Влияние «Истории государства Российского» Карамзина на русскую культуру и историческую науку.

Сочинение Н.М. Карамзина обозначило одновременно и высшую точку и предел той линии развития исторических знаний в России, которая существовала с конца XVII в. Эта итоговость проявляется и в источниковой базе, включившей помимо соб­ственных архивных изысканий Н.М. Карамзина и массу фактов, почерпнутых от его предшественников; и в стилевых особенно­стях труда, еще сохраняющего следы средневекового летописа­ния (хотя и сильно модернизированного); и в особенности в кон­цептуальном осмыслении русской истории через призму просве­щенческого оптимизма. Соединённость этих обстоятельств с необычайно живым и точным литературным языком (необходимо помнить, что именно Н.М. Карамзин стал одной из главных фигур языковой реформы конца XVIII — начала XIX в., создавшей осно­вы современного русского языка) сделали "Историю Государства Российского" для многих поколений русских образованных людей основным источником сведений по родной истории.

Тем важнее обозначить реальное место карамзинской "Истории" в развитии русской историографии. Научное значение работы Н.М. Карамзина было относительным еще в момент ее появления на свет и практически сошло на нет после появления Трудов историков государственной школы. Зато труд Н.М. Карамзина стал наиболее чистым воплощением морально-нравственной концепции власти вообще, монархической — в частности. Через все свое произведение, представляющее чи­тателю огромную галерею исторических вариаций на тему "человек — власть — мораль", историк последовательно прово­дит одну мысль: "Только власть, базирующаяся на твердом нрав­ственном основании евангельских истин, способна облагодетель­ствовать народ и обеспечить величие державы". Такой властью он и считает русское самодержавие как особую, отличную от ев­ропейских, форму монархии. Форму, основанную не на насиль­ственном приведении людей к добру, а на тесном внутреннем духовном единении монарха и народа, исповедующих одни и те же православно-христианские принципы. Тяготение к морально-нравственной оценке истории яв­ляется одной из характерных черт русской историографии на всех этапах ее развития. С этой точки зрения труд Н.М. Карамзина стал наглядной иллюстрацией как сильных, так и слабых сторон такого понимания истории.

Поэтому совсем не случайно, что публикация "Истории Го­сударства Российского" послужила толчком к оживленной полемике, а русском обществе, имевшей не только чисто публицисти­ческую, но и научную составляющую. Более того, именно карамзинская "История" ускорила формирование в России полноценной исторической науки. Полемика вокруг этого произведения яв­ственно показала необходимость перехода к качественно новому осмыслению исторического материала, невозможному вне суще­ствования профессиональной исследовательской среды и про­фессиональных методов обработки и интерпретации источникового материала. Исключительно важную роль на этом последнем отрезке переходного к научному этапу развития русской историографии сыграли критическая деятельность так называемой скептической школы с ее общепризнанным главой М.Т Каченовским и исследо­вания М.П. Погодина, основным сюжетом для которых послужил вопрос о достоверности источниковой базы карамзинского труда (главным образом его первых томов).

Ошибочность позиции "скептиков", подвергавших сомнению достоверность практически всего корпуса источников по древней русской истории, которым пользовался Н.М. Карамзин, была убе­дительно доказана М.П. Погодиным, выступившим в роли защитника научной ценности карамзинского труда. Однако гораздо более значимым оказался не конкретный сюжет этой полемики, а ее контекст. Основными оппонентами оказались не дилетанты, а одни из первых русских профессио­нальных историков, к тому же по праву занимавших ведущие по­зиции в тогдашней научной жизни. Поэтому помимо чисто источ­никоведческих или текстологических проблем в их споре были поставлены вопросы методологического характера. В сущности, как содержание спора М.Т. Каченовского и М.П. Погодина, так и использованная обеими сторонами аргументация обозначили недостаточность и гносеологическую ограниченность господство­вавшей до сих пор рационалистической методологии, рассматри­вавшей историю исключительно как реализацию "страстей разу­ма".

Это отчасти подтверждала и еще одна атака на карамзинскую "Историю", предпринятая Н.А. Полевым доказывавшим, что история государства, а вернее — история деяний государствен­ных мужей, созданная Н.М. Карамзиным, не охватывает всей це­лостности человеческой истории и искажает ее. Противопостав­ленная Н.А. Полевым труду Н.М. Карамзина собственная "История русского народа" в силу главным образом малоталантливого ди­летантизма автора не оставила заметного следа в историогра­фии. Но и она обозначила необходимость для объемного рас­смотрения истории иметь новую объемную методологию, исхо­дящую из детерминированности истории не только собственно человеческими, но и лежащими вне его природы естественными факторами. Таким образом, полемика вокруг произведения Н.М. Карамзина вплотную подводила ее участников и свидетелей к осознанию необходимости решительного поворота в сторону той научности, которую мог придать отечественной историогра­фии только переход на ту методологическую основу, которую предлагала новейшая европейская философия Канта, Шеллинга и Гегеля.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: