ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ. ПРИЗНАНИЕ

Амфитрион

Алкмена, я молю, послушайтесь рассудка -

Поговорим без лишних слов.

Мольер. Амфитрион [86]

Два дня он не получал от мнимой испанки никаких известий. На третий

день братья узнали, что г-жа де Тюржи накануне приехала в Париж и сегодня не

преминет поехать на поклон к королеве-матери. Они поспешили в Лувр и

встретились с ней в галерее - она разговаривала с окружавшими ее дамами. При

виде Бернара она нимало не смутилась. Даже легкая краска не покрыла ее, как

всегда, бледных щек. Заметив его, она, как старому знакомому, кивнула ему

головой, поздоровалась, а затем нагнулась к его уху и зашептала:

- Надеюсь, теперь ваше гугенотское упрямство сломлено? Чтобы вас

обратить, понадобилось чудо.

- То есть?

- А разве вы не испытали на самом себе чудотворную силу святыни?

Бернар недоверчиво усмехнулся.

- Мне придали силы и ловкости воспоминание о прелестной ручке, которая

дала мне ладанку, и любовь, которую она во мне пробудила.

Графиня засмеялась и погрозила ему пальцем.

- Вы забываетесь, господин корнет! Разве можно со мной так говорить?

Она сняла перчатку и поправила волосы; Бернар между тем впился глазами

в ее руку, а потом заглянул в живые, смотревшие на него почти сердито глаза

очаровательной графини. Изумленный вид молодого человека вызвал у нее взрыв

хохота.

- Что вы смеетесь?

- А что вы на меня так удивленно смотрите?

- Извините, но последние дни я только и делаю, что даюсь диву.

- Да что вы! Любопытно! Расскажите же нам хоть об одном из удивительных

происшествий, которые случаются с вами на каждом шагу.

- Сейчас и в этом месте я вам рассказывать о них не стану. А кроме

того, я запомнил испанский девиз, которому меня научили назад тому три дня.

- Какой девиз?

- Он состоит из одного слова: Callad.

- Что же это значит?

- Как? Вы не знаете испанского языка? - глядя на нее в упор, спросил

Бернар.

Графиня, однако, выдержала испытание, - она притворилась, что не

постигает скрытого смысла его слов, и молодой человек, глядевший ей прямо в

глаза, в конце концов под взглядом той, кому он бросал вызов, принужден был

потупить взор.

- В детстве я знала несколько слов по-испански, а теперь, наверно,

забыла, - совершенно спокойным тоном отвечала она. - Поэтому, если хотите,

чтобы я вас понимала, говорите со мной по-французски. Ну так что же это за

девиз?

- Он советует быть молчаливым, сударыня.

- Вот бы нашим молодым придворным взять себе такой девиз, но только с

условием, что они станут претворять его в жизнь. Однако вы человек сведущий,

господин де Мержи! У кого вы учились испанскому языку? Верно уж, у

какой-нибудь дамы?

Мержи взглянул на нее с нежной улыбкой.

- Я знаю по-испански всего лишь несколько слов, - тихо сказал он, - в

моей памяти их запечатлела любовь.

- Любовь? - насмешливо переспросила графиня.

Она говорила громко, и при слове "любовь" дамы вопросительно поглядели

в ее сторону. Мержи был слегка задет насмешливым ее тоном, такое обхождение

с ним его коробило; он вынул из кармана полученную накануне записку на

испанском языке и протянул ее графине.

- Я уверен, что вы не менее сведущи, чем я, - сказал он, - уж такой-то

испанский язык вам не трудно будет понять.

Диана де Тюржи схватила записку, прочла, а может быть, только сделала

вид, что прочла, и, залившись хохотом, передала даме, которая была к ней

ближе всех.

- Вот, госпожа де Шатовье, прочтите эту любовную записку, - господин де

Мержи недавно получил ее от своей возлюбленной и намерен, по его словам,

подарить ее мне. Любопытней всего, что почерк мне знаком.

- В этом я не сомневаюсь, - довольно насмешливо, однако не повышая

голоса, заметил Мержи.

Госпожа де Шатовье прочла записку, засмеялась и передала одному из

кавалеров, тот передал другому, и скоро во всей галерее не осталось

человека, который не знал бы, что к Мержи неравнодушна какая-то испанка.

Когда взрывы хохота стали ослабевать, графиня насмешливым тоном

спросила Мержи, красива ли та особа, которая написала ему записку.

- По чести, сударыня, она не уступает вам.

- Боже! Что я слышу! Вы ее, наверно, видели ночью, я же ее отлично

знаю... Ну что ж, вас можно поздравить.

И она засмеялась еще громче.

- Прелесть моя! - обратилась к ней Шатовье. - Скажите, как зовут эту

счастливицу испанку, которой удалось завладеть сердцем господина де Мержи?

- Я назову ее имя, но пусть сначала господин де Мержи скажет при всех

этих дамах, видел ли он свою возлюбленную при дневном свете.

На Мержи нельзя было смотреть без улыбки: он чувствовал себя крайне

неловко, лицо его выражало попеременно то замешательство, то досаду. Он

молчал.

- Ну хорошо, довольно тайн, - молвила графиня. - Записку эту написала

сеньора донья Мария Родригес. Ее почерк я знаю не хуже, чем почерк моего

отца.

- Мария Родригес! - воскликнули дамы и опять расхохотались.

Марии Родригес перевалило за пятьдесят. В Мадриде она была дуэньей.

Каким ветром ее занесло во Францию и за какие заслуги Маргарита Валуа взяла

ее ко двору, остается загадкой. Быть может, Маргарита держала около себя это

чудище, чтобы при сопоставлении резче означились ее прелести, - так

художники писали красавицу вместе с уродливым карликом. В Лувре Родригес

смешила всех придворных дам чванным видом и старомодностью нарядов.

Мержи внутренне содрогнулся. Он видел дуэнью и сейчас, к ужасу своему,

вспомнил, что дама в маске назвала себя Доньей Марией. У него все поплыло

перед глазами. Он окончательно растерялся, а смех кругом становился все

неудержимее.

- Она дама скромная, - продолжала графиня де Тюржи. - Лучшего выбора вы

сделать не могли. Когда она вставит зубы и наденет черный парик, то еще хоть

куда. Да и потом, ей, конечно, не больше шестидесяти.

- Она его приворожила! - воскликнула Шатовье.

- Так вы, значит, любитель древностей? - спросила еще одна дама.

- Жаль мне мужчин, - вздохнув, произнесла фрейлина королевы. - На них

часто находит блажь.

Бернар по мере сил защищался. На него сыпался град издевательских

поздравлений, он был в глупейшем положении, но тут вдруг в конце галереи

показался король, шутки и смех разом стихли. Все спешили уступить ему

дорогу, говор сменился молчанием.

Король имел долгую беседу с адмиралом у себя в кабинете и теперь,

непринужденно опираясь на плечо Колиньи, провожал его. Седая борода и черное

платье адмирала составляли резкую противоположность с молодым лицом Карла и

его блиставшим отделкой нарядом. Глядя на них, можно было подумать, что юный

король с редкой для монарха проницательностью избрал своим фаворитом

добродетельнейшего и мудрейшего из подданных.

Пока они шли по галерее, все взоры были прикованы к ним, и вдруг Мержи

услыхал над самым своим ухом чуть слышный шепот графини:

- Перестаньте дуться! Держите! Прочтете, только когда выйдете наружу.

Он держал в руках шляпу, и в ту же минуту что-то туда упало. Это был

запечатанный лист бумаги, в который был завернут твердый предмет. Мержи

переложил его в карман и через четверть часа, выйдя из Лувра, вскрыл - там

оказались ключик и записка: "Этим ключом отворяется калитка в мой сад.

Сегодня, в десять часов вечера. Я люблю Вас. Маски я уже не надену, и Вы

увидите наконец донью Марию и Диану ".

Король проводил адмирала до конца галереи.

- Прощайте, отец, - сказал он и пожал ему руку. - Вам известно, что я

вас люблю, а я знаю, что вы мой - и телом и душою, со всеми потрохами.

Произнося эти слова, король расхохотался на всю галерею. Когда же,

возвращаясь в кабинет, он проходил мимо капитана Жоржа, то остановился и

обронил:

- Завтра после мессы зайдите ко мне в кабинет.

Внезапно король оглянулся и с некоторым страхом посмотрел на дверь, в

которую только что вышел Колиньи, затем проследовал в кабинет и заперся с

маршалом Ретцем.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: