сем в значении слова может быть больше, чем эксплицитных;

2) компоненты значения слова обусловлены фоновыми знаниями коммуникантов, что обеспечивает успех коммуникативного акта; распространенность фоновых знаний колеблется от двух коммуникантов до социума в целом (Г.Д. Томахин, В.Я. Шабес);

3) вероятность появления имплицитных сем колеблется от величины, близкой к нулю, до близкой к ста процентам (М.В. Никитин); распространенность фоновых знаний, стереотипы сознания данной культуры влияют на вероятность появления имплицитных сем;

4) деление признаков на существенные и несущественные субъективно и уникально для большинства культур; существенные для данной культуры признаки часто приводят к появлению новых номинативных единиц;

5) логически значимые, психологически значимые компоненты значения (признаки) часто могут быть различными; логические, психологические и гносеологические признаки не должны смешиваться друг с другом;

6) языковые концепты и компоненты значения отражают субъективные приоритеты и стереотипы сознания носителей данного языка и культуры; мы не можем с точностью сказать, какое отношение эти ментальные структуры имеют к реальному положению вещей.

2.8. Говоря о косвенных речевых актах, мы уже коснулись другого важнейшего семиотического аспекта культурно ориентированной лингвистики – прагматики. Теория Р. Серля, другие теории зарубежных ученых подчеркивают именно прагматическую направленность всей современной лингвистики.

Мы показали, что семантика может быть отнюдь не абстрактной и органически связанной с носителями культуры и языка. Культурно ориентированные прагматика и семантика тесно связаны друг с другом. Относительно самого термина "прагматика" не существует единодушия среди ученых.

2.9. В нашем понимании, которое близко к взглядам большинства ученых, прагматика в строго лингвистическом смысле есть максимальный учет культурных, исторических, психологических, целевых условий функционирования текста. Мы будем описывать эти условия строго рациональным языком, в отличие от несколько иррационального, "поэтического" подхода возрождающейся в последнее время герменевтики.

Прагматический подход подчеркивает именно коммуникативную, а не номинативную функцию языковых знаков. Коммуникативная направленность языка – это отправная точка большинства лингвистических исследований в последнее время. При таком взгляде слово должно изучаться в коммуникативном аспекте, т.е. в составе сообщения, предложения. Как мы уже говорили, слово есть минимальная прагматическая единица.

В обыденном языке слово "прагматика" имеет два основных значения: 1) действия, направленные исключительно на достижение какой-либо цели; 2) учет обстоятельств, приспособление к обстановке, в которой приходится действовать. Значение семиотического термина "прагматика" ближе ко второму толкованию этого слова, однако другой аспект этого понятия тоже очень важен. Именно при прагматическом подходе становится очевидным различие между прямым и косвенным речевым актом. Об этом говорил тот же Б. Рассел: "Когда родители говорят ребенку: "Лужа!", они подразумевают при этом: "Не наступай в нее!" [Рассел, 1957].

2.10. То, что слова суть редуцированные предложения, хорошо понимал Л.Витгенштейн. В своей теории языковых игр он подчеркивал, что слова – это сообщения. Слова и действия, вызванные ими – это единое целое [см.: Витгенштейн, 1994, с. 83]. Б. Рассел остроумно доказывает, что свернутыми сообщениями могут быть и междометия. Если пациент у врача кричит от боли, его крики – это не предложение. Но если зубной врач говорит пациенту: "Не закрывайте рот, когда будет больно, скажите: "А!", то междометие – это столь же информативное сообщение, как и иное предложение [см.: Рассел, 1957].

Подобные несовпадения "коммуникативного" и "номинативного" значений слов рассматривал Л. Витгенштейн в первой части "Философских исследований (см., напр., § 19-20) [Витгенштейн, 1994, с. 86-89].

Коммуникативными, прагматически заряженными могут быть не только НИ – "Пожар!", "Лужа!", но и СИ. Наиболее "прагмати­ческой"[36], коммуникативно направленной категорией СИ являются товарные знаки, торговые марки. Именно потому этот разряд СИ называется "прагматонимами". Во-первых, производители товара своим товарным знаком как бы сообщают покупателю: "Это наше изделие" (ср. надпись на аппаратуре фирмы "Sony" – "It's a Sony"). Во-вторых, товарный знак – ни что иное, как призыв купить это изделие. Кроме того, прагматонимы как никакой другой разряд лексики при введении в текст создают культурный, временной и пространственный контексты сообщения. Это очень благодатный материал для лингвокультурологического исследования.

Рассматриваемый подход включает в себя два направления: прагматика кодирования и прагматика декодирования. Прагматика кодирования – это адаптация текста автором для достижения поставленной им коммуникативной цели. Прагматика декодирования – это интерпретация текста слушающим (реципиентом) с целью правильного понимания коммуникативной задачи автора.

Прагматические трудности на уровне текста чаще всего возникают при переводе с одного языка на другой, т.к. фоновые знания в разных культурах часто не совпадают. См. в главе IV.

Рассматривая слово как коммуникативную единицу, мы можем признать слово-предложение текстом. Обычно текстом называют более сложную структуру, например, сложное синтаксическое целое. В нашем понимании структурные связи внутри текста, его величина и другие параметры не имеют значения. Поэтому мы можем называть текстом любой знак в коммуникативной функции.

2.11. Категории, имеющие значение при лингвострановедческом анализе текста, – это подтекст, импликация, вертикальный контекст. Е.М. Верещагин, В.Г. Костомаров употребляют термин "затекст" [Верещагин, Костомаров, 1990, с. 127-132]. Там же они вводят понятие "проективного высказывания", "директивного высказывания" и т.д.

Мы не будем придерживаться этих терминов и вводим ряд понятий, также употребительных в лингвистике:

импликация – подразумевание семантических компонентов [Швейцер, 1973, с.273];

подтекст – подразумеваемое высказывание. (По справедливому замечанию И.Р. Гальперина, импликацию и подтекст следует относить к разным уровням языка, первое – к семантическому, второе – к текстологическому);

контекст – условия функционирования текста в широком смысле;

горизонтальный контекст – информация об этих условиях, содержащаяся в самом тексте;

вертикальный контекст – информация об этих условиях, лежащая в экстралингвистической плоскости [ср. Амосова, 1968];

прямой подтекст – прямой намек на какие-либо обстоятельства;

выводной подтекст – непрямые умозаключения, которые читатель или слушатель может сделать из текста. (Например, употребленное в тексте словосочетание Park Avenue говорит о прочном финансовом положении ее жителей не только потому, что это словосочетание имеет коннотацию престижности, но и потому, что квартиры на этой улице стоят не менее миллиона долларов).

При этом все экстралингвистические выводы и знания проявляются на уровне языка либо в коннотациях, либо в других имплицитных семах. Подтекст, который не поддержан никакими лингвистическими показателями (например, последующим ходом текста), вряд ли может считаться лингвистическим феноменом. Мы вновь подчеркиваем одну из главных мыслей нашей работы о четком разделении лингвистического и экстралингвистического планов.

2.12. Когда мы выходим на текстологический уровень языка, вопрос о соотношении лингвистического и экстралингвистического факторов встает особенно остро. В лингвострановедческих и переводческих работах показано, что без выхода в экстралингвистическую плоскость невозможно решать переводческие, лингводидактические и другие вопросы. Экстралингвистический фактор играет очень важную роль.

В прежних работах мы уже упоминали ученых, которые раньше других подняли вопрос о необходимости учитывать экстралингвистический план при переводе [Бархударов, 1973; 1979; Швейцер, 1973; 1988; Крупнов, 1976; Влахов, Флорин, 1980; Томахин, 1984 и др.]. Однако возникает возражение о смешении предмета лингвистики и других наук. Действительно, рассматривая текст как лингвистический объект, мы должны признать, что не все аспекты являются предметом лингвистики.

Эту проблему можно рассмотреть на примере теории эмоционального воздействия текста В.И. Болотова [Болотов, 1981; 1985]. Автор говорит об эмоциональном воздействии "двух аспектов текста: "плана выражения" и "плана содержания". Относительно эмоционального воздействия плана выражения текста вопроса не возникает. На наш взгляд, проблема в том, корректно ли считать план содержания текста объектом лингвистики.

Напомним, что Л. Ельмслев различает план выражения и план содержания языка. В каждом из них есть форма и субстанция (материя). Материя, по Ельмслеву не относится к языку. В плане выражения материя – это сырой поток звуков, в плане содержания – предмет специальных наук, скорее даже "поток сознания". Чтобы лучше понять мысль Ельмслева, вспомним платоновскую аналогию со статуей. Статуя есть единство материи (мрамора, бронзы) и формы (замысла ваятеля). Форма без материи пуста. Материя без формы бессмысленна, бесплодна, бесцельна. Только форма языка в платоновском смысле есть предмет лингвистики. На наш взгляд, эта теория – одно из самых удачных решений проблемы формы и содержания в языке.

В.И. Болотов рассматривает многочисленные литературные примеры, содержащие какие-либо нелепые, необычные ситуации, комичные образы и т.д. Вряд ли правильно считать, что эмоциональное воздействие этих образов и ситуаций – объект лингвистики. На наш взгляд, содержание текста, в отличие от его плана выражения, к лингвистике не относится. Информация, содержащаяся в тексте, механизм ее воздействия лежат либо в области логики, либо психологии, либо литературоведения, либо специальной науки, к которой относится текст. Если я говорю кому-нибудь: "В Вашем доме случился пожар," – этот текст нормативен и нейтрален в плане выражения, однако он оказывает большое эмоциональное воздействие на адресата. Но очевидно, что механизм этого шокового воздействия лежит в плоскости психологии. Фразы Сократа: "Я знаю, что ничего не знаю", "мой вам совет: не слушайте никаких советов" – эмоционально заряжены, но их парадоксальность лежит в области логики.[37] Приведем еще один пример логической несообразности в тексте. В одном из рассказов А.П. Чехова пьяный сапожник видит гуляющие по бульвару парочки. Он спрашивает жену:

- Куда это людей ведут?

- Никуда, они сами гуляют.

Юмористический эффект этого текста заключен не в самой структуре текста, а в нелепой логике сапожника: если люди, взявшись за руки, идут в одну сторону, значит, их куда-то ведут; если ведут, то куда? Мы удивляемся нелепости логических посылок пьяного сапожника, а не построению или лексике самого текста.

Разбираемые В.И. Болотовым примеры (скажем, приключения членов Пиквикского клуба), на наш взгляд, относятся к тем же категориям: логической, психологической, литературоведческой.

Нам кажется, что номинативные единицы языка – слова, словосочетание и единицы более низкого уровня – лингвистичны как в плане выражения, так и в плане содержания. Единицы более высокого уровня – предложения, сложное синтаксическое целое – в силу своей коммуникативной функции – имеют двойную природу: их план выражения относится к лингвистике, а план содержания – нет.

В этом смысле текст имеет отношение к лингвистике только наполовину. Анализируя текст, мы должны разводить его лингвистический и экстралингвистический планы. При ЛС-анализе текста мы всегда должны находить лингвистическую манифестацию, "зацепку" экстралингвистических фоновых знаний. Это могут быть либо особенные слова-реалии, либо другие отклонения в плане выражения. Это могут быть также особенности плана содержания на уровне слов и словосочетаний – имплицитные семы значения слова и особая комбинаторика этих слов, вызванная импликационалом. Эмоциональное воздействие текста в приведенных В.И. Болотовым примерах можно свести к различным видам комического.

2.13. Вообще, проблема комического очень сложна для анализа. Анатомировать юмор – очень неблагодарное занятие. В.И. Болотов ни разу не употребляет этого термина и не пытается как-либо классифицировать комическое. Из всех известных нам попыток понять природу юмора и классифицировать комическое можно назвать две работы: [Фрейд, 1991; Дземидок, 1967][38]. Поскольку комический эффект – один из наиболее частых подтекстов, необходимо кратко остановиться на природе и видах комического. Главный вывод книги Б. Дземидока состоит в том, что основная черта комического – это "отклонение от нормы". Примечательно, что отклонение от нормы – это главная причина эмоционального воздействия текста по В.И. Болотову. Категория "нормы" очень многозначна и неопределенна[39], поэтому лучше было бы определить природу комического как какое-либо несоответствие ожидаемому – противоречие (несоответствие логике), стилистическое несоответствие, несоответствие действительности (преувеличение, преуменьшение, ирония).

С чисто лингвистической точки зрения, любая классификация комического в конце концов совпадает с классификацией тропов, так как любой троп есть некое отклонение от нормы или несоответствие. Классификация комического у З. Фрейда также частично совпадает с классификацией тропов.

Однако никто из исследователей не смог сказать, почему одни несоответствия смешны, а другие – нет. Никакая классификация комического и даже установление общих черт всех видов комического не сможет помочь понять природу смешного. Это не под силу не только лингвистике, но и психологии.

Очевидно, что комический подтекст эффективен только при наличии соответствующих фоновых знаний у слушающего. Эти фоновые знания могут быть предрассудками или заблуждениями. Гиперболизация предрассудка или заблуждения, возведение предрассудка в норму вызывает особенно сильный комический эффект. Приведем пример. В одной юмористической книге (W. C. Sellar, R. J. Yeatman "1066 and All That" L., 1930) Альфред Великий назван "Альфред Лепешка" (Alfred the Cake). Это связано с тем, что любой английский школьник помнит рассказанную в учебнике истории легенду о том, как король Альфред, переодетый простолюдином, вошел в дом к жене свинопаса, и та попросила его посмотреть за лепешками, пока она отлучится. Лепешки сгорели, и старушка выгнала короля из дома. Юмористический эффект здесь вызван тем, что малозначительное событие запомнилось школьникам лучше, чем действительные заслуги Альфреда Великого.

2.14. Юмористический эффект – сравнительно частая импликация. Неявно выраженный (имплицированный) подтекст более тонок, чем явно (эксплицитно) выраженная ирония. Но это не единственный вид встречающихся в тексте импликаций. Приведем примеры некоторых других импликаций, содержащих СИ:

Анализируя художественный текст, критик настаивает, что в нем не должно быть "лишних" слов, избыточной информации, всякое имя должно быть употреблено автором с какой-либо целью. Встречающиеся в тексте имена и названия реальных людей или объектов также имеют свою цель.

Сравним две фразы: 1) "Гуляя по городу, он прошел по бульвару и свернул на узкую пешеходную улицу, выходящую на берег океана. Там была его контора", 2) "Гуляя по Манхеттэну, он шел вниз по Бродвею и свернул направо, на Уолл-Стрит, где была его контора". Фраза 2 имеет несколько преимуществ:

· "эффект реальности";

· "эффект присутствия";

· свертывание информации, "укорачивание кода";

· намек на социально-имущественный статус.

Во-первых, привязывая свое вымышленное повествование к конкретному месту и времени, автор создает ощущение реальности происходящего. Во-вторых, конкретные детали вызывают в памяти читателя сильные ассоциации, создавая своеобразный эффект присутствия читателя (конечно, если тот знаком с местом действия). Ассоциативная память читателя подскажет, что на Уолл-Стрит запрещено движение автомобилей, и что она заканчивается на берегу острова. Эта информация, так сказать, свернута в тексте и укорачивает вербальный код. Укорачивание кода – одна из главнейших функций СИ в тексте[40]. В-четвертых, название Уолл-Стрит имплицирует информацию о социально-имущественном положении персонажа (видимо, брокера на нью-йоркской фондовой бирже). Это так называемый логически-выводной подтекст (не прямой, но выводимый при помощи умозаключения). Таким образом, в одной фразе скрыто четыре вида ассоциаций. Второй и третий виды ассоциаций – сворачивание кода и выводной подтекст – это импликации, с семантической точки зрения. По нашим наблюдениям (несколько тысяч условных страниц английского художественного текста), у топонимов такие ассоциации несколько сильнее, например, "эффект присутствия" и социальная импликация. У антропонимов они тоже сильные, хотя менее часты (см., например, произведения Дж. Голсуорси и Дж. Д. Сэлинджера).

Приведем литературный пример укорачивания кода: "... he had the impression that I’d said over the air that the Gettysburg Address was "bad for children". Not true. I told him I’d said I thought it was a bad speech for children to have to memorize in school. He also he had the impression, I’d said that 51,112 men were casualties at Gettysburg, and that if someone had to speak at the anniversary of the event, he should simply have come forward and shaken his fist at his audience and then walked off – that is, if the speaker was an absolutely honest man... Much talk from him,...on the virtues of... accepting one’s own and others’ weaknesses." (J. D. Salinger. Raise High the Roof Beam, Carpenters. Nine Stories. Franny and Zooey. – M.: Progress, 1982, p. 348).

"У него создалось впечатление, будто я сказал в эфир, что геттисбергская речь Линкольна "вредна для детей". Это неправда. Я ему объяснил, что я сказал, что это нечестная речь. Я ему объяснил, что под Геттисбергом было убито и ранено 51112 человек, и что если уж кому пришлось выступать в годовщину этого события, то он должен выйти, погрозить кулаком всем собравшимся и уйти, конечно, если оратор до конца честный человек" и далее: "Он много... говорил о том, как надо понимать свои и чужие слабости". (Дж. Сэлинджер. Выше стропила, плотники. /Пер. Р. Райт-Ковалевой. М.: Молодая гвардия, 1967).

Остается непонятным, почему, собственно, президент Линкольн должен был "выйти, погрозить кулаком собравшимся и уйти", неясно также, почему собеседники заговорили далее о терпимости. Дело в том, что большинство собравшихся во время геттисбергского выступления Линкольна – это как раз южане, начавшие гражданскую войну в США и виновные в многочисленных жертвах геттисбергского сражения, годовщине которого посвящена речь на мемориальном кладбище. В другой своей знаменитой речи (Second Inaugural Address) Линкольн 5 марта 1865 г. призвал к терпимости и сотрудничеству между недавними врагами: "With malice toward none, with charity for all... let us strive on to finish the work we are in; to bind up the nations wounds". (Barhart C. The New Century Cyclopedia of Names. – N. Y., 1954. p. p. 2468-2469). "Не питая злобы ни к кому, готовые проявить милосердие ко всем... постараемся завершить работу, которую мы ведем, попытаемся уврачевать раны народа..." см.: [Американа, 1997].

Геттисбергская речь Линкольна входит в фоновые знания американцев. Ее полагается учить наизусть. Речь занимает примерно полстраницы [см. Urofsky, 1994, с. 163]. В косвенном речевом акте имплицитная информация слишком важна, и ее нельзя игнорировать. На наш взгляд, в таких случаях необходим послетекстовой комментарий. Другая часто теряющаяся коннотация – это юмористический эффект.

"My cap was one I have worn for many years, a blue serge British naval cap with a short visor and on its peak the royal lion and unicorn, as always fighting for the crown of England." (John Steinbeck. Travels with Charley in Search of America. – N. Y.: Viking Press, 1964, p. 37).

"Фуражку свою я ношу уже много лет. Это синяя английская капитанка с маленьким козырьком и кокардой, на которой лев и единорог все еще дерутся из-за английской короны." (Дж. Стейнбек. Путешествие с Чарли в поисках Америки. – М., 1965, с. 49).

Во-первых, здесь необходим комментарий, что лев и единорог – это "геральдические животные на английском королевском гербе...", представляющие, соответственно, Англию и Шотландию. Юмористический эффект при переводе пропадает из-за того, что читатель может не уловить аллюзию на книгу Л. Кэрролла "Алиса в Зазеркалье". В главе VII, наблюдая сражение льва и единорога, Алиса вспоминает песенку:

"The Lion and the Unicorn were fighting for the Crown:

The Lion beat the Unicorn all round the town.

Some gave them white bread, some gave them brown,

Some gave them plum-cake and drummed them out of town."

(Lewis Carroll. Through the Looking-Glass. – M.: Progress, 1966. p. 149).

Книги Л. Кэрролла входят в круг тех, которые известны каждому англичанину, такие книги Е. М. Верещагин и В. Г. Костомаров называют "облигаторными" [Верещагин, Костомаров, 1976, с. 240]. Некоторые из этих книг уже стали явлениями мировой культуры и не требуют комментариев.

Кроме перечисленных пяти главных прагматических целей введения СИ в текст, существуют и другие: эстетическая; интеллектуальная.

В эстетических целях используются литературные и другие "культурные" сравнения, метафоры, аллюзии. Фраза: "Он очень талантливый художник" звучит не столь красиво, как фраза: "Он – новый Модильяни" и т.п.

Другая цель введения СИ в текст – интеллектуальная, т.е. намек на эрудицию персонажей или на эрудицию самого автора. Приведем литературный пример:

Joe and Delia met in an atelier, where a number of Art and music students had gathered to discuss chiaroscuro, Wagner, music, Rembrandt’s works, pictures, Waldteufel, wallpaper, Chopin, and Oolong (O. Henry. A Service of Love // Nineteenth Century American Short Stories. M.: Progress, 1970. p.411).

Джо и Делия встретились в студии, где молодые люди, изучающие живопись и музыку, собирались, чтобы потолковать о светотени, Вагнере, музыке, творениях Рембрандта, картинах, обоях, Вальдтейфеле, Шопене и Улонге. (О. Генри. Из любви к искусству. Пер. Т. Озерской // О. Генри. Короли и капуста. Новеллы. Л., 1986, с.188).

У антропонимов эстетическая и интеллектуальная функции выходят на первый план. Часто они сочетаются с юмористическим эффектом, как в приведенном примере. Этот текст, как и любой другой, можно анализировать в двух аспектах: прагматика кодирования – цели, с которыми О. Генри ввел имена в текст, и прагматика декодирования – приемы перевода и понимания. Декодирование здесь не полное – юмористический эффект не раскрыт – дело в том, что "Улонг" – сорт китайского чая. С точки зрения писательской техники основной стилистический прием здесь – сопоставление разнородных и несопоставимых понятий.

Нагромождение великих имен выражает иронию автора по поводу мнимо глубокомысленных тем бесед студентов и "богемы". Для того, чтобы полностью раскрыть эту импликацию для читателя, необходима послетекстовая сноска[41] (это сделано только в англоязычном издании). Собственно говоря, послетекстовые примечания следует читать перед основным текстом. В этом и состоит смысл фоновых, заранее подразумеваемых у читателя знаний.

2.15. Выводы из раздела 2.

1. Семантика и прагматика тесно переплетены. Семантика так же связана с культурой носителей данного языка, как и прагматика. Эта связь на семантическом уровне проявляется в культурно-специфичных семах, а на прагматическом уровне – в культурно-специфичных контекстах.

2. Прагматику в качестве лингвистической дисциплины можно определить как теорию, состоящую в максимальном учете культурных, исторических, психологических, целевых и других условий функционирования текста.

3. Прагматика имеет два основных ракурса. Кроме указанного выше учета контекста, прагматический подход состоит во взаимосвязи языка и вызываемых им действий. В этой связи слово-предложение как наименьшая коммуникативная единица является и наименьшей прагматической единицей.

4. Эффективность речевого акта зависит от прагматической адаптации текста к слушателю. Эта адаптация необходима из-за несовпадения фоновых знаний коммуникантов. Чаще всего необходимость прагматической адаптации возникает при переводе с одного языка на другой. Базовыми категориями при прагматическом декодировании косвенного речевого акта являются вертикальный контекст и импликация.

5. При лингвокультурологическом исследовании текста необходимо четко разграничивать план содержания и план выражения.

6. План содержания текста в отличие от содержания слова не является лингвистическим феноменом. Содержание текста анализируется на уровне логики, психологии или специальной науки, к которой относится текст.

7. Основные виды культурного подтекста – это имущественный, образовательный или социальный статус и комический эффект. Кроме них можно выделить следующие прагматические цели ввода СИ в текст: эффект реальности, эффект присутствия, эстетический эффект и укорачивание языкового кода.

8. Классификация комического с лингвистической точки зрения накладывается на классификацию тропов. Предрассудки и заблуждения, закрепившиеся в фоновых знаниях, при гиперболизации вызывают комический эффект.

9. Изучать язык без подключения экстралингвистического фактора невозможно. Но при этом важно не смешивать предмет лингвистики и предмет других наук (чистой психологии, культурологии, социологии, эстетики и т. д.).

Контрольные вопросы к разделу 2

1. Что такое значение в лингвистике? Каковы его виды? В чем отличие каждого вида?

2. В каком смысле собственные имена имеют значение?

3. Какие факторы влияют на выбор имени для ребенка или названия для какого-либо объекта?

4. Каким должно быть имя электронного файла и почему?

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: