СЛОВО О ТОМ, ЧТО ГРЕХ, ОБЕЩАЯ ЧЕЛОВЕКУ ВОЛЬНОСТЬ И НЕЗАВИСИМОСТЬ, ЛИШАЕТ ЕГО ИСТИННОЙ СВОБОДЫ И НИСПРОВЕРГАЕТ В СОСТОЯНИЕ МУЧИТЕЛЬНОГО РАБСТВА

«Всяк творяй грех раб есть грех» (Ин.8,34).

Если смотреть на поверхность греха и на первые шаги грешника, то в грехе представляется не рабство, а вольность и независимость. Ибо, в чем состоит грех? В том, чтобы не слу­шать велений самого Бога, идти против законов своего Твор­ца, быть самому для себя началом и концом действий, куми­ром и чистилищем. Грешник свободно позволяет себе то, о чем добродетельный человек и помыслить не смеет, наслаждается такими вещами, кои неизвестны и как бы не существуют для последнего, становится, повидимому, превыше всего. Сие-то, конечно, разумел искуситель эдемский, когда говорил нашей праматери: «будете яко Бози». Сим-то, без сомнения, увлечен и он сам несчастный, когда решился развить знамя возмущения против Всемогущего.

К сему же, явно или тайно, но неизбежно, стремится и каж­дый грешник. Дайте волю его необузданным желаниям, до­ставьте ему средства к выполнению безумных замыслов, отни­мите с пути его все преграды, и вы увидите, что он не удовлет­ворится ничем, пойдет в гордыни своей и алчности к наслажде­ниям, все далее и далее, возмечтает быть подобен Вышнему, скажет прямо с Фараоном: кто есть Бог, да послушаю его? И не видели ль времена недавние ужасного примера, как целый народ, славившийся образованием, но потерявший чистоту нравов, дерзнул, в лице опуявших от гордости и порока, пред­ставителей своих, отвергнуть всякое верование, запретить все виды богослужения, провозгласить божеством разум человече­ский и воздать ему поклонение, подобающее единому Богу! Так, по-видимому, грешник горд и далек от всякого унижения и рабства! И однако же ничто так не близко к нему, как рабст­во, ничто так неминуемо, как унижение! Кто унижает и пора­бощает его? Тот же самый грех, который прельщает вольностию и независимостию. Всяк творяй грех раб есть греха.

Каким образом происходит это? - Самым неизбежным. Ис­тинная свобода человека состоит в том, чтобы свободным обра­зом соединиться с высочайшей, Божественной свободой, от коей она проистекла, усвоить себе ее святой образ действий, и таким образом облечься ее всемогуществом. Грех расторгаег сей блажен­ный союз, ставит свободу человеческую в противоположность свободе Божественной и ее всемогуществу: посему лишает свобо­ду человека единственного источника силы и могущества сущест­венного, непреходящего. С свободою человеческою должно, в сем случае, происходить то же, что бывает с ветвию, отторженной от древа: обе должны вянуть, истощаться и умереть. Если грешник до времени не чувствует сего, то потому, что в нем, по расторже­нии блаженного союза с Богом, остается на время часть произво­ла нравственного, подобно как в отторженной от древа ветви ос­тается на время некоторая жизненность, и она несколько часов может удерживать свою зелень, листья и цветы. Но воцарившийся в душе грех вскоре требует в жертву себе и этот малый остаток произвола духовного, и бедному пленнику ничего не остается, кроме рабства. Ибо почему грешник отторг свою свободу от воли Божией и закона? Потому, что ему показалось что-либо лучше во­ли Божией и закона. Что бы ни было это мнимо лучшее - честь ли, стяжания ли, удовольствия ли чувственные, все это, будь самое ничтожное, становится для человека кумиром всевластным. Что прежде он должен был делать для Бога, по требованию закона и совести, то теперь должен делать для своего кумира, в каком бы виде он ни был, по требованию своей страсти к нему. Сначала и здесь остается призрак свободы, так что грешник чувствует себя в состоянии бросить и разбить свой кумир, но потом наступаег от часу тягчайшее рабство, так что грешник невольно делает все то, чего ни потребует его идол греховный. В сем случае пленник греха подобен человеку, сходящему с высокой и крутой горы: сначала горизонт обширный, множество видов пред глазами, стезей под стопами, но чем далее и {шже, тем горизонт уже, видов и следов менее, наконец остается одна стезя, ведущая или паче влекущая в пропасть.

В самом деле, братие мои, долго ли грех удостаивает плен­ников своих хотя той жалкой чести, чтобы держать их в непос­редственной зависимости от себя, с правом блуждать по всем стропотным распутьям беззакония? - Не долее того, как усмотрится (а это бывает весьма скоро) удельная способность каждого пленника в известной работе греховной. После сего грех тотчас распределяет пленников своих между своими жестокими пристав­никами: одного отдает в рабство плоти и чувственных удовольст­вий, другого заставляет работать любостяжанию и скупости, третьему велит быть в услугах честолюбия и гордости житейской. Преданный одной страсти грешник не имеет иногда и столько свободы, чтобы перейти на служение в другой: не смеет и не может переменить даже своих уз, так, например, плотоугодник часто бывает глух ко внушениям честолюбия, скупец не может терпеть чувственных удовольствий и проч.

Что делает с бедным грешником и его свободою страсть господствующая? То, что делается у далеких варваров с их пленниками: чтобы они не могли убежать, им выкалываются глаза и подрезываются на ногах жилы. Так и страсть избодает у грешника очи: все видят ничтожность его кумира, опасность его положения, неминуемые следствия разврата, один грешник слеп, ему кажется нередко, что он живет и ведет себя как нельзя лучше. Страсть варварски портит у грешника ноги: все понуж­дает его иногда сойти с пути беззакония, он сам чувствует бла­гоприятную минуту бежать из оков, и однако же не может сдви­нуться с места, или, сделав несколько шагов, падает, и, попав­шись снова в плен к своему владыке, подвергается тягчайшим узам.

В самом деле, дотоле грешник работает, подобно бессмысленному животному, во угождение греховной страсти, доколе она молчит и как бы не существует, дает ему свободу потря­сать и звенеть своими цепями, представлять из себя человека с сердцем независимым. Но едва открывается в бедном грешни­ке намерение разорвать свои узы и изыйти на свободу духа, то­гда обнаруживается вся лютость страсти, самые малые благие помыслы воспрещаются и преследуются с ожесточением. Если грешник, не смотря на тяжесть греховной привычки, не остав­ляет желания освободиться от ней: то начинается брань внут­ренняя, самая ужасная, которая при неравенстве сил духовных, остающихся в грешнике, с силою страсти возросшей в исполи­на, всегда бы оканчивались неизбежно победою греха над пленником своим, если бы к последнему не приходила на по­мощь благодать Божия. Но и содействие всемогущей благодати остается нередко без успеха, потому что сам человек не дает ей всего пространства в сердце своем.

Никогда не забыть мне, братие, одного печального случая, поразившего меня на всю жизнь, при коем во всей силе обнаружилось то, о чем мы рассуждаем теперь. Мне случилось посе­тить человека, имевшего несчастие заразиться - страстью невоздержания, но непотерявшего чувства отвращения ко греху, одаренного отличными способностями и познаниями, даже любовью ко всему доброму. Это было в минуты борьбы его со страстию. Боже мой, что увидел я! - Увидел бедную душу, опутанную с ног до главы узами страсти, увидел ангела падшего, желающего восстать от падения и немогущего свергнуть с себя тяжести греховной, увидел въяве борьбу неба с адом. Чего не делал несчастный? Потоки слез текли из очей его и омывали самую одежду, то становился он на колени пред святою ико­ною и поднимал очи к небу, то бил сам себя в грудь и рвал на голове волосы, то обращался за помощью ко всем святым угодникам, и отдавал себя им в покровительство, как утопаю­щий, то проклинал день рождения и призывал смерть, то подо­зревал в себе присутствие злого духа и дерзал на хулу против Провидения.

И чем оканчивалась сия ужасная борьба? Большею частью победой страсти над духом и совестью. Да поможет тебе, возлюбленный собрат, в мучительном подвиге твоем, всемогущая благодать Божия, и да изведет тебя на желанную тобою широ­ту и свободу духа! Если я дерзнул извести судьбу твою пред моих слушателей, то потому, что ты сам не скрывал своего бед­ственного состояния и собственным примером убеждал блю­стись уз греховных.

Когда в продолжение немногих лет, братие мои, грех так может обуять самых лучших из людей, задушить нравственную силу воли в тех, кои одарены множеством средств питать, под­держивать и врачевать ее, - то что мог бы произвести грех над свободою человека, если бы последнему дано было здесь жить и работать греху в продолжение многих веков? - Ужасный пример сего представляют духи отверженные. Почему благость Божия, простертая ко всем грешникам, для них как бы не суще­ствует? потому, что они не хотят участвовать в помиловании. Почему не хотят? потому что не могут. Почему не могут? потому что грех задушил в них свободу духовную; они ожесточи­лись во зле до того, что возврат назад соделался для них нрав­ственно невозможным.

Если от такой участи, от такого жестокого рабства греху не спаслися ангелы падшие, то спасемся ли, братие, мы, если пре­дадимся нераскаянно греху? Итак, будем прилежно блюсти свободу нашего духа и воли, дабы, раз потеряв ее, не искать потом напрасно всю вечность. Не будем скучать принуждени­ем, необходимым для добродетели: это принуждение на время, доколе не выправятся вывихнутые от падения члены существа нашего: тогда хождение во всех путях закона соделается для нас естественным и легким, тогда стократ приятнее будет пови­новаться пресвятой воле Творца, нежели носиться в вихре страстей и греховных удовольствий, а наконец, при помощи благодати Божией, достигнем, по примеру небожителей, и то­го, что уклонение от закона Божия соделается для нас совер­шенно невозможным, - еже буди со всеми нами! Аминь.

СЛОВО О ТОМ, ЧТО РАДОСТИ ГРЕХОВНЫЕ ПРИВРЕМЕННЫ И НИЧТОЖНЫ, ЧТО ГРЕХ, НАПРОТИВ ОТЪЕМЛЕТ У ЧЕЛОВЕКА ВСЕ ИСТИННЫЕ И ЧИСТЫЕ НАСЛАЖДЕНИЯ И СЛУЖИТ ИСТОЧНИКОМ БЕСЧИСЛЕННЫХ СКОРБЕЙ И БЕДСТВИЙ

«Несть радоватися нечестивым, глаголет Господь».

(Ис. 48, 22).

А за чем же бедный грешник стремглав бежит в пропасть греха, как не за радостью и утехами? Послушайте миролюб­цев - они и ныне говорят то же, что твердили во времена Соло­мона: приидите, насладимся настоящих благ; ни един от нас ли­шен да будет наслаждения: везде оставим знамение веселия, яко сия есть часть наша и жребий сей (Прем.Сол.2,6.9). Если бы не радость и веселие, то мир и грех давно потеряли бы всех своих поклонников. Что же значит слово Пророка, отъемлющее радость у нечестивых?

То, что нечестивый только гоняется за радостью, а в самом деле не достигает ее, - то, что мнимые радости греховные пусты, привременны и ничтожны, и что грех, увлекая призраком чувственного веселья, в то же время отъемлет у человека радость ис­тинную, и делает сердце его неспособным к блаженству, то нако­нец, что вместе с развратом души и сердца открывается для чело­века неиссякаемый источник огорчений и бедствии.

В самом деле, братие мои, как бы грешник мог иметь те бо­жественные и неизглаголанные радости, кои исходят от Духа Святаго, и коих одну каплю не может заменить целое море мирских наслаждений? Сии святые радости и утехи, составляю­щие верх земного и залог небесного блаженства душ чистых и святых, для грешника совершенно потеряны: ибо грех разорвал блаженный союз, долженствующий быть между Богом и ду­шою, сотворенною для блаженства в Боге. Между ними, в гре­ховном состоянии, нет другого отношения, кроме неизбежно­го - твари неблагодарной к Творцу Всемогущему, преступника к Судье и Владыке. Мысль о сем отношении, как грешник обыкновенно ни силится заглушать ее, сильно пробуждается по временам и всегда исполняет его тайным страхом и печалью.

Лишив человека радостей божественных, грех не дает ему наслаждения и чистыми радостями человеческими. Первая из них есть радость благой совести, и ее-то первой лишается грешник. Вместо внутреннего мира, душевного наслаждения и святого ободрения от совести, в глубине души его таится скука, недовольство и тяжесть. Справедливо, что совесть в грешнике с умножением беззаконий, с возрастом его в зле и нечестии, са­ма слабеет, но все никогда не может умолкнуть совершенно, даже когда молчит, то глухое, но тем не менее ощутительное чувство, как некая глухая рана, тяготит и тревожит. Отсюда-то почти всегдашний оттенок смущения и недовольства на лице миролюбца, отсюда глубокие вздохи среди самых шумных уве­селений, отсюда жалобы и ропот на свою жизнь, когда, по-видимому, ничего недостает к ее блаженству, отсюда тайное завидование состоянию людей бедных, но добродетельных, отсю­да наконец мгновенные переходы некоторых миролюбцев к по­каянию, так что они, бросив все, убегают навсегда от мира в пустыни.

И других высших и чистых радостей человеческих грешник не может иметь, доколе остается во власти беззакония. Так, все возвышенные радости духа ему неизвестны: неведомо ему ус-лаждение от молитвенною собеседования с Богом, неведома сладость упования жизни вечной, или страдания за правду, не­известно духовное веселие от присутствия в храме, от чтения слова Божия, от принятия таинств христианских, неизвестна святая теплота сердца от общения с братиями во Христе и деле милосердия, неизвестен даже светлый и утешительный взгляд на природу, как на дело рук Божиих, на откровение славы и премудрости Божественной. - Все это для грешника потеряно, и не только потеряно, а обращается в источник скуки, в тя­жесть душевную, так что это самое, например чтение слова Бо­жия, или присутствие во храме, ему можно назначить в наказа­ние. Грех до того превращает сердце человека, что все отзыва­ющееся верою и добродетелью, ему отвратительно и противно. Обратимся ли за сим к другим радостям душевным, коими пользовались и дорожили даже лучшие из язычников, и их не найдем у грешника. Так, удовольствий, проистекающих от са­мопознания и самоусовершенствования нравственного, у греш­ника нет: его стихия - жить в самозабвении и нерадеть о себе. Радости от совершенного, бескорыстного дружества у грешни­ка нет, ибо какое дружество у того, кто дышит самолюбием? Радости чистой семейной жизни у грешника нет, он, большею частью, или убегает от семейного состояния, как уз, или быва­ет самым худым отцом семейства, самым непокорным сыном, самым холодным и неприступным родственником.

Все сии радости так недосягаемы для греха, что он не может даже обещать их своим любимцам, и не обещает: что же делает? Старается представить их или невозможными, или нестоющими труда, и взамен сего выставляет единственно важ­ными те, кои в состоянии доставить им. Что же он может до­ставить? То, что происходит от похоти плоти, похоти очес и гордости житейской, то, что когда-то захотел испытать во всей силе еще Соломон, но несмотря на то, что у царя было множе­ство средств продолжать и разнообразить чувственные удо­вольствия, принужден был сознаться, что все им испытанное есть «суета сует, и» производит не услаждение, а истощение «и крушение духа» (Еккл.1,2.2,11).

Пойдем однако же мыслию за грешником, хотя по главным путям его радостей, и посмотрим, из чего состоят они. Вот он влечется по стогнам на великолепной колеснице и радуется: чему? что его прислуга одета в золото, что бессловесные, его везущиесамой лучшей породы и высокой цены, что пред ним не­вольно расступаются толпы народа, что он может с гордостию взирать на все встречающееся, большею частью без всякой причины, из одного края в другой, являться там, быть здесь, то видеть, от того уйти, много начать, ничего не окончить, везде оставить следы своего величания и своей пустоты. Это ли ра­дость и веселие? Вот другой грешник: он сидит в заветной хра­мине и считает сребренники, смотрит на кучи бездушного ме­талла и радуется: чему? что у него «стяжания на лета» долга, что он может, если захочет, купить имение, построить дом, завести у себя то или другое. Но захочет ли? Нет, его удовольствие счи­тать и хранить, а не употреблять, он не господин, а раб своих сокровищ, чтобы увеличивать их, он обращается ко всем сред­ствам, отказывает самому себе даже в необходимом, среди бо­гатства терпит нищету, мучится и страдает, доколе смерть не исторгнет из рук его всего, что имел, и на что истратил безум­но всю жизнь. Это ли радость и блаженство? Вот еще грешник: он идет противоположным путем и все обращает в свое удо­вольствие, дом его приукрашен и отверст для всех миролюбцев, трапеза исполнена снедями, вокруг его пение и лики: но состояние его уже истощено, а здоровье еще прежде истощи­лось от невоздержания, он сам чувствует, что в чаше земных на­слаждений остается для него мало капель, и силится заглушить сие чувство новыми видами невоздержания. Это ли радость?

Но мы взяли грешников со всеми удобствами ко греху, а много ли таковых? Большая часть находится в жалкой необхо­димости алкать непрестанно греховных наслаждений, и не име­ет возможности удовлетворить нечистым пожеланиям. Что же делает сия жалкая толпа? - Бросается на всякого рода наслаж­дения, предается всем видам порока, только бы не пропасть, так сказать, с голода душевного. Вообще с людьми, предавши­мися порочной жизни, происходит то же, что бывает с челове­ком от укушения тарантулом. О таковых говорят, что они тот­час чувствуют непреодолимое побуждение к телесному движе­нию, начинают скакать и кружиться, так что, смотря на них, можно подумать, якобы они находятся в состоянии необыкно­венного веселья, между тем они страдают ужасным образом, и нередко умирают среди этой жалкой пляски. - Таково положение и у грешника: укушенный грехом, проникнутый его ядом змеиным, он получает непреодолимую наклонность к рассея­нию и утехам чувственным, непрестанно движется по направ­лению господствующей страсти, скачет от наслаждения к на­слаждению, представляет лицо человека упоенного счастьем, а между тем внутри мучится и страдает. Скоро начинает стра­дать и во вне: ибо одна из первых принадлежностей греха и страстей - необузданность в наслаждениях, а при сем быстро истощаются силы духа и тела. С другой стороны, из самых гре­ховных удовольствий неминуемо возникает множество огорче­ний и досад, широкий путь греха, казавшийся покрытым одни­ми цветами, делается от часу теснее и неудобнее, цветы исчеза­ют, уступая место тернам, и грешник видит себя наконец в без­дне, ископанной для него собственными грехами. В самом де­ле, много ли из миролюбцев и долго ли наслаждаются даже здоровьем, сим необходимым условием счастья земного, за ко­им они гоняются? Большая часть умирает преждевременно, и если не внезапно, то после продолжительных и тяжких страда­ний. Если некоторые и достигают преклонных лет, то не пото­му, что предавались пороку, а потому, что не предавались ему всецело, что не забывали правил воздержания, то есть, не ос­тавляли вовсе добродетели. Остаток добра спасает их от разру­шительной силы греха. За то сей же грех в таком случае нахо­дит большею частью другое средство брать жестокую дань за немногие капли мутной радости. Невоздержание и расточи­тельность, столь неразлучные с пороком, в непродолжитель­ном времени истощевают у грешника средства к удовлетворе­нию своих преступных желаний. Из роскошного богача он не­редко делается нищим, над коим со всею точностию повторяет­ся Евангельская история блудного сына, кто располагал преж­де миллионами для удовлетворения своих прихотей, принуж­ден бывает прилепиться к какому-либо жителю страны, и по­читать за милость, когда ему позволяют иметь кусок насущно­го хлеба. И сколько этих несчастных! А если к нищете присое­динится еще болезнь, как это нередко бывает: тогда миролю­бец вживе начинает терпеть то, чем слово Божие угрожает не­раскаянным грешникам за гробом. В таких случаях, если не приспеет на помощь особенная благодать Божия, редко не до­ходит до отчаяния и самоубийства.

Судите после сего сами, братие, справедливо ли говорит слово Божие, что несть радоватися нечестивым? Истинно, нет грешника, который бы по окончании своего греховного попри­ща, не сказал с Ионафаном: «вкушая вкусих мало меда и се аз умираю» (1Цар.14, 43).

Страдают и праведники: само слово Божие, отъемлющее решительно истинную радость у нечестивых, говорит, что «многи скорби праведным». Но какого рода эти скорби? Они все по­хожи на благотворные горькие лекарства, кои приемлет боль­ной, по предписанию искусного врача, для исцеления себя от смертоносной болезни: горечь их постоянно сопровождается сладким чувством выздоровления, со дня на день они чувству­ют себя лучше и крепче в душе своей и совести, а это вознаг­раждает для них все прискорбия. К людям добродетельным со всею верностию можно отнести то, что заметил над собою св. Павел: «яко скорбяще, присноже радующееся» (2Кор.6,10), о людях же грешных со всею силою должно сказать противное: всегда, по-видимому, радующееся, присно же скорбяще. Аминь.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: