Глава четырнадцатая, которая повествует о том, как ковер-самолет появляется снова

И снова Абдулла, оглянувшись, обнаружил, что на него смотрит солдат, однако на этот раз солдат и вовсе ничего не сказал, Абдулла был уверен, что его спутник попросту тянет время.
В тот день дорога под их ногами пошла на подъем. Пышные зеленые низины сменились песчаными проселками с кустами по обочинам — сухими и колючими. Солдат бодро отметил, что вот наконец-то они попали в какие-то другие места. Абдулла только буркнул что-то в ответ. Он твердо решил не давать слабины.
К ночи они очутились на возвышенности, поросшей вереском, которая выходила на очередную равнину. Еле заметный пупырышек на горизонте, по мнению солдата — причем высказанному по-прежнему очень бодро, — был, несомненно, Кингсбери.
Когда они разбили лагерь, солдат — еще более бодро — позвал Абдуллу поглядеть, как очаровательно Шустрик-Быстрик играет с пряжками его ранца.
— Это, несомненно, чарует меня не больше, — заметил Абдулла, — чем бугорок на краю земли, который может оказаться городом Кингсбери.
Настал еще один густо-красный закат. За ужином солдат показал на него Абдулле и обратил его внимание на большое красное облако в виде замка.
— Ну разве не красиво? — спросил он.
— Это просто облако, — отозвался Абдулла. — Оно не имеет художественной ценности.
— Дружище, — сказал солдат, — по-моему, этот джинн вас допекает.
— Каким образом? — не понял Абдулла. Солдат показал ложкой на далекое темное пятнышко на фоне заката.
— Вон, видите? — сказал он. — Кингсбери. У меня предчувствие — да и у вас, думаю, тоже, — что, когда мы туда доберемся, лед тронется. Но как-то нам все туда не добраться. Не думайте, что я вас не понимаю: вы человек молодой, нетерпеливый, вот еще любимую девушку потеряли, — естественно, вам кажется, будто Судьба против вас ополчилась. Поверьте мне, большую часть времени Судьбу никто особенно не волнует. И джинн не то чтобы на чьей-то стороне — не более, чем сама Судьба.
— А почему вы так решили? — спросил Абдулла.
— Потому что он всех ненавидит, — ответил солдат, — Может быть, это в его натуре, хотя, осмелюсь заметить, заключение в бутылке его вряд ли исправит. Но не забывайте: что бы он там ни чувствовал, желания ваши он исправно исполняет. К чему же осложнять себе жизнь только для того, чтобы досадить джинну? Почему не загадать самое полезное и своевременное из всех возможных желаний, получить то, что нужно вам, и смириться со всеми нежелательными последствиями? По зрелом размышлении мне кажется — что бы ни учинил этот джинн со своей страстью все обращать во зло — лучше всего пожелать, чтобы вам вернули ковер-самолет.
Пока солдат говорил, Полночь взобралась Абдулле на колени и принялась, мурлыча, тереться о его щеку, чем изрядно его поразила. Абдулла был вынужден признать, что польщен. Раньше Полночь исключительно допекала его — как и джинн, и солдат, не говоря уже о Судьбе.
— Если я пожелаю ковер, — заметил он, — то готов поспорить, что несчастья, которые пошлет нам джинн, с лихвой перевесят пользу, которую мы от него получим.
— Спорите? — обрадовался солдат. — До смерти люблю поспорить. Спорим на золотой, что от ковра будет больше пользы, чем неприятностей?
— Пожалуйста, — отвечал Абдулла. — И снова все выходит по-вашему. Не устаю поражаться, друг мой, почему вас не повысили в чине до командующего этой вашей армией.
— И я, — кивнул солдат. — Из меня бы вышел отличный генерал.
На следующее утро они проснулись в густом тумане. Кругом было сыро и бело, и за ближайшими кустами ничего не было видно. Полночь, дрожа, прижалась к Абдулле. Когда Абдулла поставил перед собой бутылку с джинном, вид у сосуда был донельзя обиженный — даже против обычного.
— Выходи, — сказал Абдулла. — Мне надо загадать желание.
— Я могу удовлетворить его прямо отсюда, — гулко заявил джинн. — Ненавижу эту сырость.
— Отлично, — отвечал Абдулла. — Хочу получить обратно мой ковер-самолет.
— Готово, — сказал на это джинн. — И пусть это отучит тебя заключать глупые пари!
Некоторое время Абдулла выжидательно оглядывался, но ничего не происходило. Затем Полночь вскочила. Из солдатского ранца показалась мордочка Шустрика-Быстрика, уши у которого так и развернулись к югу. Поглядев в ту сторону, Абдулла решил было, что слышит легчайший шепот, какой производит ветер или что-то рассекающее туман. Вскоре туман всколыхнулся — снова и снова, все сильнее. Ковер серым пятном возник над головой и спланировал на землю рядом с Абдуллой.
На ковре был пассажир. Свернувшись калачиком, на нем мирно спал разбойного вида мужчина с большими усами. Крючковатый нос вжимался в ковер, однако Абдулла разглядел золотое кольцо, полускрытое усами и грязным головным покрывалом. В одной руке мужчина сжимал инкрустированный серебром пистолет. Не оставалось никаких сомнений в том, что это снова Кабул Акба.
— Кажется, я выиграл спор, — прошептал Абдулла.
Разбойник шевельнулся и сердито забормотал — то ли из-за этого тихого шепота, то ли из-за холодной сырости. Солдат прижал палец к губам и замотал головой. Абдулла кивнул. Если бы он был один, то ломал бы себе голову, что же теперь делать, однако в обществе солдата он чувствовал себя едва ли не ровней Кабулу Акбе. Абдулла тихонько всхрапнул и шепнул ковру:
— Выбирайся из-под этого человека и повисни в воздухе передо мной.
По краю ковра пробежала дрожь. Абдулла видел, что он пытается повиноваться. Ковер сильно дернулся, однако было очевидно, что Кабул Акба слишком тяжелый и выскользнуть из-под него невозможно. Тогда ковер решил попробовать по-другому. Он на несколько дюймов приподнялся в воздух, и не успел Абдулла понять, что он собирается делать, как ковер выскочил из-под спящего разбойника.
— Не надо! — ахнул Абдулла, но опоздал. Кабул Акба грянулся оземь и проснулся. Он сел, потрясая пистолетом и крича что-то на непонятном языке.
Солдат проворно, хотя и с ленцой, взял зависший в воздухе ковер и обернул его вокруг головы Кабула Акбы.
— Пистолет у него заберите, — велел он, удерживая отбивавшегося разбойника обеими смуглыми руками.
Абдулла упал на одно колено и вцепился в могучую лапу, сжимавшую пистолет. Это была очень могучая лапа. Вырвать из нее пистолет Абдулла никак не мог. Он мог лишь вцепиться в нее и мотаться туда-сюда, сокрушая все кругом, потому что лапа пыталась его стряхнуть. Солдат рядом с Абдуллой тоже мотался туда-сюда. Кабул Акба был просто невероятно силен. Болтаясь в разные стороны, Абдулла попытался ухватить один разбойничий палец и отогнуть его от пистолета. Но на это Кабул Акба взревел и вскочил, а Абдулла отлетел в сторону, причем ковер каким-то образом оказался обернут вокруг него самого, а не вокруг Кабула Акбы. Солдат держался. Он держался, несмотря на то, что Кабул Акба продолжал подниматься, рыча и рокоча, словно падающий небосвод, а солдату теперь приходилось держать его не за плечи, а за пояс, а потом за колени. Кабул Акба закричал громоподобным голосом, поднялся еще выше, став еще больше, и вот уже ноги у него так раздулись, что обхватить их разом было невозможно, и солдат сполз вниз, угрюмо вцепившись в голень под широченным коленом. Нога попыталась пинком сбросить солдата, но ничего у нее не вышло. После чего Кабул Акба распростер огромные кожистые крылья и попытался улететь. Однако солдат все держался, хотя и сполз еще ниже.
Абдулла глядел на все это, пытаясь выбраться из-под ковра. Еще он заметил, как Полночь высится над Шустриком-Быстриком, защищая его — она стала даже больше, чем когда пугала полицейских. Но даже этого было мало. Кабул Акба превратился в громадного ифрита — прямо-таки громаднейшего из громадных. Верхняя его половина терялась в тумане, вихрившемся под ударами громадных крыльев, а взлететь ифрит не мог, поскольку солдат якорем повис на его чудовищной когтистой ноге.
— Говори же, о громаднейший из громадных! — крикнул Абдулла в туман. — Семью Великими Печатями заклинаю тебя — довольно сражаться, говори!
Ифрит перестал реветь и прекратил яростно махать крыльями.
— Ты меня заклинаешь, смертный? — прогрохотал сверху гневный голос.
— Да, заклинаю! — ответил Абдулла. — Отвечай, что ты делал с моим ковром в обличье презреннейшего из кочевников! Ты нанес мне оскорбление по меньшей мере дважды!
— Хорошо, — сказал ифрит. Он принялся тяжеловесно сгибать колени.
— Можно отпустить, — сказал Абдулла солдату, который, не зная законов, повелевающих джиннами и ифритами, по-прежнему держался за могучую ступню.
— Теперь он обязан остаться здесь и ответить на мои вопросы.
Солдат осторожно отпустил ифрита и вытер пот с лица. Ифрит сложил крылья и встал на колени, но даже на коленях он был высотой с дом, а его лицо, проступавшее сквозь туман, оказалось просто ужаснее некуда. Абдулла еще раз бросил взгляд на Полночь, которая снова стала обычного размера и метнулась в кусты, унося за шкирку болтающегося Шустрика-Быстрика. Однако отвлечься от лица джинна было невозможно. Абдулла уже видел, хоть и очень недолго, этот пустой карий взгляд и золотое кольцо в крючковатом носу — когда на его глазах в саду похитили Цветок-в-Ночи.
— Поправка, — сказал Абдулла. — Ты оскорбил меня трижды.
— А, гораздо больше, — угодливо прогрохотал ифрит. — Так много раз, что я сбился со счета.
При этих словах Абдулла неожиданно для себя сердито скрестил руки на груди:
— Объяснись.
— Охотно, — отвечал ифрит. — По правде говоря, я надеялся, что кто-нибудь меня спросит, хотя и полагал, что ждать расспросов следует скорее от герцога Фарктанского или троих таякских принцев-соперников, а не от тебя. Однако никто, кроме вас, не проявил достаточного рвения, что меня несколько удивляет, поскольку ни один из вас не был крупной ставкой в моей игре. Знай же, что я — один из величайших в сонмище Добрых Ифритов и имя мое Хазруэль.
— Вот уж не знал, что бывают добрые ифриты, — заметил солдат.
— Бывают, о несведущий северянин, — заверил его Абдулла. — Я слышал упоминание этого имени в ряду тех, что соседствуют едва ли не с ангелами.
Ифрит нахмурился — неприятное было зрелище.
— О несведущий негоциант, — прогрохотал он, — я куда выше некоторых ангелов. Знай же, что у меня в подчинении находится около двух сотен ангелов низшего чина. Они охраняют вход в мой замок.
Абдулла по-прежнему стоял, скрестив руки, еще и притопнул ногой.
— Тем более тебе следует объяснить, — сказал он, — почему ты поступал со мной отнюдь не по-ангельски!
— Вина в этом не моя, смертный, — ответил ифрит. — Меня побуждала крайняя необходимость. Пойми и прости. Знай же, что моя матушка, Дазра из Великих Духов, в минуту слабости примерно двадцать лет назад отдалась одному джинну из Воинства Зла. Затем она произвела на свет моего брата Дальциэля, который родился слабым, бледным и недоразвитым, поскольку Добро и Зло смешиваются плохо. Матушка не выносила его вида и отдала его мне на воспитание. Я же окружил его всяческой заботой. Так что нетрудно представить себе мой ужас и горе, когда оказалось, что он унаследовал природу своего Злого Предка. Войдя в возраст, он первым делом украл мою жизнь и спрятал ее, сделав меня таким образом своим рабом.
— Погодите-погодите! — поразился солдат. — Вы хотите сказать, что вы мертвый?!
— Отнюдь нет, — возразил Хазруэль. — Мы, ифриты — не то, что вы, смертные, о неразумный человек. Умереть мы можем лишь в том случае, если погибнет одна определенная частичка нашей сущности. Именно поэтому большинство ифритов предусмотрительно отделяют ее от себя и прячут. Но когда я объяснял Дальциэлю, как спрятать его собственную жизнь, то, ослепленный неразумной любовью, опрометчиво открыл ему, где скрыта моя жизнь. А он тут же захватил ее в свою власть, вынудив меня выполнять его приказания под угрозой гибели.
— А, теперь мы дошли до главного, — сказал Абдулла. — И он приказал тебе украсть Цветок-в-Ночи.
— Поправка, — ответил Хазруэль. — Размах мышления мой брат унаследовал от матери, великой Дазры. Он повелел мне украсть всех принцесс на свете. Подумайте минутку — и вы поймете, какой это мудрый шаг. Мой брат вошел в брачный возраст, однако родословная у него настолько пестрая, что ни одна девица из джиннов или ифритов не проникнется к нему сочувствием. Волей-неволей ему приходится снисходить до смертных женщин. А поскольку он какой-никакой, а все-таки ифрит, подходят ему, естественно, лишь особы голубой крови.
— Просто сердце кровью обливается, как послушаю о твоем братце, — заметил Абдулла. — Неужели ему нужны непременно все до единой и на меньшее он не согласен?
— А почему он должен соглашаться на меньшее? — удивился ифрит. — В его распоряжении мое могущество. Он тщательно все обдумал. Понимая, что принцессы не умеют передвигаться по воздуху, как мы, джинны и ифриты, первым делом он повелел мне украсть некий бродячий замок, принадлежащий одному ингарийскому волшебнику, чтобы поселить там своих невест, и лишь затем вынудил меня похищать принцесс. Сейчас я этим и занимаюсь. Тем временем, естественно, я строю и собственные планы. Я стараюсь добиться того, чтобы за каждой похищенной принцессой стоял оскорбленный возлюбленный или разочарованный принц, которых можно будет заставить отправиться ее вызволять. А чтобы вызволить принцессу, влюбленный должен бросить вызов моему брату и заставить его выдать, где он прячет мою жизнь.
— И тут-то мне и пора вступить в игру — так, о великий комбинатор? — холодно поинтересовался Абдулла. — Я ведь тоже часть плана по вызволению твоей жизни?
— Приблизительно, — ответил ифрит. — Я надеялся скорее на наследника престола Альберии или на печинстанского князя, однако эти молодые люди предпочли искать утешения в охоте. По правде говоря, все обиженные проявили примечательную слабость духа, в том числе и король Верхней Норландии, который попросту начал составлять каталог домашней библиотеки самостоятельно, без помощи дочери, а ведь даже на него я надеялся больше, нежели на тебя. Можно сказать, на тебя я ставил в последнюю очередь. Ведь, в конце концов, пророчество, данное при твоем рождении, и вправду было весьма и весьма двусмысленным. Да и ковер-самолет я подослал тебе разве что ради забавы…
— Да что ты говоришь! — воскликнул Абдулла.
— Поскольку меня очень позабавили количество и сущность исходивших из твоей палатки мечтаний, — пояснил Хазруэль.
Несмотря на холодный туман, Абдулла почувствовал, как щеки у него начинают пылать.
— А затем, — продолжал Хазруэль, — когда ты удивил меня тем, что улизнул от Султана Занзибского, меня изрядно позабавила мысль о том, чтобы принять обличье персонажа, которого ты сочинил, — Кабула Акбы и заставить тебя прожить часть твоих мечтаний наяву. Обычно я стараюсь, чтобы на долю всех поклонников принцесс выпадали приключения, которые соответствуют их нраву.
Несмотря на замешательство, Абдулла готов был поклясться, что ифрит при этих словах скосил огромные золотисто-карие глаза на солдата.
— И сколько же разочарованных принцев задействовано на сей день в твоей игре, о деликатный и шутливый ифрит? — спросил он.
— Уже почти тридцать, — ответил Хазруэль, — однако, как я уже упоминал, большинство из них задействовать и вовсе не удалось. Это неустанно меня поражает — ведь по рождению и образованию они несравнимо выше тебя. Однако я утешаю себя тем, что осталось похитить еще сто тридцать две принцессы.
— Думаю, ты можешь остановиться на мне, — сказал Абдулла. — Каким бы низким ни было мое происхождение, Судьба, судя по всему, этого и хотела. Я могу со всей настойчивостью заверить тебя в этом, поскольку совсем недавно бросил вызов Судьбе по этому же вопросу.
Ифрит улыбнулся, что было зрелищем не менее неприятным, нежели когда он хмурился, и кивнул.
— Это мне известно, — сказал он. — Именно поэтому я перестал тебе являться. Вчера ко мне вернулись два моих прислужника-ангела: их повесили в обличье людей. Это обстоятельство не слишком их порадовало и они говорят, что виноват во всем ты.
Абдулла поклонился.
— По зрелом размышлении они, несомненно, предпочли бы остаться бессмертными жабами, — съязвил он. — А теперь ответь мне на последний вопрос, о предусмотрительный похититель принцесс. Скажи, где найти Цветок-в-Ночи, да и твоего братца Дальциэля тоже. Улыбка ифрита стала шире, что сделало ее еще более неприятной, поскольку при этом обнажилось много необычайно длинных клыков. Он указал вверх громадным заостренным пальцем.
— Что ж, о приземленный искатель приключений, они, разумеется, находятся в замке, который вы видели на закате последние несколько дней, — сказал он. — Как я уже говорил, этот замок раньше принадлежал одному местному волшебнику. Попасть туда будет не так-то просто, а если ты там окажешься, не забывай — я раб моего брата и буду вынужден сражаться против тебя.
— Понятно, — отозвался Абдулла. Ифрит уперся в землю громадными когтистыми руками и принялся подниматься.
— Должен также отметить, — сказал он, — что ковру приказано не следовать за мной. Могу ли я вас покинуть?
— Нет, стой! — закричал солдат. В тот же миг Абдулла вспомнил, что забыл узнать еще одну вещь, и спросил:
— А как же джинн?
Однако солдат кричал громче и заглушил Абдуллу:
— Стой, ты, чудище! А по какой такой причине этот замок болтается в небе именно здесь, а, зверюга?!
Хазруэль снова улыбнулся и замер, балансируя на одном могучем колене:
— Как это проницательно с твоей стороны, солдат. Конечно, он здесь не просто так. Он здесь потому, что я готовлю похищение дочери короля Ингарии, принцессы Валерии.
— Моей принцессы! — ахнул солдат. Улыбка Хазруэля обратилась в смех. Он откинул голову и поднялся в туман.
— Сомневаюсь, солдат! Ох, сомневаюсь! Этой принцессе от роду всего-то четыре года! Но хотя тебе от нее никакого проку, от тебя-то, полагаю, мне прок будет. И тебя, и твоего занзибского друга я считаю пешками на моей доске — но пешками в очень выгодной позиции!
— Почему ты так думаешь? — возмутился солдат.
— Потому что вы поможете мне ее похитить! — ответил джинн и, взмахнув крыльями, взмыл в туман, оглушительно хохоча.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: