Серяков М.Л. – Богини славянского мира 25 страница

Изложенная Диодором Сицилийским версия мифа связывает зловещую Гекату с образом Артемиды Таврической, которой тавры приносили человеческие жертвы. Согласно наиболее распространенной древнегреческой традиции ее жрицей в Крыму была Ифигения. В не сохранившемся до наших дней «Каталоге женщин» Гесиод отмечал, «что Ифигения не умерла, но по воле Артемиды стала Гекатой»⁹²⁷. Интересно сопоставить и приводимый Никандром вариант мифа, согласно которому Артемида превратила Ифигению в вечно юное и бессмертное божество, которое получило на берегах Понта новое имя «родовспомогательница»⁹²⁸. Итак, мы видим, что одно и то же женское божество могло быть одновременно связано как с рождением новой жизни, так и с кровавыми человеческими жертвоприношениями.

В довершение ко всему у данных фурий пропал даже материнский инстинкт либо же принял извращенные формы. Выше уже в этой главе приводился пример кельтской мифологии, где Великая богиня одновременно была матерью, женой и убийцей своих сыновей. И данный пример не является единичным. Известная сказка братьев Гримм «Двенадцать братьев» начинается с такого описания: «Жили да были король с королевой; жили они в полном согласии и прижили двенадцать человек детей, и все были мальчуганы. Вот король и говорит королеве: «Если тринадцатый ребенок, которого ты родишь, будет девочка, то всех двенадцать мальчишек велю убить, чтобы и богатства у ней было больше, и все наше королевство ей одной принадлежало»⁹²⁹. Очень многое в этом начале сказки непонятно. Королю должно было бы хотеться иметь наследником сына — продолжателя рода и защитника своих владений, однако всех своих сыновей он готов незамедлительно убить в случае рождения дочери. В том случае, если дочь, получив все королевство, впоследствии вышла бы замуж, то все ее богатство и трон стали бы принадлежать ее будущему мужу. Очевидно, что переход всех своих владений в руки зятя был бы для короля менее предпочтителен, чем сохранение их в руках его родного сына. И тем не менее король- отец готов собственноручно пресечь свой род по мужской линии, лишь бы все досталось его дочери. Однако эта странная ситуация проясняется, если мы обратимся к генетически родственной норвежской сказке, использующей тот же сюжет. В ней рассказывается, что после того как у королевы капля крови из носа упала на снег, она захотела иметь дочь белую, как снег, и красную, как кровь. За это королева готова отдать двенадцать своих сыновей. Троллиха, сверхъестественное существо женского пола, обещает королеве исполнить ее желание и, по условиям договора, заберет ее сыновей, как только дочь окрестят⁹³⁰. В данном контексте все становится на свои места: дочь желает иметь именно королева, а не король, и для исполнения своего желания именно мать готова пожертвовать всеми своими сыновьями. Весьма показательно, что помочь выполнить ее желание обещает именно женское сверхъестественное существо. Все эти факты говорят, что подобный сюжет отражает идеологию матриархального, а не патриархального общества. Это обстоятельство объясняет столь решительное предпочтение, которое отдается девочке перед двенадцатью сыновьями, которых с легкостью готовы принести в жертву, лишь бы получить потомство женского пола или, как в немецкой сказке, обезопасить ее права в будущем.

Однако подобные представления были в древности свойственны не только германскому миру. В сред не днепровском регионе археологами было исследовано городище зарубинецкой культуры под названием Бабина гора, датируемое I в. до н.э. — I в. н.э. На соседнем холме был раскопан могильник, в котором встречаются как трупосожжения, так и трупоположения. Особенность данного могильника составляет то, что в нем целых 25% всех трупоположений составляют захоронения младенческих черепов без ритуального инвентаря. Б.А. Рыбаков сопоставил результаты этих археологических раскопок с теми древнеруссскими поучениями против язычества, которые упоминали жертвоприношения младенцев⁹³¹. Характерное название городища показывает, какому именно божеству, женскому или мужскому, приносились в жертву младенцы.

Аналогичное название зафиксировано около Збручского святилища, и там также мы находим остатки человеческих жертвоприношений: «На селище Бабина долина, вытянутом вдоль ручья на 700 м, насчитывается больше 80 западин, четыре из которых были раскопаны. Две из них представляли собой остатки вполне обычных для X—XII вв. жилищ-полуземлянок... В четвертом раскопанном сооружении совершались жертвоприношения. На полу этого прямоугольного сооружения (его размеры 2,3 ^х2,8 м, глубина в материке около 30 см) находился костяк женщины, лежащий в полном анатомическом порядке, но без головы. Туловище было в одежде — сохранились подковки от обуви, пряжка и долото на поясе. Оно было небрежно брошено около стены помещения и при этом сильно изогнулось, согнуты и разбросаны в разные стороны кости рук и ног. Кроме того, на полу помещения лежали кости ребенка, в том числе кисти рук в анатомическом порядке, многочисленные кости животных... В северном углу помещения устроена круглая нитеобразная печь, на сильно прокаленном поду которой была оставлена жертва — череп маленького ребенка и с обеих его сторон ноги теленка, направленные копытцами к детскому черепу. Судя по развалам глиняных сосудов из печи, жертвоприношение относится к XII в.»⁹³². Интересно отметить, что рядом с предполагаемым капищем 3 второго збручского (крутиловского) святилища было найдено еще одно человеское жертвоприношение, в непосредственной близости от которого наряду с другими предметами находился серебряный браслет со змеевидными головками на концах⁹³³.

«Житие князя Константина Муромского», прославляя победу христианства, отмечает: «О тѣмъ же престаша отцы дѣтей закалати на жертву бѣсомъ и сквернаго Моамеда пророкомъ называть, рѣкамъ и езеромъ требы класти...»⁹³⁴ Если исключить почитание Магомета, в чем автор жития совершенно безосновательно обвинил язычников, то упоминание принесения детей в жертву непосредственно соседствует с почитанием рек и озер, ассоциировавшихся, как показано выше, именно с женским началом. Атмосферу эпохи матриархата, когда порождающее материнское начало стало восприниматься как смертельно опасное и даже вампирическое явление, доносит до нас заговор от материнского гнева: «Загневилась моя родимая матушка, ломала мне кости, счипала мое тело, топтала меня в ногах, пила мою кровь»⁹³⁵. Ужасающей трансформации подвергся не один только материнский инстинкт. В одной песне описывается ужасная месть девушки оставившему ее возлюбленному:

Уж естьу меня

Да два брата родных,

Я велю тебя поймать,

Велю тебя потерять.

Я из мяса твоего Пирогов напеку,

А из сала твоего Я и свеч налью,

Из буйной головы Чашу выделаю,

Из ясных очей,

Да две чарочки,

Из костей же твоих Я кровать смощу.

Созову я гостей,

Красных девиц вседушей,

Загадаю им загадку,

Не хитру, не мудру,

Не хитру, не мудру,

Не отгадливу:

«Уж что таково?

Я на милом сижу,

И я милым подношу,

Милым подчиваю,

Ах мил передо мною Свечою горит?»⁹³⁶

Даже вне зависимости от того, происходили ли такие каннибальские пиршества в действительности, эта песня наглядно показывает, до чего могло дойти омраченное женское сознание в условиях безнаказанности.

Следует иметь в виду, что почти все эти исторически зафиксированные примеры имели место уже в эпоху патриархата, когда женщин поневоле сдерживала главенствующая роль мужчин как в обществе, так и в сфере религиозно-этических представлений. Что же было в эпоху господства матриархата, когда в руках у женщин находилась власть, как в обществе, так и в религиозной сфере и отсутствовали какие-либо сдерживающие их ограничения? Очевидно, что в период господства полуобезумевших жриц, особенно в период обострения у них психических расстройств, в обществе царил ужас, которому, как казалось, не будет конца.

Отечественная фольклорная традиция описывает это как кромешную тьму. Так, например, в сказке про Ивана Попялова говорится: «В том царстве, где жив Иван, не было дня, а все ночь; ета зрабив змей», а когда «убили таго змея, взяли змееву галаву, и, пришовши к яго хате, яны (братья-змееборцы. — М.С.) разламили галову — и став белый свет па всяму царству»⁹³⁷. В белорусской сказке «Удовин сын» главный герой, узнав, что в погоню за ним собирается мать змеев, выпускает на небо солнце, месяц и звезды: «А то на сто восемдзесят годов было затменіе, што ня видзев нихто ни сонца, ни месика у вочи, затым што Чудо-Юда зняв их з неба и завладав»⁹³⁸. Таким образом, власть змея и, соответственно, всевластие жриц воспринимались народным сознанием как тотальная тьма, причем ее исключительная продолжительность свидетельствует, что здесь имелась в виду тьма не только физическая, но и духовная. Однако устремленный к свету дух наших предков не хотел жить во тьме и в конце концов героическое мужское начало восстало против этой клики злобных фурий. Пришедший Герой сразил змея, этого зримого символа власти жриц. Однако в целом ряде отечественных преданий говорится, что после этого за ним в погоню пускается мать змеев, гигантский вид которой наводит ужас. С этой темной ипостасью Великой богини невозможно сражаться, и пустившийся в бегство Герой находит от нее спасение в кузнице божественного кузнеца. И только небесный бог оказался способен обуздать стремящееся поглотить людей темное женское начало, но это была уже другая история.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Приведенный в этой книге материал показывает, что у наших далеких предков еще в Средневековье существовал целый ряд женских мифологических образов: Матери Сырой Земли, Мокоши, Зари-Заряницы, рожаниц и бабы-яги. Поскольку, как показало наше исследование, рожаницы были достаточно тесно связаны с Моко- шью, а Заря-Заряница тождественна ей, то мы можем говорить о трех основных богинях древнерусского язычества. Каждый из этих образов по-своему отражал ту или иную сторону женского божественного начала. О том, что подобное разделение не является случайным результатом дошедших до наших дней разрозненных свидетельств, говорят и данные древнечешской традиции, в которой на «сниженном» уровне трех вещих сестер-жриц воспроизводится примерно такая же схема. Имена дочерей Крока, старшую из которых звали Кази, вторую — Тэтка, и младшую — Либуше, достаточно прозрачны и «говорящи». Исследователи отмечают, что имя первой образовано от глагола казнить, имя третьей — от глагола любить, в то время как имя средней обозначает тетку, старшую родственницу-женщину. Из этого вытекает следующий вывод: «Имена двух старших сестер суть социокультурные функции — старшая связана со смертью и загробным миром, средняя покровительствует «своему» роду и семейным отношениям...»⁹³⁹, а младшая покровительствует любви. Очевидно, что в своей совокупности имена трех сестер отражали совокупность основных функций Великой богини в чешском язычестве. На основании этой этимологии с определенными оговорками казнящая Кази может быть соотнесена с отечественной бабой-ягой, Тэтка — с Матерью Сырой Землей, а Либуша — с богиней любви

Мокошью. Сохранение подобной схемы в Средневековье как у восточных, так и у западных славян дает нам основание относить ее возникновение как минимум к эпохе славянской общности.

Однако, наряду с выраженной тенденцией к разделению основных функций между главными богинями, мы видим и многочисленные примеры взаимного пересечения тех или иных черт у женских мифологических персонажей. Хоть изначальной сферой Матери Сырой Земли и является земное плодородие, обеспечивающее жизнь людям и животным, однако она и в буквальном смысле этого слова является Матерью для живущих на ней людей, принимая их после смерти в свое лоно, бывшее также загробным миром, и, через какой-то промежуток, возрождая их вновь подобно травам и деревьям. Более того: как всеобщая Мать, она является хранительницей нравственного закона, по которому живут ее дети. Мокошь не только связана с животворящими водами и является богиней любви, но также помогает рожаницам разрешиться от бремени, может определять срок человеческой жизни и посмертную судьбу, может даже нести смерть нарушителям запретов. При этом она также связана и с плодородием, и с прядением, и с деревом, и с планетой Венерой, и со словом и мудростью, и с лебедем, и с устройством общества. С другой стороны, баба-яга — это не только мир смерти, но она также связана и с земледелием, и с чередованием дня и ночи, и с прядением, и даже фигурирует в любовном заговоре. Таким образом, наряду с явно выраженной тенденцией к закреплению за той или иной богиней основной сферы ее деятельности, сохраняется множество случаев взаимного пересечения их функций, полифор- менность женских мифологических персонажей и их несводимость к какой-либо одной догматически жестко очерченной функции. Аналогичную картину мы видим и на уровне «низшей» мифологии, где русалки одновременно связаны и с водой, и с деревьями, и с плодородием полей, и с прядением, и с миром смерти, и с соблюдением установленных норм. Данный пример показывает, что подобная многоплановость образа не ошибка, а правило, обусловленное тем, что, в отличие от монотеистических религий, язычество не знало фиксированной кодификации образов, в ходе которого более или менее последовательно исключалось все, что не соответствовало представлениям жречества о характере божества, и вырабатывалась единая, обязательная для всех верующих догма.

Отмеченное взаимопересечение различных функций и атрибутов может быть объяснено двумя способами: 1) изначально образы богинь принципиально отличались друг от друга, но с течением времени определенные свойства одного божества стали переноситься на другое на том основании, что все они являются женскими мифологическими персонажами; 2) первоначально существовал один исходный всеохватывающий женский персонаж, различные ипостаси которого постепенно стали восприниматься как отдельные богини, каждая из которых в большей или меньшей степени «унаследовала» от своего первообраза большую часть его характеристик, из которых одни стали для нее главными, а другие — второстепенными. Данные археологии, сравнительной мифологии, психологии, и, наконец, прямые свидетельства письменных источников говорят в пользу второго объяснения. Во второй главе уже были приведены данные античных и средневековых авторов о существовании у различных индоевропейских народов, в том числе и у славян, всеобъемлющего образа Великой богини. Археологические данные позволяют хотя бы примерно определить время возникновения этого образа. Данные сравнительной мифологии также говорят в пользу постепенного расщепления первоначального образа. Так, например, в одной шотландской легенде говорится о том, что в течение трех зимних месяцев на земле господствует злая одноглазая богиня Кайлеах, представляемая в виде «старой женщины». Она держит в плену добрую Бригит, которая является покровительницей урожая, браков и рожаниц, которую, в конечном итоге, освобождает рыцарь на белом коне. Однако в другом варианте легенды Кайлеах и Бригит это одно и то же лицо, просто в канун весны «старая женщина» превращается в молодую. В Ирландии Бригит ассоциировалась с Ану или Дану, а другая ее ипостась Черная Аннис требовала себе человеческих жертв. Предполагается, что первоначально Кайлеах почиталась предками шотландцев как высшее божество и первоматерь мира. Такой же двойственный характер носит и германская богиня плодородия и смерти Хольда, являющаяся одновременно и благой, и злой⁹⁴⁰. Аналогичные представления существовали и у многих народов. Так, например, мордва обычно представляла Волгу-Рававу в виде красивой девушки, однако в ряде случаев она описывалась и в облике старухи со страшными большими зубами и большими глазами⁹⁴¹. Детальное исследование древнегреческой мифологии показывает первоначальное взаимное пересечение функций и весьма тесную связь богини любви Афродиты и помогающей рожаницам Илифии, последней и богини-охотницы Артемиды, Афродиты и определяющих людскую судьбу мойр, мойр и карающих за преступления эриний. Однако и в греческой мифологии с течением времени в каждом из этих образов становилась доминирующей какая-либо одна черта или сфера деятельности, способствовавшая все большему отличию между собой этих мифологических персонажей.

Таким образом, можно со значительной степенью уверенности предположить, что Мать Сыра Земля, Мокошь и баба-яга являются не изначальными богинями наших далеких предков, а восходят к единому образу некогда всемогущей Великой богини-матери. Именно в связи с ней мы впервые можем уверенно говорить о понятии божества и, следовательно, именно с ней было связано одно из древнейших и сильнейших психических переживаний человечества. Эта могущественнейшая богиня была подательницей жизни и носительницей великой силы материнства, порождающей все и вся во Вселенной, но она же была и причина смерти. В ее власти было не только произрастание земной растительности и людей на нашей планете, равно как и круговорот вод, но и такие космические явления, как смена дня и ночи, солнце и планета Венера. В образе Великой богини в качестве единого нерасчлененного целого сливалось добро и зло, забота и ненависть, мудрость и безумие, зима и лето и, в конечном итоге, жизнь и смерть. Культ ее возник до начала обработки земли, но после возникновения земледелия она так же оказалась с ним связана достаточно тесным образом. С возникновением ткачества именно с этим ремеслом стали соотносить понятие судьбы и нити человеческой жизни, полноправной владычицей которой была Великая богиня. В ряде традиций после свержения Небесного охотника она узурпировала его функцию покровителя охоты и стала почитаться хозяйкой зверей. В других своих ипостасях она была богиней любви и хранительницей родового нравственного закона, определявшего жизнь общества.

К этому следует добавить, что для получения представления о действительном образе Великой богини, какой почитали ее некогда наши далекие предки, недостаточно просто механически сложить образы Матери Сырой Земли, Мокоши и бабы-яги. Все они уже являются ее «сниженными» вариантами эпохи патриархата, из которой и происходят наши сведения об этих богинях. Для представления истинного облика Великой богини эпохи матриархата нам следует не просто получить сумму известных нам впоследствии свойств и функций женских божеств, а воспринять всю эту совокупность характеристик на качественно более высоком уровне всеохватывающего и всевластного божества. Именно в такую всемогущую славянскую Великую богиню верили жившие близ Афона болгары. От такой богини не просто зависело все в нашем мире, более того — в какой-то мере она и была всем этим миром.

То чувство, которое испытывали к ней наши далекие предки в каменном веке, невозможно понять, если не иметь в виду, что посвященная ей религия давала ответ на два сильнейших переживания, связанных с началом и концом человеческой жизни. Уже с самого начала развития психоанализа ученые обратили внимание на т.н. травму рождения, которую О. Ранк, один из учеников Фрейда, рассматривал как ключевую. Действительно, каждый человек переживает сильнейшее потрясение, когда в момент рождения разрывается его связь с материнским организмом и он навсегда теряет райскую ситуацию внутриутробного существования, оказываясь в чуждом ему внешнем мире. Вряд ли приходится сомневаться, что это самое первое переживание оказывает подспудное мощное воздействие на всю последующую жизнь человека. Другим очень мощным переживанием является страх смерти, причудливо переплетающийся со стремлением к ней, причем последнее расценивается психоаналитиками как подсознательное стремление к возвращению в материнскую утробу. Фигура Великой богини впервые в истории дала людям возможность если не избавиться полностью, то, во всяком случае, смягчить одновременно оба эти чувства. Восприятие вселенной как тела богини, внутри которого находится и живет человек, в какой- то степени психологически компенсировало его родовую травму, частично снимая последствия переживаний от разрыва с матерью. Представление о смерти как возвращении в лоно Матери Земли для последующего рождения подобно растениям и травам безусловно смягчало страх смерти. Если последний впервые был преодолен образом Небесного охотника, ставшего архетипом умирающего и воскресающего бога, то одновременный ответ на важнейшие переживания, связанные с началом и концом жизни, был впервые дан образом всепорождающей, всеобъемлющей и всепоглощающей

Великой богини. Очевидно, что этот величественнейший образ, равно как и связанные с ним сильнейшие религиозные и психологические переживания и привели к формированию в человеческой психике архетипа Матери и других женских образов.

Вся совокупность данных указывает, что период господства матриархальных представлений в религиозной жизни наших предков следует датировать каменным веком. Таким образом, можно утверждать, что истоки зафиксированных в Средневековье образов славянских языческих богинь имеют исключительно древние корни. Материальные свидетельства указывают как на древнейший культ змеи, впервые зафиксированный, если предложенная Ш. Коулсон датировка подтвердится, около 70 тысяч лет тому назад. Затем около

30 тысяч лет назад у человечества появилось антропоморфное изображение «Венер» палеолита, и, наконец, около 16 тысяч лет тому назад мы видим изображение лебедя. Хоть образ этой водоплавающей птицы предполагает существование представления о небесной обители душ, что в определенной степени является разрывом с предыдущими хтоническими матриархальными образами, однако и в трансформированном виде эти представления сохраняют предшествующую таинственную слитность противоположных начал. Как было показано выше, богиня, мировое древо, птица на его вершине и змея в его корнях могли рассматриваться не только как отдельные образы, но в своей совокупности как единое целое, в котором одна ипостась с легкостью переходила в другую, и, самое главное, каждая из них сохраняла неразрывную связь одновременно как с жизнью, так и со смертью. Сравнительная мифология также констатирует широкое географическое распространение у различных народов соответствующих сюжетов, что косвенно также свидетельствует

о древности их зарождения. Расселение человечества в более северные широты рано или поздно привело к возникновению культа могучего тура, с которым столкнулись наши предки. Впоследствии, в 10—8 тысячелетиях тому назад были одомашнены бык и корова, что также нашло свое отражение в мифологии. Наконец, около

7 тысяч лет тому назад возникает прядение и ткачество, в результате чего появляется яркий образ нити человеческой судьбы и ткущих ее космических богинь. Таким образом, многие рассмотренные архетипы, не говоря уже об исходном архетипе Великой богини- матери, уходят своими корнями даже не в индоевропейскую, а в ностратическую общность, а в некоторых случаях можно говорить и об общечеловеческой общности.

Насколько мы можем судить, с течением времени и по мере развития различных сторон жизни общества, ипостаси Великой богини начали превращаться в образы отдельных богинь. Особенно интересным представляется образ Мокоши. Благодаря всестороннему анализу дошедшего до нас материала мы получили возможность существенно расширить наши знания об этой богине по сравнению с тем, что было известно предшествовавшим исследователям. Выяснилось, что она была связана не только с водой, прядением, рождением детей, но также с всемогущей судьбой, мировым древом, образом лебедя, словом и запечатленным в этом слове мудростью, городской общиной и властью. Связь Мокоши с водоплавающей птицей позволила нам датировать возникновение этого образа, который через литературу Древней Руси и народный фольклор дошел практически до наших дней, запечатленный гением А.С. Пушкина. С другой стороны, изучение происхождения культа Мокоши показало сначала тесные связи славян с индоиранским миром, а в более поздний период в очередной раз подтвердило тесные связи новгородских словен с западными славянами. Последние контакты возникли в период, предшествовавший призванию варягов, образованию Древнерусского государства и проливают свет на этот исключительно важный и более чем спорный период русской истории.

Однако у матриархата, наряду со многими положительными чертами, была и своя темная сторона, которая с течением времени все более усиливалась. Эта эпоха началась с убийства если не бога, то первопредка: Артемида «случайно» убивает Ориона и «случайно» присваивает себе часть его функций, а в восточнославянской традиции богиня солнца просто-напросто проглатывает Небесного охотника. И эта изначальная принципиальная исключенность мужского начала давала о себе знать на протяжении всей истории матриархата. Психическое равновесие было необратимо нарушено, и все попытки найти замену полноценному супругу Великой богини оказались тщетными. Мы видели, что его пытались заменить зооморфными супругами в виде змеи и быка, с которыми богиня вступала в брак, а затем, как показывают некоторые традиции, убивала. К числу других попыток относились образ двуполого Первобожества и инцест брака и сестры. В условиях всевластности и безнаказанности жриц, некоторые из которых возможно даже обожествлялись как воплощение богини, не знали меры. С психологической точки зрения весь этот процесс описал А.С. Пушкин в «Сказке о рыбаке и золотой рыбке», показавший, что, несмотря ни на что, старуха никогда не была довольна, а ее требования и притязания росли безгранично. Во что могла вылиться тирания старых обезумевших от собственной безнаказанности и всевластия фурий, великолепно показывают примеры, зафиксированные уже в историческую эпоху, когда их прежней власти уже был положен предел. Тьма духовная и тьма физическая сгущалась над нашими предками, что отразилось в сказках о господстве змея.

Вопреки стремлению некоторых феминисток представить матриархат как не знающее войн счастливое общество, в котором оба пола под руководством мудрых жриц живут в гармонии как друг с другом, так и с природой, факты показывают, что все было не совсем так. Действительно, в эпоху матриархата мы не видим следов постоянных войн, во всяком случае, сравнимых с эпохой патриархата. Однако вместо этого мы видим общество, опутанное многочисленными и разнообразными табу и запретами, нарушение которых жестоко карается, вплоть до смерти. Показательно, что

о связи формирований запретов именно с женщинами говорит не только собранный в книге материал, на и данные психологии: «Во многих случаях мы обнаруживаем у мужчин характерный осадок от детских отношений с матерью. Во-первых, это ужас перед женским запретом, так как обычно именно мать заботится о ребенке и именно от матери мы получаем представления не только о тепле, заботе и нежности, но и о запрете»⁹⁴². Также мы видим общество, во главе которого стояли жрицы, среди которых далеко не последнюю роль играли жрицы смерти (вспомним, что в чешской традиции Кази была старшей из трех сестер), и в этом обществе никто не был огражден от проявлений их садизма или безумия. Возможно, первоначально это общество и стремилось жить в гармонии с природой, хоть не совсем ясно, как этого можно было достичь, с самого начала подавив мужское начало и отказав богу в равном статусе с богиней. В результате, чем дальше, тем больше верх в этом обществе стали брать самые худшие проявления омраченного женского сознания. Как было показано в исследовании о Свароге, зло, вырвавшееся из самых темных глубин подсознательного, было побеждено и обуздано лишь с помощью божественного сверхсознания, олицетворяемого мужским началом.

В конечном итоге власть богинь и их служительниц была низвергнута, а многие древние образы и мифы были переосмыслены. Патриархальной идеологией были решительно отвергнуты скотоложество, инцест, людоедство и крайние проявления садизма. Однако необходимо подчеркнуть, что это кардинальное изменение религиозных представлений произошло в рамках единого языческого мировоззрения и потому не было столь болезненно, как случившаяся тысячелетия спустя ломка. Несмотря на одержанную победу, женские божества не были уничтожены. В большинстве случаев они были лишены своих наиболее разрушительных качеств и оттеснены с главенствующего положения в пантеоне. Наглядным примером этого является последнее место Мокоши в перечне богов Владимира в Киеве в 980 г. К тому же торжество патриархальной религии во главе с богом войны — громовержцем не было тотальным, и еще в историческую эпоху мы видим в славянском мире несколько примеров если не сохранения матриархальных представлений во всей их полноте, то, во всяком случае, их совершенно явные следы. Болгары близ Афона продолжали почитать свою всемогущую богиню, Жива была главной богиней полабов, Мокошь играла огромную роль в жизни новгородских словен и занимала главное положение в Збручском святилище.

Гораздо труднее женским божествам пришлось после Крещения Руси, когда новое духовенство сознательно и целенаправленно разрушало язычество как единую систему мировоззрения и миро- чувствования, навязывая вместо него народу чужеземную религию. Язычеству был нанесен тяжелейший удар, многие верования были утрачены, за исключением севера на Руси в живом народном быту было забыто само имя Мокоши, не говоря уже про связанные с богами и богинями мифы, однако и в этих тягостных условиях нельзя не отметить исключительную жизнестойкость славянского духа. Хоть духовенство и уничтожило изображения богов и святилища наших предков, а их самих заставило ходить в свои церкви и поклоняться христианскому богу и его святым, однако люди во многом перенесли свои прежние представления на персонажей новой религии, что и обеспечило им широкую популярность в народной среде. В отношении женских персонажей этот процесс проявился едва ли не более ярко и отчетливо, чем в отношении мужских. Если в отношении языческих богов мы видим перенесение их отдельных черт на Илью-пророка, святых Власия, Кузьму и Демьяна, Георгия — подчас важных, но отнюдь не ключевых персонажей христианской религии, — то в случае с богинями мы видим перенесение их черт не только на святую Параскеву, но и на Софию и Богоматерь, занимавших гораздо более высокое положение в новой религии. Многочисленные примеры, приведенные в этой книге, показывают, что на мать основателя христианства были перенесены многие черты былой Великой богини. Почитание же Матери Сырой Земли продолжалось непосредственно, даже безо всякой маскировки под тот или иной персонаж новой религии. Таким образом, одновременно с искоренением язычества и насаждением православия параллельно шел процесс оязычивания многих персонажей христианской религии. Следовательно, несмотря на то, что формально христианство одержало победу, языческие святилища были разрушены, народ крещен, а память о языческих богах постепенно забывалась, эту победу нельзя считать полной и окончательной. Это обстоятельство хорошо понимали современники. Отечественные ревнители православия горько упрекали народ в массовом «двоеверии», а зарубежный наблюдатель кардинал д’Эли отмечает: «Русские в такой степени сблизили свое христианство с язычеством, что трудно было сказать, что преобладало в образовавшейся смеси: христианство ли, принявшее в себя языческое начало, или язычество, поглотившее христианское вероучение»⁹⁴³. Еще более категоричен краковский епископ Матвей, который в XII в. в письме св. Бернару Клервоскому констатировал: «Народ же русский множеству ли бесчисленному, небу ли звездному подобный, и веры правило православной и религии истинной установления не блюдет... Христа лишь по имени признает, а по сути в глубине души отрицает»⁹⁴⁴.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: