ТОР 5 статей: Методические подходы к анализу финансового состояния предприятия Проблема периодизации русской литературы ХХ века. Краткая характеристика второй половины ХХ века Характеристика шлифовальных кругов и ее маркировка Служебные части речи. Предлог. Союз. Частицы КАТЕГОРИИ:
|
ПИСЬМО ДАЛЕКОМУ ДРУГУ
Эльвира Павловна, столица не изменяется в лице. И день, растягиваясь, длится, так ровно, как при мертвеце электрокардиограф чертит зеленое пустое дно. Зимою не боишься смерти – с ней делаешься заодно. Эльвира Павловна, тут малость похолодало, всюду лед. И что-то для меня сломалось, когда Вы сели в самолет; не уезжали бы – могли же. Зря всемогущий Демиург не сотворил немного ближе Москву и Екатеринбург. Без Вас тут погибаешь скоро от гулкой мерзлоты в душе; по телевизору актеры, политики, пресс-атташе – их лица приторны и лживы, а взгляды источают яд. А розы Ваши, кстати, живы. На подоконнике стоят. Эльвира Павловна, мне снится наш Невский; кажется, близка Дворцовая – как та синица – в крупинках снега и песка; но Всемогущая Десница мне крутит мрачно у виска. Мне чудится: вот по отелю бежит ребенок; шторы; тень; там счастье. Тут – одну неделю идет один и тот же день. Мне повторили многократно, что праздник кончился, увы; но мне так хочется обратно, что я не чувствую Москвы. Мне здесь бессмысленно и душно, и если есть минуты две, я зарываюсь, как в подушку, в наш мудрый город на Неве. Саднит; и холод губы вытер и впился в мякоть, как хирург. Назвать мне, что ли, сына Питер – ну, Питер Пэн там, Питер Бург. Сбегу туда, отправлю в ясли, в лицей да в университет; он будет непременно счастлив и, разумеется, поэт. Мне кажется, что Вы поймете: ну вот же Вы сидите, вот. Живете у меня в блокноте и кошке чешете живот. Глотаете свои пилюли, хихикаете иногда и говорите мне про блюли и про опилки Дадада. И чтобы мне ни возражали, просунувшись коварно в дверь: Вы никуда не уезжали, и не уедете теперь. Мы ведь созвучны несказанно, как рифмы, лепящие стих; как те солдаты, партизаны, в лесу нашедшие своих. Связь, тесность, струнность, музык помесь – неважно, что мы говорим; как будто давняя искомость вдруг стала ведома двоим; как будто странный незнакомец вот-вот окажется твоим отцом потерянным – и мнится: причалом, знанием, плечом. Годами грызть замок в темнице – и вдруг открыть своим ключом; прозреть, тихонько съехать ниц и – уже не думать ни о чем. Вы так просты – вертелось, вязло на языке, но разве, но?.. – как тот один кусочек паззла, как то последнее звено, что вовсе не имеет веса и стоимости: воздух, прах, - но сколько без него ни бейся, все рассыпается в руках. От Вас внутри такое детство, такая солнечность и близь – Вам никуда теперь не деться, коль скоро Вы уже нашлись. Вы в курсе новостей и правил и списка действующих лиц: любимый мой меня оставил, а два приятеля спились, я не сдаю хвостов и сессий, и мне не хочется сдавать, я лучше буду, как Тиресий, вещать, взобравшись на кровать; с святой наивностью чукотской и умилением внутри приходят sms Чуковской, и я пускаю пузыри, а вот ухмылка друга Града, подстриженного как морпех – вот, в целом, вся моя отрада, и гонорар мой, и успех. И, как при натяженьи нити (мы будто шестиструнный бас) – Вы вечерами мне звоните, когда я думаю о Вас. И там вздыхаете невольно, и возмущаетесь смешно – и мне становится не больно, раскаянно и хорошо. Вы мой усталый анестетик, мой детский галлюциноген – спи, мой хороший, спи, мой светик, от Хельсинки и до Микен все спят, и ежики, и лоси, медведь, коричневый, как йод, спи-спи, никто тебя не бросил, никто об ванную не бьет твою подругу; бранью скотской не кроет мальчика, как пес, и денег у твоей Чуковской всенепременно будет воз; спи-спи, малыш, вся эта слякоть под землю теплую уйдет, и мама перестанет плакать, о том, что ты такой урод, и теребить набор иконок. Да черт, гори оно огнем - Когда б не этот подоконник и семь поникших роз на нем.
Ночь 15-16 января 2006 года.
ОДНО УТРО
Город носит в седой немытой башке гирлянды И гундит недовольно, как пожилая шлюха, Взгромоздившись на барный стул; и все шепчут: глянь ты! Мы идем к остановке утром, закутав глухо Лица в воротники, как сонные дуэлянты. Воздух пьется абсентом – крут, обжигает ноздри И не стоит ни цента нам, молодым легендам (Рока?); Бог рассыпает едкий густой аргентум, Мы идем к остановке, словно Пилат с Га-Ноцри, Вдоль по лунной дороге, смешанной с реагентом. Я хотела как лучше, правда: надумать наших Общих шуток, кусать капризно тебя за палец, Оставлять у твоей кровати следы от чашек, Улыбаться, не вылезать из твоих рубашек, Но мы как-то разбились. Выронились. Распались. Нет, не так бы, не торопливо, не на бегу бы – Чтоб не сдохнуть потом, от боли не помешаться. Но ведь ты мне не оставляешь простого шанса, И слова на таком абсенте вмерзают в губы И беспомощно кровоточат и шелушатся. Вот все это: шоссе, клаксонная перебранка, Беспечальность твоя, моя неживая злость, Трогать столб остановки, словно земную ось, Твоя куртка саднит на грязном снегу, как ранка, - Мне потребуется два пива, поет ДиФранко, Чтобы вспомнить потом. И пять – чтобы не пришлось.
23 января 2006 года.
АВТООТВЕТЧИК
[почти жизнь в семи строфах] Упругая, Легконогая, С картинками, без врагов – Пологая Мифология: Пособие для богов. Юное, тайное, Упоительное, Первым номером всех программ: Посткоитальное Успокоительное Очень дорого: смерть за грамм. Дикие Многоликие, Приевшиеся уже Великие религии – Загробное ПМЖ. Дурная, Односторонняя, Огромная, на экран – Смурная Самоирония: Лечебная соль для ран. Пробные, Тупые, Удары внутри виска. Утробная Энтропия – Тоска. Глаз трагические Круги - Баблоделы; живые трупы. Летаргические Торги, Разбивайтесь на таргет-группы. Чугунная, Перегонная, Не выйти, не сойти – Вагонная Агония – С последнего пути.
***
Мы вплываем друг другу в сны иногда – акулами, Долгим боком, пучинным облаком, плавниками, Донным мраком, лежащим на глубине веками, Он таскает, как камни, мысли свои под скулами, Перекатывает желваками, Он вращает меня на пальце, как в колесе, в кольце – Как жемчужину обволакивает моллюск, Смотрит; взгляд рикошетит в заднего вида зеркальце, На которое я молюсь; Это зеркальце льет квадратной гортанной полостью Его блюзовое молчание, в альфа-ритме. И я впитываю, вдыхаю, вбираю полностью Все, о чем он не говорит мне. Его медную грусть, монету в зеленой патине, Что на шее его, жетоном солдата-янки - Эту девушку, что живет в Марианской впадине Его смуглой грудинной ямки. Он ведь вовсе не мне готовится – сладок, тепленек, Приправляется, сервируется и несется; Я ловлю его ртом, как пес, как сквозь ил утопленник Ловит Плавленое солнце.
***
Утро близится, тьма все едче, Зябче; трещинка на губе. Хочется позвонить себе. И услышать, как в глупом скетче: - Как ты, детка? Так грустно, Боже! - Здравствуйте, я автоответчик. Перезвоните позже. Куда уж позже.
***
Я могу ведь совсем иначе: оборки-платьица, Мысли-фантики, губки-бантики; ближе к массам. Я умею; но мне совсем не за это платится. А за то, чтобы я ходила наружу мясом. А за то, что ведь я, щенок, молодая-ранняя – Больше прочих богам угодна – и час неровен. А за то, что всегда танцую на самой грани я. А за это мое бессмертное умирание На расчетливых углях взрослых чужих жаровен. А за то, что других юнцов, что мычат «а че ваще?» Под пивко и истошный мат, что б ни говорили – Через несколько лет со мной подадут, как овощи – Подпеченных на том же гриле.
***
Деточка, зачем тебе это всё? Поезжай на юг, почитай Басё, Поучись общаться, не матерясь – От тебя же грязь. Деточка, зачем тебе эти все? Прекрати ладони лизать попсе, Не питайся славой, как паразит – От тебя разит. Деточка, зачем тебе ты-то вся? Поживи-ка, в зеркало не кося. С птичкой за окном, с чаем с имбирем. Все равно умрем.
12 февраля 2006 года.
СТИШИЩЕ
А факт безжалостен и жуток, как наведенный арбалет: приплыли, через трое суток мне стукнет ровно двадцать лет. И это нехреновый возраст – такой, что Господи прости. Вы извините за нервозность – но я в истерике почти. Сейчас пойдут плясать вприсядку и петь, бокалами звеня: но жизнь у третьего десятка отнюдь не радует меня. Не то[ркает]. Как вот с любовью: в секунду - он, никто другой. Так чтоб нутро, синхронно с бровью, вскипало вольтовой дугой, чтоб сразу все острее, резче под взглядом его горьких глаз, ведь не учили же беречься, и никогда не береглась; все только медленно вникают – стой, деточка, а ты о ком? А ты отправлена в нокаут и на полу лежишь ничком; чтобы в мозгу, когда знакомят, сирены поднимали вой; что толку трогать ножкой омут, когда ныряешь с головой? Нет той изюминки, интриги, что тянет за собой вперед; читаешь две страницы книги – и сразу видишь: не попрет; сигналит чуткий, свой, сугубый детектор внутренних пустот; берешь ладонь, целуешь в губы и тут же знаешь: нет, не тот. В пределах моего квартала нет ни одной дороги в рай; и я устала. Так устала, что хоть ложись да помирай. Не прет от самого процесса, все тычут пальцами и ржут: была вполне себе принцесса, а стала королевский шут. Все будто обделили смыслом, размыли, развели водой. Глаз тускл, ухмылка коромыслом, и волос на башке седой. А надо бы рубиться в гуще, быть пионерам всем пример – такой стремительной, бегущей, не признающей полумер. Пока меня не раззвездело, не выбило, не занесло – найти себе родное дело, какое-нибудь ремесло, ему всецело отдаваться – авось бабла поднимешь, но – навряд ли много. Черт, мне двадцать. И это больше не смешно. Не ждать, чтобы соперник выпер, а мчать вперед на всех парах; но мне так трудно делать выбор: в загривке угнездился страх и свесил ножки лилипутьи. Дурное, злое дежавю: я задержалась на распутье настолько, что на нем живу. Живу и строю укрепленья, врастая в грунт, как лебеда; тяжелым боком, по-тюленьи ворочаю туда-сюда и мню, что обернусь легендой из пепла, сора, барахла, как Феникс; благо юность, гендер, амбиции и бла-бла-бла. Прорвусь, возможно, как-нибудь я, не будем думать о плохом; а может, на своем распутье залягу и покроюсь мхом и стану камнем (не громадой, как часто любим думать мы) – простым примером, как не надо, которых тьмы и тьмы и тьмы. Прогнозы, как всегда, туманны, а норов времени строптив - я не умею строить планы с учетом дальних перспектив и думать, сколько Бог отмерил до чартера в свой пэрадайз. Я слушаю старушку Шерил – ее Tomorrow Never Dies. Жизнь – это творческий задачник: условья пишутся тобой. Подумаешь, что неудачник – и тут же проиграешь бой, сам вечно будешь виноватым в бревне, что на пути твоем; я в общем-то не верю в фатум – его мы сами создаем; как мыслишь – помните Декарта? – так и живешь; твой атлас – чист; судьба есть контурная карта – ты сам себе геодезист. Все, что мы делаем – попытка хоть как-нибудь не умереть; так кто-то от переизбытка ресурсов покупает треть каких-нибудь республик нищих, а кто-то – бесится и пьет, а кто-то в склепах клады ищет, а кто-то руку в печь сует; а кто-то в бегстве от рутины, от зуда слева под ребром рисует вечные картины, что дышат изнутри добром; а кто-то счастлив как ребенок, когда увидит, просушив, тот самый кадр из кипы пленок – как доказательство, что жив; а кто-нибудь в прямом эфире свой круглый оголяет зад, а многие твердят о мире, когда им нечего сказать; так кто-то высекает риффы, поет, чтоб смерть переорать; так я нагромождаю рифмы в свою измятую тетрадь, кладу их с нежностью Прокруста в свою строку, как кирпичи, как будто это будет бруствер, когда за мной придут в ночи; как будто я их пришарашу, когда начнется Страшный суд; как будто они лягут в Чашу, и перетянут, и спасут. От жути перед этой бездной, от этой истовой любви, от этой боли – пой, любезный, беспомощные связки рви; тяни, как шерсть, в чернильном мраке из сердца строки – ох, длинны!; стихом отплевывайся в драке как смесью крови и слюны; ошпаренный небытием ли, больной абсурдом ли всего – восстань, пророк, и виждь, и внемли, исполнись волею Его и, обходя моря и земли, сей всюду свет и торжество. Ты не умрешь: в заветной лире душа от тленья убежит. Черкнет статейку в «Новом мире» какой-нибудь седой мужик, переиздастся старый сборник, устроят чтенья в ЦДЛ – и, стоя где-то в кущах горних, ты будешь думать, что – задел; что достучался, разглядели, прочувствовали волшебство; и, может быть, на самом деле все это стоило того. Дай Бог труду, что нами начат, когда-нибудь найти своих, пусть все стихи хоть что-то значат лишь для того, кто создал их. Пусть это мы невроз лелеем, невроз всех тех, кто одинок; пусть пахнет супом, пылью, клеем наш гордый лавровый венок. Пусть да, мы дураки и дуры, и поделом нам, дуракам. Но просто без клавиатуры безумно холодно рукам.
27-28 февраля 2006 года.
НЕДОГУМИЛЕВ
Погляди: моя реальность в петлях держится так хлипко – Рухнет. Обхвачу колени, как поджатое шасси. Милый мальчик, ты так весел, так светла твоя улыбка.* Не проси об этом счастье, ради Бога, не проси. Дышишь мерно, пишешь мирно, все пройдет, а ты боялась, Скоро снова будет утро, птичка вон уже поет; А внутри скулит и воет обессилевшая ярость, Коготком срывая мясо, словно маленький койот; Словно мы и вовсе снились, не сбылись, не состоялись – Ты усталый дальнобойщик, задремавший за рулем; Словно в черепной коробке бдит угрюмый постоялец: Оставайся, мальчик, с нами, будешь нашим королем. Слушай, нам же приходилось вместе хохотать до колик, Ты же был, тебя предъявят, если спросит контролер? Я тебя таскаю в венах, как похмельный тебяголик, Все еще таскаю в венах. Осторожней, мой соколик. У меня к тебе, как видишь, истерический фольклор. Из внушительного списка саркастических отмазок И увещеваний – больше не канает ничего. Я грызу сухие губы, словно Митя Карамазов, От участливых вопросов приходя в неистовство. Ведь дыра же между ребер – ни задраить, ни заштопать. Ласки ваши бьют навылет, молодцы-богатыри. Тушь подмешивает в слезы злую угольную копоть. Если так черно снаружи – представляешь, что внутри. Мальчик, дальше, здесь не встретишь ни веселья, ни сокровищ. Но я вижу – ты смеешься, эти взоры – два луча. Ты уйдешь, когда наешься. Доломаешь. Обескровишь. Сердце, словно медвежонка, За собою Волоча.
19 марта 2006 года.
Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском:
|