Аристотель Фиораванти

Со схизмы 1054 г. и вплоть до конца XVII в. в русском массовом сознании ощущение раскола христианства скорее нарастало, вызывая все более болезненные интеллектуальные и нравственные переживания. Все «новые фрязи», прибывшие из самой Италии были, как и «немцы», «латынянами», но им почему-то позволяли участвовать в святая святых - строительстве православных соборов, в том числе главных, столичных.

История службы московскому великому князю архитектора из Болоньи Аристотеля Фиораванти может прояснить нюансы такого положения. Остановиться на фигуре Аристотеля необходимо еще и потому, что вклад его в развитие русской духовной и материальной культуры колоссален. Кроме того его случай дает прекрасный фактический материал для анализа того, что из достижений Запада интересовало русское государство в XV – начале XVI в. и каково было быть служилым иноземцем в России.

На первый взгляд появление Аристотеля Фиораванти и других «фрязей» в России было делом случая. В ходе переговоров Москвы с Папской курией о втором браке Ивана III были налажены контакты с Италией. Позже они укрепились благодаря итальянским знакомствам Софьи Палеолог и ее итало-греческому окружению. Но были и другие обстоятельства, которые облегчали сотрудничество москвитян и итальянцев во второй половине XV — начале XVI вв.

В отличие от своих преемников, правивших в XVI–XVII столетиях, Иван III имел мало оснований сомневаться в военном потенциале собственной державы. Подобно предкам и потомкам, он веровал и в религиозно-нравственное превосходство своего народа над «еретическим» Западом или мусульманским Востоком. Однако опыт русских дипломатических миссий в разные концы света, как и беседы с Софьей, с иностранными послами и мастерами, открыл ему одну «мелочь»: облик его столицы, который призван символизировать величие политических и религиозно-идеологических перспектив Московского государства, в действительности совершенно не соответствует данным целям. «Новорожденному» Московскому государству с его неохватной территорией и поистине имперскими планами нужен был образ-символ, читаемый собственным народом и чужаками на уровне подсознания, менталитета, психологии. Деревянная Москва середины XV в. с ее обветшавшим белокаменным Кремлем и маленькими церквами не соответствовала этой задаче. Начали с неудачной попытки опереться на опыт своих мастеров.

Создание нового сакрального облика столицы должно было оттолкнуться от возведения нового главного храма страны. Он понимался как преемник владимирского Успенского собора. Это отражало переход политического и религиозного центра русской жизни из древнего Владимира в Москву. Неслучайно Иван III русским мастерам, а потом и Фиораванти объявлял, что хочет храм, как во Владимире. Сложность княжеского задания для иностранца состояла в том, что его не просили строить, как он строил бы у себя на родине. Речь шла о создании «чисто русского» православного храма, как его привыкли осязать русские с их средневековым преклонением перед авторитетом старины. В то же время государев заказ предполагал создание нечто большего, чем копия владимирского Успенского собора XII в., ибо планы новой Московской Руси были грандиознее самых смелых мечтаний великих князей Владимирских. Русские мастера пытались решить эту сверхзадачу простым увеличением размеров будущего собора, что было ошибкой. Даже если бы своды возводимого ими храма не рухнули, он вряд ли бы удовлетворил заказчика.

Аристотель Фиораванти происходил из семьи архитекторов и инженеров. Строительством занимались его отец — Фиораванти (1390–1447), дядя — Бартоломео (1391–1462), а возможно и дед — Ридольфо. Русские летописи утверждали, что Аристотель было не имя, а прозвище приехавшего в Москву мастера, данное ему за его искусство. Однако еще в конце XIX в. исследования итальянского историка Г. Гуаланди и его соотечественника, архитектора-археолога Л. Бельтрами[544], а также француза Мюнца[545] показали, что будущий строитель московского Успенского собора упоминается в итальянских актах не иначе как Аристотель с юности, что говорит о том, что это было его подлинное имя. Удивительного в этом мало, поскольку «начавший распространяться в Италии эллинизм ввел в моду подобные имена»[546]. Фиораванти звали отца мастера, но постепенно его имя стало фамильным прозвищем с различным написанием — Фиораванти, Фиераванти, Фиоравенти и т.д. В метрических свидетельствах дочерей Аристотеля — Лауры (род. 1465) и Елены (1472) значилось: filia Aristotelis Feravantis[547]. Сам Аристотель в письмах 1459 и 1476 гг. подписался как Aristotele da Bologna, а в письме 1468 г. — Aristotele di Fioravanti[548]. Попытки приписать Аристотелю другие имена — Alberti Aristoteli, Ridolfo Fioravanti, — которые можно встретить у Н.М. Карамзина, Г.Н. Собко, И.Э. Грабаря, выглядят недоказанными, как и попытки связать его происхождение с известным в истории итальянского искусства родом Альберти[549]. Точная дата рождения Аристотеля Фиораванти неизвестна. Скорее всего, он появился на свет между 1410–1415 гг. (версия Гуаланди) или в 1418 г. (версия Бельтрами). Так что на Русь Аристотель прибыл зрелым человеком и опытным мастером, который уже прославился на родине, но не архитектурными шедеврами, а выполнением строительных, гидроинженерных и литейных работ.

Аристотель из Болоньи был весьма востребован в Италии. Хотя, конечно, и у него случались профессиональные неудачи и житейские трудности. Так, после 1455 г. он опасался появляться в Венеции, потому что выпрямленная им там колокольня при церкви Св. Ангела, простояв два дня, ночью рухнула и задавила несколько человек. Венецианцы начали следствие, Аристотель поспешно скрылся из города. Причиной обрушения была слабость венецианского грунта. (В дальнейшем Аристотель, соглашаясь на проекты по передвижке зданий, требовал обязательной предварительной проверки прочности грунта.) Аристотель не нажил большого состояния, из-за нужды часто влезал в долги, а в 1473 г. в Риме его вообще арестовали по поводу фальшивых монет. Не ясно, в чем обвиняли мастера - в изготовлении ли, сбыте ли или хранении фальшивых монет. Однако сенаторы Болоньи, не дожидаясь конца рассмотрения дела, сразу лишили Аристотеля «должности и содержания от Болонской Камеры и постановили, что такое положение сохранится и впредь при условии, что обвинение окажется верным»[550].

Без сомнения, решение Сената оскорбило «магистра инженерных работ» (так Аристотель был назван в сенатской реляции) и вынудило его принять неожиданное предложение мало ему ведомой Москвы. В 1475 г. русский посол в Венеции Семен Толбузин искал архитектора для постройки главного столичного собора России. (Другой целью Толбузина в Венеции являлось извещение дожа об исполнении его просьбы разрешить венецианцу Тревизану поехать в Орду.) В это время Аристотель, судя по русским летописям, оказался в Венеции или где-то поблизости от нее, хотя, по предположению итальянских исследователей, он избегал появляться на территории этой республики. Сравнительно небольшое жалованье — 10 рублей в месяц — не прельстило тех итальянских зодчих, с которыми беседовал Толбузин. Только один Аристотель Фиораванти согласился. Не последнюю роль в этом, очевидно, сыграли денежные его затруднения.

Аристотель выехал в Россию с уже взрослым сыном Андреем и учеником Петром. Одновременно он поступил на миланскую службу. На миланском престоле находился герцог Галеаццо-Мария Сфорца. Ранее Аристотель уже служил его отцу, но, в отличие от отца, Франческо, Галеаццо-Мария не был ни интеллектуалом, ни меценатом. Он имел склонность к развлечениям, особенно к охоте, оставляя без внимания многие важные государственные дела. Это впоследствии привело его к закономерному концу: к свержению и гибели. Судя по дальнейшим действиям Аристотеля Фиораванти, лично Галеаццо-Мария дал отъезжавшему в Россию мастеру поручение добыть там для него охотничьих птиц. Аристотель надеялся совместить строительство собора с заданием своего итальянского господина.

Зачем Москве понадобился архитектор-иностранец? Маленький каменный Успенский храм в Москве, построенный усилиями Ивана I Калиты и митрополита Петра и освященный в 1327 г., совершенно обветшал. Поэтому его разобрали и начали строительство нового огромного собора под руководством двух московских мастеров — Василия Дмитриевича Ермолина и Ивана Головы Володимирова. Последний — это тот самый сурожанин, сын Владимира Григорьевича Ховры, о котором шла речь выше. Между русскими зодчими, по сообщению Ермолинской летописи, возникла «пря, и отступися всего наряда Василей, а Иван поча наряжати»[551]. 30 апреля 1472 г. митрополит Филипп присутствовал при заложении первого камня новой церкви. К концу весны 1474 г. были возведены уже своды. Однако строить небольшие каменные храмы и палаты, что делали прежде отец и дед Ивана Головы, — это одно, а поднять большой собор — совсем другое. Неожиданно «майя 21 один час нощи разрушилась церковь новая Пречистая Богородица не довершена»[552]. Вызванные из Пскова мастера-каменщики не смогли точно определить причины крушения здания, только «похулили» качество извести.

Встал вопрос, что дальше делать с руинами посреди Кремля. На решение данной проблемы могла оказать существенное влияние вторая жена Ивана III Софья Палеолог. «Можно представить, какое впечатление произвели на нее старые кремлевские соборы времени Ивана Калиты… и обветшавшие белокаменные стены, и башни крепости, построенной при Дмитрии Донском. После Рима и городов континентальной Европы с их великолепными каменными сооружениями разных эпох и стилей трудно, наверное, было примириться греческой принцессе Софье с тем, что обряд ее венчания проходил во временной деревянной церкви, стоявшей на месте разобранного Успенского собора XIV столетия. Нет сомнения в том, что рассказы Софьи и приехавших с нею представителей греческой и итальянской знати о прекрасных образцах церковной и гражданской архитектуры итальянских городов, об их неприступных укреплениях повлияли на решение Ивана III привлечь для перестройки Кремля — резиденции русского государя — иноземных мастеров»[553].

Софья могла лично знать Аристотеля Фиораванти. Царевна находилась в Риме в 1471 г., когда туда приезжал болонский инженер. Кроме того, Софья могла слышать об удивительном мастере от своего покровителя, кардинала Виссариона. В 1450-х гг. он был папским легатом в Болонье, где уже активно работал молодой Аристотель.

Аристотель и его спутники выехали из Италии в январе 1475 г. и благодаря скорой зимней дороге уже в марте были в Москве. Осмотрев руины, Аристотель похвалил чистоту кладки, но подтвердил вердикт псковичей: известь «неклеевита и кирпич не тверд». Второй Успенский собор не подлежал реставрации еще и по недостаткам проекта Ивана Головы. Следуя русской традиции, он возводил толстостенный храм большой снаружи и тесный внутри, что не соответствовало назначению собора. Здесь должны были проходить торжественные многолюдные мероприятия, такие, как венчание на княжение и др. Для разбора руин Аристотель построил особое приспособление — «баран», которым, к удивлению московского летописца, меньше чем за неделю снес здание, строившееся почти три года. Попутно Аристотель нашел у Андроникова монастыря глину хорошего строительного качества и заложил кирпичный завод. Ломбарджийский красный кирпич в то время был одним из самых больших по формату (примерно 24 на 12 на 6 см), что ускоряло процесс кладки, и одним из самых прочных в Европе. Однако обжиг его требовал особых знаний.

Иван III отправил Аристотеля в путешествие по России с целью осмотра древних «истинно русских» церквей. Интересно, что с первого взгляда на Владимирский Успенский собор Аристотель констатировал: «Это наших рук дело», то есть собор построили итальянцы. Нет никаких оснований считать, что болонскому мастеру была известна история постройки этого храма. Вряд ли он знал о просьбе великого князя Владимиро-Суздальского Андрея Боголюбского к императору Фридриху Барбароссе о посылке на Русь зодчих для возведения этого храма. Западные мастера прибыли и в 1158–1160 гг. построили одноглавый храм, который при Всеволоде Большое Гнездо в 1185–1189 гг. был обнесен новыми стенами снаружи и приобрел современный вид: стал пятиглавым, шестистолпным, пятинефным. По мнению специалистов, западные мастера, работавшие на обоих этапах возведения собора XII в., происходили из Северной Италии. Выступили они и учителями коренных русских зодчих. Второй из знаменитых владимирских соборов — Дмитровский (1194–1197), как особо подчеркивает владимиро-суздальский летописец, возвели русские мастера.

Итак, «исконный русский образец» строили итальянские архитекторы, но русские люди, воспитанные со времени возведения Десятинной церкви (Х в.) и Софийских соборов в Киеве, Полоцке и Новгороде (XI в.) на традициях византийской архитектуры, воспринимали соборы «своими» и в XII, и в XV вв. Вот здесь и кроется отгадка особого доверия русских к выходцам с севера Италии. На формирование эстетических архитектурных представлений и русских, и северо-итальянских зодчих оказала огромное влияние византийская архитектура. Древнерусские храмы X–XI вв. есть вообще полное заимствование с последующим развитием византийских архитектурных образцов. Северная Италия после условной даты падения Западной Римской империи (476 г.) в раннем Средневековье какое-то время входила в Византию, оставшуюся единственной на тот момент Римской (Ромейской) империей. Зодчество ромеев, как и их живопись, оказало огромное влияние на северо-итальянское искусство. (Вспомним романские церкви Равенны с их замечательными византийскими мозаиками внутри.) Византийское наследство сближало православных русских и фрязей-католиков, позволяя последним создавать церковные образы, воспринимаемые русскими как «свои». Даже в начале XX в. автор статьи об Аристотеле граф К.А. Хрептович-Бутенев, закончив рассказ о возведении в Москве Успенского собора, поместил удивленно-восторженную реплику: «Тем большая заслуга гениального итальянца, что он сумел так скоро и прекрасно освоиться с лучшими мотивами русской архитектуры, взятыми из разных мест России, что, глядя на Успенский собор, нельзя догадаться, что его создавал не русский человек, а итальянец!»[554].

Мы же вернемся к Аристотелю. Он пустился в путешествие по Руси в мае-июне 1475 г. Осмотрев и зарисовав владимирские и суздальские церкви, мастер через Ростов, Ярославль, Вологду, Устюг Великий и далее по рекам Сухоне и Северной Двине добрался до Белого моря, побывал на Кольском полуострове. Это следует из письма Фиораванти к миланскому герцогу. Аристотель пишет, что в этих северных краях летом солнце в полночь стоит на той высоте, что в Италии — за час до заката. По расчетам специалистов следует, что «маэстро» добрался до 69-го градуса северной широты, то есть до местности близ Колы[555]. Здесь он видел белых медведей, моржей, белых зайцев. Добыл для герцога двух серых кречетов. Несколько позже сын Аристотеля Андрей доставит их к Галеаццо-Марии, получив взамен 100 дукатов и отрез дорогой материи. К тому же по просьбе Аристотеля герцог обратится к болонскому властителю Бентиволио с просьбой повлиять на двух кредиторов, которые продали землю Фиораванти, чтобы они отсрочили платеж, оставшейся суммы долга.

Письмо Аристотеля к миланскому герцогу, которое вез его сын Андрей, свидетельствует о широкой эрудиции и образованности «маэстро». В одном месте Аристотель философско-иронично замечает: «cha faza di mensogna de chiudre lomo le labre quanto poi pero che senza cholpa fa vergogna». Г. Гуаланди считает, что это почти дословная цитата из дантовской «Божественной комедии», где при описании Ада есть следующее трехстишье:

«Semre a quel ver c’ha faccia di menzogna

De’ l’uom chiuder le labbra quant’ ei puote

Pero che senza colpa fa vergogna»

(Inferno c. XVI, 124)[556]

«Мы истину, похожую на ложь,

Должны хранить сомкнутыми устами,

Иначе срам безвинно наживешь»

(Перевод М.М. Лозинского)

Последняя фраза, никак не связанная с предыдущим текстом письма, непонятна читателю, который не посвящен в отношение образованных итальянцев к рассказам путешественников и купцов-авантюристов о «сказочном Востоке». В этих рассказах было много небылиц или такого, что на Западе казалось небылицами. Цитата из Данте - шутливый намек Аристотеля, что он не хочет прослыть болтуном, но намекает, что видел много необычного.

Миланский герцог использовал приезд в Милан Андрея Фиораванти и его русского спутника для снаряжения нового посольства в Москву, но только ради новых охотничьих птиц. Вместе с Андреем в Россию отправились два герцогских кречетника: Бьянко из Кайо и Фадей из Ферры. Они везли в подарок московскому государю три куска богатой материи и письмо на латыни. В нем Иван III почему-то назван Георгием. Галеаццо-Мария сообщал, что питает к московскому князю любовь и дружбу и просит прислать в ответ еще много хороших охотничьих птиц, сколько ни будет угодно Великому князю (письмо из Павии, от 14 июня 1476 г.)[557].

Но это все будет позже, а летом 1475 г. Аристотель с двумя серыми кречетами через Соловки и Олонецкий край попадает в Старую Ладогу, где видит древний храм Св. Георгия; потом едет в Новгород, где любуется еще более древним Софийским собором (построен в 1045–1050 гг.). Ряд исследователей полагают, что этот собор по приказу Ярослава Мудрого строили те же греческие мастера, что возводили Св. Софию в Киеве в 1137–1040-х гг. Новгородская София, как и владимирский Успенский собор, оказали большое влияние на выбор Аристотелем облика его храма. Московский Успенский собор напоминает Новгородскую Софию строгостью и простотой наружных фасадов, а вот его аркатурный поясок — типичный признак Владимиро-Суздальской архитектурной школы. Внутри московский собор был значительно просторнее названных древнерусских храмов, что было достигнуто благодаря применению последних достижений западноевропейского зодчества, позволявших стенам не быть чрезмерно массивными.

Закладка третьего и стоящего в Москве поныне Успенского собора произошла 12 мая 1476 г. Пока шло путешествие Аристотеля по Руси, его сын Андрей и ученик Петр с их московскими помощниками успели наладить выпуск кирпичей и извести. Русские каменотесы начали тесать белый камень. Было накоплено достаточно материала, потому возведение храма пошло быстро. Интересно, что «надзирать» за действиями итальянского архитектора был поставлен его предшественник, неудачник Иван Голова, а также его отец, старый боярин Владимир Григорьевич Ховрин[558]. Через три года и три месяца, 11 августа 1479 г., состоялось освящение храма. Успенский собор представлял собой высокий и просторный внутри (в отличие от Владимирского) 6-столпный, 5-главый храм. В нем не было выделено средокрестья и не было хоров, что придало целостность интерьеру. Парадным его фасадом оказался южный. Сам собор заложил отправную точку развития всего дворцово-храмового комплекса нового Кремля.

Вклад Фиораванти в технологию строительного дела Руси трудно переоценить. Как мы уже говорили, в Москве он основал первый кирпичный завод, где русские мастера научились производить качественный ламбардский кирпич, размер которого сохраняется до сих пор. Далее на Руси, лишенной больших запасов природного камня, кирпич станет основным слагающим каменного строительства. Через Аристотеля русские мастера научились изготавливать качественную известь, применять вместо деревянных связей железные, выкладывать своды из тонкого кирпича, использовать крестовые перекрытия, круглой формы столпы, укреплять известняковую кладку кирпичными рядами, поднимать грузы с помощью усовершенствованных рычажных и блоковых механизмов, быстро убирать руины особым «бараном», стоить, как заметил летописец, «по правилам и кружалам» (т.е. заранее рассчитывая проект).

Миссия Аристотеля Фиораванти была выполнена, но великий князь Иван III не спешил отпускать столь «хитрого» (т.е. знающего) специалиста. Возможно, Аристотель подсказал московским властям, каких мастеров стоит пригласить из Италии для дальнейшего строительства храмов, палат, дворцов и новой московской крепости. Аристотель, работавший в 1458–1464 гг. в Милане, не мог не знать семейство знаменитых миланских архитекторов и художников Солари. В 1490 г. в Москву прибывает Пьетро Антонио Солари. В 1455 г. Аристотель выполнял заказ в Венеции, он вполне мог знать и порекомендовать московскому государю венецианца Марка Фрязина, строившего с 1487 г. в Москве Грановитую палату. Впрочем, наладив связи с Италией, русские дипломаты и сами или по совету разных людей в Москве или за границей отыскивали нужных людей, тем более Иван III регулярно посылал итальянским властителям просьбы о присылке мастеров. Н.М. Карамзин упоминает о посылке в мае 1493 г. подобных просьб в Милан и Венецию с русскими послами, греком Мануилом Ангелом и Данилой Мамыревым. Итальянский историк, археолог и архитектор Лука Бельтрами, нашел в 1880-х гг. в миланском архиве письмо, подтверждающее, что в ответ на «русский запрос» «отправились из Милана в Россию три мастера: Алоизий из Карно, стенной мастер и инженер (Aluisio de Carchano magistro de muro et inzignero), кузнечный мастер Михаил Парпаионе и Бернандино из Боргоманеро…, все трое — миланцы». От них имелись хорошие известия, что инженер пользовался лаской государя (acarezato), подарившего ему 8 собственных своих одежд (veste de le sue) и хорошую сумму денег, и что государь желает, чтобы он ему выстроил замок (Castello) наподобие миланского» (перевод К.А. Хрептовича-Бутенева) [559].

Аристотель Фиораванти не был отпущен домой и с 1479 до 1486 г. занимался в России литьем пушек. В 1477—1478 Фиораванти участвовал в походах Ивана III на Новгород. В 1482 ходил с московским войском на Казань, а в 1485 — на Тверь. По мнению А.Л. Хорошкевич, Аристотель Фиораванти возглавлял в этот период всю русскую артиллерию[560].

Есть также предположение, что он имел отношение к чеканке в Москве монет. Сохранилось довольно много монет времен Ивана III с изображением на лицевой стороне скачущего всадника с мечом и надписью вокруг него «князь великий Иван Васильевич». На оборотной стороне монеты в три строки значится надпись: «Оrnistoteles»[561]. Вслед за Карамзиным большинство историков полагают, что «Орнистотелес» и Аристотель, строитель Успенского собора, — это один и тот же персонаж. Правда, Аристотель в известных исследователям документах никогда так не подписывался, да и другие его так никогда не именовали, поэтому не исключено, что монетами в Москве занимался другой «фрязин», которого звали именно «Орнистотелем».

Тем временем финансовые дела семьи Фиораванти на родине шли под откос. Аристотель, поняв, что московский государь не жалует отъездов иностранных специалистов на родину, инспирировал в 1479 г. письмо от властей Болоньи с просьбой вернуть Аристотеля. (В письме предельно четко воспроизводился титул Ивана III, о чем болонцев мог информировать только человек, хорошо знакомый с московскими реалиями, а именно Аристотель.) Болонцы и сами были заинтересованы в Аристотеле: в 1472 г. он принимал участие в разработке плана капитальной перестройки средневекового дворца дель-Подеста и может быть именно Аристотель создал модель нового дворца. Болонцы тянули с началом строительных работ, надеясь на возвращение из России своего зодчего. Они принялись за дело лишь в 1485 г., когда утеряли уверенность в возможности вернуть Фиораванти домой.

Аристотель, не дождавшись отпуска на родину по запросу болонских властей, рискнул сам просить об этом великого князя. Иван III страшно разгневался, повелел отобрать имущество зодчего, а самого его отправить в тюрьму, где, очевидно, болонский мастер, человек уже старый, и умер где-то в конце 1480-х. Точных данных о смерти Аристотеля Фиораванти в России не сохранилось. Не знали подробностей его кончины и на родине, кроме сведений, что он умер в Московии.

Поскольку о сыне Аристотеля Андрее известно только из русских источников и письма Фиораванти к миланскому герцогу (итальянские документы Андрея не упоминают), можно сделать вывод, что и Андрей Фиораванти навсегда остался в России. В XVIII в. русский просветитель и масон Н.И. Новиков издал один пергаментный рукописный синодик XVI в. из Синодальной библиотеки. На с. 474 4-го тома «Древней Российской вивлиофики» Н.И. Новикова (и на обороте 122-го листа оригинала) была помещена запись, составлявшая часть статьи под заглавием: «О летнем хождении на Казань и о взятии Казанском благочестивого царя великого князя Ивана и всего его христолюбивого воинства (7069=1552): Ивашку Павлову сыну Аристотелеву, вечная память»[562]. Фамилия Аристотелев столь не характерна для Руси и столь созвучна с именем архитектора из Болоньи, что можно допустить, что в записи упомянут кто-то из потомков Аристотеля, возможно, внук его сына Андрея — Иван Павлович Аристотелев.

По воле судьбы из всех творений Аристотеля Фиораванти до наших дней дожил лишь его московский Успенский собор, ставший самым грандиозным творением мастера. О соборе как о главной святыне русской столицы сообщал посол к Папе Римскому Клименту VII Дмитрий Герасимов в 1525 г. С его слов Павел Иовий (Паоло Джовио Новокомский) записал, что в Москве «на видном месте находится храм в честь Богородицы Девы, славный своим строением и величиною; его воздвиг 60 лет тому назад Аристотель Болонский, удивительный художник и знаменитый мастер»[563]. В начале XVII в. голландский торговый агент Вильям Руссель также назовет «древнейший храм святой девы Марии» (Успенский собор) одной из главных достопримечательностей русской столицы[564].

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: