Главная
Популярная публикация
Научная публикация
Случайная публикация
Обратная связь
ТОР 5 статей:
Методические подходы к анализу финансового состояния предприятия
Проблема периодизации русской литературы ХХ века. Краткая характеристика второй половины ХХ века
Ценовые и неценовые факторы
Характеристика шлифовальных кругов и ее маркировка
Служебные части речи. Предлог. Союз. Частицы
КАТЕГОРИИ:
|
Джек Керуак. Бродяги Дхармы 3 страница
Встретившись с нами, Морли, дабы соответствовать нашему смеломупредприятию, с первой же минуты принялся испускать альпийские йодли,традиционный клич альпинистов. Это было обычное "Йоделэйхи-и!", только всамый неподходящий момент и при самых странных обстоятельствах: несколькораз еще у себя, среди китайско-немецких друзей, потом сидя с нами в машине,потом при выходе из машины, у бара. И теперь, когда Джефи проснулся, увидел,что уже рассвет, выскочил из мешков и побежал собирать хворост и ежиться надпредварительным костерком, Морли тоже пробудился от краткого нервногопредрассветного сна, зевнул, да как заорет: "Йоделэйхи-и!" - так что эхоотдалось в дальних долах. Встал и я; ничего не оставалось, как толькоскакать и махать руками, как делали мы с грустным бродяжкой в гондоле наюжном побережье. Но вскоре Джефи подбросил дров, и костер разгуделся вовсю,мы повернулись к нему спинами, грелись и разговаривали. Чудесное было утро -алые лучи восхода косо били из-за холма меж холодных деревьев, точно свет вкафедральном соборе, туман поднимался навстречу солнцу, а вокруг - дружныйшум невидимых потоков, низвергающихся со скал, с заводями, затянутыми,должно быть, пленкой льда. Рыболовные угодья. Вскоре и я уже орал:"Йоделэйхи-и!"; но, когда Джефи отошел подсобрать еще дров и Морли окликнулего йодлем, Джефи ответил простым "У-у!" - и потом объяснил, что такаукаются в горах индейцы, это лучше. И я начал аукать так же. Потом мы залезли в машину и тронулись. Поели хлеба с сыром. УтреннийМорли ничем не отличался от вечернего, продолжался все тот жекультурно-фальшиво-забавный треп, разве что голос звучал поприятнее, сэдакой утренней свежестью, как бывает у рано проснувшихся людей, смечтательной хрипотцой, но бодрый, готовый к новому дню. Стало пригреватьсолнце. Хлеб был хорош, его испекла жена Шона Монахана, у которого, кстати,была хижина в Корте-Мадера, куда мы все могли в любой момент приехать ибесплатно жить. Сыр был острый чеддер. Но это меня не удовлетворило;оказавшись в безлюдных краях без единого домика, я затосковал по старомудоброму горячему завтраку, и внезапно, переехав мост через небольшую речку,мы увидали у дороги веселенький охотничий домик под сенью огромныхможжевельников; из трубы курился дым, снаружи была неоновая вывеска, анадпись в окне предлагала блины и горячий кофе. - Зайдем, ей-Богу, надо подкрепиться по-человечески, нам же целый денькарабкаться. Никто не возражал; мы вошли и сели, и славная женщина приняла наш заказс веселой деревенской общительностью. - "Что, ребятки, с утра на охоту?" - Нет, мэм, - отвечал Джефи, - хотим забраться на Маттерхорн. - Маттерхорн, батюшки, я бы и за тыщу долларов не полезла! Тем временем я вышел через черный ход в бревенчатый туалет, сполоснуллицо ледяной водой и напился из-под крана этого жидкого льда, от которогозаломило зубы и стало холодно в животе, великолепное ощущение. Лохматыесобаки лаяли в золотисто-алом свете, сочащемся сквозь ветви стофутовых пихти пондероз. Вдалеке сверкали снежные вершины. Одна их них называласьМаттерхорн. Когда я вернулся, блины уже дымились на столе; я залил ихсиропом поверх своих трех кусочков масла, нарезал, отхлебнул горячего кофе ипринялся за еду, Джефи и Генри тоже, так что беседы на сей раз неполучилось. Потом мы запили все это божественной ледяной водой, и тут вошлиохотники, в охотничьих сапогах и шерстяных рубахах, не те пьяные ряженые, анастоящие нешуточные охотники: сразу после завтрака - в лес. Был и здесьбар, но никто в это утро алкоголем не интересовался. Мы сели в машину, пересекли по мосту еще одну речку, потом луг скоровами и бревенчатыми домишками, и наконец выехали в долину, откуда ужебыл крупно виден Маттерхорн, выше и страшнее всех заостренных пиков,уходивших к югу. "Вон он, - с неподдельной гордостью сказал Морли. - Хорош,а? Напоминает Альпы. Надо бы вам, кстати, как-нибудь коллекцию мою показать:фотографии заснеженных вершин". - Лично мне настоящие больше нравятся, - сказал Джефи, устремив на горысерьезный и какой-то нездешний взгляд, и по этому взгляду, по тайномувнутреннему вздоху я понял: он снова дома. Бриджпорт - сонный городишко вдолине, похожий, как ни странно, на городки Новой Англии. Два ресторанчика,две заправки, школа, все это по обочинам шоссе 395, пролегающего от Бишопадо самого Карсон-сити, штат Невада.
Еще одна дурацкая задержка: мистер Морли решил попробовать найти вБриджпорте открытый магазин, чтоб купить если не спальник, то хотя бы кусокпарусины или брезентовый чехол для сегодняшней ночевки на высоте девятьтысяч футов; судя по прошлой ночи на высоте четыре тысячи, будетхолодновато. Пока он бегал, мы с Джефи сидели в траве, на солнцепеке (десятьутра) около школы, и ждали, наблюдая лаконичное движение транспорта имолодого стопщика-индейца, пытающегося поймать машину на север. Мы живозаинтересовались его участью. "Вот это мне нравится: автостоп, свобода, ипредставь еще, при этом быть индейцем. Черт возьми, Смит, пошли поговорим сним, пожелаем удачи". Индеец оказался не больно разговорчивым, но довольнодружелюбным, и сказал, что на шоссе 395 дела идут медленно. Мы пожелали емуудачи. Тем временем Морли не появлялся; куда он мог подеваться в этоммалюсеньком городке? - Что ж он там делает? Вытаскивает из постели какого-нибудь хозяинамагазинчика? Наконец Морли вернулся и сказал, что ничего достать не смог,единственное, что остается - взять напрокат пару одеял в охотничьем домике уозера. Мы сели в машину, вернулись на несколько сот ярдов по шоссе иповернули к югу, где сияли в синем воздухе нетронутые снега вершин. Миновавпрекрасные озера-Близнецы, мы подъехали к охотничьему домику, которыйоказался большим белым каркасным домом - гостиницей; Морли зашел туда изаплатил пять долларов за два одеяла на одну ночь. На пороге, руки в боки,стояла женщина; лаяли собаки. Немощеная дорога пылила, но озеро было -чистая лазурь, и скалы и холмы предгорий великолепно отражались в нем.Впереди же, где дорогу ремонтировали, клубилась желтая пыль, сквозь которуюнам предстояло пройти, прежде чем перейти ручей у дальней оконечности озераи через подлесок выбраться к началу тропы. Припарковавшись, мы вытащили из машины свою поклажу и разложили насолнышке. Джефи упаковал мой рюкзак и сказал: понесешь, иначе лучше сразупрыгай в озеро. Он был очень серьезен и чувствовал себя предводителем, чтомне нравилось больше всего. Далее, с той же хмурой мальчишескойсерьезностью, он вышел на дорогу и киркой начертил в пыли большой круг, а внем какие-то знаки. - Это что такое? - Рисую магическую мандалу. Она не только поможет нам в пути, но ещенесколько знаков и заклинаний - и я смогу предсказать по ней будущее. - Что такое мандала? - Буддистское изображение. Это всегда круг со знаками внутри, кругозначает пустоту, а знаки - иллюзию, понял? Иногда мандалу рисуют надголовой бодхисаттвы, тогда по ней можно прочесть его историю. Тибетскиедела. Я был обут в теннисные тапочки; теперь я достал скалолазную шапочку,которую вручил мне Джефи, это был черный французский беретик, я сдвинул егопод лихим углом, рюкзак за спину - и я готов идти. В тапочках и берете я былскорее похож на богемного художника, чем на альпиниста. Джефи же, в своихзамечательных бутсах и зеленой швейцарской шляпочке с перышком, напоминалэльфа, но все равно выглядел мощно. Представляю себе его, одного в горах, вэтом снаряжении, так и вижу: прозрачное утро в сухих Высоких Сьеррах,вдалеке чистые пихты оттеняют бока каменистых холмов, за ними - заснеженныепики, ближе - большие купы сосен, а вот и Джефи в своей шляпочке, с огромнымрюкзаком, топает себе, в левой руке - цветочек, зацепился за лямку рюкзакана груди; по сторонам зияют дальние осыпи; глаза светятся радостью, он насвоем пути, его герои - Джон Мьюир, Хань Шань, Ши-те, Ли Бо, Джон Берроуз,Пол Беньян и Кропоткин; ростом он мал и шагает, забавно выпятив животик,просто потому, что слегка сутулится, зато у него широкий, твердый шаг,длинный шаг высокого человека (как я выяснил, следуя за ним по тропе),широкие плечи и мощная грудная клетка. - Елки-палки, Джефи, как же все здорово, какое отличное утро, - сказаля, когда, заперев машину, мы пустились вдоль озера, с рюкзаками за спиной,рассеявшись по обочинам и центру дороги, как рассеивается пехота. -Насколько круче, чем какой-нибудь "Плейс"! Таким вот свежим, погожимсубботним утром сидишь там и напиваешься, мутный весь, больной, - а мы тутгуляем, свежий воздух, чистое озеро, красота, прямо хокку, ей-Богу. - Сравнения одиозны, Смит, - отвечал он, цитируя Сервантеса и заодноделая буддистское наблюдение, - Какая фиг разница, сидишь ты в "Плейсе" илилезешь на Маттерхорн, все одно пустота, братишка. - Я подумал и решил, чтоон прав, сравнения одиозны, все одно и то же, но все-таки я чувствовал себяпревосходно и вдруг даже понял, что (несмотря на тромбозные вены) этапрогулка пойдет мне на пользу, и может быть, я даже брошу пить и вообщеначну новую жизнь. - Джефи, как я рад, что встретил тебя. Я хочу научиться правильноскладывать рюкзак, вообще как и что, и прятаться в горах, когда цивилизациянадоест. На самом деле здорово, что я тебя встретил. - Что ж, Смит, и я рад, что встретил тебя, узнал про спонтанное письмои все такое. - Да это ерунда. - Для меня не ерунда. Прибавим шагу, время поджимает. Вскоре мы уже добрались до клубов желтой пыли, где, урча, возилисьтрактора и матерились толстые потные рабочие. Они даже не взглянули на нас.Им, чтобы залезли на гору, надо было бы заплатить вдвое, а сегодня, всубботу, и вчетверо. Подумав об этом, мы с Джефи посмеялись. Я немного стеснялся своегодурацкого берета, но трактористы не обратили на него никакого внимания;скоро мы уже оставили их позади и приблизились к последнему домику -магазинчику, от которого уже начиналась тропа. Это был бревенчатый домик усамого края озера, у подножия довольно внушительных предгорных холмов. Здесьмы немного передохнули на ступеньках, все-таки прошли мили четыре, правда,по хорошей ровной дороге; зашли внутрь, купили конфет, всякого там печенья,кока-колы. И тут вдруг Морли, который, надо сказать, отнюдь не молчал всеэти четыре мили и смотрелся весьма забавно со своим гигантским рюкзаком, гдележал, в частности, надувной матрас (в сдутом состоянии), но без всякойшляпы или кепки, то есть совершенно так же, как у себя в библиотеке, но вкаких-то больших мешковатых штанах, - короче, Морли внезапно вспомнил, чтоне слил воду. - Подумаешь, не слил воду, не влил соду... - сказал я, видя их ужас ине очень-то разбираясь в автомобилях. - Да ты что, не слил воду - это значит, что, если ночью здесь будутзаморозки, вода замерзнет, радиатор взорвется, все к черту полопается, мы несможем доехать до дому и замучаемся переть пешим ходом до Бриджпорта,двенадцать миль. - А если не будет заморозков? - Нельзя полагаться на случай, - сказал Морли, и к этому моменту я былуже страшно зол на него за все штучки, которые он изобретал, чтобы не так,так эдак забыть, запутать, помешать, задержать, заставить ходить кругаминаше сравнительно просто задуманное путешествие. - Ну и что теперь делать? Что нам теперь, возвращаться? - Единственный выход - вернуться мне одному, слить воду и последоватьза вами по тропе, а ночью в лагере встретимся. - А я разожгу большой костер, - сказал Джефи, - увидишь свет,покричишь, и мы тебя направим. - Очень просто. - Но смотри поторопись, чтобы к ночи поспеть в лагерь. - Успею, я сразу пойду. Тут мне стало жаль злополучного бедолагу Генри, и я сказал: - Да ладно,ты что, не пойдешь с нами сегодня? Хрен с ним, с радиатором, пошли! - Слишком дорого обойдется, если эта штука замерзнет, нет, Смит, ялучше вернусь. У меня масса занятных мыслей о том же, о чем вы, наверное,будете сегодня беседовать, нет, черт, пойду-ка я поскорей. Смотрите нерычите там на пчел, а встретите теннисную партию, где все без рубашек, нестройте глазки, не то солнце как даст девчонке пенделя - и прямо к вам,ножки кошки крошки фрукты-апельсины, - с этими словами, без особыхпрощальных церемоний, лишь слегка махнув рукой, он пустился в обратный путь,продолжая бормотать себе под нос. "Ну, пока, Генри, давай скорей!" -крикнули мы вслед, а он ничего не ответил, ушел и все. - Знаешь, - сказал я, - по-моему, ему все равно. Он гуляет, обо всемзабывает и вполне доволен. - И похлопывает себя по пузу, и смотрит на вещи как они есть, как уЧжуан-цзы, - и мы с Джефи расхохотались, глядя, как Генри, одинок и безумен,удаляется по той самой тропе, которую мы только что преодолели. - Ну ладно, пошли, - сказал Джефи. - Когда я устану с большим рюкзаком,махнемся. - Я готов сейчас. Слушай, давай его сюда, правда, хочется понестичто-нибудь тяжеленькое. Ты не представляешь, как мне здорово! Давай! - И,поменявшись рюкзаками, мы двинулись в путь. Оба мы чувствовали себя прекрасно и болтали о чем попало, у литературе,о горах, о девочках, о Принцессе, о поэтах, о Японии, о наших прошлыхприключениях, и тут я понял, как мне повезло, что Морли забыл слить воду,ведь иначе за весь этот блаженный день Джефи не удалось бы вставить нисловечка, а теперь я имел возможность послушать его. Своим поведением впоходе он напоминал Майка, друга моего детства, который тоже обожалпредводительствовать, сосредоточенно и сурово, как Бак Джонс, устремив взорк далеким горизонтам, как Нэтти Бампо, предупреждая меня о хлещущих ветках,или: "Здесь слишком глубоко, спустимся ниже по ручью, там перейдем вброд",или: "Здесь в низине, должно быть, грязь, лучше обойдем", - страшносерьезный и ужасно довольный. Так и видно было все детство Джефи ввосточно-орегонских лесах. Он шел, как говорил, сзади я видел, что носки унего направлены чуть-чуть внутрь, как и у меня; однако, когда началсяподъем, он развернул ступни носками врозь, как Чаплин, чтобы легче быловзбираться. Через густой кустарник с редкими ивами мы пересекли заболоченнуюречную низину, вышли на другой берег, слегка промочив ноги, и пустилисьвверх по тропе, которая была очень ясно размечена и недавно расчищенаспециальными отрядами, но, если попадался выкатившийся на тропу булыжник,Джефи старательно откатывал его, приговаривая: "Я сам работал в такихотрядах, не могу я, Смит, когда тропа в таком беспорядке". Чем выше мывзбирались, тем лучше открывался вид на озеро, и вот уже сквозь ясную синевуувидели мы глубокие провалы, как темные колодцы, откуда били питающие озерородники, - и увидели, как ходит легкими косяками рыба. - Эх, прямо раннее утро в Китае, и мне пять лет в безначальном времени!- пропел я; мне захотелось присесть у тропы, достать блокнотик и записатьвсе это. - Погляди туда, - воскликнул Джефи, - желтые осины. Напоминает мнехокку... "Разговорились о литературе - желтеют осины". - Гуляя в этих краях,начинаешь постигать крохотные бриллианты восточных хокку; поэты, создавшиеих, никогда не напивались в горах и ничего такого, просто бродили, свежие,как дети, записывая все, что видят, без всяких литературных оборотов ивыкрутасов, не пытаясь ничего придумать или выразить. Взбираясь по поросшемукустарником склону, сочиняли хокку и мы. - "Валуны на краю обрыва, - произнес я, - почему не срываются вниз?" - Может, это и хокку, а может, и нет, сложновато немножко, - сказалДжефи. - Настоящее хокку должно быть простым, как овсянка, и давать яркуюкартинку реальных предметов, например, вот это, наверно, самое гениальное извсех: "По веранде скачет воробей с мокрыми лапками". Это Шики. Так и видишьмокрые следы воробьиных лапок, и при этом в нескольких словах заключено все,и дождь, который шел целый день, и даже запах сосен. - Давай еще. - Сейчас сам придумаю, вот смотри. "Озеро внизу... чернеют провалыколодцев", нет, черт, не годится, это не хокку, хокку нельзя сочинятьслишком старательно. - А давай сочинять быстро, прямо на ходу, спонтанно. - Смотри, - воскликнул он радостно, - горный люпин, смотри, какойнежный оттенок синего цвета. А вот калифорнийский красный мак. Вся долинаокроплена цветом! Между прочим, вон там наверху - настоящая калифорнийскаябелая сосна, они уже редко встречаются. - Ты, наверное, много знаешь про птиц, про деревья, про все эти дела. - Всю жизнь изучал. - Чем выше, тем небрежней становилась беседа;перебрасываясь случайными шутками, мы вскоре добрались до поворота тропы,где оказалось неожиданно тенисто и сыро, и водопад низвергался на пенныекамни, а над потоком совершенной аркой выгибался образованный упавшейкорягой мостик, мы легли на него животом вниз и, окунув головы, намочивволосы, жадно пили, а вода хлестала в лицо, это было все равно что сунутьголову под струю плотины. Добрую минуту лежал я так, наслаждаясь внезапнойпрохладой. - Как реклама пива "Рэйнир"! - крикнул Джефи. - Давай посидим тут, порадуемся. - Братишка, ты не знаешь, сколько нам еще идти! - Да я вовсе не устал! - Еще устанешь, Тигр.
Мы шли дальше, и мне чрезвычайно нравился тот, я бы сказал, бессмертныйоблик, который приобрела послеполуденная тропа, золотистая древняя пыль,запорошившая травы на склонах, гуденье жуков, вздохи ветра в мерцающем танценад горячими камнями и то, как падали вдруг на тропу тень и прохлада высокихдеревьев, и свет здесь казался глубже. Озеро внизу скоро стало совсемигрушечным, все так же темнели в нем пятна колодцев, гигантские тени облаковлежали на воде, и трагическая маленькая дорога, по которой возвращалсябедняга Морли. - Как там Морл, не видать? Джефи прищурился. - Вижу облачко пыли, может, это уже он возвращается. - А мне казалось,что я уже все это видел, от альпийских лугов с кустами люпина до внезапныхводопадов с мостиками-корягами и зеленой глубиной, и как-то невыразимощемило сердце, будто я уже раньше жил и ходил по этой тропе, в похожихобстоятельствах, с другом-бодхисаттвой, но, может быть, это было болееважное путешествие; хотелось прилечь у тропы и вспомнить. Так бывает в лесах, они всегда кажутся знакомыми, давно забытыми, каклицо давно умершего родственника, как давний сон, как принесенный волнамиобрывок позабытой песни, и больше всего - как золотые вечности прошедшегодетства или прошлой жизни, всего живущего и умирающего, миллион лет назадвот так же щемило сердце, и облака, проплывая над головой, подтверждают эточувство своей одинокой знакомостью. От вспышек внезапного узнавания,вспоминания я даже ощутил экстаз, и в дремотной испарине потянуло лечь изаснуть в траве. Вместе с высотой росла усталость, теперь, как настоящиеальпинисты, мы уже не разговаривали, и не надо было разговаривать, и этобыло хорошо; после получаса молчания Джефи обернулся и заметил: "Вот это мненравится, когда идешь и говорить уже не нужно, как будто мы - животные иобщаемся молча, посредством телепатии". Так мы и шли, погруженные всобственные мысли, Джефи - своим забавным чаплинским шагом, который я ужеописал, а я тоже нащупал для себя правильный способ ходьбы, медленнымикороткими шажками, упорно вверх и вверх, со скоростью одна миля в час, такчто я отставал ярдов на тридцать, и теперь, сочинив хокку, приходилосьвыкрикивать их друг другу. Вскоре мы преодолели ту часть тропы, за которойначинался прелестный мечтательный луг с озерцом, а там уже тропа кончалась ибыли камни, одни только камни. - Теперь единственный ориентир - это "утки". - Какие еще утки? - Видишь вон там валуны? - "Видишь вон там валуны"! Еще бы, пять миль сплошных валунов до самойгоры. - Видишь вон там, у сосны, на ближнем валуне камни сложены кучкой? Этои есть "утка", ее сложили те, кто ходил тут до нас, может быть, я сам еесложил в пятьдесят четвертом, не помню. Сейчас надо скакать с валуна навалун, не теряя из виду "уток", чтобы не сбиться с курса. Хотя вообще-токурс ясен, вон тот утес наверху - там как раз и есть наше плато. - Плато? То есть это еще не вершина? - Конечно, нет, там плато, потом осыпи, потом скалы и наконецальпийское озерцо, не больше этого пруда, потом - финальный рывок на тысячуфутов, почти вертикально вверх, да, братишка, на крышу мира, откуда виднався Калифорния и частично Невада, и ветер штаны продувает насквозь. - Ох... Сколько же это займет времени? - Ну, можно надеяться к ночи разбить лагерь там на плато. Я его называюплато, на самом деле это так, шельф между вершинами. Но здесь, в конце тропы, было так прекрасно, что я сказал: Ты только взгляни... - Грезящий луг с соснами на краю, пруд, чистыйсвежий воздух, золотящиеся облака... - Может, остановимся здесь на ночь, яникогда еще не видел такой красоты. - Да ну, ерунда. То есть, конечно, здорово, но утром, проснувшись, мыможем обнаружить, что кавалькада из трех дюжин школьных учителей жаритсосиски у нас под носом. А вот дотуда, куда мы идем, фиг кто доберется, аесли доберется, считай меня идиотом. Ну, может быть, один какой-нибудьальпинист, ну, два от силы. Но в это время года - вряд ли. Знаешь, ведь ужев любой момент может выпасть снег. Если выпадет сегодня ночью, тогда прощай,Смит. - Что ж, прощай, Джефи. Но давай хотя бы отдохнем тут, попьем водички ивосхитимся этим лугом. - Мы устали, но было здорово. Мы растянулись натраве, передохнули, поменялись рюкзаками и потопали дальше. Почти сразу жетрава кончилась и начались камни; мы забрались на первый, и с этой минутынадо было постоянно прыгать с камня на камень, пять миль по каменистойдолине, между отвесных утесов-стен, все круче и круче вверх, так что подконец, казалось, придется карабкаться по камням. - А что впереди, за этим утесом? - Там высокая трава, кустарник, россыпи камней, прекрасные извилистыеручьи, где даже днем не тает лед, кое-где лежит снег, гигантские деревья,есть один валун, огромный, вдвое больше альвиного коттеджа, он нависает,образуя такую пещеру, там мы остановимся и разведем костер, чтобы жаротражался от стены. Дальше уже трава и деревья кончаются. Высота примернотысяч девять. В тапочках скакать с булыжника на булыжник было легче легкого, новскоре я заметил, как изящно получается это у Джефи, в своих тяжелых бутсахон так и летал с камня на камень, иногда выделывая прямо танцевальные па,вправо-влево, вправо-влево; некоторое время я повторял каждый его шаг, нопотом понял, что лучше спонтанно выбирать свои собственные камни и скакатьпо ним в собственном угловатом танце. - Секрет в том, - сказал Джефи, - что это как дзен. Пляши, какпляшется. Проще простого, на самом деле проще, чем ходить по ровной земле,нет монотонности. С каждым шагом возникают забавные маленькие трудности, ихразрешаешь без сомнений, раз - и ты уже на следующем камне, который тывыбрал просто так, без особых причин. Как дзен. - Так оно и было. Теперь мы почти не говорили. Мускулы ног устали. Часа три мыпреодолевали эту длинную-длинную долину. Тем временем вечерело, свет сталянтарным, и зловещие тени упали на долину сухих камней, но это не пугало, авновь вызывало давешнее бессмертное чувство. Все "утки" были сложены так,чтобы их легко было заметить: встанешь на булыжник, посмотришь перед собой исразу видишь "утку" (как правило, два плоских камня один на другом, а иногдаеще сверху один круглый, для красоты), указывающую общее направление. "Утки"были сложены нашими предшественниками, чтобы не плутать лишнюю пару миль поогромной долине. И все время нас сопровождал тот же гремящий ручей, правда,теперь поуже и поспокойнее, и видно было, как он, чернея на сером каменномфоне, сбегал с утеса в миле от нас. Прыгать с камня на камень, не падая, причем с тяжелой ношей - легче,чем кажется: когда войдешь в ритм танца, упасть практически невозможно.Порой я оглядывался на дальние горизонты гор и удивлялся, насколько мывысоко забрались. Наш чудесный оазис в конце тропы был словно маленькаядолина в Арденнском лесу. Подъем становился круче, солнце багровело, вскорето тут, то там я стал замечать в тени под камнями островки снега. Наконец утес навис над нами; я увидел, как Джефи скинул рюкзак, изатанцевал к нему. - Ну вот, тут мы бросим вещи и заберемся на несколько сотен футов наутес, где, как ты увидишь, более полого, и найдем эту стоянку. Хочешь,посиди тут, отдохни, дурака своего поваляй, а я пока прогуляюсь, я люблюодин бродить. О'кей. Я сел, переменил мокрые носки и пропотевшую насквозь фуфайку,скрестил ноги и полчаса сидел, отдыхал, насвистывал - приятнейшее занятие, -пока не вернулся Джефи с сообщением, что стоянка нашлась. Я-то думал, это вдвух шагах, а пришлось еще почти целый час скакать по каменистому склону,кое-где карабкаться, а выбравшись на более или менее ровное плато, поросшеетравой, идти еще ярдов двести до огромного серого валуна, возвышавшегосясреди сосен. Изумительной была здесь земля: тающие островки снега в траве,клокочущие ручьи, молчаливые громады скал с обеих сторон, ветер, запахвереска. Мы переправились через ручеек, не глубже горсти, с жемчужно-чистойпрозрачной водой, и оказались возле валуна, где валялись старые обугленныебревна. - А Маттерхорн где? - Отсюда не видно, но, - он указал на простирающееся вдаль плато иуходящее вправо ущелье, заваленное осыпью, - вон по той лощине, еще парумиль вверх, и окажемся у подножья. - Ого, ни фига себе, это ж еще целый день! - Но не со мной, Смит. - Не волнуйся, Райдерушка, со мной тоже не пропадешь. - О'кей, Смитушка, а теперь давай-ка расслабимся и станем радоваться,приготовим ужин какой-никакой и подождем старичка Морлушку. Мы распаковали рюкзаки и всласть покурили. Горы уже приобрели розоватыйоттенок, все эти камни, тяжкие глыбы, запорошенные пылью безначальноговремени. Вообще-то я ощущал некоторый страх перед этими зубчатыми чудищами,обступившими нас и нависшими над головой. - Молчаливые какие, - сказал я. - Да, дружище, знаешь, для меня гора - это Будда. Подумай, какоетерпение, сотни, тысячи лет сидеть тут в полнейшем молчании и как бымолиться в тиши за всех живых существ, и ждать, когда ж мы наконец прекратимсуетиться, - Джефи достал пакетик чая, китайского, сыпанул в жестянойчайничек, попутно разводя костер, для начала маленький - солнце еще светилона нас, - укрепил в камнях длинную палку, подвесил котелок, вскоре водазакипела, чай был заварен, и мы стали пить его из жестяных кружек. Я самнабирал воду из источника, холодную и чистую, как снег, как хрустальные векивечных небес. Никогда в жизни не пил я такого чистого и свежего чая, егохотелось пить еще и еще, он превосходно утолял жажду и растекался теплом потелу. - Теперь понимаешь, почему на Востоке так любят чай, - сказал Джефи. -Помнишь, я рассказывал про эту книгу: первый глоток - радость, второй -счастье, третий - спокойствие, четвертый - безумие, пятый - экстаз. - Вот именно, старина. Глыба, под которой мы угнездились, воистину была чудом природы.Тридцать футов в вышину и тридцать в основании, почти правильный квадрат;искривленные деревья, перегибаясь, заглядывали к нам под навес. От основаниякамень выдавался вперед, образуя пещеру, так что в случае дождя мы были бычастично защищены. - Как же она тут очутилась-то, эта хреновина? - Наверное, осталась от отступающего ледника. Видишь вон там снежноеполе? - Ага. - Вот как раз тоже остатки ледника. А может, скатилась с каких-нибудьневероятных неведомых доисторических гор, а может, грохнулась сюда, когдавесь этот фигов хребет вылезал из земли, во время смещения пластов Юрскогопериода. Тут тебе, Рэй, не кафешка в Беркли. Тут начало мира и его конец.Видишь, как смотрят на нас эти молчаливые Будды. - А ты ходишь сюда в одиночку... - Неделями, как Джон Мьюир, гуляю, карабкаюсь по скалам, иду, например,вдоль кварцитовой жилы, собираю цветы, чтобы украсить стоянку, или простохожу голышом, пою, веселюсь, готовлю ужин. - Слушай, Джефи, я должен тебе сказать, ты самый счастливый чувак насвете, и самый классный, ей-Богу. Как я рад узнавать все это. Мне здесьхочется, знаешь, молиться; кстати, есть у меня одна молитва, знаешь, какая? - Какая? - Сижу и говорю, перебирая всех друзей, родных и врагов, одного задругим, без злобы и пристрастия, говорю: "Джефи Райдер, равно пуст, равнодостоин любви, равно будущий Будда", потом, допустим: "Дэвид О.Селзник,равно пуст, равно достоин любви, равно будущий Будда", на самом деле я,конечно, не говорю "Дэвид О.Селзник", только о людях, которых я знаю, потомучто когда говоришь: "равно будущий Будда", хочется представлять себе ихглаза, вот Морли, например, голубые глаза за очками, думаешь: "равно будущийБудда" - и представляешь себе эти глаза, и действительно вдруг видишь в нихэто тайное истинное спокойствие, и понимаешь, что он действительно будущийБудда. Потом думаешь о глазах врага своего какого-нибудь. - Слушай, как здорово, - Джефи вынул блокнот и записал эту молитву,восхищенно качая головой. - На самом деле очень здорово. Научу этой молитвемонахов в Японии. Рэй, с тобой все в полном порядке, единственная беда, чтоты не научился еще выбираться в такие места, как, например, вот это, апозволяешь миру жрать себя с говном, потому и раздражен... хотя сравнения,безусловно, одиозны, но мы сейчас говорим правильные вещи. Он достал дробленую пшеницу-булгур и пару пакетов сушеных овощей ивысыпал все это в котелок, чтобы сварить, когда стемнеет. Мы сталиприслушиваться - не аукает ли Морли, но ничего не услышали. Началибеспокоиться за него. - Вот ведь черт, вдруг он оступился на камнях и сломал ногу, а рядомникого, помочь некому. Опасное дело. Я-то хожу один, конечно, но я же умею,я вообще горный козел. - А есть хочется. - Да и мне хочется, черт, скорей бы он подходил. Давай погуляем, поедимснежку, попьем воды, подождем. Так мы и сделали, попутно исследовав верхнюю часть плоского плато, ивернулись обратно. К этому времени солнце скрылось за западной стеной нашейдолины; потемнело, порозовело, похолодало, пурпур тронул вершины. Небо было глубоким. Появились даже первые бледные звезды. И тут мыуслыхали дальнее: "Йоделэйхи-и!" Джефи вскочил на камень и трижды аукнул.Донесся ответный йодль. - Далеко он? - Ох, судя по звуку, он даже еще не дошел до долины камней. Этой ночьюне доберется. - Что будем делать? - Давай залезем на скалу, часок посидим, покричим ему. Захватим ореховс изюмом, пожуем пока, подождем. Может, он ближе, чем я думаю. Мы поднялись на выступ, откуда открывался вид на всю долину, Джефи селв полный "лотос" на камень, достал четки-амулет и начал молиться. То естьпросто держал четки в руках, причем большие пальцы соприкасались, и смотрелпрямо перед собой, совершенно неподвижный. Я постарался усесться как можноправильнее на другом камне, и оба мы молча медитировали. Только я сзакрытыми глазами. Густой гул тишины. Шум ручья, его хлопотливая речь недолетали досюда сквозь камень. Мы слышали еще несколько меланхолическихйодлей и отвечали, но, кажется, с каждым разом крик удалялся. Когда я открылглаза, розовость сменилась пурпуром. Замерцали звезды. Я впал в глубокую медитацию, я ощутил, что горы действительно Будды инаши друзья, я почувствовал, как странно, что на всем огромном пространстведолины нас всего трое: тройка, сакральное число. Нирманакайя, Самбхокайя,Дхармакайя. Я молился о благополучии и вообще о вечном счастье для беднягиМорли. Порой я открывал глаза и видел Джефи, сидящего твердо, как камень, имне хотелось смеяться - такой он был забавный. Но горы были внушительносерьезны, и Джефи тоже, а потому и я, и вообще смех - серьезная вещь. Вокруг была красота. Алость утонула в лиловом сумраке, и гул тишинывливался в уши алмазным прибоем - любого успокоит на тысячу лет. Я молился оДжефи, о его благополучии и возможном будущем Будды. Во всем этом былачрезвычайная серьезность, галлюцинация и счастье. "Камни и пространство, - думал я, - а пространство иллюзорно". Миллионмыслей жил в голове. У Джефи были свои мысли. Я поражался, как он можетмедитировать с открытыми глазами. Я был по-человечески поражен тем, как этотграндиозный коротышка, штудирующий восточную поэзию, антропологию,орнитологию и прочие всевозможные науки, этот маленький искательприключений, отважный путешественник и альпинист, вдруг берет свои жалкие ипрекрасные деревянные четки и серьезно молится, словно древний святой впустыне, и до чего же это странно здесь, в Америке, стране сталеплавилен иаэропортов. Мир не так уж плох, пока в нем есть такие люди, как Джефи, -подумал я и обрадовался. Мускулы ныли, живот подвело, камни вокруг холодны -не приголубят, не утешат ласковым словом; и все же сидеть тут, медитируя,рядом с серьезным и искренним другом - ради одного этого стоило родиться,чтобы потом умереть, как придется всем нам. Что-то выйдет из всего этого наМлечных путях вечности, что расплещутся пред нами, как только спадет пеленас наших глаз, ребята. Мне хотелось поведать свои мысли Джефи, но я знал, чтовсе это не имеет значения, да он и так все понимал, а молчание - золотаягора. "Йоделэйхи-и", - пропел Морли. Уже стемнело, и Джефи сказал: - Судя повсему, он еще далеко. Я думаю, он догадается заночевать там внизу водиночку, так что давай-ка спускаться в лагерь и готовить ужин. - О'кей. - Мы аукнули пару раз для ободрения бедняги Морли и покинулиего на милость ночи. Мы знали, что он догадается сделать все, как надо. Идействительно, как выяснилось, он устроил привал, завернулся в два одеяла изаснул на своем надувном матрасе на том самом чудесном лугу с прудом исоснами, о чем рассказал нам назавтра.
Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском:
|