Речь Князя к монахам 8 страница

Но если речь твоя не будет так громка,
Чтоб к новой битве мир опять проснулся дольний
Разбей в отчаянье ненужные бока
И грянься наземь с колокольни!

КИЕВ

О, стольный город на горе!
Не здесь ли Божии скрижали
На тихо плещущем Днепре
Народам русским воссияли?

С тех пор века слились во мгле,
И княжий род варягов вымер,
И опочил в сырой земле Давно
Князь-Солнце Володимер.

И Русь познала много бед,
Уделов спор и смерч Батыев,
Но сердца русского завет, —
Всё краше возвышался Киев.

Ты долго жил в чужих руках,
Но души верных не ослабли,
Когда на древних площадях
Звенели лязги польской сабли.

Ты слышал пенье разных вер,
Но сквозь застав враждебных кольца
Брели к мощам твоих пещер
В сермягах русских богомольцы.

И ныне, чрез века, опять
Листы судеб тебе судили
Венец терновый восприять,
Быть смятым в яростном точиле.

Беда сменилася бедой,
Ты видел иглы разных касок,
И дикие теперь тобой
Владеют орды красных масок.

Терпи и верь! В твоих стенах
Взгремит оружье русских ратей,
И стяг трёхцветный на волнах
Вспарит всё выше, всё крылатей.

И процветёшь ты, возвращён
Под сень Российский державы,
Двояким блеском озарён:
Сиянием Креста и Славы.

РОДНАЯ СТРАНА

Суровые поля, великие, пустые,
Ваш тихий, древний зов я знаю наизусть.
Я непокорный сын, я не люблю, Россия,
Твоих просторов вековую грусть.

Что в том, что каждый куст и в поле цветик алый
И узкий край межи, поросший васильком, —
Всё говорит в тебе понятным мне сызмала,
Давно знакомым сердцу языком.

Не так же ли, среди священных камней Рима,
Прохладный тибрский ветр впиваю, как живой,
И всё мне кажется так близко и любимо,
Там всё своё, и там всему я свой.

Иль в час, когда иду вдоль желтых дюн Бретани,
Где вереск без конца и море без границ,
Мне всё там кажется известным так заране, —
И эти паруса, и крики белых птиц.

О, выси снежных Альп! О, тополя над Арно!
Твои огни, Париж! Твои пески, Эль-Мим!
Вам всем моя душа ответит благодарно,
Откликнется, как близким, как своим.

Но для моей тоски дана одна стихия,
Кто всем равно родной, тот всем равно чужой.
Лишь над тобой одной могу рыдать, Россия.
Я не люблю тебя, но я навеки твой.

ПЕПЕЛ

Не гуди, о ветр ночной,
Над пожарищем пустынным.
Говорит твой тёмный вой
О забытом, о старинном.

Знаю, ветер, как и ты,
Что лесная глубь пропала,
Всюду пепел да кресты
Без конца и без начала.

Но сегодня видел я
То, что ветер не приметил,
И горит душа моя,
И опять я сердцем светел.

Колдовской ли минул срок,
Завершился тайный круг ли,
Только выглянул росток
На холодном сером угле.

Будет чудо! Там, где спит
Чернозём под головнями,
Жизнь, ликуя, прошумит
Белоснежными крылами.

ДНЕПР
(Из дорожных воспоминаний)

О, Днепр! Ты всё ещё могуч,
Ещё живут твои преданья,
Но скорбно прибережных круч
Твоих застыли очертанья.

Неумолим полёт веков.
Угрюмо в небо смотрит Божье
Сквозь дым немецких хуторов
Поруганное Запорожье.

Ещё клокочут горы вод
В твоих порогах, и клубится
Опененный водоворот
В хрипящем горле Ненасытца.

Но будет время, динамит
Проложит между скал дороги
И сталью шлюзов усмирит
Твои бессильные пороги.

Всё тот же ветер веял вам,
Тарасы, Гонты, Наливайки,
Когда к Царьградским берегам
Казацкие летели чайки.

Но не ответит больше он
Напевам вольного народа
И злобно стонет, заглушён
Гудком кощунным парохода.

Не с той ли злобою и я
Тяну ладьи моей причала?
О, если бы твоя струя
Меня в прошедшее умчала.

Но нет! Тебе — влачить суда,
Мне — в современности томиться.
Прощай! Запомню навсегда
Последний грохот Ненасытца.

КОЛЕЧКО
(Военная песенка)

Как с Корниловым мы уходили
В ледяной тот Кубанский поход,
В этот час всё с тобой мы решили,
Ты стояла тогда у ворот.

И бледна, и тонка, словно свечка,
И струилися слёзы на грудь.
Ты дала на прощанье колечко
И шепнула: «Носи, не забудь».

Через красных шрапнели и пули
То колечко хранило меня,
И мечтал я в бою, доживу ли
До прекрасного, светлого дня.

Враг разбит… Но когда проезжали
Мы опять у знакомых ворот,
Мне родные рукой показали:
Вот тропинка к погосту ведёт.

И узнал я — за русые косы
Волокли тебя тёмной порой
На забаву хмельные матросы
И убили поутру с зарёй.

Я могилы покой не нарушу,
Почивай там под сенью дубов!
За твою неповинную душу
Много красных ответит голов.

НЕ ШУМИТЕ, СТЕПИ
(Военная песенка)

Не шумите, степи,
Про тоску мою.
Завтра, может, лягу
Я в честном бою.

Красные убили
И отца, и мать,
Милую забрали
Насильно гулять.

Где мы с ней встречались,
Выжжен этот сад,
Яблони без листьев
Голые стоят.

Я один на свете,
Некому жалеть.
За тебя, Россия,
Сладко умереть.

Ты теперь одна мне
И отец, и мать.
За тебя не жалко
Душу мне отдать.

Не шумите, степи,
Про тоску мою.
Завтра, завтра лягу
Я в честном бою.

III. ЛИРИКА ПЛЕНА

ВЕСНА В ПЛЕНУ

Лидии

Майский день, томительный и нежный,
Тают в небе облачные горы.
Впереди высокий вал прибрежный,
А за валом водные просторы.

Режет парус синие кочевья,
Ветви клёнов шепчут надо мною.
Всё равно вам, где шуметь, деревья,
Всё равно вам, где цвести весною.

Часовой шагами площадь мерит.
Я не помню, здесь живу давно ли.
Только сердце, сердце всё не верит,
Всё тоскует об ушедшей воле.

Где-то там пылает жизнь огнями,
Алый вихрь надежды и проклятий.
Нам осталось только грезить днями,
Да смотреть на море на закате.

Там, на море, шкун недвижных снасти,
Там, над морем, Штральзундские башни.
А про нас давно забыло счастье,
Новый день опять, как день вчерашний.

Блещут на волнах солнечные нити[106],
Тянут журавли двумя цепями.
На Восток вы, птицы, отнесите
Мой привет моей Прекрасной Даме.

Опишите остров тот безвестный,
Где живет её пленённый рыцарь,
Расскажите, что я бился честно,
Попросите верить и молиться.

Тает день, томительный и нежный,
Тают в небе облачные горы.
Впереди песчаный вал прибрежный,
А за валом синие просторы.

ЦАРИЦЕ-РОДИНЕ

I

О эти ночи уныний,
Долгие ночи в плену!
Ты — позабытый в пустыне,
Ты — погружённый ко дну.

Плачь, иль стони, или бейся,
Ты без конца одинок,
Ты ни на что не надейся,
Век не закончится срок.

Жизнь! Да была ли она-то?
Может, приснилась она.
Тучка плыла по закату,
Скрылась, и даль холодна.

Может, я умер, Царица,
Умер, и венчик на лбу.
Разве ты знаешь, что снится
Спящему в тёмном гробу?

Разве ты знаешь, как бьётся
Тот, кто живым схоронён?
Но и сквозь щели ворвётся
Новый чудовищный сон.

Тихо в подводной пустыне,
Тени проходят по дну.
О, эти ночи уныний,
Долгие ночи в плену!

II

Нет! Не сломлен я химерою,
Пусть один, как зверь в лесу,
Душу гордую и смелую
Я на волю донесу.

Мимо, злых ночей пророчества,
Пени робкие судьбе!
Я в провалах одиночества
Целый мир замкнул в себе.

Губят, слабое уродуя,
Стены проволок стальных.
Сберегу свою свободу я,
Знамя сильных и живых.

Весь усталый, весь израненный,
Я храню, что был мне дан,
Твой, Царица, дивно пламенный,
Твой чудесный талисман.

Мы от света замурованы,
Но во мне Царица — Ты,
Как бронёй, Тобой окованы
Сокровенные мечты.

Дни ли, месяцы ли, годы ли
Протекут в святой борьбе,
Проклят час, где б думы продали
Сердце, верное Тебе.

Окружён облавой целою,
Словно зверь в глухом лесу,
Душу — гордую и смелую
Я на волю донесу.

ТАЛАТТА!

I. НА ВОЛЕ

В осенний день, в чужой стране
Я ехал узкою тропою.
Ещё не зная о войне,
Горели клёны в вышине
Багряно-жёлтою листвою.

Был еле слышен стук копыт
Сквозь серы мох, внизу лежащий.
Порою дятел простучит
И снова спит зеленый скит,
Ни шелеста в дремучей чаще.

Во глубине лесных хором
Свершалось таинство, и плыли
Перед вечерним алтарём,
Теряясь в сумраке густом,
Столбы рубиновые пыли.

Открылось в зелени окно…
— Вот дятел замолчал, простукав, —
И рдело золотом оно,
Как бы мечом просечено
На кружеве старинных буков.

Я шпорю моего коня
Сквозь поредевший лес, и вскоре
Оно глянуло на меня
В венце из блеска и огня,
Многосмеющееся море.

И шум, и плеск, и свет, и синь,
И кипень зыблемой эмали,
Сады неведомых богинь
Ковром лазоревых пустынь
Уходят в золотые дали.

Вперёд! Вперёд! У ног коня
Бурлит серебряная пена.
Я здесь! Я твой! Услышь меня!
Я отблеск твоего огня,
Твой луч в тисках земного тлена.

И снова узкою тропой
Я тихо ехал в сонной пуще
И долго слышал за собой,
Как там, вдали, взывал прибой,
Всегда о Вечности поющий.

В тот час война и гнев людей
Казались так ненужно мелки,
И было на душе светлей,
И странен был среди ветвей
Далекий рокот перестрелки.

II. В ПЛЕНУ

Ровен, скучен стук вагона,
Тусклы шири небосклона,
За стеклом заиндевелым стынет пасмурный февраль.

Запахнув свой плащ потёртый,
На соломе распростёртый
Я слежу, как клубы дыма кроют облачную даль.

Шум колёс поёт бессменный:
Ты ненужный, жалкий, пленный…
И бессильные, и злые в душу просятся слова.

Долог счёт часам бессонным,
Под бинтом окровавлённым,
Как в кольце горит железном, опухая, голова.

В сотый раз и с той же силой
Вспоминаю всё, как было, —
Эти залпы, эти трупы, эти талые поля.

Коней смертное хрипенье,
Пуль пронзительное пенье,
От чудовищных ударов колыхается земля.

Пули с веток сыплют хвою,
Нас осталось только двое,
Белый гром ударил с неба, камнем падаем с коней.

Командир лежит убитый,
Возле — мох, снарядом взрытый,
Град железный по опушке хлещет звонче и сильней.

Дальше… Плен… Уйди, сознанье,
Прогони воспоминанье,
Что стучится в мозг усталый сотней грубых голосов.

Пусть сильней гудят колёса,
Ни ответа, ни вопроса
Не найду я в этом круге нескончаемых часов.

Вдруг светлей в вагоне стало,
Озарилось, заблистало,
Я привстал, перемогая мыслей тёмный хоровод.

Как червонцы из мониста
Падал сверху ток лучистый,
И под ним, смеясь, горели голубых громады вод.

В серебре прибой, как риза,
Нежным жемчугом унизан,
И сверкала, и сияла голубая бирюза…

И сквозь голос моря стройный
Кто-то светлый и спокойный,
Кто-то знающий и мудрый прямо глянул мне в глаза.

Пена бьётся, пена бродит,
Всё проходит, всё проходит…
Тихо, тихо протянулась золотая в сердце нить,

И впервые в эти дни мне,
Как в далёком, светлом гимне,
Так отчётливо и ясно прозвучало слово: Жить.

ПЕСНЯ О ПРОВОЛОКЕ

А. Гвоздинскому

I

Прохожу я бурых зданий груду,
По песчаным площадям шагая,
Ты меня встречаешь отовсюду,
Тёмная, колючая и злая.

Три ряда натянуты, как струны,
В три ряда железных сплетена ты.
Без исхода колдовские руны
Очертили этот круг заклятый.

Поверну направо — ты направо.
Поверну налево — ты налево.
Входит в душу терпкая отрава
Из бессилья, горечи и гнева.

Я иду, склонив лицо уныло,
Воротник приподнят, чтоб не видеть.
Сердце, ты меня любить учило,
Сам я научился ненавидеть.

А кругом, вдоль этой цепи чёрной,
Без конца, без смысла и без цели
Поступью лунатиков упорной
Тихо бродят серые шинели.

Тусклый вечер… Дождь скользит по шее.
Стынут струны проволок в тумане.
Запахнувшись от дождя плотнее,
Я иду в одно из бурых зданий.

II

Сквозь колючий лес закрытий
Всё для нас, как дикий сон,
И в глазах рядами нитей
Целый мир пересечён.

Весь в поникшем, весь в гнетущем,
К тайне сил найди ключи.
Хочешь нужен быть в грядущем —
Закаляйся и молчи.

День и ночь на адском горне
Пляшет дымный огнемёт,
Тем, кто глубже, кто упорней,
Силу верную куёт.

Минет год иль минут годы,
День придёт и будет твой.
Ты сияние свободы
Встреть свободною душой.

И войдёшь, двукраты вольный,
Не вздохнувши о былом,
В мир широкий и раздольный
С гордо поднятым челом.

УБИТАЯ МЕЧТА

«Революционной демократии не надо
Царьграда и проливов».

Из первых выкриков русской революции

Преграды нет, шумит стихия,
Всё небо в пламенной грозе.
Зачем же медлишь ты, Россия,
На вековой твоей стезе?

Ужели солнце не затмится
И громы с неба не падут?
Что видим! В ярости стремится
На Кассия с кинжалом Брут.

Взгляните! Враг с тройным забралом
Стальной стеной на вас идёт.
Слепцы! Вы спорите о малом,
Когда великое не ждёт.

Единый раз в подлунном мире
Ясна нам цель, куда идти.
Открылись вековые шири,
Миродержавные пути.

Ужель в забвенье самовольства
Продать хотите, наконец,
За хлеб минутного довольства
Вы Рима Третьего венец?

Прочь! Он не ваш! Российский гений
Его в веках определил
И верой долгих поколений
Мечту Царьграда окрылил.

В тиши палат, в затворах келий,
В бродячих песнях бедноты
Далеким сном они горели,
Святософийские кресты.

Война смела своим пожаром
Мильоны жизней, как тростник.
Скажите ж им: «Вы гибли даром»,
Когда не дрогнет ваш язык.

Вы слышите ль? Укоров звуки
Встают с полей кровавых сеч,
То мертвецы к вам тянут руки,
Чтоб вам проклятие изречь.

Настанут времена другие.
Кто ныне слеп, тогда поймут,
Над вами скажет суд Россия,
Но страшен будет этот суд.

Лагерь «Gütersloh», май 1917

IV. МАСКИ

МАЛЫЙ БЕС

Малый бес сидел на гумне,
Подогнув задумчиво лапки.
— Ну и люди, жалеют мне
Для постели одной охапки.

Вот вчера, полез в сеновал,
Да споткнулся впотьмах об дроги,
Кто-то вилами в бок попал,
Еле-еле уплёл я ноги.

Нынче утром попал в чулан,
Думал там молочка напиться,
Да в сенях был петух-горлан,
Погубила подлая птица.

Как взялась орать на весь дом,
Разбудила старуху бабку.
Поднялся тут такой содом,
Прищемили мне дверью лапку.

Что получше, в ларе хранят,
Не оставят яиц лукошка.
Всякий беса обидеть рад,
Особливый обидчик — кошка.

Раз меня поймала за хвост,
Я щипал горох в огороде.
С полчаса ей внушать пришлось
О нездешней моей природе.

Нет житья от таких обид,
Я молился тайком в амбаре,
Только Бог, должно быть, сердит,
Не жалеет бесовской твари.

Малый бес сидит на гумне
И сосёт, нахохлившись, колос,
И торчит на худой спине
От обиды весь дыбом волос.

ОСЕННИЙ БЕС

Холодно. Осень. Падает хлопьями
Мокрый, тающий снег,
Бес продрог под своими отрёпьями.
В яме плохой ночлег.

Влезть бы куда, чтобы люди не видели!
Я бы ушёл с зарёй.
Сами кругом меня изобидели,
А говорят — я злой.

Лягут в тепле, так легко быть добрыми.
Нет, поживи вот так!
Жалко поводит худыми рёбрами,
Дует, пыхтя, в кулак.

Сверху надвинулось тьмою озлобленной,
Дышит лицо небес.
В мире живёт, как в избе нетопленной,
Малый, озябший бес.

Что уж за жизнь! Так, одна околесица…
Век у чужого жилья!
Мне бы давно на суку повеситься,
Только бессмертен я.

Взвыли кустарники, ветром ужалены,
Взвыл поредевший лес.
В яме, ничком, средь пустой прогалины,
Плачет бессмертный бес.

ЛЕТНИЙ БЕС

В часовне обветшалой,
В лесу, у трёх дорог,
Сидит бесёнок малый,
Взобравшись на порог.

Лучинкой чешет ногу,
Следит за лётом пчёл.
За лето, слава Богу,
Я малость отошёл.

Под сердцем сладко млеет
С парного молока.
Как славно солнце греет
Животик и бока!

Опять на полднях стадо
Пойдёт на водопой.
А мне немного надо,
Напился и домой.

А ночь придёт, в калачик
Свернусь вот здесь в углу.
Лампадка чуть маячит
Тенями на полу.

Уж больно день-то зноен,
Весь август-месяц жгуч,
Да только я спокоен,
Тут есть под горкой ключ.

Ушёл… И слышны визги.
Воде мохнатый рад,
И брызги, брызги, брызги,
Как жемчуги, летят.

ВАКХАНКА

Вчера весна в зелёной воле
Меня с вакханкою свела,
Она была, как ветер в поле,
Она призывна и смугла.

Она бежать! Но звон запястья
Меня манил виденьем нег,
И, окрылён мгновенной страстью,
Я устремил за нею бег.

Она легка, за ней смыкалось
Ветвей зелёное кольцо.
Смеялась уст призывных алость,
Смеялось в зелени лицо.

Ещё прыжок, и вот мы рядом,
Поют лесные голоса.
Я вижу опьянённым взглядом
Её туманные глаза.

Движеньем радостным и грубым
Я к ней, трепещущей, приник.
Её хладеющие губы
Раздвинул яростный язык.

Охотник я! И лук мой меток.
Дрожала пленная краса,
И падала с цветущих веток
Благоуханная роса…

Я не отдам за счастье — воли,
Я не боюсь любовных ков.
Но всё мне снится сладость боли
И зыбь расширенных зрачков.

V (VI) [107] ПЕРЕВОДЫ

ЗАПОВЕДЬ ЧЕЛОВЕКА
(Из Киплинга)

Когда в тот грозный час, где все утратят разум,
Ты над самим собой пребудешь властелин,
Когда в тебе одном все усомнятся разом,
Но в самого себя поверишь ты один,
Когда ты сможешь ждать, но ждать, не уставая,
Идти вперёд сквозь ложь, но не упасть до лжи,
Идти чрез ненависть, но сам её не зная,
И не казать другим глубин твоей души…

Когда твоя мечта твоей смирится власти
И будет мысль твоя, как меч в твоих руках,
И, что бы ни пришло, несчастье или счастье,
Ты равно встретишь всё с улыбкой на устах,
Когда ты сможешь снесть, что из твоей святыни
Мошенники сплетут приманку для глупцов,
Когда всё рухнет в прах, во что ты веришь ныне,
Но скажешь ты себе: я строить вновь готов…

Когда ты будешь сметь, года трудов и поту
Поставив, проиграть и молча отойти,
Чтоб вновь упорно стать сначала за работу,
Не тратя лишних слов о выбранном пути,
Иль в час, когда в тебе изныло всё от боли,
— И тело, и душа — шагать ты будешь ввысь
И слышать на ходу единый голос воли,
Которая тебе твердит одно: держись!..

Когда сойдёшь в толпу, не ставши сам толпою,
Когда взойдёшь к царям, не льстя ни одному,
И будут друг и враг равны перед тобою,
И будешь близок всем и вместе — никому,
Когда твой час таков, что каждая минута
Есть шестьдесят секунд, достойных кануть в век,
Знай: мир отныне твой и всё, что в нём замкнуто.
И более того — ты будешь ЧЕЛОВЕК.

ГАЗЕТЧИКИ НА ФЛИТ-СТРИТ
(Из Shane Leslie. С английского)

Я не люблю смотреть, как, выкрикивая новости
И проворно рассекая человеческий поток,
Мальчишки мечутся со всею скоростью
Их быстрых, маленьких, неутомимых ног.

Я знаю — наступит Светопреставление,
И над миром вострубит Архангела труба,
Но будет выкрикивать: Всеобщее воскресение!
Всё так же пронзительно их звонкая гурьба.

И мальчишки-газетчики, такими же прыткими,
Со всей быстротой их неутомимых ног,
Пробегут по Флит-Стриту с небесными свитками,
Возвещая людям, что повелел — Бог.

ГОРОДСКОЕ ОКНО
(Из John Drinkwater. С английского)

Гляжу в окно. Как сеть борозд,
Немые улицы внизу.
Но тот же свет далёких звёзд,
Что ночью в Варвикском лесу.

На серой плесени домов
Всё тот же плющ обвил стену,
Что в Варвике, в сени дубов,
Венчает золотом весну.

Трамвай проходит под горой
И мечет в ночь далёкий гром.
Я вижу, белых крыльев рой
Трепещет за моим окном.

ЗАВЕЩАНИЕ
(Из Robert Stevenson. С английского)

Под небом высоким и звёздным
Мне выройте, братья, могилу.
Весёлый, как жил, умираю.
Последняя воля моя —

На камне моём напишите:
«Домой воротился на отдых
Моряк, позабывши скитанья,
Охотник, покинув поля».

ЭПИТАФИЯ
(Из Walter de la Mare. С английского)

Здесь лежит прекрасная Леди
С поступью плавной, подобной волне.
Никогда ещё не было прекраснее Леди
Из тех, что жили в Западной стране.

Но красота проходит, красота умирает,
Сны красоты — редкие сны.
И когда я умру, никто не узнает,
Как прекрасна Леди из Западной страны.

У КАМИНА
(Из W. Yeats. С английского)

Вечер у камина. Старая, седая
Вы прочтёте эти медленные строки.
Помните, когда-то ясны и глубоки
Были ваши взоры, радостью сверкая.

Сколько в вас молились красоте, как Богу!
Сколько вам твердили: клятвы не нарушу!
Лишь один любил в вас ищущую душу,
Лишь один любил в вас тайную тревогу.

И склонившись низко, в сладостной печали,
И глядя, как гаснут золотые искры,
О любви вздохните, что прошла так быстро,
Что умчалась к звёздам в голубые дали.

ВОЛОНТЁР
(Из Henri Newbolt. С английского)

Он взялся за ружьё незваный.
Гнев горел на челе.
Теперь со смертельной раной
Он спит в холодной земле.

«О, безумная мода! — плачет
Дома старая мать. —
Он без зова пошёл, мой мальчик,
Он знал, что идёт умирать».

Не туманьте слезой печали
Образ, светлый вовек!
В нём не зовы моды звучали,
В нём высоко встал человек.

ИЮНЬ
(Из Robert Bridges. С английского)

Когда пришёл июнь, весь день на мягком сене
Вдвоём с возлюбленной лежим, отдавшись лени,
И белых облаков неторопливый строй
Проходит в синеве над нашей головой.

Любимая поёт. Я ей слагаю песни,
Шепчу тот вечный стих, что всех поэм чудесней.
Вот ночь, и над рекой туман, седой, как лунь.
О, как прекрасно жить, когда пришёл июнь!

ЧЕПУХА
(Из Mary Coleridge. С английского)

Мало ль я слышал, как пели птицы,
Мало ль я видел, как цвели цветы,
Но я не слышал чудесней певицы,
Но я не видал нежней красоты.

Чудо! Она цветёт… как птица.
Чудо! Она поёт… как цветок.
Бросит слово — лечу, как птица,
Кинет взгляд — дрожу, как цветок.

ЭЛЬДОРАДО
(Из Alfred Noyes. С английского)

Месяц… Море… Звёзды ясны…
Вольный ветер веет нам.
Путь бездумный, путь прекрасный
По серебряным полям.

Старый мир нам сер и тесен,
Легкокрылы корабли.
Царство золота и песен
Там, в неведомой дали.

Мы ушли от лицемерий,
От улыбок и от лжи.
Боже Правый! В тихой вере
Наше сердце освежи.

Прочь от жизни, где оковы,
Где любовь на торг свели!
Век златой найдём мы снова
Там, в неведомой дали.

И за лунною оградой,
Дальше, дальше, чем мечта,
Нам откроет Эльдорадо
Златоцветные врата,

Чтобы те, что так устали,
Вечный светоч обрели
За чертой земной печали,
Там, в неведомой дали.

БЛАГОСЛОВЕННАЯ ТЕНЬ
(Из W. Yeats. С английского)

Тяжёлые дни для неё прошли,
Тело её в бессилье покорном
Лежит под мирным кровом земли,
В тиши, под зелёным дёрном.

Пойте, подруги, над ней торжество
В одеждах светлых и новых!
Больше не нужно ей ничего
В гробу, меж досок дубовых.

За Девой Марией, узкой тропой,
Душа её всходит к небесной выси,
С грацией скромной, робкой стопой,
Туда, где лазурь и бисер.

И ножки, белее ангельских ног,
Скользят вперёд без усилья.
Всё ближе, ближе святой порог, —
Огонь и белые крылья…

ПАДЕНИЕ
(Из William Canton. С английского)

Он шёл туда, где тучи плыли,
Ему вослед, сыны земли,
Мы силуэт его следили
На розовеющей дали.

И вот он мёртвый перед нами.
Вздохнул ли он перед концом
О тихих хижинах с садами
И с покосившимся крыльцом?

К НОЧИ
(Из Alice Meynell. С английского)

Домой, домой с чужого края!
И белых крыльев даль полна,
Дневных воспоминаний стая
Летит на голубятню сна.

Кто впереди всех осиянней?
— Взглянуть кружится голова. —
И всех быстрей, и всех желанней?
То ваши нежные слова.

НЕКОГДА
(Из William Davis. С английского)

Что наша жизнь! Всё в путь да в путь.
Нельзя на миг передохнуть.

Захочешь в лес, в траву, к ветвям,
То можно птицам, а не нам.

Не нам глядеть, забыв про всех,
Как белка щёлкает орех.

Нам недосуг среди полей
Послушать, как журчит ручей.

Вот мчится в танце Красота,
О чём поют её уста?

Куда манит призыв очей?
Не знаем, некогда, скорей!

И так всю жизнь. Всё в путь да в путь!
Хотя б в могиле отдохнуть!

В БЕЛОМ
(Из Robert Bridges. С английского)

Вся в белом ходит Весна,
Белым увенчана маем,
Белых тучек волна
Кудрявится светлым краем.

Белых бабочек рой,
Поля маргариток белеют,
И нежно зефиры лелеют
Вишен убор снеговой.

НА РАЗВАЛИНАХ РИМСКОЙ ВИЛЛЫ У ФРЕЙБУРГА
(Из Mary Coleridge. С английского)

Века тому назад, такой же ночью ясной,
Здесь римлянин стоял, волнением томим,
И, глядя на холмы, шептал: Они прекрасны,
Но не твои, о Рим.

И я, народа дочь, в ком много римской крови,
Где Рима сын стоял, гляжу, чужая всем,
Как скалы на холмах всё так же хмурят брови,
Не тронуты никем.

Всё так же дальних звёзд сияния бесстрастны,
И то же мыслю я, что тот в былые дни,
И я кричу к холмам: Пускай они прекрасны,
Не в Англии они!

НИНА ПЕТРОВСКАЯ**

ОСЕНЬ

В те дни я был молод, ещё верил в любовь, и глаза мои, такие тусклые теперь, горели, как огни. Жизнь казалась прекрасной и заманчивой, как сказка, и каждый вечер в тёмном парке меня ждала красивая, влюблённая женщина.

Встретившись, мы, бледные от волненья, молча прижимались друг к другу и, притихшие, нежные, шли по аллее, где пахло скошенной травой и сладко благоухали липы…

Потом мы целовались, и высокие деревья в бешеной пляске кружились перед глазами, и синее ласковое небо заволакивалось туманом, в котором плыли и тонули блестящие огненные точки. И всё это мы называли любовью, и казалось, что она бесконечна.

Так шло лето.

Но скоро липы отцвели, и на широких лужайках стояли уже серые копны сена.

По вечерам парк хмурился и на жёлтый песок, тихо кружась, падали мёртвые листья. В цветниках запестрели последние цветы, и их яркие краски точно говорили, что они берут от жизни последние минуты с лихорадочной страстью существ, обречённых на скорую гибель.

Настали серые дождливые дни и туманные, сырые вечера.

Печальное небо целый день висело над парком, а вечером белый туман поднимался над прудом и, бесформенный, бледный, как привидение, медленно полз, цепляясь за кусты.

А мы всё ещё встречались, но какая-то мучительная, беспокойная тоска прокрадывалась мне в душу.

Прижимая к груди её руку, я тревожно смотрел в глубину мрачных деревьев, и мне казалось, что там вспыхнут сейчас зелёные огни, и по парку, спугивая сонных птиц, раздастся чей-то дерзкий, нечеловеческий хохот. Моё настроенье передавалось ей, но мы молчали, потому что звуки наших сдавленных голосов в эти минуты были страшнее молчанья.

Чтобы прогнать этот неопределённый, давящий страх, мы целовались страстно, безумно, как прежде, а ночь всё чернела, и деревья зловеще шептались над нашими головами.

Этот шёпот спугивал страсть. Отрывая от себя её губы, я слушал его, и мне начинало казаться, что, угрюмо шевеля тёмными ветвями, они вспоминают об улетевших годах, о тайнах, которые навеки умерли под их зелёным сводом, и о людях, которые когда-то, как мы, ходили здесь, опьянённые, с затуманенными страстью глазами, а потом забыли, разлюбили и ушли неизвестно куда.

Мне становилось страшно, точно присутствие какой-то неизбежной печали дышало над душой. Тогда мы торопливо уходили из темноты и облегчённо вздыхали, когда выходили на голые мокрые лужайки, где висело серое небо, в котором не было пугающих тайн. Порой мной овладевала странная усталость, только она ещё не понимала этого и по-прежнему хотела ласк, любви и поцелуев.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: