Он стал совершенно недвижен, как умеют только старые вампиры. Как будто если я отвернусь, а потом повернусь обратно, его уже не будет.

Мы оба напитали ardeur, это верно.

И я снова предлагаю тебе кровь.

Он глубоко вздохнул:

Ты сама знаешь, ma petite, как я этого хочу.

Знаю.

Но почему сейчас?

Я же тебе сказала — поговорила с одним другом.

Я не могу дать тебе того, что дал тебе — нам — Ашер вчера. На тебе мои метки, я вряд ли смогу подчинить себе твой разум. Это будет боль и ничего кроме.

Тогда сделай это в разгаре наслаждения. Мы уже не раз убедились, что у меня сенсоры боли/наслаждения немного перепутываются, когда я достаточно возбуждена.

Он улыбнулся:

У меня тоже.

Тут улыбнулась я.

Давай подразним друг друга.

А потом? — спросил он тихо.

Выберешь минуту и возьмешь кровь, а потом трахаться.

Он вдруг рассмеялся:

Ma petite, ты так сладкоречива! Как я могу устоять?

Я прислонилась к нему, нежно поцеловала в губы и сказала:

— Ее уста всю душу исторгают! Смотри, летит! Верни ее, Елена! Я жить хочу — в устах твоих все небо! Все, что не ты, — один лишь тлен и прах![4]

Он всмотрелся в мое лицо жаждущим взглядом:

Ты, кажется, говорила, что ничего больше из этой пьесы не помнишь.

Помню, — шепнула я. — А ты?

Он покачал головой, и мы были так близко, что его волосы задели мои и трудно было различить, где чья чернота.

Когда ты ко мне так близко — нет.

И хорошо, — улыбнулась я. — Но обещай мне, что как-нибудь мы найдем всю пьесу и будем читать друг другу по очереди.

Он улыбнулся, и это была улыбка, которую я ценила больше любой другой: настоящая и беззащитная, наверное, одна из немногих вещей, оставшаяся от того человека, которым он мог быть, не попади когда-то в лапы Белль Морт.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: