Предельностью и эмпирической разрешимостью понятия

Сама специфика философского видения мира и человека, истории и культуры, а также язык абстракций, на котором философами ведется разговор о них, объективно затрудняют видение (и соответственно, признание) незаместимой эвристичности философствования как самостоятельного способа понимания и истолкования нас самих и нашего опыта, равно как и конститутивных возможностей философии в повышении уровня самосознательности и ответственности индивида. Всем известны сетования: «это, конечно, интересно, но хорошо бы поконкретней…» и т. п. Поэтому иногда важно возобновлять разговор о соотношении философских абстракций с конкретной эмпирией нашей жизни.

Необходимость этого особенно очевидна на таком остром примере, как философское понятие ответственности человека. С одной стороны, каждый из своего непосредственного, повседневного опыта знает о том, что он несет (или должен нести) ответственность за что-то, с другой, именно ригоризм речи философа об ответственности на языке философских абстракций нередко вызывает несогласие или даже протест субъекта этого опыта. (Например – «человек несет на своих плечах всю тяжесть мира», он «тотально ответственен за мир и свое бытие в мире», «у него нет алиби» (Ж.-П. Сартр); человек есть «бытие-виновным» (М. Хайдеггер.)

Неприятие этого философского ригоризма повседневным сознанием не случайно, как не случаен и сам философский ригоризм. Он связан с тем, что философию как специфический и самостоятельный способ понимания и истолкования мира, истории, культуры и человека характеризирует особый – предельный – характер ее артикуляции, анализа, описания и обоснования всех проблем, включая те, которые имеют, казалось бы, самую практически-«заземленную» природу.

Речь идет о проблемах, в которых представлена наша изначальная, непосредственная (уже на уровне нашего каждодневного, обыденного существования) вплетенность в существующие в обществе системы социально-экономических, юридических и нравственных координат поведения, повседневных ценностей и смыслов. Явно или неявно фундируя наше понимание ситуации, других и самих себя, эти координаты и смыслы, даже не вполне осознаваемые, играют роль фактических критериев оценок и самооценок. Они обусловливают наши способы миро- и самоощущения под неусыпным «бдительным» (укоряющим, реже – восхищенным) «оком» других и нашим собственным, внутренним взором.

То есть даже о тех реалиях нашего существования, которые структурированы социальными и морально-психологическими экспектациями общества и в которых наше авторство непосредственно не просматривается, философ будет вести речь в языке авторства и свободы, иными словами, в собственном, не привычном для повседневной рефлексии, языке и по собственным, столь же неожиданным, правилам. Там, где наш повседневный «судья» с его «пакетом алиби» (давление обстоятельств, привычек, «так принято поступать», «все такое себе позволяют» и др.) окажется достаточно снисходителен, философ безоговорочно вынесет нам свой суровый вердикт.

При этом он основывается на логике «идеи», понятия, содержания «чистой сущности» (сознания, действия, человека, свободы, мира, ситуации, данности, выбора, справедливости и др.) [1]. Утверждая онтологическую необходимость и фактическую неустранимость экзистенциального основания социально-исторического процесса в целом и любой эмпирической ситуации, в частности, и полагая свободу человека как их онтологически нередуцируемый внутренний элемент, он срезает любого рода «алиби».

Очевидно, что ответственность как личностная структура сознания и поведения человека относится к числу проблем, ставящих исследователя перед необходимостью, с одной стороны, задавать их в поле ирреальных, предельных философских оснований (трансцендентальных условий самой их возможности, самой их мыслимости) и, с другой, соотносить их с реальной, подвижной конкретикой индивидуального жизненного опыта. Ригоризм философских утверждений (лишь два примера из бесчисленного множества которых здесь приведены, а к ним можно отнести и знаменитое «всякий народ имеет такое правительство, какого заслуживает» Жозефа де Местра и др.), чтобы не оставаться голословным и абстрактным морализаторством, должен каким-то образом иметь возможность вступать в диалог (и мочь выдерживать его) с нашим реальным повседневным опытом, который подсказывает нам утешительное: мы отнюдь не всемогущи, поэтому и не должны взваливать на себя «всю тяжесть мира».

Таким образом, острый конфликт, в котором оказываются очевидности философского и повседневного опытов, ставит нас перед необходимостью продумывать соотношение между предельным характером философских понятий (идей) и их эмпирической разрешимостью, причем как на уровне способов задавать само исходное содержание используемых понятий, так и на уровне методологии анализа феноменов, описываемых ими.

Нуждаясь в онтологическом обосновании как выявлении трансцендентальных условий самой ее возможности (на уровне предельных, «чистых», афактуальных философских абстракций) и, одновременно, в ее эмпирической разрешимости, ответственность в качестве философской проблемы требует, соответственно, двойственной перспективы рассмотрения и двойственной методологии анализа. Это влечет за собой необходимость разграничения этих двойственных исследовательских перспектив и методологий, определения их эвристических возможностей / границ, выявления соотношения между ними и определения их рационального соотношения (возможностей синтеза их результатов).

Такую двойственную перспективу анализа и обоснования проблемы ответственности, позволяющую построить строгое онтологическое обоснование самой возможности личной ответственности человека за мир и свой способ быть в нем и, одновременно, обеспечить возможность ее эмпирической разрешимости, можно задать и выдерживать посредством сопряжения соответствующих понятийных средств анализа и описания человеческого опыта в его реальной многомерности, а именно автономия / гетерономия; свобода / детерминация; авторство / обусловленность; личностная индивидуация опыта / безличные механизмы социального поля, телесности, языка, бессознательного и др.

Поскольку разработка целостной концепции онтологических условий ответственности как личностной структуры сознания и поведения – концепции, разрешимой и на конкретно-эмпирическом уровне, – предполагает исследование субъективных и объективных составляющих этого феномена, перед нами встает вопрос: в какие проблемные поля втягивает нас проблема онтологических условий ответственности, лежащих на стороне субъекта и на стороне мира? Как при этом можем мы соединить предельность философских абстракций сознания и свободы как человеческой способности к самоопределению с эмпирической расщепленностью сознания человека, его обусловленностью разноликими ритмами безличного (механики социального, телесного, бессознательного и др.)? Как мы можем соотнести эти два ракурса и соответствующие им стратегии и методологии исследования человеческого опыта? Можем ли мы каким-то образом рационально соотнести и даже синтезировать результаты, получаемые в этих противоположно направленных исследованиях, и если да, то как? Как мы можем определить их статус и функции в корпусе онтологического обоснования ответственности как личностной структуры сознания и поведения?

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: