Преображение» Дмитрия Карамазова

К. Мочульский писал, что старший из братьев Карамазовых - натура сильная, страстная, неистовая. Это воплощение разума интуитивно верующего. В отличие от Ивана с его «эвклидовским» умом, отторгающего себя от всех, «глупый Митя» (так его называет рассказчик) при всей своей необузданности и своеволии открыт, искренен, правдив, восприимчив к страданию других людей. Он одновременно и носитель «низости карамазовской», и человек, страдающий от своих безудержных страстей, склонный к покаянию, стремящийся к очищению. Будущим страданиям этого грешника поклонился в монастыре старец Зосима.

В лице Мити Достоевский изобразил «жаждущую нравственного бытия волю». Двойственность своей натуры осознает и сам герой: «Пусть я проклят, пусть я низок и подл, но пусть и я целую край той ризы, в которую облекается Бог мой» (14; 78). В его душе, по собственному признанию, «дьявол с Богом борется». Митя то «бушует по трактирам», то с истинным благородством отдает почти все свое состояние Катерине Ивановне для спасения ее отца, ничего не требуя взамен.

Митя - самый деятельный персонаж романа. Сосредоточенный на своих страстях, дающий им полную волю и тем самым отчужденный от всего иного, он совершает множество «подлых» поступков. Дмитрий избивает Снегирева, поверенного отца, вытащив его за бороду из трактира; во время кутежа в Мокром предает свою невесту, рассказав Грушеньке об ее унижении; прокутив половину денег, взятых у Кати, не возвращает оставшихся, а зашивает в ладанку, чтобы было на что увезти «инфернальницу». Разыскивая Грушеньку в отцовском доме, движимый ревностью, он «дерзнул» на Григория, купавшего его мальчиком в корыте, и избил Федора Павловича, а когда тот упал, «успел еще два или три раза ударить лежащего каблуком по лицу». И, наконец, в роковой день ранил все того же Григория и, так и не узнав, жив он или мертв, убежал «сломя голову».

Неоспорима и вина Мити в смерти отца. Он, по сути, явился соучастником убийцы. Стихийные порывы к расправе над отцом, исступленная ненависть к нему и желание его смерти являются несомненной его виной, ведь помыслы - суть поступок. Восклицание Дмитрия: «Хотел убить, но не убил!» - это скорее признание своей виновности (вины христианской) в смерти отца - символа рода, а не самооправдание. Об этом - неоднократно повторяемая арестованным Митей фраза: «В крови (не в смерти!) отца моего - нет, не виновен!» (15; 171)

Алеша скорбно размышляет о своей семье: «Тут «земляная карамазовская сила»... земляная и неистовая, необделанная...» Но «темная земляная стихия», по словам К. В. Мочульского, преображается «в горячем сердце» Дмитрия в «ослепительное пламя эроса». Исследователь отмечает принципиальную разницу между сладострастием отца и страстностью сына. Если патологическая чувственность Федора Павловича подчиняет другого человека, превращая его в предмет для наслаждений, то Дмитрий, движимый эросом, «цель и идеал которого – красота», участвует в созидании другой личности (ночь в Мокром - признания Грушеньке). Он пламенно мечтает о новой и «непременно добродетельной» жизни с ней где-то в глуши.

Фамильная карамазовская жажда жизни далеко не сводится в Мите ни к похоти, как в старике Карамазове, ни к гордыне и интеллектуальным страстям, как в Иване. Она гораздо человечнее. Митя Карамазов безоглядно любит жизнь, родную землю, мир Божий; он тянется к людям, испытывает властную потребность кому-то открыться (главы «Исповедь горячего сердца»). Он помнит добро (свидетельство на суде доктора Герценштубе о том, как Митя благодарил его за подаренный 23 года тому назад фунт орехов).[73]

И прокурор, и следователь, и судьи превратно истолковывают бурные излияния «рыцаря чести», как осознает себя сам Митя, и не вникают в нравственные или просто иррациональные мотивы его поведения (в их понимании это – «легенды» и «поэмы»), безотчетно погрязают в «крючкотворных мелочах» и «казенщине допроса», не замечая в нем «страдальца благородства», искателя правды с «Диогеновым фонарем» и удаляясь от справедливого решения.

Ф. Тарасов полагает, что установить не только полноту истины о предполагаемом преступлении Дмитрия Карамазова, но и просто его состав, даже сам факт невозможно, не беря во внимание экзальтированное благородство его натуры и искание высшего, проходя мимо его внутреннего переворота и мучений совести. Но именно эти-то аспекты, все самое коренное, сокровенное и трепетное, и отсечены, принципиально вытолкнуты из правового пространства, в котором его хозяевам дорога «не нравственная сторона, а лишь, так сказать, современно-юридическая» и которое подпитывает «искреннюю ложь», полуосознанное или более наглое лицемерие.[74]

Сон Дмитрия (плачущее «дите») символизирует переход им «порога», иными словами, некой идеальной точки соединения прошлого и будущего. Осознав значение сна, Дмитрий освобождается от таившегося в душе разрушительного хаоса, и мысль о самоубийстве, преследовавшая его ранее, исчезает из его сознания. Благодаря проникновению героя в суть добра, в нем рождается причастное самосознание: «И кажется, столько во мне этой силы теперь, что я все поборю, все страдания, только чтобы сказать и говорить себе поминутно: я есмь! В тысяче мук - я есмь, в пытках корчусь - но есмь! В столпе сижу, но и я существую, солнце вижу, а не вижу солнца, то знаю, что оно есть». Это порывистое, почти в полубреду произнесенное признание знаменует победу в нем духовного начала.[75]

Ф. Тарасов продолжает, что в противоположность брату Ивану Дмитрий безрассудно с точки зрения здравого смысла берет на себя всю людскую вину за детские страдания и как бы следуя за Спасителем, принявшим на себя крест «за всех, за вся и за все». Начиная возрождаться к новой жизни и по-своему повторяя линию судьбы старца Зосимы и «таинственного посетителя», Митя частично вступает на нелепый, по разумению «бернаров», «механиков» и «машинистов», своекорыстных хозяев и позитивистских расчленителей жизни, путь, где обвинению мира и его перестройке противопоставлено самообвинение и воспитание души, теоретическому добру и практическому злу - конкретная, не противоречащая сама себе любовь, всепринижающему господству - всевозвышающее служение.

«Слава Высшему на свете, слава Высшему во мне» - этим «стишком» Дмитрий Карамазов как бы обрамляет в романе свои мытарства, всем своим жизненным опытом приходя к заключению, что без истинно человеческого благородства и благообразия, без увеличения добра и света в каждой отдельной, прежде всего своей собственной, душе зло и преступления не имеют реальных преград, а все человечество лишено достойной перспективы.

По несомненному убеждению писателя, современное человечество находится в ситуации неизбежного выбора, подобной той, в какой оказался в конце романа Дмитрий Карамазов - оставаться ли «Бернаром презренным», воспользоваться неправедной силой предлагаемых братом Иваном денег и бежать в Америку, к «механикам» и «машинистам», чтобы идти в ногу со всем миром, уклонившимся от «прямой дороги», или же по примеру Христа через страдание и воскресение обрести в себе новую личность, остаться в России и стать подлинным братом ближнему своему. Склоняясь ко второму варианту, Митя как бы приглашает и всех людей на земле отказаться от чванливых претензий, корыстных интересов, эгоистической обособленности и со всей прямотой осознать, что для них есть лишь две полярные возможности: или обняться, или уничтожить друг друга, или вечная жизнь, или вечная смерть.[76]

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: