Глава 1. ЦЕЛЬ ИССЛЕДОВАНИЯ 47 страница

Посредничество бюрократии между народом и Государем влечёт ослабление последнего. Он уже не в состоянии добиваться исполнения собственных решений. В результате растёт число мнимых законов, относительно которых заранее известно, что они не будут исполняться и принимаются только для вида – чтобы создать у Государя и народа иллюзию, будто их воля воплощается в жизнь. Когда эта иллюзорность достигает критической массы, репрессивная машина обретает всевластие. Ощущая тотальность власти государственной бюрократии, которая уже не контролируется ни народом, ни Государем, обыватель впадает в социальное безумие и начинает метаться в поисках “государственного” адвоката, ибо, по его мнению, оказать эффективную помощь ему теперь может не просто адвокат, а адвокат, причастный к бюрократической машине. Но требуя для себя так называемого “государственного” адвоката, обыватель тем самым способствует усилению своего врага – жертва репрессивной машины содействует её торжеству. Чтобы вырваться из этого порочного круга, можно сделать только одно – при помощи настоящих, титульных адвокатов обратиться непосредственно к Государю.

В этом заинтересованы не только простые обыватели, но и сам Государь, ибо только так он может прорвать сложившуюся вокруг себя бюрократическую блокаду. Поэтому доступность Государя для народа является важнейшим условием здоровья общества и государства.

Государь не должен стесняться милосердия. “Большое” количество помилований ни при каких условиях не есть уничижение правосудия, судебной власти. Напротив, незначительное, избирательное помилование в отношении малого числа лиц может быть свидетельством слабости Государя, уступкой антинародным, антигосударственным силам из среды бюрократического аппарата. Символическое помилование, по сути, демонстрирует не совершенствование судебной власти, а силу бездушия, враждебности бюрократии, которая выступает в этой ситуации как препятствие между народом и Государем.

Государь, который возвёл между собой и народом чиновничье сито для помилования, перекладывает решение на низшую ступень.

Добавление. Поскольку помилование – это не только акт прощения, проявления милосердия и элементарной человеческой доброты со стороны суверена, но также средство нейтрализации какой-то части неправосудных судебных решений, то подача осуждённым прошения о помиловании не означает, что осуждённый признаёт свою вину в инкриминируемом ему преступлении. Недопустимо считать, что подавший прошение о помиловании осуждённый признаёт свою вину в преступлении. Амнистия, принимаемая законодателем, также есть акт проявления милосердия, распространяемого на большие группы осуждённых, и способ исправления недостатков государственного правосудия. Освобождение лица от уголовной ответственности по акту амнистии ни в коем случае не должно рассматриваться как признание амнистированным своей вины в совершении преступления.

Раздел II. ПОЛИТИЧЕСКИЙ СМЫСЛ МИЛОСЕРДИЯ

Глава 1. Мессианство как основа республиканизма

Милосердие есть щит Государя.

Этот щит защищает его против бунта чиновников, в виде их подрывной, противоправной деятельности, и против стихийного народного восстания.

Отказываясь от милосердия, не заботясь о нём, Государь сам предаёт себя в руки недобрых стихий. Он перестаёт быть Государем, но остаётся всего лишь слабым человеком, претендующим на венец, который ему не принадлежит и принадлежать не может.

«Дело Йукоса» прекрасно показало, что любой, даже во всех отношениях выдающийся человек есть ничто перед грозной поступью судьбы и даже перед неизмеримо более слабыми вещами, такими как человеческий суд. Любой, даже тот, кто сегодня на вершине власти, может в одночасье стать несчастной жертвой. Никто из смертных не может претендовать на статус Царя в собственном смысле этого слова. Полагать иное – значит идти на кощунство.

Гностики, называя Ииуса “Христос”, и мусульмане, называя Его “аль-Масих”, часто упускают из виду, что эти имена подразумевают признание Иисуса мессией, то есть в буквальном смысле Царём, Который был обещан иудеям и Который самим Богом предназначен (помазан) установить некое идеальное правление. Христиане – это те, кто, в отличие от современных иудеев, признают в Галилеянине такого Царя. Что это может значить?

Если я называю Иисуса Христом, это значит, прежде всего, что я признаю Его своим личным Повелителем и Господином.

Когда читаешь, к примеру, “Хагакурэ”, в котором описывается идеал преданности самурая своему господину, подразумевающий не только тотальное послушание, но и постоянную готовность умереть за него, невольно вспоминаешь суфиев и шахидов, которые практикуют подобное “предание себя Богу”. Здесь личность земного господина заменяется личностью Бога.

Человек – негодный господин, он слаб и вполне может оказаться не только злодеем, но и ничтожеством. Самурая это не останавливает и он вообще должен пренебречь тем, кому именно он предан, но монотеист, напротив, считает, что подобное подчинение недостойно и даже преступно, и лишь один Бог достоин его. Такая позиция в значительной мере выводит монотеиста из-под власти земных правителей и снимает с неё, с этой власти, покров сакральной неприкосновенности. Покорившийся Христу не станет таким же образом покоряться никому другому, особенно если повеления этого другого расходятся с евангельскими заповедями. Здесь открываются перспективы революций и демократии.

“Если власть принуждает православных верующих к отступлению от Христа и Его Церкви, а также к греховным, душевредным деяниям, Церковь должна отказать государству в повиновении. Христианин, следуя велению совести, может не исполнить повеления власти, понуждающего к тяжкому греху. В случае невозможности повиновения государственным законам и распоряжениям власти со стороны церковной Полноты, церковное Священноначалие по должном рассмотрении вопроса может предпринять следующие действия: вступить в прямой диалог с властью по возникшей проблеме; призвать народ применить механизмы народовластия для изменения законодательства или пересмотра решения власти; обратиться в международные инстанции и к мировому общественному мнению; обратиться к своим чадам с призывом к мирному гражданскому неповиновению» (Основы социальной концепции Русской Православной Церкви. Приняты Юбилейным Архиерейским собором Русской Православной Церкви 16 августа 2000 года. Глава III, часть 5).

Возвращаясь к аналогиям с другими исповеданиями, можно сказать, что христианин должен брать пример преданности Христу, созерцая любые случаи беззаветной преданности у иноверцев. Если другие столь сильно преданы недостойному, с точки зрения христиан, предмету, то неужели христиане уступят им в преданности, имея перед собой предмет столь достойный?

Например, то, как Магомет был предан Аллаху, является для христиан примером того, как следует быть преданным Христу. Исламская мысль включает в себя не только глубоко личный аспект покорности Богу, но и политический. Таухид ар-рубубийа (единобожие господства) требует, чтобы Бог был признан единственным Законодателем и вообще единственным Повелителем. Подчинение властям, которые правят не на основе Божественных установлений, признаётся грехом (тагут), почти равным идолопоклонству. Для христиан это значит, что Христос – единственный Царь в буквальном, политическом смысле этого слова, и не может быть иных царей, кроме Него. Другими словами, любая монархия, а тем более признающая монарха помазанником и священным правителем, есть посягательство на единственность Христа и узурпация Его царского служения. Недаром в цезарепапизме и прочем в этом духе всегда усматривались элементы идолопоклонства, восходящие к культу римского императора. Что же говорить в таком случае о сторонниках Карловацкого раскола, требовавших включить в исповедание христианской веры преданность “православной монархии”.

Если Иисус единственный Царь и нет иных царей, кроме Него, то политическое устройство христианского государства может быть только республикой, а монархизм – пережиток дохристианского политического сознания.

Добавление. Помилование потому и является предпоследним актом преодоления судейского произвола, что есть ещё и последний – народное восстание против несправедливости. Когда и последняя надежда народа – Государь – не оправдывает себя, когда уже ничто, никакое разумное средство, не избавляет людей от давления абсурда и хаос захлёстывает повседневную жизнь, народу не остаётся ничего другого, как преодолевать тотальный абсурд разложившегося государства абсурдом стихийного выступления.

Глава 2. Свобода и смерть

Милосердие начинается с воспоминания об узниках. С мысленного сопереживания им в их страданиях. По сути, вся эта книга есть такое сопереживание, есть мысленное «хождение по мукам» и путешествие по безднам нашего «правосудия». Всякий, кто прочитал её от начала до конца, уже не станет поверхностно судить об осуждённых, не решится самонадеянно отмахиваться от ужаса неправосудности, не будет безоглядно повторять фельетонизмы средств всенародного оповещения.

Люди жестоки. Это, однако, не значит, что у нас нет надежды. Эта надежда есть одновременно и утешение узникам, и укор тем, кто пренебрёг милосердием.

Жизнь милосердна. Прежде чем человека постигнет какое-нибудь бедствие, она обязательно предупреждает его. Это предупреждение следует понимать буквально: по крайней мере однажды человеку даётся довольно ясный образ того, что его ждёт, если он будет продолжать в том же духе. Иными словами, перед любым бедствием у человека всегда есть момент решения – что делать с этим образом. Бедствия случаются после того, как человек соглашается с тем, о чём его предупредили. Он невидимо кивает этому образу: да, я готов на это, продолжать в том же духе мне дороже.

Отчего же многие люди, когда бедствия всё-таки случаются, винят кого угодно, только не себя, и отрицают, что их предупреждали? Оттого что у человека есть память, с которой он может сделать что угодно. Предупреждение забывается начисто, как будто его не было. Это даёт возможность снять с себя вину. Более того, со временем человек научается игнорировать предупреждения, он специально отупляет себя, чтобы ничего такого не знать. Вот почему глупость – тоже всегда плод свободного решения.

И такое бедствие, как смерть, всегда предваряется предупреждением. Причём далеко не одним, а множеством ясных предупреждений. К любой смерти ведёт длинная дорога, и нужно сделать очень много чего, согласиться очень много с чем, прежде чем равнодействующая всех этих решений приведёт к финальному результату. Речь идёт как о насильственной, так и о естественной смерти. Когда я живу насилием и грубым попранием разумных интересов людей, я заранее соглашаюсь, что такая жизнь мне мила и она стоит того, чтобы в конечном итоге меня убили. Когда я ем нездоровую пищу, вольно обращаюсь со сном и проч., я заранее соглашаюсь, что лучше в конечном итоге умереть, чем жить иначе. Потом, когда груз принятых решений уже неподъёмен, когда назад не повернуть, я сталкиваюсь с неизбежностью смерти и не желаю её. Но уже поздно. А о том, как я тысячу раз согласился с этим, я уже не помню.

И вот, перед нами вырисовывается жуткая картина: вереница моментов, когда люди соглашались на свою смерть, – все те миллиарды людей, которые уже умерли. Каждой смерти предшествовал по крайней мере один момент согласия. Каждую смерть, таким образом, можно счесть самоубийством.

“Кто соблюдет слово Моё, не увидит смерти вовек” (Ин. 8:51). Говорят, многие первые христиане верили в буквальное, физическое бессмертие для себя. Человек умирает, потому что соглашается умереть. Он соглашается, потому что жизнь в какой-то момент перестаёт быть достаточным мотивом, она перестаёт привлекать его, он устает от неё, её ценность становится меньше и уже не оправдывает присущих ей неприятностей. Поэтому выработка воли к жизни – это создание такой мотивации, которая сделает любовь к жизни независимой от преходящих обстоятельств, то есть практически вечной. А человек, который действительно хочет жить, всегда найдет способ, как избежать смерти. Ведь его всегда предупреждают. С другой стороны, буддизм обозначает жажду жизни как источник страданий. Жажда делает зависимым, ты становишься трусом, который способен на всё, лишь бы сохранить свою жизнь. Поэтому следует различать волю к жизни и жажду жизни. Первая свободна. Волящий к жизни способен рисковать ею ради каких-то высоких идеалов. Ведь жизнь ценна не столько сама по себе, сколько в связи с чем-то, что выше её. Непреходящий источник ценности жизни трансцендентен жизни.

Достоин бессмертия только тот, кто способен отдать свою жизнь за нечто более высокое. Таким образом, это не трусливая пассивность, не уступчивость всем и вся, а жизнь деятельная. Но деятельная жизнь обязательно наступит на хвост других жизням, и они в ответ захотят уничтожить её. Таким образом, смерть, если и не неизбежна, то очень вероятна. Она постоянно нависает. Чтобы преодолеть её, надо иметь волю воскреснуть. Надо так любить жизнь, чтобы, даже если тебя уничтожат, восстать из мёртвых. Один такой Пример мы знаем.

Примечание. Занимательная танатология.

Итак, мы умираем, потому что так хотим. Хотим же мы так потому, что неверно обходимся со вдохновением, которое щедро даруется нам. В итоге вдохновение жить и творить превращается во вдохновение умереть (а иногда – и убивать).

Смерть бывает двух видов.

Первая – это когда человек сдается, опускает руки. Жизненная борьба его утомляет, он не видит больше смысла продолжать её. Это смерть-поражение. Человек не выполнил того, что намечал, соскочил с полдороги.

Вторая – это когда человек сделал что хотел, выполнил задуманное, и у него больше нет причин оставаться. Это смерть-пенсия. В этом случае истинная причина – выбор такой миссии, которая заведомо меньше жизни. Это не значит, что подобная миссия всегда ничтожна или что её легко выполнить. Напротив, она может быть сложна и благородна, просто она в принципе допускает ситуацию, что ты её выполнил и теперь тебе нечего больше делать. Вырастил детей – пора и на покой. Жил праздно – и помереть не жаль. Отомстил врагу – жить больше незачем. Создал могучую империю (банк, клан и тому подобное) – можно и на тот свет.

Оба вида смерти могут быть сопряжены как с естественными, так и с насильственными причинами. В первом случае человек просто перестаёт беречь себя, отпускает сдерживаемые недуги, прекращает бороться за свою жизнь. Во втором случае человек ищет смерть, бросается в гущу опасности, провоцирует недругов.

Оба вида смерти могут быть сопряжены как с ожидаемыми, так и со “случайными” причинами. В первом случае человек запускает течение долговременных процессов, так что в конечном итоге наступает момент, когда назад не повернуть. Во втором случае человек отключает своё внимание, перестаёт следить за обстановкой и даже ввергает себя в рискованные обстоятельства.

Довольно часто люди чуть не с детства планируют свою смерть. В культурах даже формируются идеалы смерти. Смерть в бою, с мечом в руке. Смерть в собственной постели, в окружении многочисленных родных и близких. Смерть на сцене. Смерть пьяным во сне. Смерть от блаженства. Умереть молодым и красиво смотреться в гробу. Умереть убелённым сединами и насыщенным жизнью.

Учитывая всё это, трудно говорить, что смерть настигает нас. Скорее, это мы настигаем её и заставляем работать.

Добавление. Христианское учение можно изложить самыми разными языками (имеется в виду, конечно, не лингвистика), и оно от этого нисколько не пострадает, даже наоборот. Например, можно изложить его в буддийских понятиях. Бога-Творца можно осмыслить как определённый аспект или пласт нашего ума, который связан с творческим вдохновением и вообще с Жизнью. Воздаяние – как тот способ, которым личность решает усвоить свою меру вдохновения. Ад – как оторванность от Источника вдохновения, как омертвелость.

Простор для подобных изложений и толкований задан мистиками монотеизма. Даже в исламе мы встречаем такие аллегории, что остаётся только позавидовать свободе духа их авторов. Крайне важной тенденцией является проецирование библейских сюжетов на нашу повседневную жизнь. Например, Ибн Араби истолковал таким образом историю всемирного потопа. Ной – это каждый из нас. Потоп – это бурный житейский океан. Ковчег – это следование Божьим заповедям. У кого ковчег скроен крепко – тот спасётся.

Если ад – это наша жизнь, то сошествие Иисуса в ад – это его пришествие к нам, к обитателям последующих времён. Это именно мы испытываем омертвелость, ведём существование теней и не видим никакого выхода, постепенно двигаясь к окончательной смерти. И мы такие же, как все мертвецы прошлого. Разница лишь в том, что стены нашего ада разрушены. И мы можем в любой момент покинуть его. Если только откликнемся на зов.

Согласно Преданию Иисус сошёл в ад в виде призрака, тени – такой же, как и все прочие. И именно в виде призрака Он существует и проповедует среди нас. Некоторые из нас вообще считают, что Он только миф, за которым нет никакого бытия. Другие допускают, что Он жил когда-то, но не верят в Его воскресение. Для всех считающих так – Он мёртв и существует только в виде тени, сплетённой из каких-то обрывочных слухов, медийных симулякров, затёртых клише. Из всего этого сплетены и мы сами.

Ад не вне нас, он внутри. Легче разрушить внешние стены, чем внутренние. То, что происходит с нами, лишь некоторое отражение того, что происходит внутри нас. Достаточно изменить себя, чтобы изменить мир вокруг себя. Но мы бессильны это сделать. Потому что не представляем, как это возможно. Потому что не знаем, что ждёт нас там, за стенами, и боимся этого. Потому что верим во всемогущество и тотальность своего внутреннего ада. Вот почему должен был появиться Кто-то по ту сторону стен. “Се, стою у двери и стучу”. Он разбил засовы и зовет на свободу.

Мы можем откликнуться и воскреснуть. С некоторого момента ад бессилен удержать нас, если мы захотим уйти. В нём появилась Дверь. Но чтобы воскреснуть, надо сбросить с себя оболочку из всех этих мёртвых символов и фрагментов. Надо уничтожить это роговое тело, чтобы вызволить из него живую субстанцию. Иными словами, в каком-то смысле нужно умереть. Как говорится в текстах Предания, “умереть для смерти, чтобы воскреснуть для жизни”.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ.

ПРАВО КАК СРЕДСТВО ВОСКРЕШЕНИЯ

«Дело Йукоса» мрачно, оно наводит на самые безысходные размышления о наших общих судьбах. После того как оно познано, не остаётся никаких надежд. «Дело Йукоса» – жестокое свидетельство гибели, и в первую очередь – гибели нашего разума, нашей воли к справедливости. Воистину, движение по стадиям процессов, связанных с «делом Йукоса» – это путешествие по кругам ада, на самом дне которого пребывают, согласно Данте, предатели всего самого святого. К таким предателям можно отнести всех, кто, активно или пассивно, преднамеренно или случайно, способствовал торжеству кривды в этих процессах.

Но грех уныния и отчаяния не менее страшен, чем грех несправедливости и безмыслия. Потому что он заставляет опустить руки и признать победу зла. В то время как зло не может победить, оно лишь паразитирует на благе. Вот почему для нас так важен пример Человека, Который, имея самую высокую и светлую из миссий, был несправедливо осуждён и замучен до смерти, но после преодолел смерть и всё равно выполнил то, зачем пришёл.

Вера в воскресение Иисуса так важна потому, что она сама даёт воскресение. Она делает это хотя бы в качестве примера. Примера того, как Некто настолько возлюбил жизнь, что, даже будучи предан и до смерти замучен, всё равно вернулся к ней. Не разочаровался, не устал, не махнул на всё рукой. Его в дверь, а он – в окно. Ванька-встанька. “Врёшь – не возьмёшь”.

Пусть мир лежит во зле. Пусть вся жизнь – сплошное страдание. Пусть всё ужасно и нелепо. Пусть кругом низость и предательство. Пусть кругом только гои и кафиры, заслуживающие смерти как награды. Пусть всё так. Но вера в телесное воскресение Иисуса всё равно говорит нам, что жить стоит. И – что жить можно. Даже вопреки всему этому.

У воскресения есть свои ступени. Первое и самое простое – это возрождение. Возрождение к жизни, о котором слыхали мы все и которое переживали многие. “Ты меня воскресила” и тому подобное. Это воскресение чувств, вкуса к жизни, способности радоваться. Как бы прорываешься сквозь пелену уныния, омертвелости рецепторов, глухого отвращения ко всему. Начинаешь ощущать бытиё и даже видеть красоту. Это воскресение-для-себя. Его знают и языческие религии с их дваждырождёнными.

Второе воскресение – это воскресение-для-других. Когда вкус к жизни превращается в деятельность. Бодрость духа позволяет не только браться за какие-то дела, но и доводить их до близости к планируемым последствиям. Тут уже мир начинает ощущать тебя. Ты был потерян для него, а теперь ты снова в нём, и это заметно. Ты способен нести что-то окружающим. Ты зарабатываешь друзей и врагов. А если у тебя есть друзья и враги, значит, ты не мертвец. Ты воскрес. Это воскресение уже больше свойственно христианам. Как бы там ни было, но они наиболее активны и плоды их деятельности наиболее заметны. Где христианство, там всегда что-то новое, спорное и даже порой пугающее. Где христианство, там жизнь.

Третье воскресение – это уже своего рода власть над жизнью. Если ты бодр духом, если ты любишь жизнь и если тебе всё ещё просто “что-то надо”, ты можешь жить очень долго. Даже неопределённо долго. Не уставая, не разочаровываясь. Йоги говорят, что они могут жить, сколько захотят. Но христиане не йоги, они слишком активны. Они не прячутся в леса, а идут на баррикады, на войны и проч. Они то и дело вызывают огонь на себя. То и дело достают своей активностью до такой степени, что нарываются на неприятности. Вплоть до летального исхода. “Как хочешь умереть – сразу или помучиться?” – “Хотелось бы, конечно, помучиться”.

Физическое бессмертие без воскрешения – это запечатление смерти, вечное умирание (нечто вроде вечной агонии, то есть фактически то же, что ад). Это когда тебе незачем жить, да и жить не хочется, а умереть ты не можешь. “В те дни люди будут искать смерти, но не найдут её; пожелают умереть, но смерть убежит от них” (Отк. 9:6). Не такова ли участь Агасфера? Воскресший презирает смерть, он готов умереть (хотя и не “просто так”). Именно это “лёгкое” отношение к жизни и делает её полной. “Сберёгший жизнь свою потеряет её; а потерявший жизнь свою ради Меня сбережёт её” (Матф. 10:39).

Четвёртое воскресение – это слава. Некий предел результативной деятельности, её ореол, венец. Платон говорил, что слава – мост от смертности к бессмертию, единственный способ для бренного существа запечатлеть себя в вечности. Древние египтяне считали бессмертие имени и образа – половиной бессмертия как такового. В христианстве “слава” осмысляется по-своему (см. иконы “Христос во славе”, “Дева Мария во славе” и так далее и богословский комментарий к ним).

Пятое воскресение – это посмертная жизнь в том, что ты делал при жизни, в своём деле и его последствиях. Ты уже умер, но у друзей и у врагов впечатление такое, будто ты всё ещё жив. Твои произведения не забыты, но продолжают производить впечатление и доносить твою мысль; твоё предприятие не рухнуло без тебя, но продолжает развиваться; те, кого ты вырастил и воспитал, не сбились с пути, но продолжают воплощать начатое тобою и даже во многом подражают тебе, по-своему воспроизводят тебя в своих действиях.

Шестое воскресение – это вечная жизнь тела, его нетление. Древние египтяне почитали его второй половиной бессмертия, и потому занимались мумификацией. Христиане почитают его как удел тех, кого именуют святыми. Любовь к жизни была настолько сильна в них, что даже когда дух покинул тело, оно продолжает каким-то образом жить и по-своему помогать живым (мироточение, целительность, чудотворность). Это тоже вариант физического бессмертия. Но такой, на который едва ли польстятся те, кто продолжает умирать в своём эгоизме. “...если пшеничное зерно, падши в землю, не умрёт, то останется одно; а если умрёт, то принесёт много плода” (Ин. 12:24).

Наконец, седьмое воскресение – это телесное вознесение. Одни говорят о телесном вознесении минуя смерть. Так рассказывают об Илие и Енохе, а мусульмане так учат об Иисусе. Другие говорят о телесном вознесении после смерти и последующего воскресения, как было с Иисусом.

Воскресение, как видим, имеет и социальный аспект. Оно ощущается в жизни общества и в общественной жизни индивида. Право является одновременно и объектом, и средством воскресения. Права человека – это его правовое тело, то, что юрист, адвокат может лечить так же, как врач лечит тело физическое.

Поэтому человек может переживать правовое воскресение, восстановление попранного и растерзанного правового тела. В то же время правовое воскресение может происходить только в среде права как такового. И в этом смысле право само есть путь воскресения. В праве прекращается отчуждение реальности, разрыв между разумом и волей, совестью и потребностями. В праве реальность возвращается к самой себе во всей своей целостности. Что неминуемо сказывается и на жизни общества, и на жизни каждого отдельного человека.

Добавление. Прежде чем решать какие бы то ни было задачи, пусть даже самые высокие, нужно сначала существовать – жить. Жизнь сама по себе есть чудо, и она невозможна без “вдохновения, источник которого трансцендентен нашему миру, где живое окружено мёртвым и как бы находится у него в плену. Соответственно, чтобы решать сверхзадачи, каковыми являются все задачи, вокруг которых образованы великие религии, нужна сверхжизнь (выражение встречается у Тейяра де Шардена), а следовательно – животворное сверхвдохновение. Движение от жизни к сверхжизни – это и есть воскресение.

Искусство воскресения есть в каком-то смысле аналог даосского “пестования жизни”. Его главное отличие в том, что данное искусство не ограничивается сохранением status quo (что в наших условиях является заведомо проигрышным), а ведёт дальше. Si vis pacem, para bellum. Хочешь выжить – попытайся воскреснуть. От вредных воздействий, проистекающих от окружающей нас мертвечины, не сбежишь, даже если укроешься в горах и будешь есть только кору деревьев, запивая её молоком диких коз. Сама такая попытка есть вредное воздействие. Она превращает жизнь в вечное и трусливое бегство, в жалкое подобие растительной жизни. Значит, надо уметь регенерироваться, восстанавливаться, оживать, возрождаться всякий раз, как ты претерпеваешь вредное воздействие. И тогда ты можешь не бежать от участия в жизни и даже не бояться смерти. Свобода от страха смерти – важнейшее условие полноты жизни. “Я есмь воскресение и жизнь; верующий в Меня, если и умрёт, оживёт” (Ин. 11:25).

Признавая воскресение наивысшей ценностью, все прочие искусства можно рассматривать как средства её реализации. Если всякое бытие есть благо, то во всем, что существует вокруг нас, следует видеть, прежде всего, некоторое благо для себя, а уже потом недостатки. И чем мощнее то или иное конкретное бытие, тем больше в нём блага. Великие религии, породившие великие цивилизации, непременно содержат в себе великие блага, если только правильно подойти к их сокровищам. Например, буддизм всякое новое рождение, даже в мире блаженных богов, считает злом и в этом смысле отвергает воскресение как ценность. Однако, с другой стороны, буддизм является искусством пробуждения, которое является существенным аспектом воскресения. Воскреснуть – значит и пробудиться ото сна, который олицетворяет собой неполноту жизни (вспомним также, что главный враг Будды – дух смерти Мара). Истина буддизма в том, что чтобы жить, нужно быть непривязанным к жизни. Жажда жизни (танха, тришна) – это рабство, толкающее живые существа на всякого рода низости, подлости и злодеяния (вплоть до убийств). Эта жажда застит наши глаза, не позволяет трезво и свободно взглянуть на мир. Однако освободиться от этой жажды – вовсе не значит возненавидеть жизнь. Напротив, воля к жизни противостоит жажде жизни, и очищенная от этого рабства любовь к жизни и есть важное условие воскресения. Поэтому буддийские практики и буддийские воззрения вполне можно использовать в христианских целях, что и делают, например, последователи католического священника Хуго Эномия-Лассаля. Да и сам буддизм определяет себя именно как метод, средство, а не как самоцель.

Во всех великих учениях можно увидеть, по выражению Евсевия Памфила, приготовление к Евангелию. Даже в тех, что хронологически возникли и распространились после евангельской проповеди. Например, таким приготовлением можно счесть деятельность Магомета и религию ислама. Многие добродетели, которые культивируются мусульманством, создают хорошую почву для христианства и вполне могут найти в нём своё конечное осуществление.

Всё это, однако, не отменяет правомерности критики всех этих религий с точки зрения их претензий на самодостаточность. Все их сокровища начинают блестеть только в свете перспективы воскресения. Без воскресения они бессильны. Без воскресения невозможны ни реализация буддийской свободы, ни благородное спокойствие ислама, ни цветение родовой жизни. Воскресение – ключ ко всем этим благам. Это доказывается и самой историей.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: