СКРОМНОЕ ОБАЯНИЕ ДИССИДЕНТОВ.

Изменение психологического и культурного климата в стране началось задолго до антисталинской кампании. Ранее уже отмечалось, что сразу после смерти Сталина кто-то дал негласную команду деятелям культуры – дескать, теперь “можно”. И в обиход было заброшено несколько соответствующих произведений, уоторые порождали настроения дозволенности, ожидания послабений.

Разоблачения “культа личности” стали следующим толчком. Хрущевым и его окружением они преподносились как настоящая “духовная революция”. Наряду с палачами русского народа, тухачевскими и якирами, были реабилитированы имена Мейерхольда, Бабеля, Мандельштама, Пильняка, Веселого. Выпускались и возвращались на полки их книги – и это понималось торжеством “свободы слова”. (Хотя в таком случае понятие культурной “оттепели” с куда большим основанием можно было бы применить ко временам Сталина, когда вернулись на полки книги Льва Толстого, Достоевского, Пушкина… При всех талантах Бабель и Мандельштам до них как-то совсем не дотягивали).

“Духовная революция” выражалась и в том, что Хрущев взял литературу и искусство под личную опеку, приблизил к себе два десятка авторов, облагодетельствовал их дачами, машинами – и предоставил полнейшую свободу ругать “культ личности” и восхвалять свое правление. Кстати, несмотря на то, что троцкизм по-прежнему осуждался, в 1958 г. была выпущена массовым тиражом книга Дж. Рида “Десять дней, которые потрясли мир” – настоящий гимн Троцкому [148].

Но эти процессы, в свою очередь, инициировали совершенно другие явления. “Секретный доклад” Хрущева, его широкое обсуждение вплоть до низовых партийных и комсомольских организаций внесли сильнейший разброд в умы. По сути они нанесли удар не только по сталинизму, но и по всей советской идеологии. Если то, что пропагандировалось раньше, оказалось ложью, то можно ли было верить в дальнейшем? Советский народ жил внушенными ему идеалами, вдохновлялись ими. Ради этих идеалов люди готовили себя на подвиг, жертвы, лишения. В этом была своя прелесть, дух романтики. Однако идеалы вдруг были разрушены!

И молодежь начинала искать “правду” по своему разумению. Причем молодежь была уже полностью “советской”, принадлежала ко второму или треьему поколению людей после революции, выросла в духе атеизма, была политизированной. С молоком матерей и пионерскими лозунгами она впитала мифы о свержении царя, победе над “эксплуататорами”, революционные системы ценностей. Поэтому правдоискательство началось в очень узком диапазоне, вокруг того же ленинизма.

Но в планы партийной верхушки даже такое вольнодумство не входило. И его сразу же постарались прижать. В 1957 г. прошел первый политический процесс “новых времен” – над сотрудниками Ленинградского библиотечного института Р. И. Пименовым, Б.Б. Вайлем, И.Д. Заславским, И.С. Вербловской, К.Г. Даниловым, написавшими и распространявшими “послесловие” к “секретному докладу” Хрущева. В это же время были раскрыты и арестованы два студенческих кружка в МГУ, пытавшихся по-своему трактовать идеологические и исторические вопросы. А партбюро Института теоретической и экспериментальной физики во главе с Ю.Орловым подверглось разгрому только за то, что при обсуждении “секретного доклада” приняло резолюцию, где приветствовалось “исправление ошибок партии”. Дошло до самого Хрущева и вызвало бурю гнева. Объявили, что авторы резолюции“пели с голоса меньшевиков и эсеров”, потому что у партии “ошибок” не было и быть не могло. Виновников чуть не посадили, выгнали из партии и с работы. Генерал П.Г. Григоренко попал под преследования за то, что начал предлагать меры против “нового культа личности”.

По мысли Хрущева “десталинизация” предполагалась управляемая и ограниченная. Требовалось очернить персонально Сталина, свалить на него все беды, случившиеся в годы советской власти – и изменить политический курс так, как хотелось Никите Сергеевичу. Даже на ХXII съезде, где Сталина обвинили во всех грехах и решили вынести из мавзолея, было принято постановление, что теперь-то “партия сказала народу всю правду о злоупотреблениях власти в период культа личности”. Подразумевая, что достигнут предел, и углубления процесса не будет. Но подобные “разоблачения” получались нелогичными. Вроде как осеклись на полуслове. И люди пытались домысливать самостоятельно.

Усугубило разброд и возвращение заключенных из лагерей, которое было воспринято интеллигенцией с эдаким “комплексом вины”. Из уст в уста передавалось выражение А.Ахматовой: “Две России глянули друг другу в глаза: та, что сажала, и та, которую посадили” (ох, не зря ее порол Жданов!) Заключенные вовсе не были “второй Россией”, после ХХ съезда выпустили несколько сот тысяч человек, да и то совершенно разношерстных. И невиновных, и вкупе с ними таких, кто был осужден вовсе не без вины. Под бывших политических косили и уголовники, это стало престижным, давало возможность получше устроиться. Вперемежку с правдой пошли гулять придуманные байки и слухи о лагерях. Их порождали и сами зэки, и те, кто никогда не сидел, дабы поразить воображение собеседников.

Среди освобожденных были и троцкисты, бухаринцы, социалисты, члены НТС – или те, кто в местах заключения нахватался их теорий. И стали распространять эти теории на воле. Кроме того, хрущевская “либерализация” открыла доступ к трудам социалистов, меньшевиков, троцкистов для советских институтов, подвизающихся в области общественных наук, истории партии. А молодые специалисты, знакомясь с подобными учениями, соблазнялись ими, начинали искать в них рациональное зерно, делились “находками” со своими друзьями. Добавились и религиозные гонения – и верующие становились оппозицией власти.

На изменение советского менталитета наложилось и влияние “разрядки”, попыток улучшить взаимоотношения с западными странами. Организовывались выставки зарубежного искусства, концерты иностранных исполнителей, международные конкурсы. В Москве возобновился всемирный кинофестиваль (впервые открытый в 1935 г.). На экранах кинотеатров появились иностранные фильмы, стал выходить журнал “Иностранная литература”. В 1957 г. прошел всемирный фестиваль молодежи. Начался обмен культурными, торговыми и прочими делегациями, в СССР стали приезжать зарубежные туристы. Правда, продолжалась и борьба с западными влияниями, но она принимала чисто внешние формы, как кампания против “стиляг”. А воздействия сказывались на другом уровне.

Советская молодежь потянулась к “свободам”, что усугублялось обычным юношеским желанием самовыразиться, проявить себя. В 1958 г. в столице был открыт памятник Маяковскому, и он стал излюбленным местом вечерних сборищ молодых людей. Читали стихи, пели песни… Словом, как сказали бы сейчас, просто тусовались. Но попытки комсомола взять эти встречи под контроль кончились ничем. А дискуссии, которые разгорались возле памятника, нет-нет да и касались “политики”. В итоге сборища на площади Маяковского просто запретили и разогнали. А такие акции вызывали недовольство, ответный протест. И стихи, песни, споры переносились в другие места. На кухни частных квартир, за чаем или за бутылкой. К кострам походов на природу.

Основным гнойником начинающегося внутреннего разложения России стала творческая интеллигенция. В сталинской модели державность оказалась неразрывно связана с идеологией. И атака на сталинизм одновременно нанесла ощутимый удар по устоям патриотизма. Теперь советская культурная среда претендовала на осуждение “ждановщины”, на расширение своей “свободы творчества”. Требования “партийности” и впрямь были чересчур навязчивыми, порождали искусственный и лживый официоз. Ему не верили даже читатели и зрители, а уж тем более не могли верить люди, которые сами создавали его.

Но других направлений советское искусство не знало. А путь возврата к национальным корням большинство творческих работников отвергало или не видело. Он был слишком замусорен коммунистической пропагандой, искажен, чреват опасностями – или связывался с “консерватизмом”, “реакцией”, сталинизмом. И творческая интелигенция пошла по тем путям, на которые ее подталкивали западные влияния. С одной стороны, начали развиваться космополитические тенденции – поднимались проблемы “общечеловеческих ценностей”, самокопаний, эгоцентризма, искусства ради искусства. С другой – становился модным нигилизм. Критикантство, скепсис, порождение сомнений, высмеивание отечественной жизни,

Однако Хрущев никак не был настроен на такое понимание “оттепели”. На встречах с деятелями культуры он заявлял: “В вопросах художественного творчества Центральный Комитет партии будет добиваться от всех... неуклонного проведения партийной линии”. Предупреждал: “Вовсе не означает, что теперь, после осуждения культа личности, наступила пора самотека, что будут ослаблены бразды правления, общественный корабль плывет по воле волн, и каждый может своевольничать, вести себя, как ему заблагорассудится”. И то, что, по его пониманию, выходило за рамки дозволенного, решительно пресекалось. Авторы подвергались резкой критике. Снятые ими фильмы попадали на полки хранилищ, их картины и скульптуры уничтожались или убирались с глаз долой. Их романы и стихи обрекались пылиться в ящиках столов.

Но помощь с готовностью предлагал Запад! Хотите, чтобы ваши произведения увидели свет? Пожалуйста! С радостью. Давайте, и мы опубликуем, откроем дорогу к славе. Ярким примером подобной провокации стала история с романом Б. Пастернака “Доктор Живаго”. И с исторической, и с художественной точки зрения произведение было откровенно слабым. Если кто-то пробовал и попробует его читать, может сам в этом убедиться (до сих пор автору не удалось встретить ни одного человека, кто смог бы с удовольствием и интересом дочитать роман до конца). Но в 1958 г. он был издан за рубежом, и ему, явно из конъюнктурных соображений, сразу же присудили Нобелевскую премию.

В Советском Союзе это вызвало скандал. Пастернака заставили отказаться и от премии, и от выезда за границу, перемыли ему кости на всех уровнях, исключили из Союза писателей. Отечественные литераторы послушно проголосовали за исключение, но в душе многие сочувствовали обиженному автору. Дело Пастернака выставило Советский Союз посмешищем всего мира, а в отечественных культурных кругах вызвало скрытую оппозицию к власти, всплеск либеральных настроений. В частности, на ближайших выборах в Союзе писателей литераторы “прокатили” и вынудили уйти со своего поста патриота Суркова, возглавлявшего эту организацию.

Западные державы и их спецслужбы действительно уделяли большое внимание “оттепели” в СССР. Как раз в это время видный масон и будущий советник президента США Збигнев Бжезинский фактически повторил мысль полковника Хауса о необходимости грядущего расчленения России. То бишь, уже предугадывал возможность такого расчленения. В 1957 г. в Гааге был проведен “Конгресс за права и свободу в России”, в котором приняли участие представители 80 эмгрантских группировок и организаций. Конгресс выработал программу из 130 “частичных требований” по внедрению этих самых прав и свобод. Каждое из данных требований само по себе не было антисоветским, но вместе они вели к крушению СССР [122].

И именно использованию творческой интеллигенции придавалось огромное значение – ведь предстояла борьба за умы и души людей. Радио “Свобода” предложило сотрудничество советским авторам, которые не могут опубликовать свои произведения из-за партийной цензуры. И оно получило отклик. Из Советского Союза стали разными путями пересылать рукописи. Таким образом осуществлялась установка Аллена Даллеса, озвученная им еще в 1945 г.: “Мы найдем своих единомышленников, своих союзников в самой России” – а с 1953 г. Даллес занимал пост директора ЦРУ.

Активную деятельность развернул и НТС. После ХХ съезда КПСС он взял курс на “союз с радикальными реформаторами” в Советском Союзе, то есть, с теми движениями, которые добиваются изменений в сторону демократий по западным образцам. С любыми движениями – поскольку предусматривалась возможность “ступенчатого сноса диктатуры”. Поддержать одних “реформаторов”, а потом, если добьются успеха, переключиться на поддержку более решительных. НТС также зазывал к сотрудничеству советских писателей, поэтов. И за несколько лет из России было получено около тысячи рукописей. Некоторые были бредом психически ненормальных людей, плодами “творчества” графоманов, но многие произведения стали публиковаться в журналах “Грани”, “Посев”, “Вольное слово”, выходили отдельными книгами. А их авторы, соответственно, превращались в “союзников”, проводников зарубежных воздействий.

НТС усилил и работу среди советских граждан, приезжающих за границу. Предусматривалось устанавливать с ними “дружеские” контакты, организовывать частные встречи, беседы, распространять литературу. Для этого был начат выпуск новых изданий, журнала “Наши дни”, рассчитанного на интеллигенцию, газеты “Вахта” – для моряков. Изготовлялись и поддельные номера советских газет, куда вставлялись пропагандистские материалы. А для воздействия на население внутри СССР была организована массовая засылка писем по случайно выбранным адресам. В этой работе участвовали 600 человек, письма с материалами НТС отправлялись из 30 разных стран, и их количество достигало 30-40 тыс. в год [122].

Поскольку Хрущев широко открыл доступ в СССР западным туристам, это тоже открывало каналы для проникновения в нашу страну. В качестве эмиссаров и курьеров НТС использовал иностранцев – они меньше привлекали внимание советских спецслужб, чем представители русской эмиграции. Их вербовали в зарубежных молодежных, правозащитных и прочих организациях. Эта деятельность велась строго конспиративно, в нескольких европейских государствах были созданы “оперативные участки” по отбору и подготовке курьеров. Сформировалась особая система управления данными операциями. Для развертывания подпольной работы внутри СССР была выбрана тактика “широкого фронта”. То есть, курьеры должны были устанавливать знакомства с советскими гражданами и искать контакты с любыми группами и кружками, оппозиционными власти. С религиозными, молодежными, творческими. Все сгодится. Им обещали поддержку из-за рубежа, оговаривались каналы связи.

Таким образом, операции внешних антисоветских сил и оппозиционные настроения в самой России сомкнулись. В конце 1950-х появилось явление диссидентов – инакомыслящих. Возник так называемый “самиздат”: перепечатывались на машинках, переписывались, перефотографировались и размножались иными доступными способами не имеющие шансов на издание рассказы, стихи, повести, политические, исторические материалы (в том числе фальшивки). Ходили из рук в руки, пользуясь большим спросом. Поэт А.Гинзбург создал первый самиздатовский журнал “Синтаксис”, где помещались запрещенные цензурой произведения Б. Ахмадулиной, Б. Окуджавы, В.Шаламова, Е.Гинзбург. Распространялись песни А. Галича, стихи И. Бродского…

Кстати, да простит меня читатель, позволю себе отвлечься. Как-то уж невольно обращает на себя внимание совпадение ряда фамилий диссидентов с другими историческими персонажами. С теневыми деятелями, в свое время поучаствовавшими в подрыве Российской империи. Нет-нет, я вовсе не берусь утверждать, что А.Гинзбург, Е.Гинзбург являлись потомками российских банкиров Гинзбургов – родственников Варбургов, а И.Бродский – киевских “королей” Бродских, родственников Ротшильдов. Просто отмечаю совпадение. Мало ли на свете однофамильцев?…

Между прочим, и позже, в период “демократического” слома СССР выдвинется целый ряд однофамильцев давних детелей: Станкевич, Абрамович, Познер… Опять же, совсем не хочу сказать, что они имеют какое-то родственное отношение к помощнику Керенского Станкевичу. Или к лидеру Бунда Абрамовичу. Или, допустим, к Марку Абрамовичу, который руководил финансированием IV троцкистского интернационала (может быть, совсем наоборот, к патриоту лейтенанту Абрамовичу, выследившему Рейли и расстрелянному “свердловцами” в 1918 г.?) Или к совладельцу американской фирмы “Вайнберг и Познер”, которая располагалась по многократно упоминавшемуся адресу Бродвей-120, сотрудничала с Сиднеем Рейли, а в гражданскую войну вместе с адъютантом Хауса Кеннетом Дюраном вела тайные дела с советским правительством. Правда, телеведущий Познер, кажется, говорил, что его дедушка жил и вел дела в США, но, повторюсь, никаких утверждений о родстве делать не берусь. Всего лишь совпадения показались любопытными, вот и отметил их… Считайте, к слову пришлось.

Ну а советское правительство на деятельность диссидентов ответило репрессиями. Хотя сталинская 58-я статья, “враг народа”, была отменена, нашлись другие. В хрущевский уголовный кодекс была введена ст.70 – “агитация и пропаганда, направленная на ослабление советской власти”. Прежних “политических” выпустили, но уже вскоре в системе исправительно-трудовых лагерей для новых “политических” был выделен Дубровлаг. Применялись и не-политические статьи. Можно было привлечь “за тунеядство” – предварительно выгнав с работы. Или “за хулиганство”, “за организацию беспорядков” – если устроили демонстрацию. При Хрущеве появились и две первых “спеупсихушки”, куда упекли генерала Григоренко и еще ряд оппозиционно настроенных лиц.

Но это не помогало. Сажали одних, появлялись другие. Не успели в 1960 г. арестовать А.Гинзбурга и ликвидировать “Синтаксис”, как активист НТС Ю.Галансков начал издавать еще один “самиздатовский” журнал, “Феникс-61”. А власть в хрущевские времена старалась выглядеть “цивилизованной”, сохранить “лицо” перед мировым сообществом. Поэтому за антисоветскую деятельность больше не расстреливали, сроки давали совсем не такие, как при Сталине, и содержали лучше. Ну а арест по политическим мотивам повышал авторитет, приносил известность и среди советской интеллигенции, и за рубежом. Тот же Гинзбург получил два года, а потом вышел на свободу и продолжил диссидентскую работу. Возглавил “Российский фонд помощи политзаключенным”, куда поступали средства и от зарубежных “благотворителей”, и еще из каких-то источников [130].

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: