Николай Мальбранш РАЗЫСКАНИЯ ИСТИНЫ 20 страница

Итак, о мозговых фибрах можно сказать только, что они, по большей части у детей, бывают очень мягкими и нежными; с возрастом они твердеют и укрепляются, и у большинства женщин и у некоторых мужчин остаются на всю жизнь чрезвычайно нежными. Ничего более определенного мы не знаем. Однако довольно говорить о женщинах и детях: они не берутся исследовать истину и поучать других; их заблуждения не принесут большого вреда, ибо то, что они утверждают, обычно не встречает веры. Поговорим лучше о людях взрослых, ум которых в полном расцвете и силе и которых можно считать способными найти истину и научить других.

II. Обыкновенно, время наибольшего совершенства ума относится к возрасту между тридцатью и пятьюдесятью годами. Мозговые фибры в этом возрасте приобретают по большей части достаточную устойчивость. Чувственные удовольствия и страдания уже почти не производят более впечатления на них. Стало быть, нужно только остерегаться сильных страстей, которые случаются редко и от которых можно уберечься, если тщательно избегать всех поводов к ним. Так что душа, не отвлекаясь более чувственными вещами, может легко размышлять об истине.

Человек, достигший этого возраста, чуждый предрассудков детства и приобретший навык к размышлению, удовлетворяющийся лишь ясными и отчетливыми понятиями разума и тщательно отвергающий все смутные идеи чувств; человек, который имеет и досуг, и желание размышлять, не легко впадет, без сомнения, в заблужде-

НИКОЛАЙ МАЛЬБРАНШ

ние. Однако не о таком человеке следует нам говорить, а о среднем человеке, который по большей части не имеет с ним ничего общего.

Итак, я говорю, что твердость и устойчивость, какую с годами приобретают мозговые фибры мужчин, являются причиною твердости и устойчивости их заблуждений, если можно так выразиться. Это печать, закрепляющая их предрассудки и все их ложные убеждения и укрывающая их от силы рассудка. Словом, насколько эта устойчивость мозговых фибр полезна для лиц, хорошо воспитанных, настолько же она вредна для большинства людей, потому что и тех и других она еще более укрепляет в их образе мыслей.

Но, достигнув возраста между сорока и пятьюдесятью годами, люди не только упорно держатся своих заблуждений, но еще легче впадают в новые, потому что, считая себя тогда способными судить обо всем, как оно и должно было бы быть, они судят слишком самонадеянно, соображаясь только со своими предрассудками; ибо люди, обыкновенно, рассуждают о вещах лишь сообразуясь с идеями, которые им более знакомы. Когда химик исследует какое-либо вещество, то прежде всего ему приходит на ум его три начала. Перипатетик думает прежде всего о своих четырех элементах и о четырех первых свойствах; философ иного направления отнесет все к другим принципам. Итак, все, что ни приходит на ум человеку, немедленно заражается заблуждениями, которые ему свойственны, и лишь увеличивает число их.

Эта устойчивость мозговых фибр имеет еще одно очень дурное следствие, главным образом, в людях более пожилых, — она делает их неспособными к размышлению: по большей части, они не могут сосредоточить своего внимания на вещах, которые хотят сколько-нибудь знать, так что не могут постичь истин сокровенных. Они не могут согласиться с мнениями даже весьма основательными, если они опираются на принципы, которые им кажутся новыми, хотя бы вообще они рассуждали весьма толково в вещах, в которых с годами приобрели большую опытность. Но все, что я говорю здесь, относится лишь к тем, кто провел свою молодость, не пользуясь своим разумом и не упражняя его.

Для разъяснения укажем на то, что мы не можем научиться чему бы то ни было, если не приложим своего внимания, а мы не можем быть внимательны к какой-нибудь вещи, если не вообразим ее или живо не представим ее в мозгу своем. Для того же, чтобы мы могли вообразить предметы, нам необходимо заставить какую-нибудь часть мозга приспособиться к этому, т. е. нам надо сообщить ей некоторое движение, чтобы образовать в мозгу отпечатки, с которыми связаны идеи, представляющие нам эти предметы. Стало быть, если мозговые фибры несколько затвердели, то они будут способны лишь к таким движениям, которыми обладали раньше; так что душа не может вообразить, а следовательно, быть внимательной к тому, к чему она хотела бы, а только к тому, что ей привычно.

РАЗЫСКАНИЯ ИСТИНЫ

Отсюда следует заключить, что очень полезно упражняться в размышлениях над всякого рода предметами, чтобы приобрести известный навык думать, о чем хочешь. Ибо подобно тому как, благодаря постоянному упражнению в игре на музыкальных инструментах, мы приобретаем большую легкость во всевозможных движениях пальцев наших рук и большую беглость, так и части нашего мозга, движения которых необходимы для воображения того, что мы желаем, приобретают путем навыка способность легко сгибаться, в силу чего мы воображаем желаемое с большою легкостью, скоростью и даже отчетливостью.

Лучшее же средство приобрести этот навык, составляющий главное отличие умного человека, — это приучать себя с юности к исследованию истинного значения вещей даже весьма трудных, потому что в этом возрасте мозговые фибры восприимчивее ко всякого рода изменениям.

Я не думаю, однако, чтобы этот навык мог быть приобретен теми, кого, обыкновенно, называют людьми учеными; они занимаются только чтением и не обдумывают и не исследуют самостоятельно решения вопросов, не вычитав предварительно этого решения у писателей. Ясно, что таким путем приобретаешь лишь навык припоминать прочитанное. Мы постоянно видим, что люди очень начитанные не могут вдумываться в новые вещи, которые слышат, а тщеславие своею ученостью побуждает их судить об этих вещах, не поняв еще их, что заставляет их впадать в грубые ошибки, на которые другие люди не способны.

Недостаток внимания есть главная причина их заблуждений, но существует еще и другая им одним свойственная причина: находя в своей памяти постоянно множество смутных чувственных образов, они принимают какой-нибудь за тот, о котором идет речь; а так как то, что говорят им, с ним не согласуется, то они нелепо решают, что другие ошибаются. Когда же им хотят показать, что они сами обманываются и даже не знают, в чем, в сущности, вопрос, они раздражаются; и не будучи в состоянии понять, что им говорят, они продолжают держаться того ложного образа, который представляет им их память. Если им слишком очевидно докажут ложность его, то они заменяют его другим, третьим и защищают их иногда вопреки всякому вероятию, истине и даже против своей собственной совести, потому что у них нет никакого уважения и любви к истине и им слишком неловко и стыдно признаться, что есть вещи, которые Другие знают лучше их.

III. Все, что было сказано о людях в возрасте от сорока до пятидесяти лет, должно быть отнесено еще с большим основанием кстарикам; потому что фибры их мозга менее гибки; в них нет жизненных духов, которые должны запечатлевать на фибрах новые отпечатки, и потому воображение их совсем вяло. А так как, обыкновенно, в мозговых фибрах их слишком много лишней влаги, то старики утрачивают мало-помалу память о прежних вещах и

НИКОЛАЙ МАЛЬБРАНШ

впадают в слабость, свойственную детям. Итак, в преклонном возрасте они имеют те же недостатки, зависящие от состояния мозговых фибр, которые встречаются и в детях, и в людях зрелых лет; однако можно сказать, что старики мудрее и тех и других, потому что они не поддаются так своим страстям, происходящим от эмоции жизненных духов.

Мы не будем долее останавливаться на этом возрасте, потому что о нем легко судить по сказанному нами о других возрастах, причем приходится прийти к заключению, что старикам еще труднее понимать то, что им говорят; что они еще более привязаны к своим предрассудкам и своим старым воззрениям, а следовательно, еще более утвердились в своих заблуждениях и дурных привычках и т. п.

Мы предупреждаем только, что старость не наступает непременно в шестьдесят или семьдесят лет; что не все старики заговариваются;

что не всякий, кто перешел за шестьдесят лет, избавился от юношеских страстей и что не следует выводить слишком общие заключения из установленных положений.

ГЛАВА П

Жизненные духи по большей части направляются к отпечаткам идей, нам наиболее знакомых, вследствие этого мы не можем судить здраво о вещах.

Как мне думается, я достаточно объяснил в предыдущих главах различные изменения, происходящие в жизненных духах и в устройстве мозговых фибр, соответственно различным возрастам. Так что, если читатель потрудится немного подумать над изложенным выше, он может составить довольно ясное представление о воображении и о самых обычных физических причинах различий, какие мы видим между человеческими умами, потому что все изменения, происходящие в воображении и уме, суть лишь последствия тех изменений, какие происходят в жизненных духах и в фибрах, образующих мозг.

Но есть еще особые причины изменений, происходящих с воображением людей, — причины, которые можно назвать моральными, именно: различное общественное положение людей, различные занятия — словом, их различный образ жизни. Остановиться на рассмотрении их следует, потому что этого рода изменения суть причины почти бесчисленных заблуждений, ибо каждое лицо судит о вещах сообразно своему положению. Мы не считаем нужным останавливаться на объяснении влияния более редких причин, как-то: сильных болезней, внезапного горя и других неожиданных случаев, которые производят очень сильное впечатление на мозг и даже совершенно расстраивают его, — потому что это случается

РАЗЫСКАНИЯ ИСТИНЫ

редко, и заблуждения, в какие впадают тогда люди, столь грубы, что они не заразительны, так как все без труда узнают их.

Чтобы вполне понять все изменения, вызываемые в воображении различным общественным положением, безусловно, необходимо припомнить, что мы воображаем предметы не иначе как создавая образы их в мозгу; а эти образы не что иное, как отпечатки, которые запечатлели жизненные духи в мозгу; мы воображаем вещи тем ярче, чем глубже эти отпечатки, чем лучше запечатлелись они, чем чаще и чем с большею силою проходили по ним жизненные духи; при этом не нужно упускать из виду, что жизненные духи, пройдя по ним несколько раз, входят в них легче, чем в другие места в мозгу, хотя бы эти последние находились рядом, если они раньше никогда не проходили по ним или проходили не так часто. Это и есть самая обыкновенная причина сбивчивости и ложности наших идей. Ибо жизненные духи, направленные в мозг действием внешних предметов или даже повелением нашей души, чтобы запечатлеть известные отпечатки в мозгу, часто запечатлевают такие отпечатки, которые, будучи, правда, несколько похожи, не будут, однако, вполне отпечатками тех предметов, которые душа хотела себе представить;

потому что жизненные духи, встречая некоторое противодействие в тех местах мозга, где им следовало бы пройти, легко отклоняются в сторону и устремляются в глубокие отпечатки идей, нам более знакомых. Вот очень простые и весьма наглядные примеры.

Когда человек близорукий смотрит на луну, то видит, обыкновенно, на ней два глаза, нос, рот — словом, ему кажется, что он видит лицо. Между тем на луне ничего подобного нет. Многие лица видят на ней совсем иное. И тот, кто думает, что луна такова, какою она ему кажется, легко убедится в своей ошибке, если посмотрит на нее в зрительную трубу, хотя бы самую небольшую, или если справится с описаниями луны, изданными Гевелиусом, Риччиоли и др. Причина же, почему мы видим, обыкновенно, на луне лицо, а не те неправильные пятна, которые есть на ней, та, что отпечатки лица, находящиеся в нашем мозгу, очень глубоки, потому что мы часто и с большим вниманием рассматриваем лица. Жизненные духи, встречая сопротивление в других частях мозга, легко уклоняются от направления, которое сообщает им свет луны, когда мы на нее смотрим, и входят в те отпечатки, с которыми связаны от природы идеи лица. Видимая же величина луны на известном расстоянии не отличается сильно от величины обыкновенной головы и потому впечатление, полученное от нее, производит в мозгу отпечатки, имеющие большую связь с отпечатками, представляющими нос, рот, глаза, и таким образом заставляет жизненные духи направиться по отпечаткам лица. Есть люди, которые видят на луне всадника или нечто иное, а не лицо, потому что воображение их было живо потрясено известными предметами, и отпечатки этих предметов возобновляются от малейшего сходного с ними впечатления.

НИКОЛАЙ МАЛЬБРАНШ

Вот почему также нам кажется, что облака принимают вид колесниц, людей, львов и других животных, если есть незначительное сходство между их формою и этими животными; и все, а особенно те, кто занимается рисованием, принимают иногда неправильные пятна на стенах за изображения голов человеческих.

В силу той же причины винные пары, не управляемые волею, входят в наиболее привычные отпечатки и заставляют открывать самые важные тайны; опять-таки когда мы спим, мы грезим, обыкновенно, во сне о предметах, виденных днем, которые образовали более сильные отпечатки в мозгу, потому что душа представляет себе всегда вещи, отпечатки которых глубже и больше. Вот другие примеры, более сложные.

Появляется какая-нибудь новая болезнь, она производит опустошения, поражающие мир. Это запечатлевает столь глубокие отпечатки в мозгу, что эта болезнь всегда представляется уму. Если эта болезнь, например, названа цингою, то всякая болезнь будет приниматься за цингу. Цинга — новая болезнь, и все новые болезни будут приниматься за цингу. Цинга сопровождается десятком симптомов, из которых многие общи с другими болезнями; но этого не примут во внимание. Если случится, что у больного обнаружится какой-нибудь из этих симптомов, то решат, что он болен цингою, и даже не подумают о других болезнях, имеющих те же симптомы. Будут ждать, что с ним произойдут все те же явления, какие происходят с теми, кого видели больным цингою. Ему дадут те же лекарства и будут удивлены, что они не оказывают того же действия, какое наблюдали у других.

Предположим, что какой-нибудь писатель занимается каким-нибудь одним родом исследований; в таком случае отпечатки предмета его занятий столь глубоко и живо запечатлеются в его мозгу, что они могут смешать и сгладить иногда отпечатки вещей весьма отличных от этого предмета. Был, например, один писатель, который написал несколько томов о кресте; это заставило его видеть кресты повсюду; и его справедливо осмеял отец Морен за то, что он вообразил, что одна медаль изображает крест, тогда как она представляла нечто совсем иное. В силу подобной же игры воображения Жильберт и многие другие, изучая магнит и удивляясь его свойствам, хотели свести к магнитическим свойствам множество естественных явлений, не имеющих с ними ничего общего.

Только что приведенных примеров достаточно, чтобы доказать, что та легкость, с какою воображение представляет себе знакомые ему предметы, и затруднения, испытываемые им при представлении предметов, ему новых, заставляет людей почти всегда образовывать идеи, которые можно назвать смутными и неотчетливыми; разум судит о вещах лишь по себе и своим прежним мыслям. Так что различные страсти людей, их наклонности, их общественное положение, занятия, качества, ученые исследования, наконец, весь их различный образ жизни кладут весьма большое различие между их

РАЗЫСКАНИЯ ИСТИНЫ

идеями, а это вводит людей в бесчисленные заблуждения, которые мы объясним впоследствии. И это заставило канцлера Бэкона произнести следующие весьма справедливые слова: «Omnes perceptiones tarn sensus quam mentis sunt ex analogia hominis, iron ex analogia universi; estque intellectus humanus instar speculi inaequalis ad radios rerum qui suam naturam naturae rerum immiscet, eamque distorquet, et inficit».

ГЛАВА III

I. 0 том, что люди ученые наиболее подвержены заблуждениям. — II. Причины, по которым люди предпочитают следовать авторитету, вместо того чтобы пользоваться своим умом.

I. Образ жизни людей почти до бесконечности разнообразен. Существует множество различных положений, различных занятий, должностей и различных обществ. Эти различия ведут к тому, что почти все люди действуют ради совершенно различных целей и рассуждают на основании различных принципов. В общем, довольно трудно найти несколько лиц с совершенно одинаковыми взглядами даже в таком обществе, в котором отдельные члены должны быть проникнуты одним духом и одними целями. Их различные занятия и различные общественные связи вызывают необходимо некоторое различие в самом способе и манере приступать к выполнению своих общественных обязанностей. Из этого ясно, что желать изложить в деталях нравственные причины заблуждений, значило бы желать невозможного; но здесь оно к тому же довольно бесполезно. Мы будем говорить только о тех формах жизни, которые ведут к более многочисленным и более важным заблуждениям. Когда мы объясним их, мы дадим читателю возможность идти дальше самому; каждому легко будет быстро найти весьма скрытые причины многих частных заблуждений, для изложения которых нам. понадобилось бы много времени и труда. Когда ум ясно видит суть дела, ему приятно стремиться к истине, и он стремится к ней с невыразимой быстротой.

II. Занятие, о котором, как мне кажется, наиболее необходимо упомянуть здесь, в силу того что оно производит в воображении людей наиболее значительные изменения и по преимуществу ведет к заблуждению, — это занятие ученых, которые более упражняют свою память, чем свой разум. Ибо опыт всегда показывал, что нас вводят в самые многочисленные заблуждения те именно люди, которые занимаются с большим рвением чтением книг и исследованием истины.

С учеными случается то, что с путешественниками. Если путешественник, по несчастью, собьется с дороги, то чем дальше подвигается он, тем больше удаляется от места назначения. Он

НИКОЛАЙ МАЛЬБРАНШ

плутает тем больше, чем быстрее идет и чем больше спешит прибыть на желанное место. Так, страстное стремление к истине заставляет людей набрасываться на книги, в которых они думают найти ее;

или же они измышляют химерическую систему вещей, к знанию которых они стремятся, и в эту систему они твердо веруют, и все усилия их разума направлены к тому, чтобы представить ее в привлекательном виде другим людям, дабы воспользоваться почестями, выпадающими по большей части на долю изобретателей новых систем. Объясним эти два заблуждения.

Довольно трудно понять, как это люди умные предпочитают пользоваться в исследовании истины чужим умом вместо данного им Богом. Без сомнения, неизмеримо приятнее и почетнее руководствоваться своими собственными глазами, а не глазами других; и человеку с хорошими глазами никогда не придет в голову закрыть их или вырвать их в надежде иметь вожака. Sapientis oculi in capite ejus, stultus in tenebris ambulat.' Почему безумец ходит во тьме? Потому что он видит лишь глазами других, а видеть таким образом, собственно говоря, значит ничего не видеть. Пользование умом так же относится к пользованию зрением, как разум — к зрению; как разум бесконечно превосходит зрение, так и пользование разумом сопровождается гораздо более глубоким удовлетворением, доставляющим совсем иные удовольствия, чем свет и цвета зрению. Однако люди пользуются своими глазами и почти никогда не пользуются своим разумом, чтобы найти истину.

Много есть причин, содействующих этому пренебрежению разумом. Во-первых, природная леность людей, не хотящих дать себе труда подумать.

Во-вторых, неспособность размышлять, в какую впадают оттого, что не трудились размышлять в юности, когда мозговые фибры были восприимчивее ко всякого рода изменениям.

В-третьих, недостаток любви к абстрактным истинам, служащим основанием всему, что доступно познанию на земле.

В-четвертых, удовлетворение, получаемое от полудостоверных знаний, весьма приятных и сильно действующих на нас, потому что они опираются на чувственные понятия.

В-пятых, глупое тщеславие, которое заставляет нас желать прослыть за ученых, ибо учеными называют тех, кто более начитан. Знание чужих воззрений гораздо более ценится в разговоре, более поражает толпу, чем знание истинной философии, которое приобретается размышлением.

В-шестых, потому что без всякого на то основания воображают, что древние обладали большим знанием, чем это возможно для нас, и что ничего не добьешься там, где они потерпели неудачу.

В-седьмых, потому что ложное почтение вместе с глупым любопытством заставляет нас восхищаться вещами самыми далекими от

1 Eccl., 2, 14.

РАЗЫСКАНИЯ ИСТИНЫ

нас, самыми древними, происходящими издалека или из более незнакомых стран и даже книгами самыми темными. Так некогда почитали Гераклита за его темноту.' Разыскивают древние медали, хотя они покрыты ржавчиною, тщательно хранят фонарь и туфлю какого-нибудь человека, жившего в древности, хотя они уже изъедены червями; но древность их составляет цену их. Некоторые люди занимаются чтением сочинений раввинов, потому что они писали на языке чужом и очень испорченном и темном. Почитаются преимущественно самые древние воззрения, потому что они наиболее далеки от нас. И если бы Нимврод написал историю своего царствования, то в ней, несомненно, нашли бы самую тонкую политику и даже все другие науки; ведь находят же некоторые, что Гомер и Виргилий обладали совершеннейшим знанием природы. Говорят, следует уважать древность.2Разве могли ошибаться столь великие люди, как Аристотель, Платон, Эпикур. Не смотрят на то, что Аристотель, Платон, Эпикур были люди, и такие же люди, как мы, и что в наше время мир старше на две тысячи лет, он опытнее, он должен быть просвещеннее, так как старость мира и опытность способствуют открытию истины.

В-восьмых, если уважением пользуется новое воззрение и писатель современный, то нам кажется, что их слава затмевает нашу, так как она слишком близка; но почет, оказываемый древним, не заставляет нас опасаться ничего подобного.

В-девятых, потому что в делах веры истина и новшество не могут совмещаться; ибо люди, не желая делать различия между истинами, зависящими от разума, и истинами, зависящими от предания, не обращают внимания на то, что их следует изучать различным образом; они смешивают новшество с заблуждением, а древность с истиной. Лютер, Кальвин и другие ввели новшества и заблуждались, следовательно, Галилей, Гарвей, Декарт ошибаются, потому что они говорят новое. Учение Лютера о таинстве Евхаристии ново, но оно ложно; следовательно, учение Гарвея о кровообращении ложно, потому что оно ново. Вот почему ненавистным именем «новаторов» называют, безразлично, еретиков и новых философов. Идеи и слова:

«истина» и «древность», «ложность» и «новшество» — образовали тесную связь; а раз это произошло, толпа людская их более не разделяет, и даже умные люди различают их с некоторым трудом.

В-десятых, потому что мы живем в такое время, когда наука древних воззрений еще в моде и когда лишь отдельные лица могут силою своего рассудка стать выше дурного обычая. В толпе и тесноте трудно не поддаться течению, которое вас увлекает.

Наконец, потому что люди действуют лишь из выгоды; вследствие чего даже увидавшие свою ошибку и познавшие тщетность этого рода знаний продолжают все же заниматься ими, ибо с этими

[Clarus ob obscuram linguam. Лукреций. 2Veritas filia temporis, non auctoritatis.

НИКОЛАЙ МАЛЬБРАНШ

занятиями связаны почести, сан, и даже бенефиции, и их всегда скорее получит тот, кто отличается в этих знаниях, чем тот, кто в них несведущ.

Всех этих доводов, мне кажется, достаточно, чтобы понять, почему люди следуют слепо древним воззрениям, почитая их за истины, и почему без разбора отвергают они все новые, считая их ложными; наконец, почему они не пользуются или почти не пользуются своим разумом. Без сомнения, есть еще множество других более частных причин, содействующих этому; но если рассмотреть со вниманием те причины, которые мы привели, то перестанешь удивляться тому, с каким упорством держатся известные люди авторитета древних.

ГЛАВА IV

Два дурных действия чтения на воображение.

Это ложное и рабское благоговение перед древними имеет много очень вредных последствий, которые следует отметить.

Во-первых, не приучая людей пользоваться своим разумом, оно делает их мало-помалу совершенно неспособными пользоваться им;' ибо не должно думать, что люди, которые состарились над сочинениями Аристотеля и Платона, много упражняли при этом свой разум. Обыкновенно они тратят столько времени на чтение этих книг лишь для того, чтобы усвоить мнения их авторов; главная цель их — понять воззрения, которых держались эти последние, и они отнюдь не заботятся о том, чего в них следует держаться, как это мы докажем в следующей главе. Так что наука и философия, которым они научились, есть, собственно, наука памяти, а не наука разума. Они знают только события и факты, а не очевидные истины, следовательно, они скорее историки, чем истинные философы.

Другой результат чтения древних писателей на воображение состоит в том, что оно вносит страшную путаницу в идеи большинства людей, которые занимаются им. Есть два способа чтения писателей: один — очень хороший и очень полезный, а другой — весьма бесполезный и даже вредный. Очень полезно читать, когда размышляешь над прочитанным, когда стараешься путем некоторого усилия своего ума найти решение вопросов, обозначенных в заголовке глав, прежде даже чем приступишь к чтению; когда приводишь в порядок и сопоставляешь идеи вещей одни с другими, — словом, когда пользуешься своим рассудком. Наоборот, бесполезно читать, когда не понимаешь того, что читаешь; и вредно читать и понимать

' См. первую часть предшествующей главы.

РАЗЫСКАНИЯ ИСТИНЫ

прочитанное, когда не настолько вдумываешься в него, чтобы судить о нем, а между тем, обладаешь такою хорошею памятью, что удерживаешь прочитанное, и настолько малым благоразумием, что признаешь его за истину. Первый способ просвещает ум, укрепляет его и расширяет его горизонт; второй — суживает и делает его мало-помалу слабым, темным и сбивчивым.

Большинство же людей, которые гордятся знанием воззрений других, изучают их лишь вторым способом. Чем более они начитаны, тем слабее и сбивчивее становится их разум. Притча кроется в том, что отпечатки в их мозгу перепутываются, так как они слишком многочисленны и рассудок не установил порядка между ними; это же препятствует разуму воображать и представлять отчетливо нужные ему вещи. Когда разум хочет открыть известные отпечатки, то другие, более знакомые, попадаются ему, и он вдается в обман; так как вместимость мозга не безгранична, то такое множество отпечатков, образованных без известного порядка, почти невозможно не перемешать и невозможно не внести путаницы в идеи. В силу этой самой причины люди, обладающие большою памятью, обыкновенно неспособны хорошо судить о вещах, которые требуют большого внимания.

Особенно следует заметить, что знания, приобретенные путем чтения без размышления и лишь с целью запомнить воззрения других; словом, все науки, зависящие от памяти, суть собственно такие науки, которые развивают надменность по той причине, что они обладают блеском и преисполняют тщеславием тех, кто обладает ими.' И действительно, подобные ученые по большей части преисполнены гордости, высокомерия и убеждены, что имеют право судить обо всем, хотя весьма мало к тому способны, и это заставляет их впадать в многочисленные заблуждения.

Но это ложное знание причиняет еще большее зло; ибо эти люди не одни впадают в заблуждение; они увлекают за собою все посредственные умы и немало юношей, которые верят, как в догматы веры, во все их суждения. Эти лжеученые, подавляя их часто своей глубокой эрудицией, поражая необычайностью воззрений и именами древних и неведомых писателей, приобретают такой авторитет в глазах своих последователей, что эти последние почитают их, и удивляются, как словам оракула, всему, что исходит из уст их, и слепо усваивают все их воззрения. Даже гораздо более умным и здравомыслящим людям, которые, однако, не знали бы их и не слыхали стороною, что они такое, почти невозможно не почувствовать к ним уважения и почтения, видя, как решительно и с каким гордым, важным и внушительным видом говорят они, потому что очень трудно совсем не поддаться внешнему впечатлению. Как нередко человек гордый и дерзкий оскорбляет других, более силь-

' Scientia inflat. 2 Сог., 3, 1.

НИКОЛАЙ МАЛЬБРАНШ

ных, но более рассудительных и сдержанных, чем он; так и тот, кто отстаивает воззрения не только неистинные, но даже невероятные, часто заставляет замолчать своих противников, возражая им с внушительным, гордым или важным видом, который тех поражает.

Люди же, о которых мы говорим, преисполнены почтения к самим себе и презрения к другим, а потому усваивают себе гордость, важность и известное ложное смирение, что вводит в заблуждение и подкупает их слушателей.

Ибо следует заметить, что различная манера держать себя, замечаемая у людей различного звания, есть лишь естественное следствие уважения, которое каждый имеет к самому себе по сравнению с другими; это положение легко признать, если немного подумать о нем. Так, гордость и грубость — отличительная черта в обращении человека, высоко ставящего себя и в достаточной мере пренебрегающего уважением других. Скромное обращение — обращение человека, мало думающего о себе и достаточно уважающего других. Важность обнаруживает человека, высоко ставящего себя и весьма желающего пользоваться уважением; простота — человека, не занимающегося ни собою, ни другими. Так что различная манера держать себя, разнообразная почти до бесконечности, есть не что иное, как естественное проявление на нашем лице и во всех наружных частях нашего тела той степени уважения, какую мы питаем к себе и другим, с кем говорим. Мы уже объяснили в главе IV соответствие, существующее между нервами, возбуждающими страсти внутри нас, и нервами, которые свидетельствуют об этих страстях вовне, сообщая известное выражение нашему лицу.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: