Изменение распределения мирового населения 5 страница

Сила слабости

11 сентября 2001 г. является эпохальным событием в исто­рии политики, основанной на факторе силы. Девятнад­цать располагавших скудными ресурсами фанатиков, часть которых не имела западного образования, заставили содрогнуться в панике самую могущественную и техно­логически высокоразвитую державу мира и ввергли мир в глобальный политический кризис.

Спровоцированные этим актом процессы привели к милитаризации внешней политики США, ускорили переориентацию России на Запад, создали постепенно углубляющиеся трещины в отношениях между Америкой и Европой, обострили недуги американской экономики и вызвали изменение традиционных американских пред­ставлений о гражданских правах. Оружие, с помощью которого удалось всего этого добиться, заключалось в нескольких ножах для разрезания картонных коробок и готовности пожертвовать своей жизнью. Никогда еще столь немощное меньшинство не причиняло столько боли такому могущественному большинству.

В свете этого опыта перед единственной сверхдержа­вой мира встает дилемма: как одолеть физически слабого неприятеля, которым руководят фанатичные побуждения? До тех пор, пока будут сохраняться источники таких побуждений, все попытки воспрепятствовать против­нику и уничтожить его останутся тщетными. Ненависть поможет ему восполнить свои потери. Уничтожить врага можно, только уловив и признав те его мотивы и страсти, которые не подлежат точному определению, а происте­кают из общего для слабых участников противоборства стремления любой ценой разрушить объект их безудерж­ного возмущения.

В этой войне - а терроризм в действительности есть беспощадная война слабых против сильных (оценка, кото­рая не имеет ничего общего с признанием моральной легитимности террора), - слабые располагают одним важным психологическим преимуществом: им почти нечего терять, но приобрести, по их убеждению, они могут все. Они черпают силы в религиозном рвении или

фанатичном утопизме и выражают свои убеждения с пылом ожесточенности, продиктованной безнравствен­ностью их ущемленного положения. Некоторые готовы принести себя в жертву, потому что их жизни, в их пред­ставлении, обретают смысл именно тогда, когда они вырываются за рамки своего жалкого существования, совершая самоубийственные акты ради уничтожения объекта своей ненависти. Отчаяние порождает неистов­ство и служит движущей силой террора.

Тем, кто занимает господствующие позиции, напро­тив, есть что терять: прежде всего то, что они ценят пре­выше всего, — собственное благополучие, и их силы под­тачиваются страхом. Сильные держатся за свою жизнь и дорожат ее хорошим качеством. Как только среди тех, кто обладает привилегированным статусом, поселяется паника, она заставляет их преувеличивать реальный потенциал неведомого, но, в сущности, слабого врага, и по мере того, как"Последнему приписываются несуще­ствующие потенции, коллективное чувство безопасно­сти, столь необходимое для комфортного существования общества, подвергается эрозии. Позволив же паническим настроениям подтолкнуть себя к неадекватным ответным мерам, господствующее сообщество само превращает себя в заложников своего немощного противника.

Слабые фанатики не могут изменить собственное положение, но в их власти делать жизнь стоящих выше себя все более незавидной. Сила слабости является поли­тическим эквивалентом того, что военные стратеги окре­стили асимметричными боевыми действиями. Фактически революция в военном деле, доводящая до максимума физическую силу того, кто главенствует в технологиче­ской сфере, компенсируется резким возрастанием социаль­ной уязвимости, увеличивающим страх сильных перед слабыми.

Сила слабости открывает простор для эксплуата­ции четырех новых реальностей современной жизни. Во-первых, круг тех, кому доступны средства гигантской поражающей силы, уже не ограничивается мощными высокоорганизованными государствами. Как отмечалось в главе 1, способность нанести масштабный социальный

ущерб и в еще большей степени лишить покоя массы людей становится все более досягаемой даже для сравни­тельно небольших, но решительно настроенных группи­ровок. Во-вторых, мобильность населения в планетар­ном масштабе, которой способствует не только наличие скоростных транспортных средств, но и нарастающая миграция, уничтожающая барьеры между некогда обо­собленными обществами, в сочетании с появлением все­мирной коммуникационной инфраструктуры упрощает планирование и координацию для подпольных ячеек, которые в иных обстоятельствах действовали бы раз­розненно. В-третьих, проницаемость демократических систем, облегчая проникновение и внедрение в откры­тые общества, делает чрезвычайно трудным выявление угроз и в конечном итоге ведет к повреждению самой социальной ткани демократии. В-четвертых, системная взаимозависимость современного общества образует бла­гоприятную среду для развития цепных реакций. Даже если пострадает один из ключевых элементов системы, это вызовет эскалацию социального беспорядка и взрыв панических настроений.

Короче говоря, тактика «шока и трепета», провозгла­шенная стратегами революции в военном деле, получает противовес в виде парализующей паники, которую сла­бая сторона в состоянии без особых стараний посеять в рядах своего могущественного противника. Примером является колоссальная переоценка общественностью воз­можностей террористической сети «Аль-Каида», в которой видят прекрасно организованную, высоко дисциплини­рованную, способную проникать в любую точку планеты тайную армию террористов, владеющих новейшими тех­нологиями и действующих под эффективным руковод­ством единого центра командования и управления. Часто звучащие после И сентября упоминания о «50 тысячах хорошо подготовленных террористов» «Аль-Каиды» мно­гих убедили в том, что Америка да и весь Запад буквально наводнены подпольными ячейками технически обученных боевиков, готовых нанести серию скоординированных опустошительных ударов и нарушить общественную жизнь. Периодическое вывешивание в Соединенных

Штатах цветных лент в качестве сигналов тревоги разной степени тоже внесло свою лепту в представления, много­кратно преувеличивающие мощь призрачной организа­ции и наделяющие ее лидера Усаму бен Ладена зловещей способностью проникать всюду, куда он ни пожелает³.

Гораздо правильнее рассматривать «Аль-Каиду» в качестве аморфного объединения групп исламских фунда­менталистов, чьи главные заговорщики нашли на время безопасное пристанище в Афганистане под покрови­тельством примитивно фундаменталистского режима «Талибан». Продукт разрушения афганского общества Советским Союзом и внезапной взрывоподобной реак­ции на советское вторжение со стороны разных мусуль­манских народов, исламский фундаментализм позже обратил свою распаленную враждебность против Аме­рики, которую фундаменталисты стали презирать за поддержку Израиля, за покровительство непопулярным режимам ближневосточного региона и более всего за осквернение священных исламских земель размещением там американских военных баз. «Аль-Каида» выступила с вдохновляющей на борьбу проповедью, разработала идеологическую платформу, организовала сбор финан­совых средств для повсеместного формирования новых групп, наладила начальную полевую подготовку боеви­ков, а также взяла на себя функцию широкого страте­гического планирования деятельности разнообразных террористических ответвлений, жаждущих нанести удар по «большому сатане»⁴.

В результате в разных точках мира была предпринята серия отдельных террористических нападений на аме­риканские объекты, среди которых самые дерзкие, впе­чатляющие и разрушительные пришлись, бесспорно, на 11 сентября. Однако масштаб одновременных и явно согласованных ударов по целям в Нью-Йорке и Вашинг­тоне не был типичным ни по грандиозности замысла, ни по неожиданным результатам (поскольку даже органи­заторы этих акций, по всей вероятности, не могли пред­видеть полного обрушения башен Всемирного торгового центра). То, что за нападениями 11 сентября не после­довал, пусть даже с большим перерывом, новый столь же

сокрушительный удар, например взрыв в центре какого-нибудь города «грязной бомбы», чего многие так опаса­ются, лишний раз напоминает об ограниченности физи­ческих и организационных возможностей «Аль-Каиды», еще больше ослабленных благодаря операции США против руководства и баз организации в Афганистане.

Тем не менее события 11 сентября показали, как один-единственный, но психологически ошеломляющий удар, нанесенный невидимым противником, может менять мировосприятие и даже поведение мировой сверхдержавы. Трудно представить, что Соединенные Штаты начали бы весной 2003 года войну против Ирака, если бы раньше, осенью 2001 года, Америке не довелось пережить психо­логический шок. Определение Америкой ее роли в мире изменилось не из-за вызова, брошенного могущественным соперником, а из-за действий нескольких неизвестных фанатиков-самоубийц, воодушевленных и поддержан­ных далекой, но радикально настроенной подпольной группой, не имеющей никаких атрибутов власти совре­менного государства.

Нападение «Аль-Каиды» продемонстрировало еще один важный парадокс, обнаруживающий себя в силе слабости: слабые обретают силу, всячески упрощая образ объекта своей ненависти, в то время как сильные, посту­пая подобным образом, ослабевают. Демонизируя все, что вызывает у них презрение, слабые находят истовых последователей, проникнутых готовностью к самопожерт­вованию. Достаточно воскликнуть «большой сатана», чтобы все объяснить и внушить желание сражаться. С помощью этих слов пополняются ряды борцов и замышляются жестокие акции, в ходе которых насилие над невинными людьми само по себе наполняет пре­ступников ощущением триумфа. Победу определяет не столько результат, сколько действие как таковое.

В отличие от слабых, сильные не могут позволить себе роскошь упрощения. Упрощая причину своих страхов, они обрекают себя на немощь. Коль скоро у тех, кто силен, широкие интересы, коль скоро различные аспекты их положения взаимозависимы, а их представление о бла­гополучной жизни носит и субъективно, и объективно

многогранный характер, им нельзя демонизировать бро­шенный слабым противником вызов или сводить его к одномерному явлению. Поступая таким образом, силь­ная сторона рискует сосредоточиться лишь на поверхно­стных составляющих вызова, упустив из виду его более сложные и имеющие исторические корни компоненты.

Все это имеет практическое отношение к сплетенным в единый клубок дилеммам глобального беспорядка, с которыми сегодня сталкивается Америка. Одной только власти и мощи мало, чтобы удержать гегемонию Америки, ибо ее враги исполнены фанатизма, меньше дорожат своими жизнями и готовы, не мучаясь угрызениями сове­сти, воспользоваться американскими демократическими принципами в собственных целях. Принуждение плодит новых недругов, но едва ли имеет шанс помешать им проникнуть на американскую территорию через остав­ляемые демократией лазейки и нанести удар изнутри. Если Соединенные Пгтаты желают сохранить у себя дома уклад жизни и свободу, которым они столь привержены, им надо обеспечить легитимность своего господства за пределами Америки. Это означает не что иное, как подлин­ное сотрудничество с союзниками, а не только помощь просителям, и самое главное - настойчивые совместные усилия в постижении сложной природы сегодняшнего глобального беспорядка.

Слабые могут вести борьбу с «большим сатаной», по­тому что упрощенность их подхода помогает им компен­сировать свою слабость. Сильным же непозволительно просто демонизировать врага, им надлежит противо­стоять противнику, поняв его во всей его сложности.

Беспокойный мир ислама

Безотлагательная проблема, которая встает в этой связи перед Америкой, заключается в неустойчивом состоянии ее отношений с миром ислама. Эти отношения отягоща­ются сильными эмоциями и немалой долей взаимного предубеждения. Террористические эксцессы и еще раньше революция в Иране с ее заведомо антиамериканской

направленностью привели к тому, что образ ислама в восприятии многих американцев является почти зеркаль­ным отражением исламско-фундаменталистского пред­ставления об Америке как о «большом сатане».

Этот призрачный образ даже получил свое персональ­ное воплощение. На телевизионных экранах в домах американцев в качестве олицетворения зла часто возни­кает Усама бен Ладен, в чьих внешности и одежде угады­вается символическое указание на то, что ислам, арабы и терроризм органически неотделимы друг от друга⁵. Индустрия развлечений предлагает общественности в основном стереотипные версии исламского, и прежде всего арабского, «следа» в делах, связанных с террором. Еще в 1995 году, когда произошел террористический взрыв в Оклахома-Сити, главными подозреваемыми в глазах многих оказались американцы арабского происхожде­ния. Прозрачные намеки средств массовой информации на виновность мусульман стали причиной примерно 200 безобразных инцидентов, прежде чем был установ­лен настоящий преступник.

Появление тенденции рассматривать последствия волнений в исламском мире для безопасности Америки в алармистском ключе и смешивать разнородные поли­тические проблемы под маской упрощенных формули­ровок было почти неизбежным. Поэтому Соединенным Штатам становится все труднее проводить последова­тельную долгосрочную политику, которая опиралась бы на вдумчивую и беспристрастную оценку современного состояния доктринальных и культурных амбиций ислам­ского мира, а также действительной угрозы, которую они представляют для глобальной безопасности. Между тем, не проведя такого дифференцированного анализа, Аме­рика не сможет регулировать поведение сложносоставных и разнородных сил, действующих в исламских регионах, а также эффективно противостоять намеренному разжи­ганию религиозной неприязни к Соединенным Штатам среди внушительной и политически все более активной части населения земного шара.

Дар аль-Ислам - «Обитель ислама» - представляет собой достаточно сложное явление. Его постоянные

атрибуты - разнообразие условий бытия, политическая хрупкость и взрывоопасность. Географически исламский мир можно приблизительно обозначить линией, которая ведет вдоль побережья Индийского океана от Индонезии к Персидскому заливу, затем поворачивает вниз к Танза­нии, следует через Африку по центральной части Судана до Нигерии и вдоль Атлантического побережья к берегам Средиземного моря, затем пересекает это море до пролива Босфор и продолжается до северной границы Казахстана, поворачивая здесь в южном направлении, чтобы охватить Западный Китай и части Индии, прежде чем вернуться к исходной точке, обогнув Борнео. В пределах очерчен­ного этой линией полумесяца проживает большинство мусульман мира - около 1,2 миллиарда человек, прибли­зительно столько же, сколько насчитывает все население Китая. Из этого количества примерно 820 миллионов человек находится в Азии и 315 миллионов - в Африке, около 300 миллионов сосредоточено в геополитически неустойчивой зоне Леванта, Персидского залива и Цент­ральной Азии. В противоположность тиражируемому американскими средствами массовой информации паро­дийному образу мусульман, отождествляемых с арабами-семитами, наибольшая их часть в действительности обнаруживается в Южной и Юго-Восточной Азии: в Индо­незии, Малайзии, Бангладеш, Пакистане и преимущест­венно индуистской Индии. Другие крупные массивы мусульманского населения с четко выраженной этниче­ской принадлежностью включают иранских персов, турок (этнические турки проживают также в Азербайджане и нескольких центральноазиатских странах), а также егип­тян и нигерийцев.

По последним подсчетам, в 32 государствах - членах ООН мусульмане составляют не менее 86% населения, еще в 9 - от 66 до 85%, что в сумме дает 41 страну, где доминируют мусульмане. Ни одна из них не фигурирует в ежегодном издании организации «Фридом хаус» «Сво­бода в мире» среди «подлинно свободных» стран, то есть тех, где уважают и политические права, и гражданские свободы. Восемь стран квалифицированы как «отчасти свободные», все остальные считаются «несвободными»;

из числа последних 7 принадлежат к 11 наиболее «репрес­сивным» государствам. Кроме того, в 19 государствах мусульмане либо составляют немногим более половины населения, либо образуют крупные меньшинства (не менее 16% жителей), как в Индии, где, по приблизительным оценкам, проживают 120—140 миллионов мусульман. До 35 миллионов мусульман проживает в Китае, где-то около 20 миллионов - в России, примерно 11 миллио­нов - в Западной и Юго-Восточной Европе, от 5 до 8 мил­лионов - в Северной Америке и около 2 миллионов -в Латинской Америке.

Благодаря высокой рождаемости и обращению в мусульманство представителей иных конфессий ислам­ский мир в настоящее время является самым быстро­растущим религиозным сообществом мира. В последние годы Ближний Восток обогнал все остальные регионы по темпам роста населения, которые составили в среднем 2,7% в год по сравнению с 1,6% в остальной части Азии и 1,7% в Латинской Америке. Сходное положение наблю­дается в мусульманских государствах, образующих пояс вдоль южных рубежей России; их население, насчитыва­ющее сейчас около 295 миллионов человек, к 2025 году, вероятно, достигнет как минимум 450 миллионов. Суще­ственную часть жителей мусульманских государств уже составляет молодежь, и ее доля будет увеличиваться. От того, насколько успешно эти молодые люди интегри­руются в экономическую систему и какими путями про­изойдет их социализация, в значительной степени будут зависеть их политическая ориентация и поведение.

Почти каждое государство с преимущественно мусуль­манским населением, независимо от того, провозглашает ли оно себя исламским или нет, сталкивается с теми или иными формами религиозного вызова, которые часто сопровождаются требованием ввести шариат (строгий исламский кодекс поведения). Даже такие официально светские государства, как Египет, Алжир и Индонезия, не избежали потрясений на почве религиозно окрашенного брожения в обществе. Чтобы подавить движение «Братьев-мусульман» в Египте, потребовались годы борьбы, в ходе которой казни главарей организации чередовались

с драматическими убийствами первых лиц государства, таких как президент Анвар ас-Садат. В Алжире исламские активисты, чьи надежды на создание исламской респуб­лики путем победы на выборах были сорваны правительст­венным указом, развязали кровопролитную партизанскую войну против светского военного режима. В Индонезии две крупные конкурирующие религиозные партии рас­полагают, по некоторым оценкам, поддержкой 70 миллио­нов верных сторонников, многие из которых получили образование в школах с религиозным уклоном (что часто подразумевает обучение на арабском языке), открытых этими партиями по всей стране.

Вследствие хрупкости светских политических инсти­тутов, слабости гражданского общества и удушения творческой мысли значительная часть исламского мира переживает заметный социальный застой⁶. Отчасти это положение является наследием недавней деколонизации, которая не оставилаТТосле себя жизнеспособных консти­туционных структур; отчасти - результатом постоянных трудностей, вызываемых необходимостью соотносить политику с религией в условиях, когда политическое сознание масс находится под сильным религиозным воздействием. Отчасти это также продукт возрастающих, но не находящих удовлетворения социально-экономиче­ских запросов и в какой-то мере - конечное последствие конкретных региональных или даже глобальных полити­ческих конфликтов. Однако степень тяжести этой проб­лемы в отдельных странах неодинакова, и, следовательно, любые поспешные суждения обобщающего или детер­министского характера о политическом будущем всего исламского мира необоснованны.

К тому же, даже если главным катализатором поли­тического брожения является, судя по всему, религия, такие нерелигиозные факторы, как коррупция и неравен­ство в распределении материальных благ, также вносят немалую лепту в сохранение политической нестабильно­сти. Несколько мусульманских стран страдают от крайней нищеты. В Афганистане ВНП не достигает и 200 долла­ров на душу населения, в Пакистане - колеблется вокруг 500 долларов, в то время как в близлежащем Кувейте этот

показатель превышает 20 тыс. долларов. Разрыв в уровне жизни еще более разителен внутри обществ, а в некото­рых странах правящая элита без зазрения совести преда­ется пороку обогащения (и часто, скрывая это, купается в роскоши), несмотря на социальную неустроенность подавляющего большинства населения.

Более того, бросающаяся в глаза практика сколачива­ния личных состояний правителями ряда мусульманских государств - самые вопиющие примеры являют Саудов­ская Аравия, Пакистан и Индонезия — привела к тому, что осуществление функций политической власти стало пол­ностью отождествляться с доступом к богатству - пове­дение, не вполне соответствующее строгим исламским канонам. Подобные впечатляющие случаи ненасытного стяжательства в сочетании с повсеместной слабостью гражданского общества и действиями раздутых и неэф­фективных бюрократических аппаратов, напоминающих социальных паразитов, которые препятствуют динамич­ному развитию экономики и увековечивают массовую нищету, неизбежно порождают широкое возмущение и усиливают притягательность исламистского популизма. Строгое соблюдение законов шариата, внушают пропо­ведники народу, навсегда покончит с лицемерием элиты.

Коррупция, надо признать, является характерной чертой большинства развивающихся стран, и особенно государств с так называемой «нефтяной экономикой». В этом отношении Нигерия (которая в составленном «Трансперенси Интернэшнл» Индексе восприятия кор­рупции за 2001 год заняла по честности чиновничества 90-ю позицию среди 91 страны), Индонезия (88-е место) и Пакистан (79-е место) попадают в одну категорию с такими немусульманскими странами, как Россия (делит с Пакистаном 79-е место), Индия (71-е место) и некото­рые наркогосударства Латинской Америки.

В любом случае не приходится сомневаться, что боль­шинству мусульманских государств предстоит и в даль­нейшем оставаться слабыми и неэффективными, часто испытывать политические потрясения и с обидой смотреть на Запад, но более всего их внимание будет поглощено внутренними проблемами или распрями с соседями.

Положение дел в мусульманском мире будет служить источником угроз международной безопасности, перио­дически порождать вспышки терроризма и создавать атмосферу повсеместной напряженности. И поскольку слабости сопутствуют социальные бедствия, яростный антиамериканизм будет здесь, скорее всего, не только следствием враждебности на общей религиозной почве, но и в не меньшей мере побочным продуктом либо недовольства в конкретных странах, либо региональных конфликтов.

Наиболее очевидным примером такого политического недовольства является возмущение, которое вызывает у арабов поддержка Израиля Соединенными Штатами⁷. Негодование по этому поводу постепенно охватило и мусульман неарабского происхождения в Иране и Паки­стане. А в последнее время у афганцев и мусульманских народов Центральной Азии возникли подозрения, что Америка поощряет "попытки России ограничить рас­пространение ислама среди своих новых южных соседей. Все это способствует формированию у мусульман транс­национального политического самосознания, отличаю­щегося как откровенным, так и подсознательным анти­американизмом.

С точки зрения международной безопасности карди­нальный вопрос, от которого зависит будущее, состоит в том, какое политическое направление примет охватив­шее «Обитель ислама» брожение. Является ли нынешняя волна религиозного фундаментализма предвестницей будущего господства этой философии? Или верх одержит радикализм под маской ислама? Действительно ли мусуль­манские общества не способны ввиду своих религиозных традиций и учений трансформироваться в демократиче­ские политические системы? Существует ли фундамен­тальная несовместимость между исламом и современ­ностью, притом что смысл этого понятия определяется главным образом современным (оказавшимся привлека­тельным для всего мира) опытом Америки, Европы и Даль­него Востока, в развитии которых религиозные начала играют все меньшую роль? По мере рассмотрения этих вопросов сложность проблемы становится все явственнее.

В течение двух последних десятилетий - с момента захвата теократией власти в Иране - внимание Запада было в значительной мере приковано к исламскому фундаментализму. В условиях, когда в террористиче­ской деятельности светской Организации освобожде­ния Палестины наметился спад, а к терроризму начали все чаще обращаться либо поддерживаемые Ираном шиитские организации, либо их суннитские двойники, получающие помощь от ваххабитов (символом которых стала знаменитая фигура Усамы бен Ладена), в западных средствах массовой информации сложилась традиция выделять именно фундаментализм в качестве силы, по­лучающей все более широкое распространение и вес в исламском мире. Подспудное брожение даже в самых стабильных мусульманских странах часто представля­лось как предзнаменование перехода власти в руки фун­даменталистов.

Однако в действительности до оккупации Соединен­ными Штатами Ирака в 2003 году, в результате кото­рой шиитские теократические устремления получили мощный импульс, феномен фундаментализма находился, скорее, в стадии заката. Даже в Иране громче зазвучал голос умеренных представителей теократического ре­жима, которые подвергли критике жесткий догматизм и «социальную цензуру» имамов. Через 20 лет после фун­даменталистской революции доминирующие позиции в общественной дискуссии в этой стране все больше за­хватывают политические и теологические реформаторы. Хотя общий контекст, в котором разворачивается поле­мика о будущем Ирана, по-прежнему определяется свой­ственным теократии соединением политики и теологии, идейное состязание постепенно смещается в направлении сужения сферы религии и расширения рамок свободного выбора. На протяжении 1999 и 2000 годов общественная жизнь Ирана протекала под знаком громких публичных судебных процессов над несколькими видными духов­ными лицами, которые, принимая деятельное участие в политических спорах, открыто выступали за ограниче­ние религиозного контроля над политической жизнью, призывая, в частности, признать гражданское право

на критику теократии. Их взгляды пробудили широкое сочувствие в кругах иранской интеллигенции.

Пока не ясно, какова будет дальнейшая эволюция Ирана, но дни фундаменталистской теократии в этой стране сочтены. Она уже вступила в «фазу термидора». А без Ирана фундаментализм в других обществах лишится оплота, которую представлял для него этот государствен­ный режим. Фундаменталистские движения могут созда­вать серьезные осложнения (как в Пакистане) и вносить вклад в обострение внутренних конфликтов (как в Судане), они могут быть причастными к отдельным террористи­ческим акциям за рубежом (как в Индонезии) или стано­виться очагами сопротивления иностранной оккупации (как в Ливане и затем в Ираке). Однако им недостает внутреннего потенциала и исторической значимости, без которых этим движениям не удастся надолго сохранить политическую привлекательность в глазах сотен миллио­нов молодых мусульман, начинающих проявлять интерес к политике.

Исламский фундаментализм по своей сути реакцио­нен - и в этом источник как его кратковременной попу­лярности, так и его долговременной слабости. Его позиции наиболее сильны в самых изолированных и отсталых уголках мусульманского мира, будь то районы разрушен­ного советскими войсками Афганистана или цитадели ваххабизма в Саудовской Аравии. Однако молодое поко­ление мусульман, как бы ни воодушевляли его горькие обиды на внешних врагов или гнев против лицемерия собственных правителей, отнюдь не безразлично к соблаз­нам телевидения и кино. Идея разрыва с современным миром имеет шанс привлечь лишь фанатичное меньшин­ство. Подобный долгосрочный выбор не пригоден для всех тех, кто вовсе не склонен отказываться от преиму­ществ современной жизни. Большинство людей хотят перемен, но таких, которые отвечали бы и их собствен­ным чаяниям.

Правда, исламскому фундаментализму удается раз­жигать антизападную ксенофобию, которая и составляет основной источник его политической жизнеспособности. Но стоит отметить, что за пределами шиитского Ирана

и оккупированного Израилем Южного Ливана с их весьма специфическими условиями только опустошенный совет­ской интервенцией Афганистан и часть Судана оказались в руках крайне реакционных и радикально антизападных фундаменталистских сил. Если Соединенные Штаты не будут соблюдать осторожность, то же может случиться и в некоторых районах Ирака. Попытки же фундамента­листов взять власть в таких светских мусульманских государствах, как Египет, Алжир и Индонезия, были в основном пресечены; да и более консервативные режимы, якобы избравшие религиозно-исламский путь самоопре­деления, например правительство Марокко или придержи­вающиеся более догматичной традиционной ориентации власти Саудовской Аравии, оказались в состоянии про­тивостоять росту политического влияния религиозного фундаментализма.

Более долгосрочный политический вызов, прежде всего в мусульманских странах с преобладанием суннит­ского населения, может исходить от популистских дви­жений, которые исповедуют «исламизм»⁸ в качестве всеобъемлющей политической идеологии, не преследуя цель установления теократии как таковой. Возглавляемые обычно представителями светской интеллигенции, эти движения отличаются наступательным популизмом с религиозным оттенком. Исламисты нередко открыто критикуют религиозный фундаментализм, считая его реакционным и в конечном итоге обреченным на пора­жение, они стремятся предложить свой, основанный на мусульманских ценностях путь решения современ­ных социальных и политических дилемм, которые, по их мнению, почти полностью игнорируются фундамен-талистами-теократами. Неудивительно, что дело попу­листов, у которых интенсивность религиозных чувств дополняется социально-политической доктриной, нахо­дит, похоже, больший отклик в мятущихся душах моло­дого поколения.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: