В ушах на секунду замирает звон. Страх. Замирает время. Кто-то смеется. Что-то ударяет. Снова. Кто-то бормочет. 3 страница

Ухожу. Другой мир. Я перестаю верить глазам, когда вижу огромную надпись «SCOOTER» на двухэтажном здании, назначения которого я не знал никогда. Этой надпись черт те сколько лет. Другой мир. Я хотел бы понять, есть ли здесь что-то от меня, но пока натыкаюсь только на обрывки воспоминаний, которые уже не так ощутимы, как хотелось бы. И меня там нет. Есть что-то иное.

Смотрю на фотографии, которые привез из поездки в Питер один одноклассник. Всегда его ненавидел. Теперь ненавижу еще больше. Не понимаю, зачем он это принес. Понимаю, что в Москве не круто. Здесь не круто. В Твери не круто. В Питере круто. Ненавижу этого очкастого хмыря. Его родители работают на нашем заводе. Отец – какой-то мастер, мать пристроена невесть кем, наверное, просто получает оклад и премии. У них все есть. Очкастый урод стоит рядом с фонтаном в Петергофе и улыбается, и все вокруг залито солнцем, и в линиях воды кое-где играют полоски радуги.

Навстречу мне идет высокая, вроде, в меру полная девушка. Поднимает взгляд от мостовой и не без интереса смотрит на меня. Я не вижу ее лица и слегка улыбаюсь, прежде чем добраться до него, и когда оно предстает передо мной, я быстро отворачиваюсь и ощущаю прилив адреналина. Она страшна, как автомат Калашникова во Вторую Мировую. Она держит в руке зажигалку. У нее мужеподобные черты лица. Никакой косметики. А одежда – какой-то долбанный комок ткани, с трудом оформляющийся в куртку и брюки. Честно говоря, когда я смотрю на таких мужеподобных зверюг, на педиков, на лесбиянок, на неухоженных разжиревших свиней обоих полов, я искренне соболезную природе. Ведь она, глядя на них, наверняка думает: «Вашу мать, я же дала вам половые различия, дала возможность объединяться друг с другом по принципу «мальчик-девочка», дала возможность получать наслаждение от общества друг друга без каких-либо дополнительных средств, дала вам ваши манеры, склад ума, достоинства, связанные с полом, а вы, ублюдки, все засрали, превратили все мои труды в посмешище! Ради этого были годы эволюции? Чтобы вы могли долбиться в зад с представителем того же пола или превращать свое тело в гниющую, привлекающую только последних бомжей помойку?»

Природа, конечно, все сделала правильно. А люди все портят. Как всегда. Закуриваю. Хочу успеть зайти домой перед вечером. Привести себя в порядок. Зайти домой? Туда, где когда-то был мой дом.

Жора курит и смотрит куда-то вдоль улицы. Улицы, удивительно пустынной для меня. Предпортовый ночью? Нет, даже он в это время – автобан по сравнению с улицей Академика Сахарова, где расположен ресторан, в котором мы окажемся минут через десять. В этом же здании пока еще функционирует что-то вроде ночного клуба – дискотека, алкоголь, знакомства тех, кому просто лень познакомиться в рабочие дни, несмотря на проживание в соседних домах. На здании все также, как и годы тому назад, стоит щит с прикрученными к нему огромными красными пластмассовыми буквами, снабженными подсветкой. «БОЛЬШОЙ ПРАЗДНИК» - наивно и издевательски, в этих словах подсвечиваются только «Б», «ОЙ» и «ПРАЗДНИК». Жора бросает окурок на проезжую часть.

Почти в тот же момент рядом невесть откуда материализуется тот самый старик. Та же куртка. Тот же странный цвет лица. Он шаркает в нашу сторону и замирает в паре метров, и это кажется опасным расстоянием. От него пасет чем-то тухлым.

- Молодые люди, не поможете ветерану Афганистана?

Голос его кажется далеким, но удивительно знакомым. В его взгляде – смесь жалости к себе и презрения к нам. Удивительная комбинация.

- No cash, man. Sorry, - печально отвечаю я.

Жора кидает на старика беглый взгляд. Отворачивается и теребит меня за предплечье, призывая уходить. Параллельно бормочет что-то вроде «Самим жить не на что». Я пожимаю плечами, и старик отворачивается. Иду за Жорой.

- Давно он так по городу бродит?

- Всегда, - отвечает Жора, не глядя в мою сторону. – Всегда бродил. И будет всегда. Мне кажется.

Множество знакомых лиц делают меня несколько дезориентированным. Пожимаю руки. Отвечаю дежурными отговорками на дежурные вопросы. На лице Коли Семенова – моего соседа по подъезду – глубокий шрам, как мне кажется, полученный годик-другой тому назад. С ним какая-то низкорослая пышная девушка довольно миловидных черт лица, испорченных избыточной массой помады.

- Вот так-так, - монотонно тянет Толик, которого я, честно говоря, не ожидал здесь встретить.

Пожимаю руку, улыбаюсь. Тонкая струйка кипятка от затылка до поясницы. Надеюсь, он здесь один. Когда именинник выходит в фойе, хлопает в ладоши и громко объявляет «Ну, мужики, что за хуйня? А ну-ка все за стол», мы дружно выдвигаемся в банкетный зал ресторана. Смирнов вежливо запускает всех, и, когда его взгляд замирает на мне, я останавливаюсь.

- Слушай, а я тебя сразу-то и не узнал, - Вася протягивает мне крепкую мускулистую руку и широко улыбается; пиджак сидит на нем далеко не идеально, а его массивные, рабочие черты лица не очень стыкуются с рубашкой в вертикальную полоску, но в целом, костюм делает из него нечто, похожее на человека.

- Да ты тоже… похорошел, - улыбаюсь в ответ; стараюсь как можно крепче сжать в ответ его руку.

Он разражается смехом, который я поддерживаю, и хлопает меня по плечу. На входе в банкетный зал я едва не сталкиваюсь лоб в лоб с хорошенькой девушкой немного ниже меня ростом с отличного размера приподнятой грудью и приятными чертами. Брюнеткой. Она тактично обходит меня и обращается к Васе, возмущенно сообщая ему, что всем уже пора сидеть за столом. Я оборачиваюсь и вижу, как он обхватывает ее тонкую талию своей здоровенной рукой и целует в щеку. Вася – директор магазина. И все.

За столом мне не очень-то уютно, но я сижу в правом дальнем углу от возглавляющего пиршество именинника и его пассии, и это помогает не светиться. Когда зазывала, исполняющий роль ведущего праздника, призывает всех сидящих по очереди выдать по тосту в честь виновника торжества, во мне что-то подрагивает, но я это стараюсь не показывать. Справа от меня сидит девушка, лицо которой кажется мне знакомым. Она полная, невысокая, с округлыми чертами лица и черными, явно крашеными волосами. Народа до меня немало, но некоторые тактично обещают сказать тост попозже, и до меня доходит довольно быстро, и я встаю и выдаю что-то в ключе «желаю, чтобы все», но тактично, с уважением к имениннику и без недовольства в голосе, и все с радостью закидывают в себя очередную стопку. Для меня это пятая, и в голове у меня уже не все на месте, и я начинаю осторожно осматривать сидящих за столом, кивнув в ответ на какой-то вопрос сидящего через два места от меня Пашки, который, к счастью, как и Толик, не взял с собой свою возлюбленную. Ловлю обрывки понемногу создающих застольный гул разговоров. Рассматриваю местных девиц и их кавалеров. Шесть лет поменяли тех, кого я могу хотя бы примерно вспомнить. Периодически стреляю взглядом на соседний стол, где сидит компания из пятерых местных телок, вливающих в себя шампанское и еще что-то, не различимое ни по цвету, ни по этикетке. На вешалках гардероба – множество меховых жакетов и коротеньких курточек из китайского кожзама. Стиль, которому пытаются подобать местные девицы, знаком буквально до боли. Телки напиваются, галдят, несут невесть что. Нормальная картина. Они стараются соответствовать образу эмансипированных красавиц, хотя в красавицы три четверти из них не годятся даже под солидным допингом. Но их проблема не в том, что они деревенские курицы. В сущности, городские их аналоги – точно такие же «чики» с замороженными овощами вместо мозгов. Только им есть, чем гордится – наполовину купленными высшими образованиями, полученными благодаря им, сомнительными рабочими местами в многочисленных офисах. И пьют они, в основном, не дешевое шампанское и бурду на основе водки, а мартини, дорогой шампунь или вино, которые, по какой-то причине, обозначаются более благородными напитками для превращения будущих детей в инвалидов, чем «Спотыкач» или «Белочка» или «Российское шампанское». Я выбирал из этого же контингента, надеясь на чудо. А здесь выбирают, надеясь на то, что не убежит. Те же телки. Те же яйца, только вид сбоку. Когда Лена, выжигая мне остатки обоняния сигаретным перегаром, втирала мне что-то о высоких материях и о том, как она кого-то там круто отшила, я решил, что ей пора бросать. Потому что курить самому время от времени – одно дело. А вот целоваться с пепельницей, в которую она себя превратила – совершенно другое. Но это сейчас слишком далеко. В любом случае.

- …а остальное у тебя и так есть, - заканчивает очередной тост Пашка, уже прилично поддатый, и стопки снова отрываются от поверхности стола, в готовности влить свое содержимое в глотки довольных гостей.

Я не выдерживаю и знакомлюсь с девочкой справа. Ее зовут Ира, и она, оказывается, знает Лизу. Более того, они давние подруги.

- Ты не знаешь, что с ней сейчас? Мне с ней никак не…ммм… - икаю, - …связаться.

- Ну… - она замирает, тупит взгляд, мнется. – В общем, давай как-нибудь позже поговорим. Долго объяснять.

- Почему не сейчас? – невозмутимо и нагло.

- Неудобно как-то, ну, понимаешь…

- Почему не сейчас? – еще наглее; черт, я реально неслабо опьянел.

- Давай созвонимся.

- Бля … - прикрываю рот рукой в испуге от своей же речи; меня кто-то хлопает по плечу; гомон за длинным столом усиливается; кто-то уходит в туалет группой, - Извини. Ну, хотя бы в целом… Так… Можешь что-то?…

- Давай обменяемся номерами, - она лезет в черную сумочку, подобие клатча из сильно уставшего кожзама.

Я хочу сказать: «Где ты взяла такой обносок, имитирующий благородную дамскую сумочку, деревенская ты лохушка?!» Вместо этого, я начинаю копаться в карманах. Мир вокруг немного содрогается, я отвечаю «Да хрен знает» на невнятный вопрос Жоры, и он отмахивается от меня и отворачивается к Пашке и Славе Спичкину, моему знакомому по первой в жизни временной работе, которую я завел когда-то в пятнадцать лет. Карманы кажутся чужими. Мне на момент кажется, что я должен быть в куртке, и в ней должны быть все ценности – бумажник, мобильник, ключи от машины и квартиры, и меня ошпаривает, как из бойлера, и я едва не вскакиваю, но потом нащупываю в кармане бумажник и понимаю, что все в порядке. Достаю мобильник. Поворачиваюсь к Ире. Она уже достала свой телефон. Ее черно-белая поцарапанная «нокиа» смотрится как-то грустно рядом с моим черным «айфоном», и я вижу ее некоторое смущение, но лишь машинально выдаю командирское «Диктуй». Так же машинально записываю номер. Мне в голову влезает обрывок из речи какой-то писклявой телки «… ну, он не поверил, что ребенок его, оставил ее так и смылся куда-то, козел, а потом его нашли вроде или нет – не знаю, но она, короче, так и осталась…»

Вдалеке, в окне банкетного зала я вижу, как начинает накрапывать дождь, но это ничего не значит, и я начинаю активно общаться с сидящими за столом, изобретаю вопросы, вливаю в себя шампанское, стучусь бокалами со знакомыми пацанами. Вливаюсь в процесс. Информация спонтанным путем затекает в мое сознание, и меня толкают в плечо, и я смеюсь, поддерживая общий гогот, и меня кто-то спрашивает – как живется в Северной Столице, и я зависаю на этом вопросе. Пытаюсь понять – спросил это Толик или почти незнакомый мне парень слева от него. Мямлю что-то. Потом собираюсь с духом.

- Вообще… Ну, как-то да живется. Работы до жопы. Грязно. Мокро.

- Ад! – выкрикивает, обращая на себя внимание, Пашка, и пол-стола оборачивается на него; вторая половина поддерживает болтовню с именинником и приближенными.

- Близко к тому, - с трудом выговариваю и требую передать мне бутыль с красным вином.

- Ну, тебя вообще нормально воспринимают, как приезжего? – спрашивает Пашка.

В голове формируется уместный встречный вопрос: «А тебя ебет?»

- Не знаю. Наверное, смотрят и думают – сраный лимитчик, карьерист… - говорю.

- А ты? – едко выдает Толик.

- А он сраный лимитчик и карьерист, - смеется Жора.

- А я… - улыбаюсь, откидываюсь на спинку резного деревянного стула, которому уже не так долго и осталось, как и шаткому декору просторного, но дерьмово отремонтированного, местами «украшенного» трещинами и шелушащимися слоями штукатурки банкетного зала. – А я думаю, что не хочу быть хорошим для всех. Так честнее. Знаешь, если тебя не любят одни, значит любят другие. Наверняка. И так ты сам… Ты есть сам… - путаюсь в порядке слов и смысле того, что хочу сказать; махаю рукой. – Человек, который хорош для всех одинаково – самое опасное существо. Потому что это лживая и продажная сука, которая врет всем одновременно.

- Политическая проститутка, так сказать, - Слава Спичкин улыбается, обнажая отсутствие нескольких зубов и уродуя вконец и без того не идеальную форму сомнительно и со шрамами побритого лица.

- Во-во, - тыкаю в него пальцем, поддерживая его реплику; устало опускаю руку на стол.

- Но мало ли что приходится… делать, чтобы чего-то добиться, - многозначительно выдает Жора.

Я смущенно смотрю на него, пожимаю плечами. Замечаю, что после этой реплики Толик начинает как-то странно на меня смотреть. Злобно, что ли.

Через какое-то время праздник начинает подходить к концу, и Жора теребит меня за плечо, пока я развиваю разговор на совершенно отвлеченную тему с откровенно ластящейся ко мне Ирой.

- Короче, сейчас поедем дальше. Я буду скоро, с пацанами. Ждите тут, около ресторана, или на другой стороне дороги. Вкурил?

- Дальше? – я немного испуган, а голос Жоры кажется мне совершенно трезвым; возможно, из-за того, что я пьян в хлам. – И далеко?

- Расслабься, городской, - смеется Пашка и встает вслед за Жорой.

- Так вы куда? – нервничаю, забываю про Иру.

- За тачкой. Не ссы, - махает рукой Жора.

Он, Пашка и Толик уходят. Стол еще гудит. Ира немного обиженно, но все также с интересом смотрит на меня.

- Ну, встретимся, поговорим, в общем, - она немало выпила, но явно меньше меня и явно старается контролировать состояние. – Позвонишь или мне самой?

- Позвоню.

- А когда?

- Позже.

- Точно? А ты надолго вообще?

- Не знаю. Позвоню, - встаю, слегка шатаюсь от короткого рывка, замедляю движения.

- Уходишь? – она нервно сглатывает.

- Надо в комнату… - изображаю тактичное покашливание, потом в отчаянии махаю рукой. – Короче, пи-пи.

Мне дурно, и в туалете я обливаю лицо ледяной водой, со странным, мазохистским удовлетворением обнаруживая, что она идет из обеих кранов во всех положениях их вентилей. «Большой Ледяной Праздник». Я немало услышал за эти три или четыре часа, но упорядочить это все не удалось. Я никого, кроме Иры, не спросил про Лизу, и сейчас мне это кажется упущением, потому что в такой толпе наверняка кто-то что-то должен бы знать. С другой стороны, на хрен Лизу. И мать ее. И всю родню. Я понизил градус вином после водки. Я вламываюсь в открывающуюся с трудом кабинку и блюю в обшарпанный унитаз.

Почему этот толчок такой убогий, если тут все еще проводят приличные, вроде как, банкеты?

Что я ел?

Старик шаркает от нас с Жорой. Сейчас я хотел бы его остановить.

Открываю глаза, внутренне отталкиваюсь от этого странного видения. Блюю снова. Отошло. Полощу рот ледяной водой, и она кажется благословенной. Сильно полегчало. Надо или меньше пить, или, наоборот, больше – чтобы выработался иммунитет к перепадам.

На улице стоим только я и Слава Спичкин. Его немного трясет, и он явно старается не выдать своего опьянения. Мне кажется, он хотел бы кому-нибудь сломать шею, но он скрестил руки на груди и стоит рядом со мной. Я не знаю, куда делись остальные, но, кроме нас и Славы, все явно что-то знают. Меня тяготит эта мысль.

Рядом с рестораном собираются и курят местные гуляки. Кто-то из клуба, кто-то из ресторана. С нашего Дня рождения тоже еще не все ушли. Последние допивают с именинником и его брюнеткой, которой я бы с удовольствием вставил в глотку. Убогие жилетки из синтетического меха. Крашенные в белое волосы. Пальто на пол-пальца от интимной зоны. Как и наши, питерские курицы, так и местные «чики» не особо понимают, что клюнуть на такой наряд, тонкие сигареты и прочие прелести может разве что умственно отсталый продавец из «ОКЕЯ» или обдолбанный жизнью клерк, которому не дает даже его собственная рука. Меня все это тяготит, потому что я начинаю разрываться между домом и этим странным, фантасмагорическим местом. Накрапывает мелкая морось. Едкая, раздражающая.

Я только нанес гель, а волосы уже увлажнены дождем, и я иду по дороге, уже в подпитии, готовый ко встрече с Лизой, но ощущаю себя как-то странно, некомфортно. У меня испортится прическа, и это ужасно. Но я ведь пьян – значит, все в порядке? Я не дохожу до Лизы и сажусь на скамейку в парке. Через полчаса я промокаю, как губка, и меня можно выжимать, и я почему-то плачу, хотя все, вроде бы, как надо, и мне надо пойти хоть куда-то из-под дождя, иначе я простужусь…

- Слушай, будет время – заходи, - глаза Смирнова остекленели, но лицо выражает доброжелательность, и он жмет мне руку своей геракловой пятерней, а второй придерживает за плечо, и я вяло улыбаюсь в ответ. – Извиняй, так и не поговорили. Заходи!

- Постараюсь. Обязательно, - киваю, и это его устраивает, и он, взяв в охапку свою брюнетку, залезает в такси – серебристый «логан», даже обоссать колесо которого я счел бы для себя актом самобичевания.

Мы перешли на другую сторону, и теперь стоим под сводом арки, встроенной мудрыми архитекторами между двух пятиэтажек. Я не знаю, сколько времени прошло и не хочу доставать мобильник, чтобы посмотреть. Слава стоит, прижавшись к стене с другой стороны, напротив меня. Я боюсь, что он начнет какую-нибудь беседу, но он просто молчит и смотрит на мокрый асфальт. Дождь усилился, воздух влажный и липкий, и дышать им несколько трудно. Вот-вот наступит воскресенье, и меня это почему-то беспокоит, мне кажется, что время уходит слишком быстро, и я не успею всего сделать за эту жизнь. А потом я понимаю, что понятия не имею, что хочу сделать. Но мне мерзко, я опираюсь спиной о стену, обхватываю себя руками, дрожу от холода. На чем свет стоит матерю про себя Жору и его инициативных товарищей и обещаю сделать благотворительный взнос ногой в лицо каждого из них при первой же встрече. Я давно отвык от такого положения, и все вокруг – пропитанный дождем воздух, тихая, мертвая улица, надпись «БОЙ ПРАЗДНИК», - переносит меня вглубь какой-то иной, чуждой мне реальности.

В какой-то момент я уже ощущаю себя готовым плюнуть на все и пойти пешком домой, в родительский дом, а то и поймать тачку, чтобы за любые деньги уехать отсюда. И именно в этот момент напротив нас со Славой с визгом тормозит белый микроавтобус – что-то вроде «фольксвагена транспортера», - со следами обширной коррозии на порогах и массивной двери на полозьях.

- Залазьте! – объявляет с серьезным видом открывающий дверь и тут же ускользающий внутрь Жора.

В машине меня впихивают на свободное место, а Слава сам обрушивается куда-то назад, где, я надеюсь, тоже было припасено свободное место. Все молчат.

- Че так быстро-то? Я соскучиться не успел, - бурчу.

- Таксопарк полон бюрократов, - выговаривает Пашка, старательно имитируя трезвость.

- У нас хоть водила-то трезвый? – интересуюсь.

- Как стеклышко, - раздается голос с переднего пассажирского места.

В любом случае, думаю я, перегар в салоне настолько силен, что опьянел бы даже «сухой» в ноль. Когда кого-то здесь всерьез беспокоили менты в пределах города? Вот только, если я не ошибаюсь…

- Мы куда едем-то?

- Неуместный вопрос, - широко улыбаясь, выдает Пашка.

- Клуб на окраине, - спокойно отвечает Жора. – Надо догнаться, да и ты какой-то зеленый, уставший.

- Ага, - киваю, глядя вперед, на дорогу, которая становится все более безлюдной.

- Вот и отдохнешь, - завершает объяснение Жора и отворачивается, чтобы уставиться в украшенное трещиной маленькое пассажирское окно.

- Когда я на это подписался… - то ли спрашиваю, то ли начинаю что-то утверждать.

Никто не реагирует. Через несколько минут дорога освещается только ближним светом фар микроавтобуса. Насколько я понимаю, мы едем в область – здесь это понятие довольно сильно размыто, но в целом, насколько мне известно, область – это ад местного масштаба, запустение и связь с несколькими деревнями, жители которых мне никогда не казались и отдаленно дружелюбными. Впрочем, городские мне сейчас тоже таковыми не кажутся.

В салоне – Жора, Пашка, Слава, Толик, кто-то спереди и еще трое знакомых мне парней, которые, впрочем, не играли в моей жизни никакой роли. И в этой компании я еду куда-то в область. В какой-то клуб, от которого не приходится ждать ничего путного.

- А почему не в городе?

- В тараканнике «праздника»? – усмехается Жора.

- Да я почем знаю. А что там?

- В «празднике»?

- Ну.

- Хлам. Наркоманки. Алкаши. Человеческое мясо. Киркоров и Добрынин с Пугачевой для танцев.

- В ремиксах?

- Ну да. А толку-то? – смеется Пашка. – Странный ты, Дим.

- Я? Я в норме, - немного пугаюсь формулировки.

- Для городского, - бормочет из-за моей спины Толик.

- А кто тут деревенский? Кто из деревни? – я пытаюсь обернуться назад, но Жора меня одергивает.

- Расслабься, - качает головой. – Не надо.

- Ну, ты же у нас из настоящего города, - не унимается Толик.

- Блядь, а тут что, игрушечный? – оборачиваюсь, вопреки попыткам Жоры снова меня удержать. – В чем проблема вообще?

- Ни в чем! – громко объявляет заросший щетиной Гриша Тимчук, и его голос и массивная фигура перекрывают попытки тщедушного Толика что-то ответить. – Успокоились оба.

Я мотаю головой и сажусь обратно, упираясь взглядом в лобовое, в котором проявляются какие-то признаки искусственного света вдалеке. Если Толика обидел мой первый визит, он мог бы так и сказать. Тут что-то другое. Что-то его зацепило. Годы на зоне. Что-то было не так. Да, у него все было не так. Никто не поднимет тему и даже не намекнет ему на его недостатки. А его все равно все парит. Комплексы. Возможно, неприятное общение с сокамерниками. Не знаю, что там у них происходит. Мало ли.

Мы переезжаем через маленький мост и даже в скудном рассеянном свете четырех фонарей, попарно обозначающих его начало и конец, можно успеть увидеть, насколько грязная вода течет в этой тонкой речушке, что проходит, как мне всегда казалось, совсем рядом с городом. Тьма снова сгущается, и только вдалеке виднеются все те же огни каких-то низких зданий. Все вокруг полно ощущения мертвенности и тлена. В последний раз нечто схожее меня посещало, когда я проезжал мимо станции метро «Проспект Большевиков». Серая каменная фигура станции, кажущаяся обшарпанной и убогой и грубый, словно бы обтесанный напильником, ее верхний край и птицы, сидящие на проводе, отходящем от станции, резко вбросили меня в некое подобие секундной депрессии и едва не заставили врезаться в стоящую впереди маршрутку.

В ближнем свете фар мелькает бесформенная фигура какого-то здания, и я интересуюсь, знает ли кто-то, что это за дом.

- Лачуга съемная. Использовали для пьянок. Двухэтажная. Но сильно поношенная. Там пьянь одна как-то собралась. Взяли ключи, сняли пару телок, - рассказывает Пашка. – Потом уснули, а газ, который из маленького баллона шел, не выключили. Кухню сразу разнесло, кое-кто выбраться не успел. Кого-то вытащили.

- А хозяин что на это?

- Заплатили ему что-то. Ментам дали, чтобы не развели вонь. Ну, никто ведь не сдох – кто не успел выбежать, обгорел до неузнаваемости. И все. Потом залили водой и огнетушителями из машин, но, конечно, остались одни огрызки, - Пашка рассказывает монотонно, всматриваясь в лобовое и разглядывая приближающееся здание ночного клуба.

- А ты-то откуда все знаешь? – интересуюсь.

- Меня оттуда выносили, - пожимает плечами.

До момента, когда водитель паркует микроавтобус рядом с клубом, царит тишина.

- Сюда приезжают люди из окрестностей, чтобы спокойно и прилично отдохнуть, - Жора словно бы отвечает на мой немой вопрос. – По меркам большого города, может, и говно полное. Но по местным – рай.

Жора удивительно тонко ловит тот акцент, который я сам хотел бы поставить. Он первым подходит к стоящему на входе верзиле в дешевом классическом костюме с галстуком, о чем-то говорит, и когда верзила задает встречный вопрос, слышит ответ и кивает, удовлетворившись им, Жора махает нам рукой. Верзила и его помощник – мужичок поменьше, но в таком же костюме – внимательно проверяют наши карманы, проводят по ногам. Само помещение, наличие фейс-контроля и хоть какой-то оформленный паркинг кажутся оазисом среди пустыни. Я не имел понятия о том, что здесь когда-то планировалось строить нечто подобное, и я спрашиваю у Жоры, как давно здесь стоит этот клуб.

- Года три. Один приезжий построил. Точнее – выкупил бывшее здание одной областной школы, которую закрыли хер знает, сколько лет назад. Сделал из него вот это, - Жора проводит рукой по воздуху, заставляя меня оценить масштаб шумного танцпола, барной зоны и удивительно грамотно расположенных зон отдыха с массивными темно-синими кожаными креслами и диванами.

- В тот лаундж, - кивает Жора, несказанно удивляя меня.

Вид у него, когда он произносит само это слово – столь контрастное для наших провинциальных краев, - деловитый и высокомерный. Не знаю, откуда он набрался этих мелочей. Улыбаюсь.

- Я потанцую пока что, - Пашка наклоняется и кричит, потому что в играющей композиции высокочастотная яма, и не слышно даже самого себя.

Яма заканчивается, и на зал резко падает тупой линейный отбой с разреженным тонким басом. Я ухожу с Жорой и еще одним пареньком в лаундж, остальные присоединяются к Пашке и уходят на танцпол и к бару.

- Че пьем? – Жора падает в кресло, вид у него немного замотанный, и мне хотелось бы знать, что и как он тут организовал, но я не хочу спрашивать.

- Я бы взял гранатовый сок, - улыбаюсь. – С водкой.

- Сурово, - ухмыляется Жора и подает знак грудастой официантке с широкими бедрами, которая жестом просит подождать немного. – А тебе? – обращается к нашему спутнику, Вите Козлову.

- Водку со льдом… с мясом … с соком… - нестройно отвечает Витя и откидывается в кресле, закрыв глаза.

- Может, ему хватит? – улыбаюсь я.

- Может, - кивает Жора.

- Заранее все заказал?

- А ты-то как думаешь?

- Хер знает, - тупо продолжаю улыбаться. – Может, повезло.

- Знаю хозяина, скажем так. Ахмеда.

- У-у, - имя режет мне слух, но я никак это не комментирую.

Официантка подходит и записывает наши пожелания. Жора решает отличиться и берет «пина коладу». Производит впечатление. Я хочу, чтобы официантка мне отсосала. Мало ли.

- Здесь, в основном, из города? – интересуюсь у Жоры.

- На самом деле – да. Все, у кого что-то в кармане шевелится. Остальные – на дискотеке в «празднике».

- Шевелится, - усмехаюсь.

- Ну да. Шевелится. Ладно, давай поговорим спокойно, что ли. А то все какой-то кипеж.

- Без «б», - махаю рукой.

- Ну, расскажи, как ты вообще жил там, у себя. С чего начал?

- Да так… - я замечаю, что сейчас играет что-то из тупого «электро», что выдает провинциальный стиль, и это несколько раздражает, но, в то же время, уравновешивает ситуацию и возвращает меня к реальности. – Учился. Работал. Потом удачно устроился.

- Удачно?

- Ну да, знаешь, как оно бывает, - рисую ладонью в воздухе овал, как мне кажется, почти идеальный. – Кто-то годами пашет на дядю, старается, ползет по карьерной лестнице, как может, но тема не та, и ему не фартит, - чувствую, что уже сболтнул лишнего; пищащий синтезатор уходит в крещендо и затем слетает, давая место ударным. – А кому-то везет грамотно устроиться. Типа того.

Приносят напитки.

- Круто, - Жора смотрит куда-то в толпу танцующих; топает левой ногой в такт отбою. – Как тебе местный контингент? Узнаешь людей?

- Так себе, - пожимаю плечами. – Что-то во всех не то.

- Шесть лет, - кивает.

- А я?

- Что ты?

- Поменялся?

- Конечно.

- В лучшую?

- Не знаю.

- А как?

- Да просто, - машет бокалом в воздухе, едва не разливая; пьян, но старается скрывать это за серьезностью. – Не знаю, в общем.

- А почему тогда не в худшую?

- Потому что я не знаю, что хорошо, а что плохо там.

- Там… - многозначительно начинаю фразу, не могу продолжить.

Все же, танцпол забит основательно, и надо отдать должное диджею – из тем для провинциальной дискотеки а-ля «электро-хаус-клубняк» он как-то постепенно выводит все в область приличного дип-хауса, быстро сводит треки, и звучание становится более жестким и техничным, менее расхлябанным. Я поражаюсь тому факту, то вообще фиксирую эти изменения. Я растекаюсь по толпе. Я знаю здесь многих. А многие не знают меня. Занятно, но большинство здесь – действительно, из моего города. По крайней мере, знакомых. Вот, например, у правой барной стойки стоит и покачивается в такт музыке парень. В очках. В черной футболке с какими-то иероглифами – и где он только ее достал? Он вряд ли узнает меня. Многие люди вообще не подозревают о существовании друг друга, хотя живут в относительно небольшой деревеньке. У меня в голове встает образ лежащего рядом со Смирновым на столе айфона. Белого. Мне кажется, китайского. Паренек в очках пытается улыбаться стоящей неподалеку у стойки брюнетки в черных джинсах и белой майке, и ее пышный зад и какие-то там сиськи явно вызывают у него слюнотечение, но она его тотально игнорирует. Он не узнает меня. Случайно проводит взглядом по мне, вперившемуся в него, и смущенно отводит взгляд на несколько обвисшую задницу блондинистой «курочки-гриль», стоящей рядом с брюнеткой. А я его узнаю. Он из соседнего района города. И с его сестрой я когда-то лишился девственности, да и ее заодно лишил, когда нам с ней было по пятнадцать. Выжрал немало для храбрости. И от этой же храбрости мне казалось, что сделал я все круто, но потом у меня упал, и я долго психовал, пытался что-то сделать, она меня успокаивала, но к члену не притрагивалась, и меня это как-то резко вывело из себя, и я сдуру всадил ей, а что было потом, точно не знаю, но кончил я ей прямо на заляпанные кровью половые губы. Потом мы практически не общались, и она хотела уехать в Москву, все мечтала, а потом я уже был с Лизой, а потом уехал сам, и теперь мне становится интересно, что с ней, и я невнятно спрашиваю об этом у Жоры, и он, не поворачиваясь ко мне, говорит, что Настя Булкина, – моя первая пассия – уехала в Москву, подсела там какими-то путями на героин, а приехав обратно, убежав от долгов перед дилером, ширнулась чем-то не тем и откинула копыта. Логично, в общем-то. Когда-то я ее трахал. А два года назад ее нашли посиневшей и напрочь мертвой на ее грязной, залитой слюнями, кровью и мочой кровати. Не очень круто.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: