Краткий историко-географический обзор

Народное искусство карачаевцев и балкарцев

Предисловие
Введение
Краткий историко-географический обзор
Современное состояние народного искусства
Глава I. Народная архитектура и интерьер
Народное жилище
Интерьер, мебель и утварь
Оборонительные сооружения
Культовые сооружения
Глава II. Кийизы - войлочные ковры
Ала кийизы
Основные принципы композиции ала кийизов
Жыйгыч кийизы
Бичген кийизы
Традиционные мотивы в орнаментации войлочных ковров
Глава III. Одежда и ее украшения
Мужская одежда
Женская одежда и ее элементы
Особенности женских платьев
Украшения
Глава IV. Резные надгробные стелы
Формы надгробий
Техника резьбы
Локальные варианты надгробий
Орнаментика резных камней
Заключение
Библиография
Список сокращений
Рисунки
Таблицы
Фотографии

Предисловие

Богатейшая и во многом своеобразная традиционная художественная культура народов Северного Кавказа изучена, увы, очень неравномерно.
Хотя интерес к народному искусству Северного Кавказа возник задолго до революции, его специальное и планомерное исследование началось лишь в годы Советской власти; Успешно изучается и нашло отражение в ряде публикаций искусство народов Дагестана, осетин, адыгейцев, кабардинцев, черкесов, чеченцев и ингушей. Что же касается различных видов народного искусства балкарцев и карачаевцев, то они, исключая войлочное ковроделие, до последнего времени оставались почти совершенно не исследованными. Публикуемая работа покойной Анны Яковлевны Кузнецовой (1928-1979) призвана заполнить существенную лакуну в изучении народной художественной культуры нашей страны.
А.Я.Кузнецова, имея высшее художественное образование (факультет теории искусства Института имени И.Е. Репина) и работая методистом Дома народного творчества в г. Нальчике, обратилась в середине 60-х годов к изучению традиционного искусства балкарцев. После ее поступления на работу в большой творческий коллектив Кабардино-Балкарского института истории, филологии и экономики, она в течение ряда лет по заданию института очень увлеченно и добросовестно вела полевые исследования памятников традиционного искусства балкарцев и карачаевцев. Ее экспедиционные маршруты пролегали в самые отдаленные районы Балкарии и Карачая, она подолгу жила в горных селениях, работала в заброшенных аулах. Настойчивый и во многих отношениях самоотверженный труд А.Я.Кузнецовой позволил ей собрать поистине огромный и уникальный материал, который лег в основу этой книги, а также ряда интересных статей по народному искусству. К несчастью, А.Я.Кузнецова не успела довести основной труд своей жизни до издания. Безвременная смерть автора оборвала ее работу на последнем, завершающем этапе подготовки рукописи к печати. По просьбе директора Кабардино-Балкарского ИИФЭ X. И. Хутуева я ознакомился с первым вариантом рукописи этой книги еще при жизни А.Я.Кузнецовой в 1977 году, смог дать ей ряд советов и замечаний. Мне посчастливилось посетить вместе с ней некоторые отдаленные балкарские селения, увидеть и обсудить на месте ряд объектов ее исследования. Не по всем вопросам изучения народного искусства у нас совпали взгляды - А.Я.Кузнецова всегда страстно и горячо отстаивала свои выводы, несмотря на спорность некоторых из них. Редактируя теперь эту рукопись вместе с известным кавказоведом В. П. Кобычевым, пользуясь постоянной поддержкой и помощью директора института X. И. Хутуева, зав. сектором фольклора и литературы этого института 3. М. Налоева, археолога-кавказоведа В. М. Батчаева и художницы Л. М. Булатовой - многолетнего друга и помощницы А. Я. Кузнецовой, мы старались без изменений с наибольшей полнотой сохранить текст книги, подготовленный автором к печати. Это относится и к некоторым спорным положениям книги. Предлагаемый труд является по существу первым монографическим исследованием традиционного искусства двух близкородственных тюркоязычных народов Северного Кавказа - балкарцев и карачаевцев. Балкарцы (самоназвание “таулу”) - одна из коренных народностей Кабардино-Балкарии; карачаевцы (самоназвание “къарачайлы”) населяют Карачаево-Черкесию, отделенную от республики Эльбрусом. Общность происхождения, глубокое этническое родство и единство традиционной культуры, включая язык и фольклор (ряд авторов не без оснований рассматривают балкарцев и карачаевцев как две этнические группы одной народности), позволили автору сделать объектом исследования традиционное искусство обоих народов. Труд А.Я.Кузнецовой убедительно подтверждает правильность ее решения, позволяет говорить о едином балкаро-карачаевском традиционном искусстве.
Во введении к монографии А.Я.Кузнецова рассматривает историографию изучения художественной культуры карачаевцев и балкарцев, дает краткий исторический и географический обзор территории расселения изучаемых народов - Балкарии и Карачая - и характеризует современное состояние народного искусства.
Первая глава посвящена традиционному народному жилищу, его интерьеру, а также утвари исследованным на основе анализа большого круга источников, преимущественно полевых материалов автора.
В следующей главе рассматриваются войлочные ковры - кийизы. Они были непременной принадлежностью балкарской и карачаевской семьи, причем считается, что еще недавно почти каждая вторая горянка умела их делать. В книге дано обстоятельное описание и классификация типов ковров по технике изготовления и приемам их декорировки. Автор детально рассматривает войлоки со вкатанным (вваленным) узором “ала кийиз”, имеющие особенно широкое применение в домашнем быту, войлочные ковры “жыйгыч кийиз” с аппликациями - нашивными узорами (использовали главным образом для завешивания полчок). Характеризуются здесь и войлочные ковры, “бичилген кийиз”, изготовленные путем вырезания узора из войлока одного цвета и вшивания его в другой войлок иного цвета, т. е. используя метод мозаики или инкрустации (такие ковры вешали на стены).
Одежде и ее украшениям посвящена солидная третья глава монографии. Необходимо отметить, что здесь, как и в других главах, преобладает новый, впервые вводимый автором оригинальный материал.
Заключительная глава книги содержит очень интересное и детальное исследование резных каменных надгробий, представляющих большую историко-культурную и художественную ценность.
Органической и очень ценной частью монографии являются великолепные фотографии, сделанные как самим автором, так и профессиональными фотожурналистами М. Н. Лавровым, В. А. Шомаховым, М. А. Атаевым, которые засняли заранее намеченные к фиксации А.Я.Кузнецовой различные памятники Балкарии и Карачая. Очень интересны включенные в монографию рисунки, выполненные известной балкарской художницей А. М. Булатовой, главным образом на основе полевых материалов, собранных А.Я.Кузнецовой, а также ряда архивных источников.
Следует отметить, что не все разделы монографии написаны с одинаковой полнотой и детализацией. Так, в первой главе наряду с подробным и глубоким анализом народного жилища и интерьера дана лишь очень сжатая характеристика традиционной деревянной и металлической утвари. А.Я.Кузнецова в личных беседах со мной высказывала надежду, что ей в последующих работах удастся более полно осветить этот вопрос. Будем надеяться, что эта недостаточно освещенная в книге важная тема заинтересует других исследователей, включая краеведов, и будет разработана в дальнейшем с большей полнотой.
Нельзя не сожалеть и о том, что во второй главе не приводятся материалы о войлочных коврах, декорированных узорной стежкой, хотя в историко-этнографическом отношении они вызывают особенно большой интерес. Их бытование у балкарцев и карачаевцев в прошлом отмечено в литературе, да и сама А.Я.Кузнецова в беседе со мной подтвердила на основе сообщений ее информаторов существование таких ковров в конце XIX века, но ей не удалось их видеть, и потому она исключила их из своего анализа. Несомненно, что в дальнейшем даже устные сообщения информаторов о таких коврах, известных на Кавказе помимо балкарцев и карачаевцев лишь у ногайцев, должны быть собраны и по возможности опубликованы. Не оказались в достаточной мере отраженными в этой главе и некоторые другие сведения о войлочных коврах, приводимые в небольшом, но очень насыщенном материалом исследовании крупного знатока культуры народов Северного Кавказа Е. Н. Студенецкой. Вряд ли оправдано отсутствие в книге и сведений о таких женских украшениях балкарцев и карачаевцев, как своеобразные декоративные шнурки “чалу”, хотя они также очень интересны в историко-этнографическом аспекте, что уже отмечалось в литературе.
А.Я.Кузнецова видела свою главную задачу в искусствоведческом анализе народного искусства балкарцев и карачаевцев. Вероятно, поэтому она уделила значительно меньше места вопросам его историко-этнографического исследования. Между тем традиционное искусство имеет, как известно, не только существеннейшее значение для исследования художественной культуры народа, но и служит важным историко-этнографическим источником. И в этом отношении традиционное искусство карачаевцев и балкарцев также представляет весьма большой интерес. Тем более, что вопросы происхождения этих народов, их этнокультурная история остаются еще недостаточно изученными, в особенности соотношение аборигенных и пришлых компонентов.
К сожалению, не рассмотрена в книге и предыстория народного искусства балкарцев и карачаевцев, без чего трудно представить с достаточной полнотой историю художественной культуры Балкарии и Карачая. В связи с отсутствием в литературе специального исследования по этому вопросу позволим себе коротко на нем остановиться.
На протяжении своей многовековой истории искусство народов Северного Кавказа в силу целого ряда объективных факторов носило преимущественно декоративно-прикладной характер. К сожалению, материалы по древнейшему периоду этой истории пока еще крайне незначительны; более или менее полное представление об искусстве горских племен дают лишь археологические источники, относящиеся к эпохе металла.
Уже во II тыс. до н.э. в эпоху бронзы, оно представляло собой явление, достаточно заметное в художественной культуре Кавказа и Юго-Восточной Европы. Орнаментальное искусство вступило тогда в пору расцвета, а к концу этого тысячелетия появляются и первые образцы мелкообъемной пластики. Население равнин и предгорий с большим вкусом украшало бытовую утварь - прежде всего керамику - при помощи особой техники “шнурового оттиска”, вероятно перенятой у степных соседей, а также сочетанием точечных вдавливаний специальным зубчатым штампом, иногда и рельефными налепами. Если раньше декор сосуда сводился к сочетанию 2-3 простейших элементов, то теперь он нередко представляет сложную орнаментальную композицию, покрывающую собой всю верхнюю часть сосуда. Излюбленные мотивы орнамента этого времени - зигзагообразно изогнутые ломаные полосы; ряд прямых параллельных оттисков витого шнура, окантованный либо зубчатым штампом, либо точечными наколами; соединенные вершинами треугольники; клетки, заштрихованные в шахматном порядке; спирали, “елочки” и т. д. Часто можно встретить налепные узоры в виде двойной волюты, которые принято считать стилизованными изображениями бараньих головок.
В декорированных изделиях жителей горной полосы ощущается явное тяготение к мягким, плавно изогнутым криволинейным узорам, выполненным либо широкими желобковыми линиями, либо посредством несложных налепных валиков. Сосуды любовно орнаментировались параллельными волнистыми полосками, всевозможными вариациями спирали, концентрическими кругами, дугами, овальными и круглыми выступами ".
Следует отметить, что украшая глиняные сосуды, мастера далеко не всегда соблюдали такие принципы орнаментального искусства, как зеркальная симметрия, ритмичное повторение одинаковых элементов и др. Ныне трудно судить, вкладывали ли гончары того времени определенное значение в узоры, украшавшие сосуды. Возможно, что мотивы орнамента содержали какую-то смысловую нагрузку, и в том или ином сочетании могли отражать определенные культовые представления.
Не в меньшей степени насыщены декором и металлические изделия - бронзовые булавки, браслеты, трубчатые пронизки, фигурные подвески - амулеты, бусы и т. д. Помимо наиболее любимых имитаций витого шнура широко применялись гравировка и ложная зернь. Появляется также мелкая скульптура, но за редким исключением это пока лишь декоративные элементы на отдельных разновидностях бронзового оружия (рис. 1).
В конце II тыс. до н.э. в горной и предгорной части Центрального Кавказа распространилась очень своеобразная и яркая культура земледельческо-скотоводческих племен, получившая название кобанской (по могильнику в ауле Кобан в Северной Осетии). Для этой культуры характерны разнообразные и очень интересные украшения - фигурные поясные пряжки, застежки (фибулы), браслеты, булавки, изготовлявшиеся из бронзы и др. Однако орнаментальное искусство этого времени почти целиком восходит к традициям прошлого: особенно ощутимо это в оформлении керамических изделий. Уже известные нам на более ранних изделиях ромбы, треугольники, “елочки”, спирали, “шахматное поле” и пр. можно видеть и на кобанских сосудах. Часто нарезные линии заполнялись белой пастой, и тогда на чернолощеной поверхности сосуда узоры выглядели особенно эффектно.
Прикладное изобразительное искусство переживало в это время пору расцвета. Не исключено, что одной из причин этого было воздействие через Закавказье чрезвычайно развитых художественных ремесел Луристана, однако довольно скоро это искусство адаптировалось в местных условиях. Графические изображения домашних, диких и фантастических животных, характерные, например, для Осетии, не получили в то время особого распространения у древних обитателей территории современной Кабардино-Балкарии и Карачая. Единичны здесь и изображения человека. Зато чрезвычайно популярной оказалась мелкая анималистическая пластика. Всевозможные бронзовые подвески - амулеты и статуэтки, воспроизводящие голову или всю фигуру быка, барана, тура, собаки, медведя, лошади, оленя и т.д., можно обнаружить в инвентаре почти каждого погребального комплекса кобанской культуры. В подавляющем большинстве случаев статуэтки выполнены с виртуозным мастерством, совмещающим в себе высокие профессиональные навыки литейщика и острую наблюдательность охотника и скотовода. Изобразительное искусство “кобанцев” было, вероятно, тесно связано с такими сферами первобытной идеологии, как производственная магия, культ плодородия и охотничьих божеств, тотемизм.
Приблизительно с VII-VI веков до н.э. декоративно-прикладное искусство “кобанцев” начинает испытывать определенное влияние скифо-сибирского “звериного стиля”. Правда, влияние это оказалось довольно поверхностным, не затронувшим основ кобанского искусства. В настоящее время известна уже сравнительно многочисленная серия образцов местной торевтики, отмеченных печатью подобного стилистического синкретизма - например, статуэтка тура из Нижне-Чегемского могильника, изображенного в характерной для “скифского оленя” позе летучего галопа, или же декоративные фризы на кобанских сосудах с изображениями того же “скифского оленя” в традициях кобанской графики (рис. 2).
Известные нам произведения декоративно-прикладного искусства сарматского времени (III в. до н.э. - III в. н.э.) производят впечатление значительного спада, едва ли даже не деградации. В основе своей материальная и духовная культуры горцев того времени были еще тесно связаны с кобанскими традициями, однако изделия местных мастеров уже не отличаются той изысканностью форм и эффектностью декора, которые были столь свойственны для кобанской “классики”. Большая часть керамики орнаментирована сравнительно бедно. Это обычно ряды вертикальных полосок из 3-4 параллельных линий, иногда круг, зигзаг. Формы сосудов несколько асимметричны и даже грубоваты. Широкое распространение получает, по-видимому, заимствованная у степняков манера оформления ручек в виде предельно стилизованных (скорее даже условных) изображений различных животных (рис. 3).
В I-II веках н.э. одно из сарматских кочевых племен - аланы - заметно усиливается. Впоследствии аланы переходят к оседлости, создают на Северном Кавказе раннефеодальное государственное объединение и продолжают развивать свою яркую и своеобразную культуру.
Искусство аланского периода на Северном Кавказе (IV-XIII вв.) чрезвычайно сложно по своим проявлениям, генетическим связям и идеологической основе. Очевидно, не в последнюю очередь это было обусловлено неоднородностью этнической и социальной структуры общества, широтой и разнообразием культурных связей.
В высокогорной полосе края. где еще сохранились значительные группы аборигенов, традиции кобанской культуры оказались довольно живучи. Тем не менее главным содержанием процессов, определивших общий облик художественной культуры на обширных пространствах Евразийского континента, а следовательно, и в Алании, становится окончательное возобладание в торевтике так называемого “полихромного стиля”, вытеснение изобразительных мотивов и архаичного геометрического орнамента растительным, трансформация реликтов изобразительности в зооморфные узоры.
Орнаментальные композиции в виде пышных растительных побегов, иногда с редкими вкраплениями стилизованных фигурок диких животных, выполненных в технике аппликации, тиснения, вышивки, резьбы и т.д., можно встретить на самых различных изделиях аланских мастеров: одежде, оружии, седлах, чепраках, надгробиях (рис. 4).
Путем разного рода торгово-экономических связей в Аланию поступали изделия художественного ремесла Запада и Востока, что не могло пройти бесследно для общего развития аланского искусства. Значительное влияние на материальную и духовную культуру алан оказал тюркский этнокультурный мир Предкавказских степей. Следует отметить также, что распространение христианства в Алании стимулировало развитие монументального церковного зодчества, испытавшего определенное влияние византийской и грузинской культовой архитектуры.
В XIII-XIV веках на территорию Балкарии и Карачая проникают вытесненные в горные районы Северного Кавказа группы тюркоязычных кочевников-скотоводов, известных под названием половцев, культура которых несла в себе традиции, уходящие в глубь центральноазиатского степного этнокультурного мира. Их своеобразная кочевническая культура, во многом отличавшаяся от культуры алан и аборигенного горского населения этого региона, явилась одним из последних) но очень важных компонентов формирования традиционной культуры балкарцев и карачаевцев. В последующие столетия на ее дальнейшее развитие заметное влияние оказали связи балкарцев в карачаевцев с соседними народами и их насильственная исламизация в XVIII веке. Все это нашло отражение в историко-генетических слоях традиционной народной культуры балкарцев и карачаевцев. Однако если одни из этих слоев прослеживаются в весьма яркой и выпуклой форме, то другие, подвергшиеся сильной модификации, могут быть выявлены лишь путем тщательного в кропотливого исследования.
Необходимо отметить, что если субстратный компонент в культуре народов Северного Кавказа особенно часто привлекал внимание исследователей и нашел наибольшее отражение в кавказоведческой литературе, то компоненты, связанные с культурными традициями внекавказского происхождения, оставались, к сожалению, в значительной мере вне поля зрения исследователей. По-видимому, не в последнюю очередь это было обусловлено длительным влиянием автохтонистских концепций Н. Я. Марра.
Если говорить об исконно кавказских элементах в народном искусстве балкарцев и карачаевцев, то наиболее древние из них уходят в эпоху бронзы. Такого рода параллели, очень любопытные и выразительные, можно найти в деталях костюма, в организации интерьера жилища, в некоторых орнаментальных мотивах и мелкой пластике. В частности. отметим, что плетеные застежки на одежде балкарцев и карачаевцев, отмеченные в книге А.Я.Кузнецовой, имеют прямые аналогии в бронзовых “подвесках” II тыс. до н. э. Квадратный очаг открытого типа, характерный для традиционного жилища рассматриваемых народов, выявлен в жилых комплексах древнего населения Балкарии уже в конце II тыс. до н. э. (Раскопки В. М. Батчаева 1977-1978 гг. в с. Былым; материалы не опубликованы). Зооморфный декор железных светцов балкарцев и карачаевцев, описанных в книге А.Я.Кузнецовой (рис. 27), обнаруживает настолько близкое стилистическое сходство с кобанскими бронзами, что можно также утверждать их генетическую связь. Такой неотъемлемый атрибут горского костюма, в том числе балкарцев и карачаевцев, как “кавказский кинжал”, почти идентичен по форме кобанским кинжалам.
Примеры древних местных традиций в художественной культуре балкарцев и карачаевцев могут быть продолжены, мы указали здесь лишь на наиболее значительные.
Кавказские традиции прослеживаются, разумеется, не только в сфере народного искусства. Они отчетливо видны и в других областях духовной и материальной культуры, например, в героическом нартском эпосе". Следует отметить, что эпос “Нарты” известен не только балкарцам и карачаевцам, но и ираноязычным осетинам, адыгским народам, чеченцам, ингушам, абазинам, абхазам, и др., хотя у каждого из этих народов он имеет и свои неповторимые особенности и своеобразие.
Вместе с тем, анализ материалов по традиционному искусству балкарцев и карачаевцев показывает, что удельный вес в нем степных, кочевнических элементов, связанных в наибольшей мере с ирано-тюркской этнокультурной средой, также весьма велик. Степные традиции в художественной культуре балкарцев и карачаевцев представлены достаточно ярко. Они отчетливо выявляются и в интерьере) и декоре деревянной утвари, н в костюме, и в некоторых типах украшений. Эти степные традиции в основе своей имеют довольно древние истоки.
Еще в аланский период на территорию Центрального Кавказа начинают проникать отдельные группы ранних тюрок, в частности, болгар. Но решающую роль в тюркизации Карачая и Балкарии сыграли, вероятнее всего, кипчаки-половцы, вытесненные в XIII-XIV веках из Предкавказских степей татаро-монгольскими завоевателями. В связи с этим будет нелишне коротко охарактеризовать их художественную культуру.
Ко времени продвижения в Предкавказье у половцев наблюдаются значительные сдвиги в социально-экономическом и культурном развитии. Сравнительно высокого уровня достигли ремесла (в том числе и художественные) и искусство. В сохранившемся до наших дней “Половецком словаре” упоминаются оружейники, каменщики, портные, токари, ювелиры и даже живописцы. Особо следует отметить такой вид половецкого искусства, как скульптура. Монументальные каменные статуи женщин и воинов-мужчин, представляющие порой незаурядные произведения искусства, являлись важнейшим элементом погребального ритуала, ставились такие изваяния и в половецких святилищах.
Некоторое представление о женском рукоделии у степняков дает сообщение Рубрука о войлочных покрытиях юрт, украшенных полихромной аппликацией в виде зооморфных и растительных узоров. Наряду с юртами у некоторой части половцев (прежде всего у оседлых) существовали и стационарные срубные жилища, возникшие под влиянием соседней Руси; последнее, кстати, подтверждается и тем, что сами половцы называли такие жилища “избами”. Есть основания констатировать и наличие в Половецкой степи отдельных образцов каменной архитектуры. Об этом мы можем судить не только по отмеченному выше термину “каменщик”, но и по неоднократным упоминаниям Рубрука о монументальных мавзолеях-усыпальницах, воздвигавшихся над погребениями половецкой знати. Небезынтересны в этом отношении попытки некоторых исследователей отождествить эти усыпальницы с остатками средневековых архитектурных сооружений в Предкавказье, и с изображениями половецких культовых построек на миниатюрах Радзивилловской летописи.
Следует, наконец, отметить и искусство художественной резьбы по кости: нарядные костяные накладки на лук и колчан, украшенные пышным геометрическим, растительным и зооморфным орнаментом, получили широкое распространение в Золотоордынский период половецкой истории (рис. 5).
Таково в предельно сжатом изложении и в самых общих чертах искусство тех племен и народов, с которыми в кавказоведческой литературе принято связывать основные этапы этнокультурной истории карачаевцев и балкарцев. Обусловленная этой связью проблема историко-генетических слоев в карачаево-балкарском искусстве, проблема субстратного древнекавказского и степного иранско-тюркского наследия - вопросы их взаимодействия и эволюции в конкретно-исторических условиях Балкарии и Карачая - настолько сложна и специфична по методике исследования, что ее глубокая и всесторонняя разработка, конечно, не могла входить в задачи А.Я.Кузнецовой. Но вместе с тем, спорадические экскурсы в область древнего и средневекового искусства, различного рода сопоставления и историко-этнографические параллели предполагаются уже самим характером фундаментальной обобщающей работы по народному искусству. И таких параллелей в книге А.Я. Кузнецовой содержится немало. Всегда ли эти параллели удачны, и во всех ли случаях убедительны основанные на них выводы - вопрос особый; напомню, что мне, например, некоторые положения автора представляются спорными. Однако сам по себе анализ имеющегося материала на широком фоне искусства древних и современных народов Евразии, безусловно, является неоспоримым достоинством настоящей монографии.
Правда, надо учесть, что при широте географических, этнических и хронологических рамок исследования, связанной с необходимостью постоянно обращаться к разнородным источникам по различным регионам нашей страны (история, археология и этнография Кавказа, Поволжья, Казахстана, Средней Азии, Сибири и т. д.), некоторая поверхностность в наблюдениях специалиста узкого профиля всегда неизбежна, и было бы по меньшей мере несправедливо ставить это в упрек автору. Но сказать об этом, очевидно, следует. Не вдаваясь в критический обзор всей работы, вкратце остановлюсь лишь на отдельных моментах.
Так, одно из очень положительных качеств монографии А.Я.Кузнецовой - поиски генетических истоков тех или иных элементов народного искусства - все же несколько проигрывает от того, что автором недостаточно полно использован ряд имеющихся в кавказской литературе положений, тесно соприкасающихся с кругом затрагиваемых ею проблем. Например, говоря об особенностях традиционной культуры, обусловленных значительной ролью степняков-тюрок в этногенезе балкарцев и карачаевцев, автор почему-то менее всего склонен видеть эти особенности в сфере народного зодчества и организации интерьера. А между тем здесь эти особенности выступают не менее рельефно, чем, скажем, в области войлочного ковроделия. Одноэтажность жилых построек и примитивность строительных приемов (в отличие от построек Осетии, Сванетии, Чечено-Ингушетии), наличие многоугольных срубных жилищ, характерных для кочевых народов на стадии перехода их к оседлости, наличие особых помещений для молодоженов “отоу” (у кочевников - особая кибитка под тем же названием), завешивание дверей сакли куском войлока, как и в юрте, существование в горском быту неорнаментированных войлоков “туурлук” (так кочевники называют покрытие юрты), чрезвычайное обилие в интерьере жилища всевозможных изделий из войлока и стремление к сплошной “обмотке” стен войлочными коврами, наименование опорных столбов термином “багана” (как и опорного столба в юрти), культ порога, деление жилища на мужскую и женскую половину, наличие в доме почетного места “тёр” для главы семьи и уважаемых гостей - вот далеко не полный перечень тех черт культуры и быта балкарцев и карачаевцев, которые связывают их с кочевым прошлым тюркоязычных предков. Не лишены интереса в этом отношении и многоугольные мавзолеи типа Верхне-Чегемских. У А.Я.Кузнецовой форма их ассоциируется с формой кочевнических кибиток. О вероятности генетической связи многоугольных мавзолеев Северного Кавказа и Азербайджана с кочевническим жилищем (с юртой или много- угольным срубом) писали и другие исследователи; добавлю, что с такими мавзолеями невольно ассоциируются и упоминаемые Рубруком половецкие усыпальницы в виде пирамидальных “остроконечных домиков”.
Более пристальное внимание уделено автором книги древнетюркским элементам в главе о карачаево-балкарской одежде, и, очевидно, чистой случайностью можно объяснить отсутствие здесь каких бы то ни было упоминаний о мужском войлочном плаще с капюшоном, так называемом “гебенек”. Еще в Х веке об этой разновидности верхней одежды кочевников писал Ибн Фадлан; со временем “гебенек” получил широкое распространение у многих оседлых народов Евразии, в том числе и народов Кавказа (у кабардинцев “губэнэч”, у абхазов “агуабанек”, у осетин “джебен”, у грузин “гвабанаки” и т. д.).
Куда сложнее вопрос о генезисе мусульманских каменных надгробных стел. Очевидно, А.Я.Кузнецова права, полагая, что в формах и декоре стел сохранилось немало реликтовых особенностей, связанных с какими-то еще домусульманскими традициями. Но какими именно? В качестве одного из возможных прототипов стел автор рассматривает половецкие каменные изваяния. В данном случае, как мне кажется, следовало проявить больше осторожности, ибо предполагаемая связь не вполне согласуется с хронологией половецких и мусульманских надгробий: первые перестали изготовляться еще в XIII веке, а последние появляются не ранее XVII-XVIII веков. Этот сложный вопрос требует дальнейших исследований, хотя, на наш взгляд, такая генетическая связь все- таки не исключена.
В декоративно-прикладном искусстве балкарцев и карачаевцев некоторые “степные традиции” могут рассматриваться хронологически как еще более древние. Так, лопастной узор на балкарско-карачаевских деревянных чашах (рис. 26-1) имеет очень близкие параллели в керамике гуннского времени в Центральной Азии, в частности, в керамике из могильника Кокэль (рубеж н. э.). Стилистические особенности разнообразных по оформлению ручек деревянных чашек балкарцев и карачаевцев бесспорно восходят к декорировке ручек керамики сармато-аланского круга (рис. 26-1,2,3), наиболее ранние образцы которой зародились еще в первые века н. э. Войлочные ковры со стегаными узорами также очень древни и были известны степным кочевникам еще в гуннское время. Несомненно, к степным традициям восходят и жыйгыч кийизы, столь подробно описанные в книге. Украшающие их узоры А.Я.Кузнецова вполне обоснованно относит к тюркской по происхождению орнаментике. Пути проникновения древнейших степных кочевнических традиций в культуру балкарцев и карачаевцев еще требует новых углубленных исследований, но сам факт их проникновения вряд ли можно оспаривать.
Кочевнические стопные влияния, в значительной мере связанные с древними и средневековыми тюркскими племенами, прослеживаются не только среди тюркоязычных народов Кавказа, они распространились и среди нетюркских народов этого региона. Параллели со степным миром в культуре северокавказских народов весьма многообразны. Особенно интересны черты типологического сходства средневековых наборных “кочевнических” поясов и традиционных “кавказских” поясов, доживших до современности. За тысячу лет до наших дней наборные пояса у номадов были распространены в Великом поясе степей от Центральной Азии до Европы. Поныне в степях Монголии и Тувы, Средней Азии и Казахстана можно увидеть одиноко стоящие фигуры тысячелетних каменных баб с очень реалистическим изображением почти таких же поясов. Подобные наборные пояса степных номадов, найденные археологами в погребениях 1 тыс., украшают многие музеи (рис.6(1)). Можно полагать, что именно через тюркскую этническую среду они проникли на Кавказ, не только сохранившись здесь значительно дольше, чем в степных районах (рис.6(2)), но и дожив до наших дней. Обращает на себя внимание сходство и форм бляшек (лунообразных, прямоугольных и др.), их орнаментации. К сожалению, А.Я.Кузнецова по существу исключила из своего рассмотрения наборные пояса. Она объяснила мне это тем, что лишь очень немногие местные кузнецы изготовляли их, что попадали они в Балкарию и Карачай главным образом из Дагестана, где их производство достигло большого совершенства, и поэтому они не могут быть отнесены к балкаро-карачаевскому народному искусству. Вряд ли такое утверждение бесспорно. Вероятнее всего, в данном случае приходится говорить лишь о лучшей конкурентной способности дагестанских отходников, овладевших более совершенной технологией ювелирного производства.
В заключение хотелось бы вновь подчеркнуть, что книга А.Я.Кузнецовой не только содержит ценное исследование малоизученного до нее народного искусства балкарцев и карачаевцев. Эта книга вводит в оборот в значительной мере новый, с большой тщательностью собранный ею фактический материал, который, безусловно, послужит важным источником для дальнейших исследований богатейшей художественной культуры народов Северного Кавказа.

С. Вайнштеин

Введение

Народное прикладное искусство карачаевцев и балкарцев до сих пор почти не затронуто вниманием исследователей. Заполнить в какой-то мере это белое пятно в общей картине художественного творчества народов Северного Кавказа и ставит целью автор данной работы.
Материалы, связанные с прикладным искусством Карачая и Балкарии дореволюционного периода, в основном приходится искать в этнографической литературе. Наиболее ранние сведения о народном жилище, одежде, характере оружия, о культовых постройках можно обнаружить еще в трудах ученых и путешественников XVII-XVIII веков Я. Стрейса (106), П. С. Палласа (91) и Гюльденштедта (125). Большую ценность представляют их рисунки, воссоздающие внешний облик горцев Кавказа, их одежду, вооружение. Однако господство в науке того времени евроцентрических воззрений значительно снижает ценность работ даже наиболее серьезных и объективных из исследователей. Народы рассматривались ими с точки зрения экзотичности культуры, хотя и привлекающей красочностью своих форм, но в целом отсталой и примитивной.
Во всей своей многоликости Северный Кавказ предстал перед русским обществом в начале XIX века. В русской поэзии того времени нашли романтическое отражение и грозная красота природы, и вольнолюбивый дух горцев, и самобытность их культуры, воспетые с особой силой М.Ю. Лермонтовым: “Воздух там чист, как молитва ребенка. И люди, как вольные птицы, живут беззаботно; война их стихия; и в смуглых чертах их душа говорит, в дымной сакле, землей иль сухим тростником покровенной, таятся их жены и девы и чистят оружье, и шьют серебром...” (М. Ю. Лермонтов. “Синие горы Кавказа, приветствую вас”).
Позже, с развитием капиталистических отношений и вовлечением Кавказа в общероссийский торговый рынок возникает повышенный интерес к кустарным промыслам национальных окраин. Обстоятельные исследования в этой области проводят О. В. Маргграф (77) и А. С. Пиралов (93). Но общая колониальная политика, находившая себе оправдание в концепции “примитивности малых народов”, накладывала определенный отпечаток на подбор материалов и фактов даже у этих первооткрывателей народных ремесел Кавказа.
“Альбом исполнительных рисунков для кустарей” (10), изданный в 1913 году, позволяет ознакомиться с ковровыми орнаментами, характерными для многих народов Северного Кавказа конца XIX века.
Большой интерес представляют сведения по этнографии карачаевцев и балкарцев, собранные на рубеже XIX-XX веков Г. Мерцбахером, и подкрепленные серией фотографических снимков (127). Эти фотографии своей документальной достоверностью способны дополнить несколько романтическое представление о горцах Кавказа, сложившееся под воздействием поэзии и рисунков художника Г. Гагарина в середине XIX века, с их ореолом идеализации в обрисовке кавказских типов, любованием экзотичной живописностью их костюмов.
Конец XIX века был отмечен повышенным интересом и к древностям края. В 1900 году была издана фундаментальная работа П. С. Уваровой “Могильники Северного Кавказа” (112), которая до сих пор сохраняет значительную ценность.
Но каждая из названных выше работ, даже самая научно обоснованная, не обладает необходимыми данными по интересующему нас вопросу о путях развития художественного творчества карачаевцев и балкарцев. Произведения декоративного искусства упоминаются лишь в общем арсенале памятников материальной культуры. Поэтому в поисках более цельного представления об изучаемом предмете автору приходится обращаться к совокупности различных литературных источников не только по Кавказу, но и по Средней и Центральной Азии, Южной Сибири и другим местам расселения родственных балкарцам и карачаевцам тюркоязычных народов. В поисках ответа на вопросы, связанные с проблемами генезиса искусства тюркоязычных народов, в частности, происхождением и развитием древнетюркского орнаментального комплекса и его главных мотивов, автор считал целесообразным обращаться к таким специалистам в этой области, как С. И. Руденко (102, 104), С. И. Вайнштейн (25), С. В. Иванов (47-49), Л. И. Ремпель (98) и др.
В дореволюционной кавказоведческой литературе больше внимания уделялось изучению древнехристианских памятников, обнаруженных на земле Карачая и Балкарии, и гораздо меньше народным жилищам. Общее представление о народном жилище балкарцев и карачаевцев, о поселениях прошлого века все же можно составить по некоторым описаниям в трудах русских ученых, побывавших на Кавказе (16, 42, 54). Но подлинный интерес к народному зодчеству Балкарии был проявлен в советское время московским архитектором Э. Б. Бернштейном (22). В довоенные годы он внимательно обследовал жилища балкарцев, составил чертежи обмеров и сделал рисунки фасадов и интерьеров, разбирая типологические формы жилья как по территориальным признакам, так и по использованию строительных материалов.
Архитектор из Ленинграда Г.В. Пионтек в небольшой, но заостренно проблемной статье о памятниках Эльтюбю (Верхний Чегем) провел нити преемственности форм балкарского жилища от древних сооружений. В анализах объектов автор подчеркнул образную выразительность народной балкарской архитектуры, выявил оригинальность приемов и сочетания в целом архитектурном комплексе селения обилия разновременных форм (92).
В советское время наблюдается большой интерес и к собирательской деятельности, а также осмыслению памятников декоративно-прикладного искусства балкарцев и карачаевцев историками материальной культуры. Одним из первых собирателей народного искусства этого края стал Б. Деген-Ковалевский, пополнивший достоверными материалами фонды Государственного музея этнографии в Ленинграде. Им сделано много верных наблюдений в области производства различных изделий и зафиксированы характерные приемы их украшения. Но в деятельности этого ученого нельзя не отметить и некоторых отголосков пролеткультовского нигилизма 20-30-х годов. Уже определенным подбором экспонатов он ставил как бы под сомнение ценность и значимость национальной культуры, сложившейся в среде богатой феодальной верхушки. А так как в те годы отвергались предметы, связанные с бытом более зажиточных слоев населения, то в поле зрения исследователей попадали главным образом предметы крестьянского обихода, созданные из очень дешевого материала и часто лишенные художественных качеств. Они могли стать достоянием лишь этнографической науки. Большие заслуги в деле сбора и изучения памятников материальной культуры карачаевцев и балкарцев принадлежат этнографу Е.Н. Студенецкой. Начав свою научную собирательскую деятельность еще в довоенные годы, она по многим областям материальной культуры этого края явилась своего рода первопроходцем. Она одной из первых обратилась к изучению ремесел карачаевцев и балкарцев, описанию технологии изготовления и особенностей употребления ряда предметов декоративно-прикладного искусства как органической части национального быта. Обстоятельная статья Студенецкой посвящена, например, узорным войлокам карачаевцев и балкарцев; в ней показаны во взаимодействии и технология их изготовления, и орнаментика (109). Работы Е. Н. Студенецкой отличает глубокий историко-этнографический подход к источнику исследования.
Интересные исследования в области материальной культуры Кабардино-Балкарии проводились Г.X. Мамбетовым (74, 75). В ряде своих работ указанный автор дает исчерпывающие сведения по экономике и организации производства отдельных ремесел кабардинского и балкарского народов, о связях их с бытом. В этом он как бы продолжает линию исследований, намеченную еще О. Маргграфом и А. Пираловым.
Таким образом, сам круг интересов этнографического исследования обусловливает прежде всего освещение национальных особенностей изучаемых объектов: моста на родного искусства в этнический культуре, связей декоративно-прикладного искусства с другими сферами народного быта, т. е. решает прежде всего историко-этнографические проблемы. Материалы этнографии в этом плане служат почвой и арсеналом для искусствоведческого исследования, и в то же время искусствовед сталкивается с необходимостью специфического обзора материала по народному искусству, поскольку перед ним встает проблема классификации этих произведений с целью выявления чисто художественных закономерностей.
Начало этой работы было положено автором летом 1968 года экспедиционной поездкой в Карачай, где был собран обширный материал по ковроделию, одежде, по народному жилищу и утвари, камнерезному искусству. В течение последующих лет (1969, 1970, 1971 гг.) автором велись сборы материалов по народному искусству балкарцев и карачаевцев. Были привлечены также архивные материалы КБНИИ, коллекции краеведческого музея г. Нальчика, а также Государственного музея этнографии народов СССР в г. Ленинграде и Государственного музея Грузии в г. Тбилиси.
Обследование территории Балкарии и Карачая с целью выявления памятников народного творчества должно продолжаться. В научный фонд предстоит внести еще немало произведений народных мастеров. Но уже имеющиеся материалы позволяют довольно обстоятельно рассмотреть специфические черты национального искусства карачаевцев и балкарцев не только в их современном состоянии, но и проследить пути их формирования в совокупности всех культурно-исторических и социально-экономических процессов.

Краткий историко-географический обзор

Связанные между собой общностью происхождения, балкарцы и карачаевцы говорят на одном из тюркских диалектов, близки по характеру культуры, по устоявшимся формам бытового уклада. Разделение между обоими родственными народами можно провести скорее по географическим признакам, чем по национально-культурным. Балкарцы живут с восточной стороны Эльбруса, карачаевцы - в его западных отрогах. Балкарцы занимают пять горных ущелий - Черекское, Хуламо-Безенгийское, Чегемское, Баксанское, а также верховья р. Малки. Карачаевцы обжили верховья Кубани и ее притоков - Теберды, Зеленчука. Горные хребты, разделяющие территорию Балкарии и Карачая на относительно изолированные друг от друга районы, до какой-то степени локализовали и отдельные черты национальной культуры.
Человек заселил горные ущелья Балкарии и Карачая в глубокой древности. Уже носители кобанской культуры, как свидетельствуют археологические памятники, имели в горных ущельях развитое скотоводство, причем именно в тех формах, которые дошли до современности. У них господствовало отгонное скотоводство (65, с. 301-311), что в свою очередь определяло сложение ремесел, связанных с обработкой овечьей шерсти.
Начало железного века в жизни древних кавказских племен относится еще к доскифскому времени. В VI-IV веках до н. э. их культура испытала весьма ощутимое влияние культуры кочевников-скифов. В захоронениях того времени, обнаруженных на территории Балкарии, наряду с изделиями кобанской культуры, попадаются и скифские предметы - бронзовые наконечники стрел, железные мечи, наборы конской сбруи, а также вещи, декорированные в скифском “зверином стиле” (65, с. 355-356) и т. п.
Новый этап развития материальной культуры, основанный на использовании такого могущественного материала, как железо, создал предпосылки для развития более совершенных средств производства, повлиял на формирование новых общественных отношений и возникновение духовных ценностей непреходящего эстетического значения.
Именно в это время зарождается героический нартский эпос с его воспеванием ремесел, связанных уже с обработкой железа, с культом бога-кузнеца Дебета Златоликого. Правда, такие и, очевидно, не менее древние ремесла, которые возникали на базе обработки скотоводческого сырья, как, например, ковроделие, мало нашли отражения в балкарском и карачаевском фольклоре. Это происходило, вероятно, потому, что эти ремесла издревле находились в женских руках, а в связи с распадом материнского рода: отходили на задний план и на новом этапе общественного развития не могли уже считаться важными и почетными.
В этногенезе карачаевского и балкарского народов, как известно, принимали участие аланские племена, появившиеся в Предкавказье в начале нашей эры. Расцветом Алании в X-XII веках и связями ее с тогдашним культурным миром - Византией, Русью, Грузией, Арменией - объясняется проникновение на Северный Кавказ христианства (67). На территории Карачая и Балкарии от этих времен остались памятники христианского зодчества - особенно много обнаружено их на р. Зеленчук, в верховьях Кубани. Некоторые из храмов сохранили следы фресковой живописи, христианские кресты и греческие надписи на камнях (69).
В период монгольского нашествия племена алан и кочевавших по соседству с ними половцев укрылись в безопасных горных ущельях, где смешались с древнейшим местным населением (76, с. 310). Тюркский язык стал господствующим, сохранив ощутимые следы аланского (6). Кипчакские племена привнесли в местную культуру широкую струю своих традиций, сложившихся в тюркоазиатской среде. Надо полагать, что развитию ремесел, таких, как производство узорных войлоков, способствовали условия жизни древних овцеводов - степных предков балкарцев и карачаевцев (109, с. 102). Элементы кипчакской культуры в наиболее доказательной форме обнаружены в Верхне-Чегемском погребении, относимом историками к XIII-XIV векам (51, с. 205). Найденная здесь женская одежда - кипчакская не только по своему покрою, но и по типично кочевническому материалу - войлоку, из которого изготовлены отдельные ее детали. Подобный способ украшения платья, характер его покроя во многом сохраняются в одежде балкарских и карачаевских женщин, вплоть до XX века. Связи с тюркскими культурами подтверждаются и устным фольклором. Ярко свидетельствует об этом сохранившийся у карачаевцев и балкарцев культ небесного божества Тейри, не известный соседним кавказским народам (73, с. 109).
Этническое лицо балкарцев и карачаевцев окончательно определилось уже после монгольского нашествия в XIII-XIV вв. Ранние письменные источники называют балкарцев именем “Басиани” и указывают их местожительство в Черекском ущелье. Так повествует надпись на кресте XIV-XV веков в Цховатской церкви в Южной Осетии (73, с. 78). Пять балкарских ущелий были заселены балкарцами, как сложившейся народностью, полностью уже в XVII веке. С этого времени в источниках упоминаются и карачаевцы. Вначале они жили в Баксанском ущелье, а позднее перебрались в верховья Кубани. Баксанское ущелье заняли выходцы из Безенгиевского ущелья (73, с. 83-84). Таким образом, с XVII века балкарцы и карачаевцы располагаются в восточных и западных отрогах Эльбруса, расселяясь в тех же ущельях, где проживают и сейчас. Только Тебердинское ущелье стали обживать в первой половине XIX века выходцы из Баксана, оставшиеся в живых после одной из эпидемий чумы. Да в годы Советской власти многие горные аулы выселились в предгорья в более благоприятные для жительства места.
Сложный исторический процесс становления балкарского и карачаевского народов, безусловно, не мог не найти отражения в формах их материальной и духовной культуры. С одной стороны, устойчиво сохраняются в них древние кавказские элементы, ведущие свои корни от кобанской культуры и находящие свои аналогии у соседних народов. Но наглядно выражены и преемственные связи со степными кочевническими культурами, подтверждаемые не только археологическими материалами, но и сходными формами народного искусства тюркоязычных народов Средней Азии и Казахстана.
Формирование национальной культуры балкарцев и карачаевцев происходило в условиях интенсивных и разносторонних контактов с населением сопредельных районов Грузии, Кабарды, Осетии. Позднее, приблизительно с XVIII-XIX веков, возрастает значение такого крупного художественно-ремесленного очага на Северном Кавказе, как Дагестан. Влияние это осуществлялось главным образом через посредство мастеров-отходников.
Развитию многих видов народных ремесел способствовали и брачные связи, сближавшие отдельные фамилии соседних народов. В этих случаях распространялись женские рукоделия, входившие, как правило, в приданое невесты - такие, как шитье золотом, плетение галунов, изготовление одежды и ковроделие (108, с. 178).
Сложение балкаро-карачаевской народности со своей собственной культурой и особенностями жизненного уклада совпадает с развитием феодальных отношений, при которых над основной массой крестьян-скотоводов и пастухов возвышались князья (таубии). Характер этих отношений оставался во многих чертах почти неизменным вплоть до Октябрьской революции. Определенные условия для развития домашних ремесел складывались в замкнутом цикле Натурального хозяйства. Зависимость массы угнетенного населения от феодальной верхушки вуалировалась сложной системой патриархально-родовых связей, обычаев и народных обрядов. В духовной культуре балкарского и карачаевского народов долго сохранялись многие языческие верования, пробивавшиеся сквозь толщу господствующей религии - мусульманства.
Богатая кавказская фауна обеспечивала карачаевцам и балкарцам такой дополнительный промысел, как охота. Это сказалось, в свою очередь, на народных мифологических представлениях, например, на поклонении богу охоты Абсаты, а также почитании некоторых священных животных.
Основой хозяйства в течение всего долгого исторического пути, проделанного карачаево-балкарским народом, продолжает оставаться овцеводство, значение которого в жизни народа даже нашло отражение в образе золоторогого бога Аймуша - мифологического покровителя пастухов.
В этих многогранных связях материальных и духовных сторон общественной жизни балкарского и карачаевского народов, вероятно, и надо рассматривать их художественное творчество. Особенно неотделимы от народного быта его прикладные формы. Вещи крестьянского обихода прежде всего рождались не из эстетических запросов, а из практических потребностей. Это тем более существенно в условиях скотоводческого хозяйства. Но изготавливая вещь для собственного употребления, овладевая свойствами материала и тайнами технологии, мастер на высоком уровне умения снабжает эту вещь особыми эстетическими качествами. Ставшее уже классическим положение, что “человек формирует материю также и по законам красоты” (1, с. 566), помогает определить сущность этого явления. Несмотря на то, что в изделиях карачаевских и балкарских умельцев сравнительно редки собственно изобразительные формы, сами вещи, их формы и украшения часто оказывались опоэтизированным осмыслением природы, жизненных явлений. Преображенные творческой силой народного художника, лучшие вещи крестьянского быта мы можем отнести к высокому рангу искусства. Им присущи и совершенство техники, и художественная выдумка оформления. Через образ предмета, по определению Н. В. Гоголя, мы начинаем понимать образ человека, создавшего его, его мироощущение и мировоззрение. Ведь побеждая сопротивление материала, овладевая тайнами мастерства, народный художник испытывает чувство торжества над ними и радость созидания. Эти чувства, подсознательно вкладываемые мастером в произведение искусства, всегда ощущаются через жизнерадостное начало многих вещей, их праздничную приподнятость.
Поэтические грани прикладного искусства, народного в особенности, наиболее доходчиво воспринимаются в ансамбле жилого комплекса. Привычная обстановка функционирования предмета в естественной среде придает ему задушевность, выявляет его образную выразительность. Жилищная среда подчеркивает человеческий смысл бытовых вещей. Наверное, потому оборонительные башни Балкарии и Карачая, так же как и надгробные памятники на этой территории, должны рассматриваться как в непосредственной связи с окружающей природой Кавказа, так и в соотношении с жилищем человека. Ведь именно в умении народного строителя подчинить природные и материальные возможности конструктивно-художественным задачам и вырабатывался выразительный образ балкарского и карачаевского дома. Его массивные конструкции - огромные сосновые балки перекрытий и столбы-опоры сделаны из вековых сосен без применения пилы, сложенные из монолитных камней скамьи и крепкие, из толстых плит, полки для различной посуды - все было сработано прочно, с завидной долговечностью, как бы под стать образам могучих богатырей нартского эпоса.
Веками создавался этот суровый и выразительный образ жилища, где все изготовлялось из материала, предоставленного мастеру природой, и определялось патриархальным образом жизни большой семьи - открытый очаг в центре, “тёр” - почетное место главы рода, сложенные стопкой и закрытые узорными коврами постели, домашняя утварь, сделанная руками самих хозяев. Все было отмечено простотой и целесообразностью, дышало своеобразной художественной силой.
Из народных ремесел Карачая и Балкарии лишь немногие обособились в самостоятельную отрасль хозяйства. Промыслом в его зачаточном состоянии можно определить в основном занятия оружейным, кузнечным и камнерезным делом. Но в условиях жестокой конкуренции с крупнейшими дагестанскими художественными центрами эти местные производства к XIX веку находились в стадии полного угасания. Более жизнестойким оказалось камнерезное искусство. Поддерживаемое традицией мусульманского культа, оно развивалось на местной основе, хотя и не без влияния камнерезного искусства Дагестана.
Некоторыми чертами самобытности отличались изделия местных кузнецов. Особенно много выдумки вкладывалось в формы светильников. Но с развитием торговых отношений самодельные “чырахтаны” были вытеснены керосиновыми лампами.
Другие ремесла, вызванные к жизни чисто бытовыми потребностями, как, например, изготовление деревянной посуды, были налажены в собственном хозяйстве.
Жизненными функциями обладают и формы народной одежды, которые несли) пожалуй, и наибольшую эстетическую нагрузку, особенно в праздничном ансамбле. Связанные с народными понятиями красоты, многие украшения его и теперь хранят в себе заряд большой художественной силы.
Важную роль в бытовом укладе карачаевцев и балкарцев играли войлочные ковры - кийизы. Как необходимый компонент многих обрядов и народных обычаев, они отвечали вместе с том и эстетическим потребностям. В сумрачном интерьере горской сакли они становились как бы ее художественным акцентом. Кийизы вывешивались на самое видное место на стене, ими покрывалось самое почетное сиденье, где хозяин дома принимал гостей. В особом углу, богато декорированном кошмами, в своем свадебном наряде принимала поздравления невеста. А поскольку в доме ковры появлялись главным образом вместе с ее приданым, то они представляли собой как бы и символ ее рода. Именно поэтому придавалось столь важное значение красоте этих изделий и выполнялись они с такой выдумкой и тщательностью.
Кошмы, связанные со свадебным обрядом, отличаются повышенной красочностью, жизнерадостностью. Специальные кошмы изготовлялись для погребального обряда. На них покойника отправляли в последний путь. Понятно, что в этом случае подбиралась сдержанная гамма цветов, более строгие формы орнамента. Многообразие применения войлочных ковров в быту, их различное ритуальное значение способствовали выработке и многообразию их орнаментальных форм, красочной палитры.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: