ЧТО ЗАДУМАЛ УПРАВЛЯЮЩИЙ 1 страница

На следующий день после отплытия Энтони на «Мидлсбро» у дома Стернсов, что стоял в самом конце улицы Картроуд, остановилась карета мисс Лавинии Биверсток. Она прибыла, чтобы навестить раненного на ее празднике Джошуа. Ни сам мистер Стерне, ни тем более его супруга миссис Стерне не любили богатую и гордую сироту, но отказать ей в приеме было бы немыслимо. У них ни на секунду не возникало мысли о том, что смуглая леди могла бы увлечься их сыном, который, даже по их собственному мнению, звезд с неба не хватал и пороху изобрести не грозил. Поэтому в этом визите помимо некоторых лестных моментов — все же Лавиния Биверсток далеко не во все дома отдавала визиты — были и какие-то смутно тревожащие.

После нескольких общепринятых в таких случаях любезностей миссис Стерне проводила гостью в комнату сына. Она тяжело вздохнула, когда Лавиния попросила оставить их с Джошуа наедине. Но и этому сопротивляться было бы нелепо, и пришлось скрепя сердце подчиниться.

Рана юноши была неопасной, и визит красавицы его очень вдохновил.

— Я ни о чем не жалею, мисс Лавиния, ни о чем! — с жаром заявил он.

— Что вы имеете в виду, Джошуа, дорогой?

— Я ранен, да… — Он попытался выпрямиться на кровати. — Но дело в том, что я не мог поступить иначе. Я испортил вам праздник, мисс.

— Пустое, — улыбнулась красавица.

— Но честь! Честь, согласитесь, дороже!

— Разумеется, только зря вы так разволновались.

— Но согласитесь, что этот испанец нагло приставал к мисс Элен, она не хотела с ним танцевать, да, по-моему, и видеть его было ей неприятно.

Лавиния перестала улыбаться.

— И все же вы напрасно так волнуетесь, Джошуа, напрасно, уверяю вас.

Юноша откинулся на подушках, сжимая маленькие худые кулаки. Лавиния достала из складок платья небольшой пузырек и, оглянувшись, вылила его содержимое в чашку, стоявшую на столике рядом с постелью больного. Он продолжал что-то возмущенно бормотать, закатив глаза.

Еще раз оглянувшись, Лавиния протянула ему чашку.

— Вот, выпейте, вам надо успокоиться.

Джошуа смерил протягиваемую ему посудину взглядом, какое-то неудовольствие выразилось на его лице, но, находясь под влиянием магнетического взгляда гостьи, отказаться он не посмел.

— Ну вот и прекрасно. Теперь вам надо заснуть.

— Но вы не сердитесь на меня, мисс? — потянулся он к ней с подушек.

— Нисколько. Я даже благодарна вам за тот рыцарский поступок, который вы решили совершить именно в моем доме.

Встретившись в гостиной с миссис Стерне, она сказала ей:

— Джошуа чувствует себя неплохо, но на вашем месте я бы все-таки вызвала врача. Кто тут у вас живет поблизости?

— Мистер Эберроуз.

— Вот и отлично, он хороший врач. У него лечился мой отец.

Миссис Стерне сначала и не подумала следовать совету этой странной посетительницы. Но потом к ней в душу закралось сомнение, правильно ли она поступает. Что такое увидела в лице Джошуа Лавиния? Лучше лишний раз побеспокоить старика Эберроуза, чем потом рвать на себе волосы, если с сыном случится что-нибудь ужасное.

Послали за доктором. Он осмотрел Джошуа, никакого ухудшения, конечно, не обнаружил, но на всякий случай дал молодому Стернсу хлебнуть своего личного, всему городу известного бальзама.

Надо ли говорить, что ночью сыну банкира стало хуже, к утру у него начался жар, а к вечеру следующего дня он скончался от остановки сердца.

— Вы довольны вашим новым гардеробом? — спросил «людоед» за завтраком свою невольную гостью.

— Да, в присланном вами сундуке есть очень хорошие вещи, но я ничего не смогла себе подобрать.

— Почему же? — В этот раз для разделывания куска мяса бывший испанский гранд применил более цивилизованные приспособления, чем пара кинжалов,

— Если я что-нибудь надену, я почувствую себя соучастницей ограбления, в результате которого они были добыты.

Дон Диего насупился, лицо его налилось темной венозной кровью. Но он сдержался, лишь машинально поправил свои усы.

— Знаете, мисс, что я придумал?

— Любопытно будет послушать.

— Общение с вами доставляет мне слишком много неприятных моментов. Расстрелять или повесить я вас не могу из жадности.

— Мне нравится, когда человек знает, что говорит!

— …так вот, отныне каждый раз, когда вам заблагорассудится меня оскорбить, я не стану бессмысленно возмущаться и уродовать свою мебель. Я буду просто доставать лист бумаги, на котором я написал мои предложения вашему батюшке, и к уже намеченным ста тысячам выкупа буду добавлять еще по тысяче песо.

— Вот как?!

— Именно, так что чем вольнее будет ваш язычок, тем тоньше будет становиться кошелек вашего папаши.

Элен пожала плечами и презрительно фыркнула.

— И молите Бога, мисс, чтобы ваши родственники оказались достаточно состоятельны. За все то, что вы имели дерзость наговорить мне за последние дни, у девицы без гроша за душой уже раз пять язык бы вообще вырвали.

Дон Диего отхлебнул вина.

— По этой же причине я не буду спешить с отсылкой эпистолы вашему отцу. Вы будете у меня находиться до тех пор, пока не научитесь себя вести, а обучение у столь тонкого знатока манер, как я, стоит баснословно дорого.

Изложив свои соображения, дон Диего удовлетворенно захохотал, очень довольный тем, как он все здорово придумал.

Чем дольше думала Элен над словами дона Диего, тем сильнее начинала злиться. Этот негодяй, судя по всему, сочинил беспроигрышный план. Она никак не могла придумать, каким образом ей удастся этот план расстроить.

— Хорошо, дон Диего, я поняла, что мне придется задержаться у вас на неопределенно длинный срок, поэтому я хотела бы попросить вас об одном одолжении.

— Просите, я к вашим услугам. — Придя в благодушное состояние, дон Диего отправил в рот огромный кусок жирной дичи и залил его приличной дозой мадеры.

— Избавьте меня от необходимости питаться за одним столом с такой отвратительной скотиной, как вы!

И дичь, и мадера, разумеется, тут же выпали из пасти дона Диего обратно, в основном на камлотовый камзол гранда, ничуть не добавив ему (ни камзолу, ни гранду) привлекательности.

— Што, што одна…

— Что, что?

— Сто одна тысяча песо!

— Замечательно, дон Диего, но я требую, чтобы моей служанке позволено было покупать на пристани что-нибудь для нашего с ней стола. Деньги, необходимые на это, вы тоже можете поставить в общий счет. И даже с процентами, что согреет ваше ростовщическое сердце.

— Сто две тысячи, — сказал уже несколько успокоившийся дон Диего.

Вечером того же дня, когда Джошуа Стерн метался в жару, лакей сообщил Лавинии Биверсток, что в прихожей дожидается и просит аудиенции управляющий ее бриджфордским домом мистер Троглио. Это было слишком против правил, заведенных в имении Биверстоков. Управляющим надлежало сидеть и ждать, когда их вызовут с докладом, хотя бы ждать пришлось десять лет. Троглио, разумеется, не мог не знать об этом. Значит, поступок этого лысого упыря продиктован какими-то экстраординарными причинами, решила Лавиния, и велела просить.

Мистер Троглио в знак почтения низко наклонил свою яйцеобразную голову.

— Итак? — нетерпеливо спросила Лавиния, успокаивая на коленях роскошную мексиканскую кошку. — Что вы собираетесь мне сообщить?

— Утром в Бриджфорд прискакал человек из губернаторской канцелярии и велел мне сегодня явиться во дворец для беседы с сэром Фаренгейтом.

Лавиния резко сжала кошачье ухо, животное обиженно мяукнуло. Мисс Биверсток в этот момент проклинала себя за непредусмотрительность. Как она могла упустить из виду, что этот хитрый старик захочет допросить ее слуг?

— Вы уже были там?

— Я только направляюсь туда.

— Зачем же вы явились ко мне и тем самым задерживаете его высокопревосходительство?

Троглио посмотрел по сторонам и приблизился на один шаг к своей хозяйке.

— Дело в том, что я догадываюсь, о чем пойдет речь во время этой… беседы.

— О чем?

— О том, с кем и каким образом его дочь, мисс Элен, покинула ваш дом той ночью.

Лавиния, продолжая поглаживать кошку, с интересом рассматривала своего управляющего. Он, по всей видимости, был не так прост, как казался или хотел казаться,

— И каким же образом и с кем мисс Элен оставила мой дом в Бриджфорде?

Яйцеголовый развел руками.

— Я ведь ничего не видел, я запирал в это время кладовые.

— Ты это и скажешь сэру Фаренгейту?

Троглио помолчал, словно внутренне на что-то решаясь. Потом заговорил:

— Мне кажется, миледи, я нижайше прошу прощения за то, что пускаюсь в рассуждения на эту тему, так вот мне кажется, что вам желательно, чтобы я сказал на допросе у губернатора нечто другое.

Лавиния не спешила отвечать на это рассуждение. Можно ли доверять этому лысому генуэзскому хитрецу? Он служил у Биверстоков уже целых пять лет, зарекомендовал себя исполнительным работником и весьма сдержанным человеком. Никогда он не набивался ни к покойному плантатору, ни к его дочери с предложениями своих особых, чрезвычайных услуг. А в колониальном быту такие ситуации волей-неволей возникали. Может быть, он ждал своего часа все эти годы? И что руководит его верноподданническим порывом сейчас? Что такое случилось, если этот скрытный и осторожный негодяй (отчего-то Лавиния была уверена, что он негодяй) готов лжесвидетельствовать перед самим губернатором?

— Еще раз прошу прощения, миледи. Мне понятны ваши сомнения, но происходят они, поверьте, всего лишь от незнания вами некоторых обстоятельств. Я сообщу их вам, и сомнения отпадут.

Лавиния сделала ему знак приблизиться. Выхода, кажется, нет, придется вступать в альянс с этим… она не сумела подобрать нужное слово.

— Говорите, что вы хотите получить за то, что вы сегодня скажете губернатору Ямайки, будто его дочь бежала с испанским графом по собственной воле?

Троглио улыбнулся как человек, предвкушающий, какой эффект произведут слова, которые он собирается произнести.

— Я думаю, миледи, вас значительно больше занимает не то, как я скажу, а то, с кем на самом деле сбежала мисс Элен.

Лавиния замерла.

— И ты…

— Я действительно догадываюсь — с кем и куда.

Черноокая красавица была поражена и не скрывала этого. Она не сразу собралась с силами, а когда собралась, то заговорила медленно, как бы в некоторой неуверенности:

— Не хотите ли вы сказать, что можно пойти, прямо сейчас пойти и просто вот так забрать ее?

— Не прямо сейчас и не просто так, — улыбнулся Троглио. И эффект был такой, будто улыбнулась посмертная маска.

— Договаривайте до конца.

— Извольте, миледи. Я делаю вам вот какое предложение. Я даю сегодня такие показания его высокопревосходительству, что с вас будут окончательно сняты всяческие подозрения, взамен вы назначаете меня посредником в деле выкупа вашей самой близкой и любимой подруги.

— Выкупа?

— Разумеется. Она сейчас находится в руках такого человека, который просто так ее не отдаст. Я думаю, он сейчас как раз взвешивает, сколько ему имеет смысл потребовать с сэра Фаренгейта за возвращение его дочери.

— И каков ваш план?

— Мой план основан на том, что, сколь бы сильна ни была отцовская любовь, настоящая ненависть все равно сильнее и вы выложите больше, чем губернатор, за… за право решить судьбу Элен Фаренгейт.

Лавиния, сузив глаза, рассматривала этого человека. Он был настолько же опасен, насколько мог оказаться полезен. Конечно, он играет какую-то свою игру, и ей не нужно пока делать вид, что она его раскусила.

— А вы умны, мистер Троглио, — сказала она, — даже очень умны.

Генуэзец поклонился и задержался в поклоне, может быть, стараясь скрыть выражение лица. Не покраснел ли? Мужчины больше подвержены действию самой грубой лести, чем женщины — действию самых тонких комплиментов.

— Но вы не рассчитали всех вариантов, вы не учли одну возможность. Я сейчас позову услуг, они свяжут вас и вы под пыткой выложите мне имя этого благородного джентльмена, который собирается продавать мне мою бывшую рабыню.

— Вы не сделаете этого, миледи, — сказал Троглио, но голос его звучал неуверенно.

— Почему это?

— Это вам не выгодно.

— Напротив. Торговля без посредников всегда выгоднее. На какие комиссионные вы рассчитывали в результате своего великодушного посредничества? Сколько я должна буду переплатить сверх запрошенной суммы?!

Генуэзец был смертельно бледен, когда посмел снова посмотреть в лицо мисс Биверсток. Он лучше, чем кто-либо, знал, что эта юная красотка способна на многое и намек на возможность пыток отнюдь не был пустым намеком.

— Вы не сделаете этого еще и потому, что сегодня меня ждет губернатор.

— И вы специально заехали ко мне пораньше, чтобы меня шантажировать, да?

— Я против таких суровых выражений, миледи. Как я мог думать о каком-то шантаже по отношению вам? Просто небольшая страховка. Кроме того, я подумал, что моя госпожа оценит тот момент, что вам так или иначе придется искать человека для этой щекотливой миссии. Я имею в виду выкуп Элен. Не лучше ли иметь на этом месте уже известного человека, и, кроме того, человека кровно заинтересованного. Что вам эти пять — семь тысяч лишних, тем более что я получу их отчасти с него, а не с вас?

— С кого? — быстро спросила Лавиния.

Троглио вежливо улыбнулся.

— Вы очень умны, миледи. Возвращаю вам ваш комплимент, и вы поймали бы меня сейчас, когда бы…

— Когда бы что?

— Когда бы я не был настороже. — Троглио опять счел нужным поклониться, хотя делать это ему было нелегко — он весь взмок, и при этом его бил легкий озноб. Он догадывался, что разговор с этой юной красоткой не будет легкой прогулкой, но не думал, что он до такой степени будет напоминать вытягивание жил. Он действительно чуть не проговорился, от кого получил сведения о местопребывании мисс Элен. Он был на волосок от гибели в этот момент. Но, кажется, сейчас мисс Биверсток склоняется к заключению сделки.

Лавиния сидела в задумчивости, купая пальцы в теплой шерсти своей красавицы кошки. Управляющий решил привести напоследок еще один аргумент в свою пользу и в пользу заключения между ними договора.

— Извините, миледи, я понимаю все ваши опасения, но рассудите сами, вам нечего бояться каких-то ложных шагов с моей стороны. После того как я дам сегодня ложные показания губернатору, вы будете держать меня в руках.

Лавиния рассмеялась.

— А вы потупели к концу беседы, Троглио. Во-первых, я и так держу вас в своих руках, а во-вторых, чтобы навредить вам тем способом, о котором вы говорите, мне пришлось бы выдать себя.

Управляющий потупился, то ли действительно устыдившись, то ли разыгрывая это.

— Ладно, — сказала юная плантаторша, — я принимаю ваше предложение, несмотря на его невероятную подлость. Пусть местопребывание Элен останется вашей тайной, но если…

Троглио сделал энергичный успокаивающий жест.

— Что вы, миледи, я не могу даже попытаться вас обмануть, я лучше, чем кто-нибудь другой, знаю, как вы богаты…

Лавиния удивленно посмотрела на него, Троглио смущенно помолчал, но все же закончил фразу:

— …и безжалостны.

— Идите, — сухо сказала Лавиния, хотя в глубине души была очень польщена последними словами этого странного типа, своего союзника в весьма щекотливом деле.

Когда уже стихли его шаги в коридоре, она еще некоторое время сидела в прежней позе и размышляла о только что заключенной сделке. И она представлялась ей все более и более выгодной. В самом деле, какое имеет значение, сколько прикарманит этот генуэзский упырь, если взамен он обязуется доставить сюда белокурую подругу?

Глава 9

ВЫКУП

Сэр Фаренгейт был занят своим любимым делом — рассматривал старые испанские карты. Когда-то, еще в прежней, пиратской жизни, ему попался свод старого доминиканского аббата Гонсалеса. Книга была частью захваченной добычи, но никто из команды не потребовал, чтобы она была представлена к дележу, и капитан унес толстый фолиант в свою каюту, перелистал со все возрастающим интересом и к утру сделался фанатиком-коллекционером. К моменту перехода на королевскую службу у него собралось приличное количество старинных книг по географии и землеустройству многих районов Нового Света. Особенно усиленно производством подобного рода литературы занимались парагвайские иезуиты, они даже копировали старые индейские карты. Прекрасные описания островов Антильского архипелага оставили бенедиктинцы.

Сделавшись губернатором, сэр Фаренгейт занялся пополнением библиотеки, доставшейся ему в наследство от прежнего управителя острова. Тот оказался усердным читателем Сореля и Кеведо. Сэр Фаренгейт в отличие от большинства хорошо образованных современников не выносил испанской и французской похожденческой литературы, известной последующим временам под названием плутовского романа. Он любил сам и приучил детей к литературе старинной, основательной. На полках его библиотеки рядом со старинными испанскими картографами нашли место в основном античные авторы.

Теперь, после исчезновения Элен и отплытия Энтони на ее поиски, только здесь, среди своих книг, сэр Фаренгейт находил хотя бы относительное успокоение и мог отдохнуть от мучивших его мыслей.

В кабинете бесшумно появился Бенджамен.

— Осмелюсь доложить, милорд.

Губернатор поднял на него глаза.

— Вас хотят видеть мистер Хантер, мистер Доусон и мистер Болл.

— Что нужно этим старым бездельникам? — спросил губернатор, но без тени раздражения в голосе.

Дворецкий пожал плечами.

— Они не пожелали мне объяснить.

— Значит, у них серьезное дело, — сказал сэр Фаренгейт.

Эти трое были последними из той ватаги в сотню человек, которая пятнадцать лет назад согласилась за освобождение от виселицы перейти на службу к английскому королю. И только Хантер удержался собственно на службе. Кое-кто не смирился с пресным характером новой, законной жизни и подался обратно в береговое братство и благополучно дожил до своей кончины в пасти акулы или на шпаге какого-нибудь испанца. Кое-кто женился и погиб от рома и злой жены, что является обычной вещью не только на Ямайке. Несколько человек вернулись в Европу. Так что в непосредственной близости при бывшем капитане Фаренгейте, а ныне его высокопревосходительстве губернаторе остались лишь эти трое. Причем все трое плавали с ним еще на его незабвенном флагмане «Гермесе», останки которого покоятся сейчас на дне Наветренного пролива. Хантер служил первым помощником, Стенли Доусон штурманом, а Боб Болл боцманом, а когда было очень нужно, мог продемонстрировать и канонирские свои навыки.

Со времени их молодости и счастливого пиратского братства прошли годы и годы. Сэр Фаренгейт совершенно поседел, а боцман почти совсем облысел. Характеры их не стали ни легче, ни уживчивее. Каждая общая встреча представляла собой сварливое выяснение тонкостей каких-то старинных происшествий и весьма въедливое и ироничное следствие по поводу тогдашнего поведения каждого. В результате каждый раз друзья расходились, окончательно и бесповоротно разругавшись между собой. Но через некоторое время их опять начинало тянуть друг к другу.

И вот они, все трое, без всякого зова явились к своему капитану.

Вступив в кабинет, они по очереди без проявления подобострастия и фамильярности поздоровались с губернатором. Он предложил им занять места за столом, где во время совещаний сидели высшие чиновники колонии. Гости бестрепетно расселись.

Доусон кивнул в сторону разложенных на губернаторском столе карт.

— Еще не надоело?

— А тебе не надоело таскаться с молитвенником по хижинам черномазых?

И реплика, и антиреплика были произнесены ровным, будничным тоном. Старый капитан и престарелый штурман просто поприветствовали друг друга наиболее естественным для них способом.

— Не слишком ли часто ты начал вытаскивать его из сундука? — спросил боцман, показывая на заплатанный плащ капитана, висевший на спинке кресла.

— Не думаю, старина, что это твое дело.

— И тем не менее, капитан, мы пришли именно по этому поводу, — подвел итог дебюту Хантер.

Сэр Фаренгейт закрыл фолиант, занимавший середину стола, и отложил его в сторону.

— Хорошо, мы поговорим и на эту тему, и на любую другую, но сначала… — Он позвонил. Появился дворецкий. — У меня гости, Бенджамен.

— Необходимые распоряжения уже отданы, милорд.

Когда было выпито уже по два стакана портвейна, Стенли Доусон, считавшийся среди друзей специалистом по выполнению деликатных поручений, начал:

— Мы, разумеется, все знаем.

Губернатор кивнул и снова приложился к своему стакану.

— Мы посоветовались и пришли к выводу, что это дело ты не должен так оставлять.

— Как — так?

— У тебя под рукою двенадцать кораблей, можно перевернуть вверх дном весь Новый Свет и разыскать твою дочку.

Сэр Фаренгейт поставил стакан на стол и промокнул пальцы салфеткой.

— Ты знаешь, Стенли, — начал он, — когда ты пытался меня подначить насчет испанских карт, ты попал пальцем в небо. Я давно как-то не заглядывал в свои манускрипты. И только теперь меня снова потянуло раскрыть их, потому что собака, которая совершила это нападение, была именно испанской.

— Вряд ли старинные карты так умны, что могут подсказать, где принято прятать добычу у современных негодяев. Но может быть, тебе и повезет, как тогда, помнишь, с затопленным фортом? — сказал Хантер.

Сэр Фаренгейт отхлебнул еще вина.

— Старые карты могут многое, но сейчас не в этом дело.

— А в чем же? — в один голос спросили три старых пирата.

— А в том, что, если Элен прячут на испанской территории, я не смогу бросить туда имеющиеся у меня силы.

— Разрази меня черт, не понимаю, почему?! — хлопнул ладонью по столу боцман.

— Потому, что это почти наверняка вызовет войну между Англией и Испанией. А Англии, насколько я могу судить по доходящим до меня сведениям из Сент-Джеймса, война эта сейчас была как кость в горле.

— Так что же делать? — тихо спросил проповедник.

Губернатор тяжело вздохнул.

— Я надеюсь только на то, что этот похититель разобрался, кого он похитил, и вот-вот пришлет предложение о выдаче Элен за выкуп.

— Но, насколько я понимаю, денег на этот выкуп ты на своей должности не скопил, — сказал Хантер.

Сэр Фаренгейт лишь горько усмехнулся.

Боцман с новой силой шарахнул кулаком по столу, портвейн давал себя знать.

— Будь она проклята, такая королевская служба, если уважающий себя мужчина должен сдерживаться после нанесенного ему смертельного оскорбления, имея под рукой все средства, чтобы отомстить.

— Твое отношение к королевской службе ничуть не изменилось за эти пятнадцать лет, Бобби, — усмехнулся Хантер, ощупывая шрам на щеке.

— Я был прав тогда и, как видишь, прав и теперь, — съязвил в ответ боцман.

— Да тихо вы! — прервал их пикировку Доусон и, обращаясь к губернатору, спросил: — В самом деле, Натаниэль, стоит ли тот идеал, которому ты служишь, той платы, которую он от тебя требует? Стоит ли твоего терпения политика этих людей в Лондоне? Ведь это они завели в такой тупик наши отношения с Испанией, а не ты. Я спрошу тебя еще жестче: стоит ли сладостное и возвышенное право беспрекословно подчиняться этим взяточникам в кружевных воротниках жизни твоей дочери?

— Я подчиняюсь не им, — с трудом выговорил сэр Фаренгейт, — я подчиняюсь интересам Англии, как я их понимаю. И не надо меня больше спрашивать ни о чем.

— Процветание Англии и для меня, и для них — тоже не пустой звук, — мрачно сказал Доусон, — иначе бы мы пятнадцать лет назад не пошли за тобой. Речь шла лишь о цене.

Наступило тягостное молчание.

Хантер налил себе портвейна, но пить не стал. Сэр Фаренгейт набил свою трубку, но не спешил раскуривать.

Дверь в кабинет отворилась, и вошел лорд Ленгли, так сказать, материализовавшийся представитель высоких английских интересов в Новом Свете. Лорд жил во дворце, и губернатор предложил ему входить в кабинет без доклада и предупреждения. Лорд Ленгли охотно пользовался этим правом, беззаботно попирая глупые провинциальные представления о церемониях. Застав в кабинете губернатора нечто, весьма смахивающее на обыкновенную матросскую гулянку, он растерялся.

Сэр Фаренгейт сказал:

— О, лорд Ленгли, очень рад вас видеть. Не стесняйтесь, подсаживайтесь к нашему столу. Прошу вас познакомиться с моими старинными друзьями. Ну, капитана Хантера вы знаете.

Толстячок лорд кое-как кивнул шрамоносному заместителю сэра Фаренгейта по ямайскому флоту.

— А это Стенли Доусон, в далеком прошлом штурман, в недалеком — церковный сторож, а ныне лучший бродячий проповедник в окрестностях Порт-Ройяла.

Лорду Ленгли поклониться в ответ на приветствие этого экзотического существа было непросто, но он заставил себя это сделать.

— Остался еще Бобби Болл, содержатель самого опасного, самого шумного и самого популярного трактира в городе под названием «Золотой якорь».

Тут уж представитель правительства его величества позволил себе глупость, в том смысле, что без всяких объяснений развернулся и покинул кабинет, в который попал без всякого предупреждения. Сэр Фаренгейт крикнул ему вслед:

— Но что самое интересное, все они были пиратами так же, как и губернатор Ямайки.

— Он тебя не услышал, — сказал Хантер, протягивая руку к своему стакану с портвейном.

— А мне кажется, он обиделся, — заметил Стенли Доусон, — или по крайней мере удивился.

— Вот видите… — Сэр Фаренгейт раскурил трубку. — Это единственное, что я могу, — пугать своими выходками правительственных чиновников…

Дон Диего был человеком без чести, совести и, следовательно, иллюзий. В том числе и по отношению к себе. Он знал, что его ничем нельзя удивить, разжалобить, обмануть и напугать. Он знал, что заставить его изменить свои планы могут лишь две вещи — запах больших денег и появление англичан в стороне от выбранного курса. «Так в чем же дело сейчас, — спрашивал он себя, — почему я так странно веду себя последние недели?» А поскольку никакого простого объяснения он этим своим вопросам не находил, то пребывал в чрезвычайно раздраженном состоянии.

Сегодня к нему в его дом с башенкой явились капитаны «Мурены» и «Бадахоса», двух наконец-то отремонтированных шлюпов. Они заявили:

— Наши команды волнуются, мы уже на десять дней задержали выход в море. Что нам сказать им?

— Не знаю! — рявкнул дон Диего.

— Это не ответ, — сказали они, — нам скоро нечем будет кормить наших людей.

— Я не держу вас, можете проваливать на все четыре стороны, мерзавцы.

Они поклонились и, сказав, что воспользуются советом командира, ушли.

Дон Диего знал, что без его «Медузы» эти шлюпы много не навоюют и вернутся в эскадру по первому же зову. Он уже не раз говорил своим людям, что его держит на берегу одно сложное дело, которое может оказаться очень и очень прибыльным. Но он чувствовал, что подчиненные начинают не доверять ему, вернее, начинают догадываться о причинах его столь ненормальной усидчивости.

Вся Мохнатая Глотка была полна пересудами о белокурой девчонке, которую бородатый разбойник держал у себя под замком вместе со служанкой. Речь, конечно, могла идти только о выкупе — так казалось всем вначале, но в последнее время стали как-то туманно упоминать о том, что старый испанец тоже мужчина и что девчонка способна соблазнить самого черта.

Так или иначе, «Мурена» и «Бадахос» снялись с якоря. Поскольку они в ночном нападении на Бриджфорд не участвовали, то и не могли рассчитывать на свою долю от выкупа. Но через несколько дней после их ухода начала выказывать признаки неудовольствия и команда «Медузы». Испанцы уже успели спустить большую часть того, что им удалось награбить в последнем походе, и теперь свои планы обогащения связывали с Элен. По их представлениям, за дочку губернатора английской колонии можно было потребовать приличную сумму. Почему же их капитан так медлит? А то, что он именно медлит, всем было отлично известно, ибо никакие нейтральные суда не заходили в Мохнатую Глотку и не покидали ее. А ведь только морем и только с капитаном нейтрального корабля можно было бы отправить соответствующее предложение сэру Фаренгейту.

Так почему же он действительно медлит?! Этот вопрос задавали себе многие, а среди них и сам дон Диего. Неужели только из-за желания как можно больше раздуть сумму выкупа за счет своего хитроумного условия? Она, кстати, дошла уже до ста двадцати тысяч, несмотря на то что Элен с доном Диего виделась весьма и весьма редко. Пленница все делала для этого, а он не мог противиться этому без того, чтобы не уронить своего достоинства.

Постепенно сложилось так, что условия этого странного противостояния стали более невыносимыми для тюремщика, чем для узницы, хотя он ни за что бы в этом не признался ни себе, ни ей.

Дон Диего стоял возле зеркала, к услугам которого он не обращался уже несколько лет и которое даже было удалено куда-то в подвал из его покоев за ненадобностью. Его доставка из пыльного забвения вызвала настоящий переполох среди слуг. Так вот, стоя перед ним — огромным, бездонным, венецианским, — дон Диего спрашивал себя, зачем он приказал принести свежий кружевной воротник, зачем он завивает усы подогретыми щипцами, зачем он, в конце концов, волнуется, хотя прекрасно знает, что эта белокурая гордячка все равно не выйдет к обеду.

— Фабрицио! — крикнул он.

— Да, сеньор, — ответил камердинер, мгновенно возникая за спиной хозяина. Хитрый, ловкий малый родом из Генуи. Дон Диего взял его к себе в услужение пару лет назад, в основном за интересную форму головы, но когда оказалось, что в этой голове бродят иногда здравые мысли, Фабрицио был приближен к хозяину и стал выполнять поручения, требующие известной находчивости и изобретательности.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: