Повесть о каменном хлебе 9 страница

"Я не хочу быть одной…" — слез нет, глаза сухи. — "Я не могу одна…"

Всего-то — позвонить самой. Сказать все, как хочет Лави, просить прощенья — лишь бы вернуться обратно, лишь бы позволили…

"Быть среди своих… Да где ж их, своих, взять…"

Нет своих — пусть будут хотя бы эти. Пока — эти. Только не одной.

Всего лишь — набрать номер. Сказать несколько давно заготовленных фраз. И, что самое противное, даже лгать-то особо не придется, ведь хочется назад, и тянет, и — Лави…

Аэниэ вздыхает.

"Только… Не хочу, чтобы звали так."

Все ложь — или нет? Нет, об этом лучше не думать, слишком больно, да и все равно самой не разобраться. Имя должно было быть верным, но теперь называться так… Нет. Ахто — тоже нет, никогда. Возвращаться к прежнему, самому первому имени? Тоже нет, слишком уж оно — детское?

"Надо новое. Ладно, придумаю что-нибудь…"

Телефон в коридоре, до него — всего пять шагов. Надо сделать это, иначе каждый вечер будет таким, тоска и темнота, и теснящаяся боль в груди.

"…не сковывала меня цепями. Просто отняла ноги…"

Пройти всего пять шагов, поднять трубку — уже заранее кажется, какой она будет неподъемно-тяжелой, набрать номер — едва ворочается диск, гудки — и голос… Всего-то.

Аэниэ прячет лицо в ладонях.

"Сейчас. Сейчас пойду. Только наберусь сил…"

— …Слушай, а ну его на фиг. Прости меня… Я хочу обратно к вам… К тебе.

— Мммм? — Аэниэ не видит, но чувствует, как Лави выгибает бровь, довольно щурится. — Ну ладно, уговорил, речистый… Сегодня у меня хорошее настроение, повезло тебе. Муррр…

— Мур! — Аэниэ гримасничает, услышав неподдельную радость в своем голосе — но это и к лучшему: так Лави точно поверит.

— Ну вот и славно… Не будешь больше дурить, Аюшка?

— Не буду… Проехали, хорошо?

— Хорошо…

Молчание. Чувствуя, что сейчас эльфка начнет прощаться — положит трубку — Аэниэ торопится:

— Только я имя хочу поменять — на Айрэнэ.

— С чего так?

— Да просто красивое — оно значит что-то вроде "побережье, край прибоя"… Мне подходит.

— Ну да, ну да… Волнуется, выбрасывает на берег всякую всячину… То ракушки, то драный башмак… — переливчатый смешок. — Ну пускай.

— Мур…

— Мур. Значит, в воскресенье приходишь?

— Ага…

— Захвати только чего-нибудь с собой — на предмет пожевать. Жидкая еда-то у нас есть…

— Хорошо…

* * *

Слишком громкие голоса бьют по ушам, в голове слегка звенит, но уходить не хочется — ведь это означает снова остаться одной. Да и не то, чтобы тут было, куда уходить — квартира вот она вся, на кухне уже кто-то засел, в соседнюю комнату кто-то удалился и прикрыл за собой дверь, даже из ванной доносятся голоса и смех. Напротив Айрэнэ сидит Лави — придвигается ближе к Золотинке, обнимает за плечи… Руки эльфки скользят по спине девочки, сползают на талию — девочка млеет и обмирает, прикрыв глаза, личико раскраснелось, волосы почему-то встрепаны.

Айрэнэ берет свой бокал, подносит к губам. "Что там Лави про силы говорил когда-то? Вот сейчас-то как раз и нет…"

Вино мягко ударяет в голову, и между девушкой и внешним миром вырастает мягкая стенка. Боль становится глуше и отступает, но сосущая пустота все еще здесь.

Лави затаскивает Золотинку к себе на колени — та смущается и слабо сопротивляется, но ясно, что это только для вида.

Еще глоток — кислит на языке, кислит во рту.

Кто-то чешет девушку за ухом — она оборачивается.

— Ка-акие мы-ы гру-устные, — тянет улыбающаяся Дарки, — иди-и сюда, мы тебя за ухом чеса-ать будем…

Из-за плеча Дарки возникает Тиаль, усмехается, не разжимая губ.

— Муррр? — Дарки перебирает ее волосы.

"Не одной…"

— Мурррр, — Айрэнэ пытается почесать ее за ухом в ответ и никак не находит этого самого уха, — да сколько ж у тебя тут шерсти, а?

Дарки смеется, а Тиаль берет Айрэнэ за запястье (теплые сухие пальцы) и помогает найти искомое. Мурлыканье в три голоса. Дарки прикрывает глаза, трется носом о руку девушки. Тиаль придвигается ближе и обнимает их обеих.

Еще можно оглянуться — или отстраниться — но зачем?

"Не одна."

Кисловатый привкус вина на губах Дарки, холодящий мятный вкус — на губах Тиаля.

Хлопает дверь — в комнату вваливается сдержанно сияющий Гэль, вокруг него обвилась Зю. Тиаль отрывается от девушек, встает — плавные, изящные движения, великолепным уверенным жестом протягивает руки:

— Мммм?

Айрэнэ рассматривает его так, словно впервые видит — откровенно любуясь. Он опускает ресницы, улыбается — на щеках появляются озорные ямочки. Помогает подняться ей и Дарки, обнимает за плечи. И уводит в освободившуюся комнату.

* * *

Все пошло по-прежнему… Впрочем, почти по-прежнему. Айрэнэ стала жестче и резче — «кусачее», как выразилась однажды Лави, потрепав ее по волосам и чмокнув в макушку.

Днем девушка полностью погружалась в учебу (в конце концов, выпускной год!), а по вечерам — несколько раз в неделю, не меньше — приходила к Лави. Сидела вместе со всеми, оставалась на ночь — ложилась спать (скорее, вздремнуть) только в три утра, а то и около пяти, просыпалась по будильнику, специально купленному для таких целей, и уходила в колледж. Появлялась там невыспавшаяся и злая, огрызалась в ответ на все вопросы — преподаватели качали головами, но замечаний не делали: в конце концов, работы у девушки получались отличные, одни из лучших, а чем она там по ночам занимается, это ее личное дело. Однокурсники стали смотреть на нее с внезапно прорезавшимся уважением, а она, заметив, презрительно усмехалась и язвила про себя: "Ну да, таких великолепных синих кругов под глазами они еще не видели…"

А вечером — снова к Лави, снова — вино, вермут, джин, глоток коньяка из фляжки усмехающегося Тиаля — лишь бы отступила ноющая пустота, лишь бы не чувствовать, не думать… Одной — нельзя, одной — страшно. С этими — больно. А других — нет…

Вглядывается в серые, до прозрачности светлые глаза Гэля:

— Слу-ушай… — тянутся патокой слова. — Как же… так?

Чуть изгибаются в усмешке тонкие губы:

— А что, кому-то что-то не нравится?

— Ну-у… — Айрэнэ теряется, поводит плечами. — Понимаешь… — а как сказать, да и что говорить, если — вот он, Гэль, рядом, а Лави там, в другой комнате, и плывет все вокруг, то ли от вина, то ли от слез ("Откуда слезы? Вроде все уже…"), и зачем говорить об этом — никому же, никогда… А сейчас вдруг всплыло, и не сдержалась — всхлипывая в объятиях Гэля ("Подумать только, Гэля!") — ну почему Гэлю, ведь он и так все знает, хуже — он…

— Понимаю, — лицо Гэля каменеет — хотя, казалось бы, куда уж дальше. С неожиданно прорезавшейся горечью, — я-то понимаю. И ладно. Не стоит. Спи, спи…

Укладывает ее голову себе на плечо, едва касаясь, проводит рукой по волосам. Еле слышное:

— Глупые вы, глупые…

И почему-то необидно, и ясно и понятно, что завтра она опять будет здесь — только вот с кем, неизвестно, да и неважно, можно и ни с кем, только чтобы не одной… Но сейчас — чуточку легче.

Родители, которым очень не нравилось то, что дочка почти перестала ночевать дома, поочередно пытались то запретить, то не пустить, то устроить скандал. Ничего не помогло — Айрэнэ с боем отстояла свое право жить так, как ей хочется. Случайно услышав, как мать жалуется кому-то по телефону: "Такая тихая и послушная девочка была… Что с ней такое… Хорошо хоть, учебу не запускает, тьфу-тьфу…", она усмехнулась: "Ага, как же…" Учебу она ни запускать, ни бросать не собиралась: напротив, прикладывала все силы, чтобы стать лучшей. Рисовала, как одержимая — очень надеялась, что Лави выбьет ей выставку на грядущем зимнем КОНе, да и у самой были кое-какие задумки на этот счет.

* * *

Как же жарко, душно, шумно… Хочется свежего воздуха, холодной воды. Встать… Ох! Айрэнэ и не подозревала, насколько ей уже «хорошо» — девушку ощутимо повело, и она тяжело оперлась на плечо Тиаля:

— Ой, сорри, прошу пардона…

— Ничего, не страшно, — поддержал под локоть, помог выпрямиться. — Ты, главное, не падай.

Она вымученно улыбнулась, отерла взмокший лоб и осторожно, придерживаясь за все, что попадало под руку, вышла, плотно закрыв за собой дверь.

Темнота и тишина, и как же хорошо — только бы добраться до стекла, прижаться пылающим лбом, постоять так… Потом можно будет и воды налить, фиг с ней, что из-под крана… "Не отравлюсь же с одного стакана, в самом деле…" Пол покачивается под ногами, в голове мутно и муторно. Кажется, впервые опьянение не приносит удовольствия. А как было хорошо — раз! — и все заботы и прочая ерунда остаются за ватной стеной, глушатся, и можно не обращать ни на что внимания, ни на кого, главное — что в одиночестве не остаешься, да еще и весело — ну, не всегда, но бывает. А сейчас…

— Йолли?! Ты чего здесь делаешь?

Сидевшая за столом девочка подняла залитое слезами лицо, но ничего не сказала и уткнулась обратно в ладони. Плечи вздрогнули, послышался сдавленный всхлип.

Айрэнэ не знала, сердиться ей или смеяться. Вроде бы накрылись все планы посидеть одной тихо-мирно… Но с другой — это дите приползло сюда явно с той же целью, что и она сама. "Вот, блин, друзья по несчастью…"

— Не хлюпай… — тяжело опустилась на табуретку, достала пачку сигарет, но не закурила — положила на стол. — Бедное глупое создание…

Йолли снова всхлипнула.

Айрэнэ удрученно вздохнула, положила руку девочке на макушку.

— Ну чего ты, а?

Вопрос был риторическим, и девушка совершенно не ожидала, что на него ответят.

— Того! — свистящий шепот откуда-то из спутанных волос, скрещенных рук, переплетенных пальцев, — кому я нафиг нужна? Зачем я там? Никто и не заметил, что меня нет…

Ком в горле, и не вздохнуть, и не сглотнуть, перехвачено дыхание, и перед глазами все расплывается. "Глупая… Не нужна… А никто и не нанимался!" А вспоминается — укромное убежище под грудой курток, и собственные слезы, и то же самое — "не нужна и не заметят". Надеешься, что придут — вытащат — и обламываешься каждый раз, и если замечают, то случайно, а если ищут и вытаскивают — то раздраженно, потому что глупо, мешаешь…

— Бедная зверя… — пальцы сами собой стиснули затылок девочки, — бедная глупая зверя…

Айрэнэ перегибается через угол стола, наклоняется ближе, пытается рассмотреть — что там, в глазах, что на лице? Не видать…

— Не плачь, лапа… Ну… Я же тут… — само слетает с языка, и не успела даже подумать — зачем сказала, для чего… И в упор — огромные глаза и вопрос-выдох:

— Правда?!

Не верит, не может поверить, и не поверить — тоже не может. Хватает за руку:

— Правда?! — безнадежно-отчаянно, и вглядывается, ищет подтверждения.

— Правда, правда… — Айрэнэ прикрывает глаза. Голова клонится все ниже, ложится на стол — а ладошку девочки можно и под щеку, все ж лучше, чем холодный пластик. — А фигли я тут делаю?

— А кто тебя знает…

— Я себя знаю, уж поверь… — со смешком. — И вообще… Мур?

"Чего мур-то, идиотка? Чего мур?!"

— Мур… — невесомое, робкое прикосновение к волосам. Еще и еще. Айрэнэ не шевелится, боясь спугнуть — ей приятны осторожные касания. Не властно-уверенные, как у… у всех… остальных… Нежные — словно каждый раз спрашивает: "Можно?". Чуть смелее, чуть дальше — перебирает волосы, играет с прядками. Айрэнэ слабо улыбается в полудреме, чуть крепче сжимает ту лапку девочки, что под щекой.

— Пуши-истая… — губы еле двигаются, и Йолли наклоняется ближе:

— Что-что?

— Хорошая…

На этот раз девочка слышит, и на губах расцветает несмелая улыбка:

— Мяу…

— Посиди со мной, кыся, — прорезаются повелительные нотки, совсем ей не свойственные, но Йолли не обращает внимания — напротив, с готовностью кивает, придвигается еще ближе, гладит и гладит волосы, изредка робко касаясь щеки, но тут же отдергиваясь, словно в испуге. Туман постепенно уходит из головы Айрэнэ, но вставать девушка не собирается — настолько ей сейчас хорошо и… необычно.

Йолли стала чаще подсаживаться к Айрэнэ, заглядывать в глаза, пытаясь завести разговор. И смотрела Йолли на нее так, как когда-то Золотинка — с той же смесью уважения и восхищения. Но вот почему — Айрэнэ не могла понять. Правда, все это ее немного забавляло, и из интереса, не особенно надеясь на успех, она попробовала применить те же методы, что и тогда, когда пыталась подружиться с новой игрушкой Лави. Советы эльфки услужливо всплывали в памяти. "Говори с ней о ней самой… Каждому существу больше всего интересно оно само…" И вскоре девушка знала практически всю историю жизни Йолли. "Пойми, что ей нужно больше всего… Пойми и дай. Потом она сама придет к тебе и попросит еще…" Девочка хотела внимания, внимание ей дали, и вот уже стоило Айрэнэ достать зажигалку, как Йолли подносила огонь; едва чашка девушки пустела, Йолли кидалась наполнять ее; когда девушка собиралась уходить, Йолли выходила в коридор и провожала ее — и все ради одного только взгляда, прикосновения, ласкового слова.

"Как все просто…"

Йолли давно звала Айрэнэ к себе в гости, но, так как обе они учились, причем одна в школе, а другая в колледже, и выходные у них зачастую не совпадали, получилось это только к ноябрьским праздникам. Пришлось пожертвовать грандиозным отмечанием у Лави, но Йолли, казалось, совсем не была этим огорчена.

— Ну и ладно, — говорила она, встряхивая длиннющими косами, — тише будет, хоть поговорим как следует…

Айрэнэ с улыбкой кивала, хотя про себя думала: "Ну о чем еще тут говорить-то можно?! И так уже ее биографию скоро наизусть выучу…" Но решение было принято, да еще и обещанное угощение оказалось весьма соблазнительным…

Ровно в назначенное время Айрэнэ надавила черную пуговку звонка возле внушительной, обитой черной кожей двери. Изнутри не доносилось ни звука, и девушка хотела было снова позвонить, но дверь распахнулась, и на пороге возникла улыбающаяся до ушей Йолли:

— Ой, мяу! Заходи! — и шепотом, — Родители пока дома, но скоро в гости уходят. Тебя по цивилу как? Ага… — и снова громко, — Ма, ко мне Лена пришла! Чайник поставьте там!

Шаркающие шаги, и в прихожую заглянула мать Йолли — низенькая светловолосая женщина с усталым и добрым лицом:

— Здравствуйте, Леночка. Асенька, дай Лене тапочки… Заходите…

Айрэнэ смутилась и пробормотала некий гибрид между "добрый вечер" и "спасибо, не надо", но ее уже не слушали — женщина ушла обратно на кухню.

— Пойдем в комнату! — Йолли схватила девушку за руку и потащила ее к себе. Обычная квартирка в «хрущобе» — крохотные комнаты, в которых и развернуться-то негде, хрустальные многорожковые люстры ("Ой, пыль с них вытирать задолба-аешься…"), на стенах — традиционные ковры ("И почему все так любят красные? Бррр…")… Но в комнате Йолли на письменном столе красовалось невиданное белое чудо — компьютер, а на тумбочке возле дивана гордо возвышался музыкальный центр ("Ничего себе… А мы, оказывается, не бедные… Японский настоящий, это ж надо ж!").

— Садись, я счас!

Айрэнэ послушно уселась в приземистое кресло (в нем могли запросто поместиться две таких, как она) и стала ждать, осматриваясь. К ковру над диваном были приколоты распечатанные на цветном принтере картинки, среди них странно смотрелся полный алфавит Квэнья (с подписанными русскими буквами), на двери синим фломастером был криво, но явно старательно скопирован рисунок с врат Мории. На забитых книгами полках книжного шкафа взгляд девушки тут же выхватил необычного формата томики. Айрэнэ прищурилась: "Ну надо же… А ведь мы-то не из простых, оказывается… Где ж она Профа в оригинале накопала?!"

Тут вернулась Йолли с чашками и миндальным печеньем, водрузила все это на журнальный столик на колесиках и подкатила его к девушке:

— Вот, угощайся и питайся! — подскочила к магнитофону, хотела было нажать кнопку, но тут же оглянулась, — Кельтятина подойдет? Или что-нибудь другое поискать?

— Да пусть будет…

— Угу…

Сначала Айрэнэ слышала только скрипку и флейту, и не сразу заметила, что в струящийся, мягкий разговор двух инструментов вплелся высокий женский голос.

— Красиво…

Йолли просияла.

Осторожный стук в дверь.

— Да, можно! — крикнула Йолли, и в комнату заглянула ее мать. Где-то позади маячил отец, но видно его было плохо.

— Девочки, мы ушли. Всего доброго, — это к Айрэнэ, и тут же, озабоченно, к Йолли, — доченька, не забудь, там в холодильнике…

— Да помню я! — отмахнулась девочка. — Ну, пока!

Дверь закрылась. Шаги, щелчок замка…

— Ну вот, свалили! — радостно воскликнула Йолли. — А теперь — что у меня есть… — девочка встала на четвереньки и полезла под диван. Вынырнула она оттуда с двумя внушительными «торпедами» пива в руках.

— Контрабанда? — рассмеялась Айрэнэ.

— А то! — гордо заявила девочка, вытирая нос, — фи, пылищщи-то… Ночью, тайком, под курткой, все как положено! — с трудом свинтила крышку. — Держи!

— Ага, если не помру, то и ты будешь?

— Обязательно!

— Понимаешь… Мы там вместе были. И тут он меня нашел, вспомнил… Я так радовалась… А теперь… — Йолли всхлипнула, сердито помотала головой — взметнулись распущенные волосы, упали волной, скрывая лицо. — Как все так получилось…

Они сидели уже больше часа; первую «торпеду» благополучно прикончили и принялись за вторую. Где-то посередине первой Йолли пристроилась на подлокотник кресла Айрэнэ, разговор принял доверительный оборот и речь зашла о глюколовстве — девушка еще не слышала полностью квэнту Йолли и воспользовалась случаем, чтобы направить беседу в эту сторону. Результат получился… неожиданный.

— Понимаешь…

Водопад русых волос с золотистым отблеском — Айрэнэ с трудом поборола в себе желание запустить пальцы в шелковистые пряди:

— А что там у вас вообще такого было? Как вы… пересеклись?

Йолли помедлила, затем встала и подошла к шкафу, ломко опустилась на колени. Открыла нижний ящик и зарылась в него: на свет появились какие-то тетрадки, блокноты, отдельные листки, лоскутки, фотографии… Наконец девочка извлекла красную картонную папку, положила на колени и с минуту вглядывалась в нее. Потом смахнула с обложки пыль, встала:

— Пошли на диван — там места больше.

Айрэнэ подхватила свой бокал с пивом и последовала за девочкой, села рядом. Та положила папку ей на колени, но развязывать тесемки не спешила — сидела, опустив голову, и только пальцы беспокойно постукивали по картону.

— Э-эй, кысь… — тихонько позвала Айрэнэ, и девочка очнулась:

— А… Держи. Читай… — поставила локти на колени и закрыла лицо ладонями.

Айрэнэ аккуратно развязала тесемки, открыла папку: внутри оказались листы, покрытые до боли знакомым почерком. Ухватив верхний лист, девушка поднесла его поближе к глазам. Прочла первую строку.

"…мы уходили в леса. Остатки нашего народа…"

Текст расплылся перед глазами, и в сердце пока несильно, но ощутимо толкнулась игла — не болью еще, но напоминанием о боли. Айрэнэ сердито сморгнула слезы, для верности вытерла глаза рукавом. Вновь уставилась в текст.

"…мы уходили в леса. Остатки нашего народа — горстка едва живых, но измученных непривычно долгими переходами эльфов — пробирались через леса. Мы покинули дом — нашу землю, нашу Долину Тумана. Мы спешили, мы давно уже не отдыхали как следует, и нам не хватало еды. Мы шли, пошатываясь, словно в полусне, едва замечая, сколько пройдено и сколько еще идти. Сколько? Мы не знали. Горстка детей и несколько взрослых. Несколько? Их было только двое. Взрослых? Они едва перестали быть подростками. Мы старались уйти, спутать следы, но леса были пусты — лесные духи попрятались сами и не могли — или не желали — помочь нам. А погоня была попросту слишком искусна. Попросту — слишком искусна. Какие страшные в своей простоте слова… Убийственная простота…

Погоня… Мы знали, что можно загонять дичь. Могли ли мы представить себе, что сами станем дичью? Мы уходили, пытаясь путать следы, пытаясь раствориться в тенях и сумраке…

…И все же нас настигли.

Преследователи — майяр с ничего не выражающими лицами, верхом на ослепительно белых конях. И серые псы. Огромные. Наши защитники встали перед нами, раскинув руки — псы легко отшвырнули их. И перервали им горло. Мы не могли сдержать крик — мы ждали смерти, и я обнял ее — хоть на секунду продлить ей жизнь…

Нас не тронули. Нас окружили и повели. Неожиданно я оказался самым старшим, и мне пришлось успокаивать малышей, утешать их… Хотя нечем было их утешить. А маленькая Элгэни вообще перестала говорить. Ведь погибшая Лайтэнн была ее сестрой. Малышка не говорила и не плакала, только смотрела сухими, огромными глазами — и я не в силах был вынести ее взгляда.

Время — наше время — утекало сквозь пальцы, как песок, но я не мог уделять ей больше времени, чем остальным. Им всем нужен был утешитель… И старший брат.

Я пел им песни, рассказывал сказки — все, что угодно, только бы отвлечь от невыносимых мыслей о том, что мы потеряли. Все потеряно, все ушло навсегда: и сумасшедшая весна, и бередящий душу аромат ландышей, и наша долина с поднимающимся по утрам куполом тумана… Не будет песен под звездами, не будет синих сумерек, когда все говорят травами, и никому из нас — ни им, ни мне — не выйти уже под своды зала, чтобы звонким от волнения голосом произнести: "Я, перед Артой и…" Не будет избранного, истинного имени. И что с того, что я уже знаю свое…

Свет и сияние — режущий свет и ослепляющее сияние — это все, что я помню о Валиноре. И только в садах Повелителя Видений и Снов мы смогли перестать щуриться и оглядеться.

Я держал ее за руку. Слабое утешение — но хоть что-то. Ее — еще совсем ребенка. Я ведь Видящий. Я ведь был Видящим. И с самого начала знал, что она предназначена мне, что мы будем вместе. Я видел нас двоих, я видел наших детей… А потом все видения затянуло пламя… Пламя — и тянущийся едкий дым.

Сады были далеко от горы Таникветил, но разве Видящему может быть помехой расстояние? Я видел: взрослых приковали к скалам, и их тела терзали орлы. Белые блистающие снега — и алые брызги. Наверное, это было даже красиво…

Наша участь была иной. Великие Валар проявили милосердие, оставив нас в живых. В живых, но — другими… И я отказался принять эту милость.

Опускаясь на мягкие травы в саду Ирмо, я внезапно Увидел, в кого превратится моя нареченная — моя последняя королева Ирисов. Засыпая, я плакал и стискивал зубы. Я знал, что свободен — но она останется, и память ее будет смыта и заткана гобеленом видений, и ей уже не вырваться — ей, уже не Йолли — Амариэ Мирэанне. И еще я понял, что тогда мне незачем жить.

Я рванулся из последних сил — сам не зная, что делая — то ли желая не-быть, то ли — забрать ее с собой… И оказался — над садом. Я видел свое распростертое тело, видел засыпающих детей, видел ее — потянулся к ней, устремляя всю свою любовь, все желание быть-вместе…

"Что со мной? Где я?" Передо мной — сияющий пушистый сгусток, излучающий страх, растерянность, боль. "Где я?!"

"Йолли! Это я, Гэллэйн! Йолли, мы свободны! Мы должны уйти!"

"Где мама? Мама!"

"Мы не можем им помочь! Йолли, нам надо уходить!"

"Ма-ама!!"

Она рванулась — прочь и вверх. Я ринулся за ней. Перед нами раскрывалось бескрайнее, величественное звездное небо, но я не обращал внимания — нужно было догнать, не потерять ее, крохотную, охваченную ужасом искорку. "Йолли!"

Она мчалась, не обращая ни на что внимания — и вдруг я ощутил, что ее тянет к себе какой-то мир. Она забилась, пытаясь высвободиться — но слишком много сил ушло на бегство, и мир властно, неумолимо влек ее к себе.

"Гэллэйн! Не бросай меня!!!"

Странный мир. Чужой. Чуждый.

"Я боюсь одна!"

"Я не оставлю тебя!" Я мало что мог сделать. Только метнуть ей своей силы — щедро, не считая и не рассчитывая, давая ей возможность воплотиться в нормальном, девичьем теле… Она исчезла, а у меня осталось сил только на то, чтобы войти в этот мир в одно время с ней, моей королевой Ирисов. Отдаваясь на волю чужого мира, сквозь накатывающую дурноту я боролся — чтобы сохранить хоть какие-то остатки памяти: "Йолли, я найду тебя! Йолли, я вспомню тебя! Йолли, я люблю тебя!"

И меня взяла чернота…"

На этом текст заканчивался. В папке были еще листы, но девушка не стала их читать. Уставилась перед собой невидящим взглядом, а в голове назойливой мухой билось: "Ага… Ну да… Умно…"

Она вздохнула и пошевелилась, и Йолли подняла голову:

— Ну как?

— Да-а… — протянула Айрэнэ, и девочка перебила ее:

— Видишь, мы вместе были! Он… ради меня… А теперь… — и расплакалась.

"Елки… Она… до сих пор не поняла… Глу-упая…"

Пусто. Рядом плачет Йолли. Нет жалости, нет сочувствия.

"Надо утешить…" — тяжелыми жерновами ворочаются мысли. — "Надо обнять."

Пусто.

И все-таки надо заставить себя, пересилить… Надо сделать. Медленно поднимается рука, ложится девочке на плечи. Та вздрагивает — и прячет лицо на груди Айрэнэ.

"Надо…"

Пусто.

Айрэнэ произносит какие-то слова — кажется, правильные, потому что рыдания переходят в плач, а потом стихают вовсе. Только изредка доносятся всхлипывания. Слова… Пустые звуки. Для Айрэнэ в них нет смысла. Говорить и ничего не чувствовать.

Девушка медленно гладит Йолли по волосам, бездумно перебирает пряди. Изображать и ничего не чувствовать.

Играть и ничего не…

— Кыся… Понимаешь, то, что там — это одно… Но ведь это воплощение тоже влияет… К тому же — сама видишь, сколько тут народу толкется, и все на Лав завязаны. Я вот тоже… Что ж теперь, вешаться? Да и если подумать — я ж не только с Лав в других жизнях был связан. Мне кажется… — и оборвала себя.

— Что? — Йолли подняла заплаканную мордочку, убрала с лица влажные пряди.

— Да нет… — Айрэнэ встала, нежно отстранив девочку. Подошла к балконной двери, ткнулась в стекло пылающим лбом, взглянула в глаза своему отражению. Глаза были темны.

— Ну нет, правда? Что?

Глухо:

— А ты… не будешь меня бояться?

— Зачем?!

— Знаешь… — повернулась, взглянула на девочку исподлобья. — Мне кажется… Я тебя… Помню…

Пустота закончилась. Пришла злость. Белая, ослепительная — ослепляющая. На себя — за глупость, на Лави — за игры, на Золотинку — за то, что ее появление разрушило все, что было, даже на безответную Йолли — просто так. Айрэнэ скрывалась, уходила — то ото всех подальше, то в себя. Она старалась не выпустить наружу кипящую ярость, пережить в себе, потому что взрываться — нельзя, так будет только хуже… Плакала по ночам, вцепляясь зубами в подушку. Потом, когда больше не было слез, просто сидела на кухне по ночам, раскачиваясь взад и вперед, стискивая пальцы, шепча что-то пересохшими губами. Боль разрывала грудь, сдавливала голову.

"Потерять бы сознание…" — мелькнула тоскливая мысль, да что там… Когда надо — никогда не получается, пусть даже перед глазами уже давно мельтешат черно-зеленые круги, а в сердце словно игла засела. Не помогают даже проверенные средства. Отупение не приходит, только еще муторней становится на душе.

Невыносимо и страшно. Снова одна — но сейчас она сама это выбрала. Иначе… "Разнесла бы все в нафиг…" — кривая усмешка, — "вот еще, позориться… Не могу больше… Не могу… Совсем сил нет…" И сгибается пополам, жмурит глаза, открывает рот в беззвучном крике.

"Никого…" Закрывает лицо руками, ногтями впивается в кожу. Чуть легче — но все равно не то, не то! Помутневшими глазами оглядывается вокруг, ищет что-то. Судорожный вздох. "Я не могу больше…"

— Невыносимо… — срывающийся шепот. Медленно встает, помогая себе руками — пошатнувшись, опирается на спинку «уголка». Неверными шагами, цепляясь за стену и подволакивая ноги, идет в ванную. Свет — зачем свет? Не надо… И так все найдется. "Да где же? Было ведь…" Шарит на полочке — что-то со звяком падает в раковину, ну и пусть себе, не до того сейчас… Ага.

Шелест промасленной бумажки.

Тусклый блеск лезвия.

Теперь завернуть рукав…

Осторожное прикосновения холодного лезвия к нежной коже предплечья. Всего лишь легкое касание — Айрэнэ медлит, закусив губу. Боль… Она всегда боялась боли. А вдруг не выдержит, отдернет руку, не сможет довести дело до конца. Лезвие дрогнуло в пальцах.

"Лесом! Сколько раз случайно резалась и ничего, не замечала даже…"

Касание. Нажатие. Пока не больно — только чуть-чуть покалывает — и девушка, решившись, с силой проводит вертикальную линию, длиной примерно с указательный палец. От пореза остается белый след, и Айрэнэ досадует — вот ведь, не смогла прорезать глубоко, ни крови, ни боли! — и заносит бритву заново. Проступают первые капли. Странно темный цвет, казалось, должны быть светлей… Или это из-за темноты?

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: