Судья Верховного Суда Республики Беларусь И.Н.Минец 6 страница

Нужно ли доказывать, что на такую упрощенную систему наказуемости не согласится ни одно современное государство, в особенности если иметь в виду, что речь идет не о каких-либо исключительных злодеях, а о массе преступников, которых в больших государствах насчитывают ежегодно не десятки, а сотни тысяч. Правда, нельзя не сказать, что к такой постановке вопроса о вменении и наказуемости приходят весьма немногие, так сказать, наиболее увлекающиеся или прямолинейные представители различных направлений этой группы, а большинство, касаясь вопросов нравственности и морали, становятся на более гуманную и рациональную теорию наказуемости, доказывая этой непоследовательностью неполноту и односторонность самой теории чистого детерминизма.

Доктрина свободы воли опирается на постулируемый, но не доказываемый психологический акт сознания; детерминизм, за исключением учения предестинационистов, опирается на опыт и наблюдение, и в этом, несомненно, его сила; но, не вдаваясь в разбор и критику опытных оснований его разновидностей, как вопроса, лежащего совершенно вне сферы права, нельзя, однако, не заметить, что старейшие учения сенсуализма и френологии признаны современной физиологией и опытной психологией односторонними, а потому научно несостоятельными, а более новые учения психиатров и антропологов, помимо специальных биологических возражений, вызывают, особенно с чисто юридической точки зрения, упрек в односторонности, натяжках, в стремлении к ничем не оправдываемым обобщениям, благодаря чему труды основателей этих школ - Деспина и Ломброзо - представляются в целом не опытными, а скорее метафизическими исследованиями.

Три главных столпа подпирают их построение: психическое расстройство преступников, психическое вырождение как результат наследственности и особенная преступная организация как проявление атавизма; посмотрим, насколько непоколебимы эти устои.

Несомненно, что лица психически ненормальные, весьма склонны к странным поступкам, к нарушениям порядка и установленных правил, к неисполнению предъявленных к ним требований; что многие формы душевных болезней проявляются в насильственных деяниях, в стремлении к уничтожению лиц и предметов; далее, несомненно, что потрясение, вызванное преступным актом, взволнованное состояние во время розыска, следствия и суда само по себе способно создать психическое расстройство в лицах, к тому предрасположенных, что подобное же влияние может оказать лишение свободы, в особенности отбываемое долгие годы; все это дает основание сказать, что между лицами, совершающими преступное деяние, всегда есть известный процент людей ненормальных, душевнобольных, что еще больший процент подобных больных можно найти между подсудимыми, между лицами, сидящими в тюрьмах; но каким образом можно, обобщив это правило, сказать, что все население тюрем-психически больные, а еще более - каким образом можно утверждать, что всякое преступное деяние есть продукт душевной болезни? Не надо забывать, что в область преступных деяний входят не одни зверские кровожадные злодеяния, а и маловажные проступки и нарушения; но кто же решится практически утверждать, что всякий обругавший другого, закуривший папироску в недозволенном месте - умалишенный? Кого же в таком случае признавать психически здоровым? Да и между тяжкими преступниками по какому праву мы будем признавать душевнобольными убившего противника на дуэли или посягнувшего на жизнь жены, любовницы под влиянием ревности, и притом не фантастической, а имеющей реальное основание? Признавая продуктом психического расстройства всякое преступное проявление своекорыстия, почему не распространим мы это положение на ростовщиков, на участвующих в биржевой игре и т.д.? Да и какое психиатрическое лечение можно бы было применить к этой огромной массе лиц, учинявших преступные деяния? *(703)

Также с осторожностью нужно пользоваться и ссылкой на наследственность. Хотя народная мудрость и говорит, что яблоко недалеко от яблони падает, но житейский опыт свидетельствует нам, что не всегда дети преступников, в свою очередь, становятся преступниками, и наоборот, порочность детей не есть бесспорный аргумент для доказательства порочности родителей. Весьма часто там, где говорят о наследственности, скрывается просто влияние среды, воспитания: сыну преступника несомненно всего легче сделаться преступником, но не потому, что он унаследовал органически свойства своего отца, а в силу условий своего детства, примера, нужды; притом же, если можно говорить об унаследовании известного темперамента, наклонностей, похотливости, хитрости, коварства, жадности, могущих быть мотивами преступной деятельности, то можно ли отсюда заключать об унаследовании склонности к грабежу, поджогу, изнасилованию?

Наконец, еще неустойчивее признаки особой преступной организации особого естественноисторического типа человека - преступника. Наблюдения, произведенные антропологической школой, сравнительно так малочисленны, что едва ли можно делать из них научные выводы; кроме того, наблюдение численности известного типа среди тюремного населения может получить значение только при установлении численности этого типа в народонаселении вообще. Биологическая несостоятельность большинства этих так называемыхтипических признаков преступного человека блистательно доказана специалистами, как, например, в замечательном труде Бера; да и сама мысль об отыскании такого типа, как будет подробнее изложено при разборе учения об объекте карательной деятельности, представляется и теоретически и практически малопригодной. А с признанием несостоятельности учения об органических особенностях преступного типа падает и учение о его происхождении, и теория атавизма, детства, вырождения.

Если же признать, что лица, учинившие преступное деяние в силу психического расстройства, наследственности или преступной организации, составляют только известный процент всего числа преступников, например преступников по ремеслу или вследствие привычки, то, конечно, теоретическое и практическое значение всех этих учений значительно возрастает; но зато остается открытым вопрос о вменяемости и ответственности прочих преступников, не входящих в это процентное число.

102. Предполагает ли, однако, признание подчинения человеческих действий закону достаточной причины отождествление этих действий с явлениями внешнего мира, вызываемыми силами физическими или космическими?

"Никто не станет сомневаться в том, - говорит Джон Стюарт Милль *(704), - что все, что бы ни случилось, не могло не случиться, если не было ничего такого, что способно бы было помешать случившемуся; но весьма часто не довольствуются этим, а прибавляют еще, что и бесполезно противиться тому, что будет: оно случится, как бы мы ни старались этому воспрепятствовать. Часто слишком злоупотребляют сходством сил, управляющих действиями человека, с силами природы, коих результаты действительно неотвратимы, и переносят атрибуты одного отношения на другое. Между тем, когда мы говорим, что все человеческие действия происходят необходимо, мы подразумеваем только, что они наверное случатся, если ничто тому не помешает, а утверждая, что кто не получит пищи, тот необходимо умрет с голода, мы думаем, что это непременно случится, что бы мы ни делали в предупреждение указанного следствия... В жизни весьма немногие верят, и еще меньшее число действительно чувствует, что в причинности не заключается ничего, кроме неизменной, достоверной и безусловной последовательности; напротив, воображение наше старается представить нам всегда существование какой-то более тесной связи, какого-то таинственного принуждения, производимого предыдущим на последующее". Между тем, только различая эти виды проявления закона причинности, мы можем составить верное представление об окружающем нас мире. Во-первых, мы встречаем в нем предметы царства неорганического, лишенные самодеятельности и саморазвития, всецело подчиненные действию внешних, для них безусловно принудительных, законов; во-вторых, предметы царства растительного, обладающие саморазвитием, проявляющие, кроме законов внешних, и законы внутренние их собственного органического бытия; наконец, в-третьих, предметы царства животного, в которых к двум первым категориям сил, ими управляющих, физических и органических, присоединяются еще силы психические: инстинкт, сознание, мышление. Ничтожные в низших представителях этого царства, составляющих как бы переход от растений к животным, эти психические силы получают все более и более значения, чем выше поднимаемся мы по иерархическим ступеням животных организмов, и достигают господства и преобладания в человеке, как в последнем звене творения: в нем их проявления получают даже как бы качественно отличную форму - самосознание, разумность, проявляемые как в сфере теоретической - мышлении, так и в сфере практической - хотении.

Но, относя человека к третьей, высшей группе, мы, конечно, не можем утверждать, чтобы каждое его действие было проявлением самосознания, так как в жизни человека мы можем уловить ряд процессов и явлений, не зависящих от его воли. Стоит только вспомнить процессы, совершающиеся в нас под влиянием тепла, света, закона тяжести, ряд физиологических и патологических явлений в организме, наконец, целую серию так называемых рефлективных движений, вроде улыбки, вызываемой щекотанием, в опускании век при скором приближении чего-либо блестящего к нашим глазам и т.п. *(705)

Таким образом, действия человека распадаются на две категории: подчиненные влиянию нашего сознания и независимые от него *(706). Обе эти группы сливаются в одно целое благодаря наличности в них родового признака - подчинения закону достаточной причины; они сходны в том, что то, что совершилось в данном месте, в данное время и при данных обстоятельствах, всецело определилось теми условиями, при которых оно совершилось. Но рядом с этим сходством между двумя категориями человеческих действий существует и не менее важное различие, заключающееся в характере причин, их вызывающих. Силы физические и органические сами по себе неизменны и неуничтожаемы; даже в тех случаях, когда человек или общество отдаляет или устраняет проявление какой-либо физической силы, они достигают этого не путем изменения самой силы, а только созданием или, наоборот, устранением таких условий, которые могут задержать, изменить или содействовать ее проявлению. Иными представляются силы психические, проявляющиеся в актах воли. Действия, являющиеся продуктом воли, как свидетельствует нам опыт, предполагают непременно наличность мотива, направляющего волю. Такой мотив или является прямым результатом впечатления, произведенного чем-либо на лицо действующее, или же возникает как нечто отличное и даже противоположное этому впечатлению, обосновываясь данными сознания этого лица, его характером, настроением. Выбор мотива деятельности, в свою очередь, зависит от разнообразных причин: от степени энергии самого впечатления, от большей или меньшей впечатлительности субъекта, от его нервной организации, от большего или меньшего развития привычки сдерживать первое побуждение и подвергать его всестороннему рассмотрению, от объема тех представлений, сведений, идей, которые могут быть употреблены данным лицом при обсуждении впечатления и т.д. *(707) Одним словом, как замечает Маудсли, для признания возможности волимых деяний необходимы два элемента: во-первых, известная сумма идей и способность пользования ими, при помощи их сочетания или противоположения; во-вторых, выработка личности или характер, который давал бы средства сделать решительный выбор между борющимися мыслями и желаниями; но оба эти элемента, очевидно, не представляют чего-либо неизменного, абсолютного: сумма сведений и идей может обогащаться, разнообразиться, способность вдумываться, сдерживаться может развиваться, характер может вырабатываться и крепнуть; причем мы не должны забывать, что характер вырабатывается не только тем, что окружает человека, но и его самодеятельностью, работой над самим собою, а потому может подлежать изменению как путем воздействия общественных сил, так и путем саморазвития.

Все вышесказанное может быть применимо и к специальному виду жизненных явлений - к посягательствам на нормы права в их реальном бытии. Причинение вреда или поставление в опасность охраненного интереса могут происходить от действия сил природы, от животного, от человека. В последней группе, в свою очередь, мы можем различать три типа: действия, учиненные без всякого участия психических сил; действия, учиненные при участии психических сил, но деятельность коих признается ненормальной или даже патологической, больной; и, наконец, действия, учиненные при участии нормальных психических сил.

Все эти вредоносные действия заключают в себе общие черты сходства, а потому и вызывают общие сходные последствия.

Все они сходны в том, что одинаково подчинены закону достаточной причины. Каждое из них совершилось, потому что существовала сумма причин и условий, сумма известных предыдущих, которая его вызвала. С этой стороны и действия человека, как добрые, так и злые, полезные и вредные, а в частности и преступные, подобно всем мировым явлениям, безусловно подчинены закону причинности; мы не можем сказать, что известное преступное деяние могло быть или не быть: оно должно было совершиться, как скоро существовала известная сумма причин и условий, общественных и индивидуальных, его созидающих.

В своих последствиях все они сходны в том, что, благодаря их вредности или опасности, общество старается загладить или уничтожить последствия, ими вызванные, а в особенности предупредить повторение их.

Но различие в предыдущих, создающих эти действия, отражается и на вызываемой ими общественной деятельности. В тех случаях, когда проявившиеся в них силы сами по себе неизменны, как силы физические или физиологические, общество, желая устранить вызываемые ими последствия, действует не на сами силы, а на условия их проявления; там, где эти действия суть продукт ненормального или патологического психического состояния лица *(709), общество принимает меры двоякого рода: насколько сами причины этого рода подлежат устранению и изменению, оно стремится к устранению или изменению их лечением, воспитанием, насколько же сами силы являются неизменными, например относительно неизлечимых больных, оно действует на условия их проявления, устраняет возможность причинения ими вреда; наконец, там, где действие является продуктом нормальной психической деятельности, продуктом сознания и хотения, общество действует в интересах охраны общественного правопорядка на само лицо мерами карательными - наказанием *(710).

Только при этом взгляде на существо преступных деяний возможно построение рациональной теории наказания, не только понимая под наказанием осуществление животного инстинкта мести или гарантию общественного спокойствия, но и рассматривая его как специальный вид борьбы с преступностью как в общественных, созидающих ее условиях, так и в самом непосредственном ее источнике, т.е. в лице как деятеле. Насколько преступное деяние является продуктом условий, лежащих в самом социальном организме, общество может бороться с ним, изменяя условия своего быта; насколько же в нем проявляется индивидуальная воля, оно может противодействовать ему наказанием *(711).

103. Подводя итог всему вышеизложенному, я прихожу к следующимвыводам.

Введение в законную формулу вменяемости метафизического критерия, т. е. признака свободы воли, вносит в область уголовного права понятие, вызывающее нескончаемый спор и борьбу во всех отраслях человеческого знания.

При такой постановке крайне трудным является разрешение вопроса о вменяемости в отдельных конкретных случаях, когда эксперту, а за ним и суду придется устанавливать и доказывать свободу или несвободу воли подсудимого.

Само разрешение вопроса о вменяемости в смысле признания критерием таковой наличность в действующем по собственному почину и из себя свободной воли представляется теоретически неверным и практически непригодным: теоретически - потому, что принятие бездоказательного положения о свободе человеческих действий противоречит неоспоримому господству закона достаточной причины во всей области конечных явлений; практически - потому, что с принятием принципа самоизвольности человеческих действий устранялась бы возможность рациональной карательной деятельности государства, а она являлась бы простым отмщением, возмездием.

Разрешение же этого вопроса в смысле отрицания свободы воли легко может привести к механической теории человеческой деятельности, к отождествлению ее с проявлением сил физических и физиологических, а вместе с тем также и к отрицанию рациональной теории наказуемости, приводя по необходимости к признанию наказанием, под видом мер обезврежения, проявление животных инстинктов.

Наконец, если, выходя из теории закономерности человеческих действий, мы выделим в группу свободных деяний те, которые, оставаясь закономерными, были продуктом сознательного направления психической деятельности, то вопрос о критерии вменяемости в существе останется открытым или же придется в законе устанавливать признаки, отделяющие вменяемые закономерные действия от невменяемых.

Эти недостатки метафизической формулы заставляют отдать, с точки зрения законодательной, предпочтение формуле позитивной, основанной на понятии уголовной виновности и ее элемента *(712).

Посягательства на охраненный нормами интерес, учиненные каким-либо лицом, как было не раз указано, могут быть вменимы учинившему или невменимы, причем вменимыми считаются те, в которых, кроме причинной связи действия и последствия, выражается виновность лица и которые поэтому ставятся ему на счет, признаются наказуемыми. По специальной терминологии уголовного права, вменение лицу преступного деяния означает признание лица не только учинившим это деяние, но и виновным в этом деянии, а потому уголовно ответственным; без вины нет ответственности и нет вменения.

Таким образом, рассуждая о том, кто может быть субъектом преступного деяния, мы с формальной стороны можем ответить на это: тот, кто способен быть виновным, а потому и ответственным. Но, однако, при этом мы не должны забывать, что если лицо, не обладающее способностью быть виновным, не может учинить конкретного деяния, которое ему было бы вменимо, то отсюда нельзя делать противоположного вывода, что лицо, способное быть виновным, по отношению ко всякому учиненному им деянию, всегда и безусловно должно быть признаваемо виновным: могут быть такие обстоятельства, при наличии которых лицо, способное ко вменению, может в данном случае учинить деяние, ему не вменимое, как, например, деяние, учиненное вследствие принуждения от непреодолимой силы, или случайное деяние *(713). Но так как по существу своему уголовная вина и основанное на ней вменение в вину известного факта, подробный разбор которых будет сделан мною далее, предполагают не только виновность физическую, но и виновность психическую - наличность или умысла, или неосторожности, то и способным ко вменению может быть тот, кто способен действовать умышленно или неосторожно (doli et culpae capax).

Далее, так как умышленной виной мы называем такую, в которой лицо, сознавая совершаемое и его результаты, сознавая, что оно посягает на приказ или запрет юридической нормы, направляет свою деятельность по этому пути или, по крайней мере, безразлично относится к этим последствиям своего действия, а под неосторожной виной мы понимаем те случаи преступного посягательства, когда виновный мог и должен был усмотреть преступные последствия своего действия или бездействия, но в данном случае не усмотрел таковых, а потому и не сознавал совершаемого им правонарушения, то поэтому субъектами преступного деяния могут быть только лица, сообразно вышесказанному, обладающие способностью сознавать совершаемое и его результаты и способностью оценивать не только физическое, но и нравственное и правовое значение деяния и руководствоваться сознанным, или, общим образом, обладающие способностью сознательно определяться к действию *(714).

Таков именно критерий, принятый в нашем Уголовном уложении, но выраженный в отрицательной форме: "Не вменяется в вину преступное деяние, учиненное лицом, которое не могло во время учинения деяния понимать свойства или значения им совершаемого или руководить своими поступками".

Проектируя эту формулу, принятую и редакционной комиссией, а затем оставленную без изменения и при обсуждении проекта в Особом совещании при Министерстве юстиции и в Государственном Совете, я привел в объяснительной записке следующие соображения.

Дееспособность или способность к вменению предполагает прежде всего способность действовавшего познавать условия и свойства совершенного им поступка, познавать его отношение к окружающему нас внешнему миру, к правам и интересам других лиц, способность уразумевать веления и запреты закона. Таким образом, первым условием вменяемости по Уложению является способность сознавать свойство и значение совершаемого, причем выражение "свойство" относится к физическим условиям совершаемого, а "значение" - к его социальному и юридическому характеру. Но одна эта способность не исчерпывает вменяемости. Преступное деяние относится не к области мышления, а к области деятельности, и для его вменения в вину совершившему необходимо, чтобы виновный, сознавая совершаемое, руководился или мог руководиться сознанным, т.е. для вменяемости необходимо, чтобы вместе со способностью сознавать виновный обладал и способностью руководиться сознанным. Обе эти способности, как указывает жизненный опыт, развиваются или парализуются не одновременно: мы можем, например, встретить детей, имеющих надлежащие понятия не только о свойствах их действий, но и об их запрещенности, и в то же время неспособных противостоять первому охватившему их порыву, неспособных управлять своими действиями сообразно с приобретенными уже ими понятиями и идеями; точно так же психиатрия указывает нам на некоторые формы психических страданий, при которых процессы мышления совершаются вполне нормально, но порывается надлежащее соотношение между мышлением и деятельностью. Способность руководить своими поступками не может существовать, как скоро не существует способности сознавать совершаемое, но не наоборот.

Сходно обрисована формула вменения и в вышеприведенных постановлениях новых Кодексов - итальянского и болгарского, а равно и в проекте Норвежского уложения.

Первой своей частью формула Уложения относится к сфере познавательной, второй - к сфере волевой. Познавательный момент предполагает: сумму накопленных и переработанных впечатлений внешнего мира - знание; получившие известное развитие упорядоченные мыслительные силы организма и образовавшуюся и окрепшую способность вызывать взаимодействие сознания, с одной стороны, и воспринимаемых впечатлений - с другой, - способность вникать, сопоставлять, соображать и т.д. Волевой момент предполагает: накопленную путем жизненного опыта привычку и умение приспособлять накопленные знания к деятельности; развившиеся и окрепшие волевые (определяющие деятельность) силы организма, способность возбуждать проявление характера по отношению к возникшим или возбужденным стремлениям к деятельности, способность устранять, сдерживать, развивать или усиливать переход пожеланий в деятельность.

Обладание способностью ко вменению должно быть констатировано по отношению ко времени учинения преступного деяния. Поэтому указание на психическое расстройство подсудимого, предшествовавшее учинению им этого деяния или последовавшее за ним, само по себе взятое, не может иметь никакого влияния на вменение данного поступка *(715).

Такая постановка вопроса вменяемости, как способности быть уголовно виновным, а потому и ответственным за свои поступки, предрешает возбуждающий спор вопрос о так называемой уменьшенной вменяемости *(716). Нет никакого сомнения, что как способность сознавать и понимать окружающие нас явления, так и способность оценивать сознанное допускают весьма различные оттенки, значительно изменяющиеся как количественно, так даже и качественно; эти оттенки могут иметь влияние на ответственность, но тем не менее эти состояния, относясь к мере ответственности, не могут рассматриваться как особый вид или даже особый оттенок вменяемости, так как в этом отношении существует только двоякая возможность: или признать, что в данном случае существуют условия, устраняющие вменяемость, или установить, что таковые отсутствуют. В первом случае виновный освобождается от ответственности, во втором - подлежит наказанию; признать какое-либо третье, посредствующее состояние мы не можем ни теоретически, ни практически.

Мне даже думается, что внесение в закон особого постановления об уменьшенной вменяемости как обстоятельстве, обязательно влияющем на уменьшение ответственности *(717), наравне с покушением, незначительным пособничеством, отбытием части наказания и т.п. представляется не только излишним ввиду общего права суда признавать заслуживающим снисхождения,но и нежелательным по своей неопределенности и односторонности. С одной стороны, глупость, опьянение, душевная неуравновешенность и т.д. имеют так много степеней и оттенков, что самые пределы уменьшенной вменяемости представляются слишком слабо очерченными, а с другой - далеко не всегда в подобных состояниях можно приискать основания для уменьшения наказания. Нравственное притупление, психическая неуравновешенность, психическое вырождение могут проявиться в таких кровавых злодеяниях, что даже самые крайние сторонники антрополого-психиатрических воззрений на преступность не решаются рекомендовать в этих случаях снисходительности, а предлагают по отношению к ним более или менее крутые меры охраны. В прежних законодательствах такое постановление могло еще иметь значение ввиду абсолютной или приближающейся к абсолютной относительной санкции закона, но и это значение утратилось благодаря значительности простора, предоставленного суду при выборе меры ответственности.

Большинство новых Кодексов - германский, венгерский, голландский, а равно и Кодекс французский не содержат никаких постановлений по этому предмету, но Итальянское уложение в ст.47 говорит о таком ослаблении умственной деятельности, которое значительно уменьшает ответственность (attenuer grandement, во фр. пер.), но не устраняет ее, причем в законе указан и самый объем смягчения наказания; точно так же проект Швейцарского уложения (ч.2, ст.11) указывает как на причину уменьшения ответственности на повреждение (beeintrachtigt) психического здоровья или сознания и на недостаточное умственное развитие; но и в том и в другом кодексе это трудноуловимое понятие является не условием невменяемости, а лишь в законе указанным обстоятельством, уменьшающим ответственность, в Швейцарском проекте, впрочем, с предоставлением возможности помещать таких вменяемых и в психиатрические лечебницы. Наше Уголовное уложение вовсе не говорит об уменьшенной вменяемости, предоставляя определение влияния таких психических дефектов на меру ответственности усмотрению судьи.

104. Переходя ко второй части формулы уголовной вменяемости, т.е. к рассмотрению отдельных состояний, исключающих способность ко вменению, мы должны прежде всего свести их к определенным группам.

Уложение о наказаниях изд. 1885 г. в ст.92 и след. указывало семь таких состояний, но не давало никакого внутреннего основания деления; Уголовное уложение, ввиду практических интересов, сводит все эти состояния к трем категориям: недостаточность умственного развития, болезненное расстройство душевной деятельности и бессознательное состояние, и, сверх того, отдельно говорит о малолетстве и несовершеннолетии.

Но при теоретическом исследовании этого вопроса я полагал бы удержать систему деления, принятую мною еще в моем Курсе *(718). Так как невменяемость может зависеть или оттого, что условия вменяемости еще не наступили, или оттого, что они утратились, то и состояния невменяемости могут быть сведены к двум главным типам: 1) невменяемость, происходящая от ненаступления надлежащего психического развития, и 2) невменяемость, происходящая от потери лицом достигнутого уже им надлежащего психического развития.

В первой группе состояний невменяемости далее можно различать: а) неразвитость, зависящую от естественных условий развития человеческого организма, а именно от его малолетства; б) неразвитость, обусловленную ненормальным состоянием организма, его болезненным недоразвитием, например безумие, глухонемота, и, наконец, в) неразвитость, зависящую от вредно действующих условий жизненной обстановки.

Во второй группе можно различать: а) психические болезни в тесном смысле; б) болезненные состояния организма, производящие психическое расстройство, и в) ненормальные состояния организма, влияющие на психическую деятельность *(719).

Психическое недоразвити е. 1) Малолетство *(720). Познание явлений окружающего нас мира, внутренней их связи обнаруживается не вдруг, с первым проявлением умственной жизни человека, а мало-помалу, вместе с постепенным развитием способности вникать и запоминать. Эта постепенность развития относится как к познанию сущности и взаимных отношений явлений окружающего ребенка мира физического, так и к выделению из этих явлений его собственной деятельности, познанию самого себя и своих отношений к внешнему миру и, наконец, к уразумению явлений общественной и государственной жизни, и чем сложнее известное явление, тем позднее обнаруживается в ребенке способность к его пониманию.

Точно так же постепенно развивается в человеке и другое условие уголовной ответственности - способность делать оценку сознанного, делать выбор между различными побуждениями, обращающимися в мотивы деятельности. Притом обе эти способности развиваются не одновременно и далеко не всегда параллельно.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: