ФИЛОСОФИЯ XVII ВЕКА 3 страница

9. Что такое мышление

Под словом «мышление» я понимаю все то, что совершается в нас осознанно, поскольку мы это понимаем. Таким образом, не только понимать, хотеть, воображать, но также и чувство­вать есть то же самое, что мыслить. Ибо если я скажу: «Я ви­жу...» или «Я хожу, следовательно, я существую» — и буду под­разумевать при этом зрение или ходьбу, выполняемую телом, мое заключение не будет вполне достоверным; ведь я могу, как это часто бывает во сне, думать, будто я вижу или хожу, хотя я и не открываю глаз, и не двигаюсь с места, и даже, возможно, думать так в случае, если бы у меня вовсе не было тела. Но если я буду разуметь само чувство или осознание зрения или ходьбы, то, поскольку в этом случае они будут сопряжены с мыслью, коя одна только чувствует или осознает, что она видит или хо­дит, заключение мое окажется вполне верным.

10. То, что является весьма простым и само собой понятным, логические дефиниции могут только затемнить; подобные поня­тия не следует называть в числе тех, что достигаются путем длительного изучения

Я не поясняю здесь многие другие термины, коими уже вос­пользовался или воспользуюсь в дальнейшем, поскольку они представляются мне очевидными. Я часто замечал, что причи­ной заблуждений философов бывает то, что они пытаются с помощью логических дефиниций объяснять простейшие и само собой понятные вещи: таким образом они только их затемняют. Однако, когда я сказал, что положение Я мыслю, следовательно, я существую является первичным и самым достоверным, какое только может представиться кому-либо в ходе философство­вания, я тем самым не отрицал необходимости знать до него, что такое мышление, существование, достоверность, а также что немыслимо, чтобы то, что мыслит, не существовало и т.п. (8.316-317).

13. В каком смысле познание прочих вещей зависит от познания Бога

Но поскольку сознающий себя ум пока еще сомневается относительно всех прочих вещей и обстоятельно рассматри­вает, каким образом расширить свое познание, он прежде всего обнаруживает у себя идеи множества вещей; и пока он их просто созерцает и не утверждает и не отрицает сущест­вования каких-либо подобных им вещей вне себя, он не может не заблуждаться. Он обнаруживает также некоторые общие понятия (notiones communes), составляет из них различные доказательства, которые, как он убеждает себя по вниматель­ном их рассмотрении, являются совершенно истинными. Так, к примеру, он содержит в себе идеи чисел и фигур и среди прочих своих общих понятий также понятие о том, что если к равным величинам прибавить равные, образовавшиеся таким образом величины будут также между собой равны; обладает он и другими подобными понятиями, на основе которых легко доказывается, что три угла треугольника равны двум прямым, и т.д.; до тех пор, пока он внимателен к предпосылкам, из которых выводит эти понятия, он убежден, что и они, и все подобные им понятия истинны. Однако, поскольку он не может постоянно уделять внимание предпосылкам и впос­ледствии припоминает, что ему пока неведомо, не такова ли его природа, чтобы позволять ему ошибаться даже в том, что представляется ему очевиднейшим, он убеждается, что он вправе сомневаться в подобных вещах и не может иметь о них сколько-нибудь достоверного знания до того, как познает своего творца.

14. Правильнее заключение о существовании Бога вытекает из того, что в нашем понятии Бога содержится необходимость его существования

Далее наш ум, рассматривая среди различных имеющихся у него идей одну — ту, что являет нам в высшей степени разум­ное, могущественное и совершенное существо, — как наиглав­нейшую, распознает в ней не потенциальное и всего лишь случайное существование, наподобие того, что присуще идеям всех прочих вещей, отчетливо воспринимаемых нашим умом, но полностью вечное и необходимое. Подобно тому, например, как на основе одного лишь восприятия необходимости, чтобы в идее треугольника содержалось равенство трех его углов двум прямым, наш ум убеждается, что треугольник действительно обладает тремя углами, равными двум прямым, что на основе одного лишь восприятия необходимости и вечности сущест­вования в идее наисовершеннейшего существа должен неиз­бежно заключить, что наисовершеннейшее бытие существует (8.318-319).

Итак, поскольку мы обладаем идеей Бога, или верховного существа, мы вправе исследовать, по какой причине мы ее име­ем; при этом мы обнаруживаем в ней столь великую необъят­ность, что полностью убеждаемся в немыслимости того, чтобы она была нам внушена иначе как вещью, обладающей действи­тельной совокупностью всех совершенств, т.е. самим реально существующим Богом. Ведь благодаря естественному свету нам отлично известно, что не только ничто не рождается из ничего как из тотальной производящей причины, но также и более совершенная вещь не рождается из менее совершенной; более того, у нас вообще не может быть идеи или образа какой-либо вещи, коя не имеет где-либо — в нас ли самих или вне нас — некоего архетипа, реально содержащего в себе все ее совер­шенства. Но поскольку мы никоим образом не обнаруживаем в себе те высшие совершенства, идеей которых мы обладаем, мы именно на этом основании правильно заключаем, что совер­шенства эти присущи кому-то отличному от нас, а именно Богу, или же, несомненно, они были ему присущи некогда раньше; но из последнего очевиднейшим образом следует, что эти его совершенства существуют и ныне (8.321).

Первейший из атрибутов Бога, подлежащий здесь рассмот­рению, — его высочайшая правдивость: Он — даритель всех светочей истины, так что полностью немыслимо, чтобы Он вво­дил нас в заблуждение, т.е. был подлинной и позитивной при­чиной ошибок, которым, как мы чувствуем, мы подвержены. Ибо хотя, быть может, некоторые доводы нашего человеческо­го ума представляются и ошибочными, никогда воля к заблуждению не может проистекать из иного источника, кроме как из злокозненности или страха и слабости, а следовательно, она не может исходить от Бога (8.325).

35. Область действия воли шире, чем область действия разума, и потому воля выступает как причина наших заблуждений

И поскольку восприятие разума распространяется лишь на то немногое, что ему предлагается, оно весьма ограниченно. Воля же в каком-то смысле может быть названа беспредельной, ибо нам никогда не доводилось замечать возможность сущест­вования объекта какой-либо иной воли или даже необъятной воли самого Бога, на который не могла бы распространяться также и наша воля. Таким образом, мы легко простираем нашу волю за пределы ясно воспринимаемых нами вещей, а коль скоро мы так поступаем, ничего удивительного нет в том, что нам случается ошибаться (8.327—328).

45. Что такое ясное и отчетливое восприятие

Более того, существует весьма много людей, за всю свою жизнь не воспринявших ничего настолько верно, чтобы выне­сти об этом достоверное суждение. Ведь для такого восприятия, на которое может опираться достоверное и несомненное суж­дение, требуется не только ясность, но и отчетливость. Под яс­ным восприятием я имею в виду такое, которое с очевидностью раскрывается внимающему уму, подобно тому как мы говорим, что ясно видим предметы, кои достаточно заметны для нашего взора и воздействуют на наш глаз. Отчетливым же я называю то восприятие, кое, являясь ясным, настолько четко отделено от всех других восприятий, что не содержит в себе решительно никакой примеси неясного (8.331—332).

51. Что такое субстанция и почему это имя в разных значениях относится к Богу и к его творениям

Что же до всего того, что мы считаем видами или модусами вещей, то стоит затратить труд на рассмотрение каждого в от­дельности. Под субстанцией мы можем разуметь лишь ту вещь, коя существует, совершенно не нуждаясь для своего бытия в другой вещи. Однако субстанцией, совершенно не нуждающейся ни в чем другом, может быть только одна, а именно Бог. Воз­можность же существования всех прочих субстанций мы можем постигать лишь при содействии Бога. Таким образом, имя «суб­станция» неоднозначно соответствует Богу и Его творениям, как на это обычно и указывается в школах; иначе говоря, ни одно из значений этого имени не может отчетливо постигаться как общее для Бога и для его творений (8.334).

53. Каждой субстанции присущ один главный атрибут, как мыш­ление — уму, а протяженность — телу

И хотя субстанция познается на основании любого атрибута, однако каждой субстанции присуще какое-то одно главное свой­ство, образующее ее природу и сущность, причем с этим свой­ством связаны все остальные. А именно, протяженность в дли­ну, ширину и глубину образует природу телесной субстанции, мышление же образует природу субстанции мыслящей. Ведь все прочее, что может быть приписано телу, предполагает протя­женность и являет собой лишь некий модус протяженности ве­щи; равным образом все, что мы усматриваем в уме, являет собой лишь различные модусы мышления. Так, например, фи­гуру можно мыслить лишь в протяженной вещи, равным обра­зом и движение — лишь в протяженном пространстве; точно также воображение, чувство, волю можно отнести лишь к мыс­лящей вещи. Напротив, протяженность может мыслиться без фигуры и движения, а мышление — без воображения или чув­ства, и то же самое относится к прочим субстанциям; всякому внимательному человеку это должно быть ясно (8.335).

Итак, для серьезного философствования и разыскания исти­ны всех познаваемых вещей прежде всего следует отбросить все предрассудки, или, иначе говоря, надо всячески избегать дове­ряться каким бы то ни было ранее принятым мнениям как ис­тинным без предварительного нового их исследования. Далее, нам следует по порядку внимательно пересмотреть имеющиеся у нас понятия, и те из них — в отдельности или все вместе, — кои при таком пересмотре будут признаны ясными и отчетли­выми, следует считать истинными. Поступая так, мы прежде всего отметим, что мы существуем, поскольку мы — существа мыслящие; вместе с тем мы поймем, что существует Бог и мы от Него зависим, а также что на основе рассмотрения Его атри­бутов можно исследовать истинность прочих вещей, поскольку Он—их причина; наконец, надо отметить, что помимо поня­тий Бога и нашего ума, у нас есть понимание множества поло­жений, имеющих характер вечных истин, таких, как «Ничто не возникает из ничего» и т.д.; у нас есть также понятие некоей телесной природы — протяженной, делимой, подвижной и т.д.;

есть у нас и понятие неких возникающих у нас ощущений — таких, как ощущение боли, цвета, вкуса и т.д., хотя пока мы и не знаем, по какой причине эти ощущения у нас таким образом возникают. Сопоставляя все это с тем, что мы ранее смутно предполагали, мы приобретаем навык образования ясных и отчетливых понятий всех познаваемых вещей. В этих немногих положениях мне видятся главные основы человеческого позна­ния (8.347).

ТОМАС ГОББС (1588-1679)

Томас Гоббс — английский философ и политический мыслитель. Родился в семье сельского священника. Учился в Оксфордском уни­верситете. В качестве воспитателя детей в аристократических семьях Гоббс совершил несколько поездок на континент, где внима­тельно познакомился с достижениями европейской науки и фило­софии. События начавшейся в 1640 году английской революции заострили его интерес к осмыслению общественно-политической жизни и заставили его в 1642 году выпустить сочинение «О граж­данине». В 1651 году в Лондоне было опубликовано самое крупное произведение Гоббса «Левиафан, или материя, форма и власть государства церковного и гражданского». Первая часть работы посвящена общефилософским вопросам и вопросам истолкования человеческой природы.

В 1655 году Гоббс опубликовал работу «О теле», в 1658 году — сочинение «О человеке». Три главных произведения «О теле», «О человеке» и «О гражданине» отличаются единством замысла и носят общий заголовок — «Основы философии».

Г.МЛеонычев

[НАЗНАЧЕНИЕ И СМЫСЛ ФИЛОСОФИИ]

Философия есть познание, достигаемое посредством правиль­ного рассуждения (реr rectam ratiocinationem) и объясняющее дей­ствия, или явления, из познанных нами причин, или производя­щих оснований, и, наоборот, возможные производящие основа­ния — из известных нам действий. Чтобы понять это опре­деление, нужно учесть, во-первых, что хотя восприятие и память (способности, которыми человек обладает вместе со всеми животными) и доставляют нам знание, но так как это знание дается нам непосредственно природой, а не приоб­ретается при помощи логического (ratiocinando) рассужде­ния, то оно не есть философия.

Под рассуждением я подразумеваю, учитывая все сказанное, исчисление. Вычислять — значит находить сумму складываемых вещей или определять остаток при вычитании чего-либо из друго­го. Следовательно, рассуждать значит то же самое, что склады­вать и вычитать (7.1.74).

Не следует поэтому думать, будто операция исчисления в собственном смысле производится только над числами и будто человек отличается (как, согласно свидетельству древних, пола­гал Пифагор) от других живых существ только способностью считать. Нет, складывать и вычитать можно и величины, тела, движения, времена, степени, качества, действия, понятия, от­ношения, предложения и слова (в которых содержится всякого рода философия). Прибавляя или отнимая, т.е. производя вы­числение, мы обозначаем это глаголом мыслить, что означает также исчислять, или умозаключать (7.1.76).

Предметом философии, или материей, о которой она трак­тует, является всякое тело, возникновение которого мы можем постичь посредством размышлений и которое мы можем в ка­ком-либо отношении сравнивать с другими телами, иначе гово­ря, всякое тело, в котором происходит соединение и разделе­ние, т.е. всякое тело, происхождение и свойства которого могут быть познаны нами.

Это определение, однако, вытекает из определения самой философии, задачей которой является познание свойств тел из их возникновения или их возникновение из их свойств. Следо­вательно, там, где нет ни возникновения, ни свойств, филосо­фии нечего делать. Поэтому философия исключает теологию, т.е. учение о природе и атрибутах вечного, несотворенного и непостижимого Бога, в котором нельзя себе представить ника­кого соединения и разделения, никакого возникновения.

Философия исключает также учение об ангелах и о всех тех вещах, которые нельзя считать ни телами, ни свойствами тел, так как в них нет соединения или разделения, ни понятий боль­шего и меньшего, т.е. по отношению к ним неприменимо науч­ное рассуждение.

Она исключает также историю, как естественную, так и по­литическую, хотя для философии обе в высшей степени полез­ны (более того, необходимы), ибо их знание основано на опыте или авторитете, но не на рассуждении.

Она исключает всякое знание, имеющее своим источником божественное вдохновение, или откровение, потому что оно не приобретено нами при помощи разума, а мгновенно даровано нам божественной милостью (как бы некое сверхъестественное восприятие).

Она, далее, исключает не только всякое ложное, но и плохо обоснованное учение, ибо то, что познано посредством пра­вильного рассуждения, не может быть ни ложным, ни сомни­тельным; вот почему ею исключается астрология в той форме, в какой она теперь в моде, и тому подобные скорее пророчества, чем науки.

Наконец, из философии исключается учение о богопочитании, так как источником такого знания является не естествен­ный разум, а авторитет церкви, и этого рода вопросы составля­ют предмет веры, а не науки.

Философия распадается на две основные части. Всякий, кто приступает к изучению возникновения и свойств тел, сталкива­ется с двумя совершенно различными родами последних. Один из них охватывает предметы и явления, которые называют ес­тественными, поскольку они являются продуктами природы; другой — предметы и явления, которые возникли благодаря человеческой воле, в силу договора и соглашения людей, и называется государством (civitas). Поэтому философия распа­дается на философию естественную и философию гражданскую. Но так как, далее, для того чтобы познать свойства государства, необходимо предварительно изучить склонности, аффекты и нравы людей, то философию государства подразделяют обычно на два отдела, первый из которых, трактующий о склонностях и нравах, называется этикой, а второй, исследующий граж­данские обязанности, — политикой или просто философией государства. Поэтому мы, предварительно установив то, что относится к природе самой философии, прежде всего будем трактовать о естественных телах, затем об умственных способ­ностях и нравах людей и, наконец, об обязанностях граждан (7.1.79-80).

[ТЕОРИЯ ПОЗНАНИЯ]

Такого рода объекты запоминания мы будем называть мет­ками (Notae), понимая под этим чувственно воспринимаемые ве­щи, произвольно выбранные нами, с тем чтобы при помощи их чувственного восприятия пробудить в нашем уме мысли, сходные с теми, ради которых мы применили эти знаки.

...если метки, изобретенные им для развития своего мышле­ния, не будут сообщены другим, то все его знание исчезнет вместе с ним. Только тогда, когда эти метки памяти являются достоянием многих и то, что изобретено одним, может быть перенято другим, наука может развиваться на благо всего чело­веческого рода. Вот почему для развития философских знаний необходимы знаки, при помощи которых мысли одного могли бы быть сообщены и разъяснены другим. Знаками (signa) же друг друга нам служат обычно вещи, следующие друг за другом, предваряющие или последующие, поскольку мы замечаем, что в их последовательности существует известная правильность. Так, тем­ные тучи служат знаком предстоящего дождя, а дождь — зна­ком предшествовавших темных туч, и это происходит только потому, что мы редко наблюдаем темные тучи, за которыми не следовал бы дождь, и никогда не видели дождя без предшеству­ющих туч. Разница между метками и знаками состоит в том, что первые имеют значение для нас самих, последние же — для других (7.1.82).

Если издаваемые людьми звуки так связаны, что образют знаки мыслей, то их называют речью, а отдельные части речи - именами. Но вследствие того что для приобретения философских знаний, как указывалось, необходимы метки и знаки (метки — чтобы мы могли вспомнить собственные мысли, знаки — чтобы мы могли сообщить их другим), мы пользуемся в обоих случаях именами (7.1.82—83).

Имя есть слово, произвольно выбранное нами в качестве метки, чтобы возбуждать в нашем уме мысли, сходные с прежними мыслями, и одновременно, будучи вставленным в предложение и обращенным к кому-либо другому, служить признаком того, какие мысли были и каких не было в уме говорящего. Вкратце замечу только, что я считаю возникновение имен результатом произ­вола (7.1.83).

...язык, что паутина: слабые и тщеславные умы цепляются за слова и запутываются в них, а сильные легко сквозь них проры­ваются.

Отсюда можно также заключить, что первые истины были произвольно созданы теми, кто впервые дал имена вещам, или теми, кто получил эти имена от других. Ибо, например, предло­жение человек есть живое существо истинно только потому, что людям когда-то пришло в голову дать оба этих имени одной и той же вещи (7.1.97).

Знание состоит в как можно более полном постижении при­чин всех вещей; причины же единичных вещей складываются из причин вещей общих, или простых. А поэтому те, кто просто ищет знания, не ставя перед собой определенных целей, по необходимости должны познать сначала причины общих свойств, которые присущи всем телам, т.е. всякой материи, и лишь за­тем причины вещей частных, т.е. тех свойств, или акциденций, которые отличают одну вещь от другой. И опять-таки, прежде чем познавать причины этих общих свойств, необходимо по­знать, чем являются сами эти общие свойства (универсалии). Поскольку общие свойства содержатся в природе единичных вещей, они должны быть познаны при помощи рассуждения, т.е. путем анализа. Возьмем любое понятие, или идею, отдель­ной вещи, скажем понятие, или идею, квадрата. Этот квадрат следует разложить на его составные элементы, представив его как плоскость, ограниченную Определенным числом равных линий и прямыми углами. Посредством такого разложения мы получим в качестве общих свойств, или того, что присуще всякой мате­рии, линию, плоскость (в которой содержится поверхность), ог­раничение, угол, прямоугольность, прямолинейность, равенство; и, если кто-то установит причины или способы возникновения этих свойств, он составит из всех них причину квадрата. Далее, рассматривая понятие золота, мы придем путем анализа к иде­ям плотного, видимого, тяжелого (7.1.121—122).

Метод исследования общих понятий вещей есть метод чисто аналитический (7.1.122).

Из сказанного ясно, что у тех, кто занимается научным ис­следованием в широком смысле этого слова, не ограничивая своей задачи разрешением какого-нибудь определенного воп­роса, метод философствования отчасти аналитический, отчасти синтетический. Выведение принципов из чувственных воспри­ятий осуществляется посредством аналитического метода, а все остальное — посредством метода синтетического (7.1.125).

...наиболее благородным и выгодным из всех других изобре­тений было изобретение речи, состоящей из имен (names), или названий (арреllations), и их связи; при их помощи люди регист­рируют свои мысли, вызывают их в памяти, если они были в прошлом, и сообщают их друг другу для взаимной пользы и общения. Без способности речи у людей не было бы ни госу­дарства, ни общества, ни договора, ни мира, так же как этого нет у львов, медведей и волков (7.11.22).

Общее употребление речи состоит в том, чтобы перевести нашу мысленную речь в словесную, или связь наших мыслей — в связь слов. Польза от этого двоякая. Первая — это регистра­ция хода мыслей. Так как мысли имеют склонность ускользать из нашей памяти, заставляя нас, таким образом, возобновлять весь процесс их формирования заново, то ускользнувшие мыс­ли могут быть снова вызваны в памяти при помощи тех слов, которыми они были обозначены. Первое применение имен со­стоит, таким образом, в том, что они служат метками (marks, or notes) для воспоминания. Второе — в том, что многие люди, пользующиеся одними и теми же словами, обозначают (при по­мощи их связи и порядка) друг другу свои понятия или мысли о каждой вещи, а также свои желания, опасения или другие чув­ства. В силу их применения они и называются знаками (signs) (7.11.22-23).

Способ, благодаря которому речь служит для запоминания последовательности причин и следствий, состоит в примене­нии имен и их связи. Из имен некоторые суть собственные и относятся лишь к одной вещи, как, например, Петр, Джон этот человек, это древо; некоторые же общи многим вещам, напри­мер человек, лошадь, дерево. Каждое из этих последних, хотя и является одним именем, есть имя различных, особых вещей и в отношении всех их в совокупности называется всеобщим (universal), причем в мире нет ничего более общего, кроме имен, так как каждая из наименованных вещей индивидуальна и еди­нична (7.11.23-24).

Одно всеобщее имя применяется ко многим вещам в силу их сходства в отношении какого-нибудь качества или другой ак­циденции; в то время как собственное имя вызывает в памяти только одну вещь, всеобщее имя вызывает любую из этих мно­гих вещей.

Некоторые из всеобщих имен обладают большим общим объемом, другие — меньшим, причем имена большего объе­ма заключают в себе имена меньшего объема, некоторые же, кроме того, имеют одинаковый объем и взаимно включают друг друга. Например, имя тело имеет более широкое значе­ние, чем слово человек, и содержит последнее в себе, а имена человек и разумное одинакового объема и взаимно включают друг друга. Однако здесь следует заметить, что под именем не всегда разумеется, как в грамматике, одно только слово, но иногда совокупность многих слов. Так, все эти слова — тот, кто в своих действиях соблюдает законы своей стра­ны, — составляют лишь одно имя, равнозначное слову спра­ведливый.

Употребляя имена то более широкого, то более ограничен­ного значения, мы заменяем запоминание последовательности представляемых в уме вещей запоминанием последовательно­сти названий. Например, если человек, который совершенно не обладает способностью речи (скажем, родившийся и остав­шийся глухонемым), поставит перед собой треугольник, а рядом с ним два прямых угла (каковы углы квадрата), то он может путем размышления сравнить их и найти, что три угла этого треугольника равны тем двум прямым углам, которые стоят рядом. Однако если показать этому человеку другой треуголь­ник, отличный по форме от предыдущего, то он не будет знать, не затратив нового труда, будут ли три угла и этого треугольни­ка также равны двум прямым. Человек же, умеющий пользо­ваться словами, заметив, что равенство обусловлено не длиной сторон, не какой-либо другой особенностью его треугольника, а исключительно тем, что у него прямые стороны и три угла и что это все, за что он назвал его треугольником, смело выведет всеобщее заключение, что такое равенство углов имеется во всех треугольниках без исключения, и зарегистрирует свое открытие в следующих общих терминах: три угла всякого треугольника равны двум прямым углам. Таким образом, последовательность, найденная в одном частном случае, регистрируется и запоми­нается как общее правило, что избавляет наш процесс позна­ния от моментов времени и места, а нас — от всякого умствен­ного труда, за исключением первоначального, а также превра­щает то, что мы нашли истинным здесь и теперь, в вечную и всеобщую истину (7.1.24—25).

Когда два имени соединены вместе, образуя связь, или ут­верждение, как, например, «человек есть живое существо», или такое: «если кто-либо человек, то он живое существо», то, если последнее имя — живое существо — обозначает все то, что обоз­начает первое имя - человек, утверждение, или последователь­ность слов, истинны, в противоположном случае они ложны. Ибо истина и ложь суть атрибуты речи, а не вещей. Там, где нет речи, нет ни истины, ни лжи. Ошибка может быть тогда, когда мы ждем того, чего не будет, или предполагаем то, чего не бы­ло, но в этом случае человек никак не может быть виновен во лжи (7.11.25).

Так как мы видим, что истина состоит в правильной расста­новке имен в наших утверждениях, то человек, который ищет точной истины, должен помнить, что обозначает каждое упот­ребляемое им имя, и соответственно этому поместить его; в противном случае он попадет в ловушку слов, как птица в силок, и, чем больше усилий употребит, чтобы вырваться, тем больше запутается. Вот почему в геометрии (единственной науке, кото­рую до сих пор Богу угодно было пожаловать человеческому роду) люди начинают с установления значений своих слов, ко­торые они называют определениями (7.11.25—26).

[СОЦИАЛЬНЫЕ ВЗГЛЯДЫ]

Природа создала людей равными в отношении физиче­ских и умственных способностей, ибо хотя мы наблюдаем иногда, что один человек физически сильнее или умнее дру­гого, однако если рассмотреть все вместе, то окажется, что разница между ними не настолько велика, чтобы один чело­век, основываясь на ней, мог претендовать на какое-нибудь благо для себя, а другой не мог бы претендовать на него с таким же правом (7.11.93).

Из этого равенства способностей возникает равенство на­дежд на достижение целей. Вот почему, если два человека же­лают одной и той же вещи, которой, однако, они не могут об­ладать вдвоем, они становятся врагами. На пути к достижению их цели (которая состоит главным образом в сохранении жиз­ни, а иногда в одном лишь наслаждении) они стараются погу­бить или покорить друг друга. Таким образом, выходит, что там, где человек может отразить нападение лишь своими собствен­ными силами, он, сажая, сея, строя или владея каким-нибудь приличным именем, может с верностью ожидать, что придут другие люди и соединенными силами отнимут его владение и лишат его не только плодов собственного труда, но также жиз­ни или свободы. А нападающий находится в такой же опасно­сти со стороны других (7.11.94).

...там, где нет власти, способной держать всех в подчинении, люди не испытывают никакого удовольствия (а напротив, зна­чительную горечь) от жизни в обществе. Ибо каждый человек добивается, чтобы его товарищ ценил его так, как он сам себя ценит, и при всяком проявлении презрения или пренебреже­ния, естественно, пытается, поскольку у него хватает смелости (а там, где нет общей власти, способной заставить людей жить в мире, эта смелость доходит до того, что они готовы погубить друг друга), вынудить у своих хулителей большее уважение к себе: у одних — наказанием, у других — примером.

Таким образом, мы находим в природе человека три основ­ные причины войны: во-первых, соперничество; во-вторых, не­доверие; в-третьих, жажду славы... Отсюда видно, что, пока люди живут без общей власти, де­ржащей всех их в страхе, они находятся в том состоянии, ко­торое называется войной, и именно в состоянии войны всех против всех. Ибо война есть не только сражение, или военное действие, а промежуток времени, в течение которого явно ска­зывается воля к борьбе путем сражения (7.11.95).

Вот почему все, что характерно для времени войны, когда каждый является врагом каждого, характерно также для того времени, когда люди живут без всякой другой гарантии без­опасности, кроме той, которую им дают их собственная физи­ческая сила и изобретательность. В таком состоянии нет места для трудолюбия, так как никому не гарантированы плоды его труда, и потому нет земледелия, судоходства, морской торгов­ли, удобных зданий, нет средств движения и передвижения ве­щей, требующих большой силы, нет знания земной поверхно­сти, исчисления времени, ремесла, литературы, нет общества, а, что хуже всего, есть вечный страх и постоянная опасность насильственной смерти, и жизнь человека одинока, бедна, беспросветна, тупа и кратковременна (7.II.96).

Состояние войны всех против всех характеризуется также тем, что при нем ничто не может быть несправедливым. Поня­тия правильного и неправильного, справедливого и несправед­ливого не имеют здесь места. Там, где нет общей власти, нет закона, а там, где нет закона, нет несправедливости... Указан­ное состояние характеризуется также отсутствием собственно­сти, владения, отсутствием точного разграничения между моим и твоим. Каждый человек считает своим лишь то, что он может добыть, и лишь до тех пор, пока он в состоянии удержать это (7.11.97-98).

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: