Главная

Популярная публикация

Научная публикация

Случайная публикация

Обратная связь

ТОР 5 статей:

Методические подходы к анализу финансового состояния предприятия

Проблема периодизации русской литературы ХХ века. Краткая характеристика второй половины ХХ века

Ценовые и неценовые факторы

Характеристика шлифовальных кругов и ее маркировка

Служебные части речи. Предлог. Союз. Частицы

КАТЕГОРИИ:






Riva, Maremma: Берег, Маремма. В самую глушь Тосканы




Наконец мы готовы покинуть Брамасоль, правда на несколько дней. Натёртые воском полы сверкают. Вся подаренная Элизабет мебель сияет от пчелиного воска, шкафы выстланы флорентийской бумагой. Рынок снабдил нас антикварными белыми покрывалами для кроватей. Все системы в доме функционируют. В одну из суббот мы даже смазали все ставни: каждую снимали, промывали, потом втирали в неё льняное масло, запах которого, кажется, пропитал всё вокруг. Я разбросала вдоль построенной поляками стены целую банку семян — смесь садовых цветов, и они цветут, не требуя ухода. Мы прочно тут обосновались. Теперь мы можем совершать вылазки: на этот год у нас запланировано объездить Тоскану и Умбрию, на следующий — юг Италии. Наши поездки в каком-то смысле имеют хозяйственную цель: мы хотим наполнить свой винный погреб, собрать коллекцию вин из тех мест, где они нам понравятся. Многие итальянские вина предполагается выпивать сразу же; погреб под лестницей мы оставляем для особых бутылок. В погребке позади кухни мы намерены хранить свои стеклянные бутыли в оплётке и ящики домашних вин.

Мы надеемся продегустировать как можно больше блюд кухни Мареммы, позагорать на солнышке, отыскать другие места, где жили этруски. С тех пор, как много лет назад я прочла книгу Дэвида Герберта Лоуренса «По следам этрусков», я хотела увидеть древнего ныряльщика, флейтиста в сандалиях, присевших перед прыжком пантер, которые так долго были спрятаны под землёй, чтобы самой проникнуться талантом художника и ощутить радость жизни. Мы несколько дней продумывали свой маршрут, как будто собирались ехать на окраину страны, хотя на самом деле отдалимся от дома всего на сотню миль — до Тарквинии, где до сих пор идут раскопки сотен этрусских захоронений. Из-за плотности впечатлений на единицу площади здесь, в Тоскане, я теряю ощущение расстояния и свой опыт езды по скоростным автострадам, где Эд за рулём не превышает пятидесяти миль в час. Неделя будет короткой. Область под названием Маремма — низкая болотистая прибрежная полоса — теперь уже не болотистая. Последние топи давно осушены. Однако из-за того, что в прошлом малярия уносила в этих краях много жизней, эта юго-западная часть Тосканы сравнительно непопулярна.

Это страна butteri — табунщиков, по-нашему ковбоев, только здесь и остались незаселённые участки побережья, здесь на огромных открытых пространствах стоят редкие, сложенные из камня шалаши — укрытия для пастухов.

Прежде всего мы прибываем в Монтальчино, город, откуда открывается вид на глинистый гребень холмов. Кажется, что глаз натыкается на волнистый зелёный пейзаж. Вдоль улиц выстроились небольшие винные лавки. За каждой дверью ждёт стол с белой скатертью и бокалами для вина — это похоже на приглашение войти и выпить с владельцем, провозгласить тост за хороший урожай винограда.

Отель в городке маленький и скромный, и я прихожу в ужас, увидев, что электровыключатель в ванной расположен прямо внутри душевой кабинки. Я направляю головку душа как можно дальше, в противоположный угол, и стараюсь поменьше брызгать. Я не хочу зажариться, пока не продегустировала местные вина! Но это бытовое неудобство компенсируется прекрасным видом из окна на черепичные крыши и пригород. Кафе в стиле бель эпок на краю города как будто ни на йоту не изменилось с 1870 года — мраморные столы, банкетки, обтянутые красным бархатом, зеркала в позолоченных рамах. У официантки, полирующей барную стойку, губки сложены бантиком, на ней накрахмаленная белая блузка с ленточками на рукавах. Что может быть более вкусным, чем завтрак, состоящий из ветчины с трюфелями на пшеничной лепёшке, домашнего хлеба с солью и оливковым маслом, а также стаканчика «Брунелло»? Квинтэссенция простоты и достоинства тосканской кухни!

После сиесты мы идём пешком в fortezza — крепость четырнадцатого века, теперь здесь устроена энотека. В нижней части крепости, где раньше хранили луки и стрелы, пушки и порох, теперь можно попробовать все вина этой местности. Улица залита ярким солнечным светом. В крепости освещение сумрачное, прохладные каменные стены пахнут мускусом. Пока мы пробуем белые вина из винограда регионов Банфи и Кастельджокондо, играет музыка Вивальди.

Когда мы приступаем к тёмным сортам «Брунелло», Вивальди сменяет Брамс. Мы пробуем «Поджоло», «Казе Бассе» и предка всех «Брунелло» — «Бьонди». Блистательные, полностью созревшие вина вызывают у меня желание ринуться в кухню и приготовить закуску, какую они заслуживают. Не могу дождаться, когда начну готовить под эти вина — кролика, поджаренного с бальзаминовым уксусом и розмарином, цыплёнка с сорока зубчиками чеснока, груши, вымоченные в вине и поданные со сливочным сырком. Обслуживающий нас мужчина настаивает: мы должны попробовать какие-нибудь десертные вина. Мы уступаем уговорам и пробуем одно, которое называется просто «Б», и еще одно — «Москаделло» из Тенута-иль-Поджоне. Энолог, видимо, в прошлом был парфюмером. К этим винам не нужен никакой десерт, разве что спелый белый персик. Но если подумать, то уместным дополнением может стать лимонное суфле — как намёк на райское блаженство. Или же мой давний, ещё с детства, фаворит — крем-брюле. Мы покупаем несколько бутылок «Брунелло». Как вспомнишь, по каким ценам его продают у нас дома, так простишь себе любые расходы на него тут. В Брамасоле под каменной лестницей есть хороший винный погреб. Мы можем поставить туда ящики, запереть дверь и достать их только через несколько лет. Поскольку оба мы не сильны в долгосрочном планировании, мы покупаем пару ящиков более дешёвого «Россо ди Монтальчино», его-то можно пить сразу, оно мягкое и насыщенное. Я сомневаюсь, что десертные вина останутся в продаже в конце лета.

Мы проезжаем несколько миль и к концу дня оказываемся у аббатства Святого Антония, это одно из тех мест, где ощущается святость земли. Уже издали видишь, как аббатство, выстроенное из белого известняка, возвышается над рощей подстриженных оливковых деревьев, оно очень простое, в чисто романском стиле. Издали даже не похоже на итальянское. Когда Шарлеман проходил этой дорогой, его солдаты стали жертвой эпидемии, и Шарлеман молился о её прекращении. Он обещал основать аббатство, если его молитва будет услышана, и в 781 году построил тут церковь. Возможно, поэтому заменившая её церковь постройки 1118 года имеет изящные французские очертания. Мы приезжаем к самому началу вечерни. На ней присутствуют всего человек десять, трое из них — женщины, они обмахиваются веерами и о чём-то судачат, стоя позади нас. Обычно я снисходительно отношусь к привычке вести себя в церкви как в своей гостиной или на городской площади, но сегодня я оборачиваюсь и пристально смотрю на них, потому что пятеро монахов-августинцев, которые широким шагом вошли и достали свои молитвенники, начинают петь григорианский кант этого часа. Очень высокая, без всяких украшений церковь усиливает их голоса, и в отблесках позднего солнца известковый туф кажется прозрачным. Музыка пронзительна, как пение каких-то птиц, почти болезненное для уха. Голоса монахов как будто рокочут и прерываются, потом разделяются и сливаются на низких гудящих тонах. Я не могу ни о чём думать. Голова кружится, сознание плывёт. Распев такой бодрый, могучий, как река, манящая плыть по ней. Я вспоминаю строки Гэри Снайдера:

Оставайтесь вместе

Изучайте цветы

Путешествуйте налегке.

Я смотрю на Эда, он смотрит вверх на столбы света. Но женщин ничто не трогает: вероятно, они ходят сюда ежедневно. В середине службы они шумно фланируют к выходу, все три говорят одновременно. Если бы я жила здесь, я бы тоже ходила сюда ежедневно, из тех соображений, что если не ощущаешь святости тут, то не ощутишь её нигде. Меня восхищает добросовестность монахов, исполняющих этот григорианской распев по шесть литургических часов каждый день, начиная с восхваления в семь утра и заканчивая повечерием в девять вечера. Я бы хотела остаться тут на целый день и прослушать все службы. Я прочла в брошюрке, что те, кто встал на путь духовного обращения, могут остановиться здесь в помещениях для гостей и питаться в ближайшем монастыре. Мы обходим собор вокруг, восхищаясь странными существами с копытами, которые поддерживают крышу.

Вечер слишком прохладен, чтобы кататься по грязным дорогам, восхищаясь природой и вдыхая через окно, как собака, свежие деревенские запахи сухого сена. Мы приезжаем в ресторан «Сант-Анжело» в Колле, который принадлежит винодельне Поджо-Антико. Там в разгаре шумная свадьба, и все официантки наслаждаются этим событием. Нас двоих отводят в заднюю комнату, где эхом отдается шум весёлой вечеринки. Мы не возражаем. Из каменной мойки на всю комнату разносится запах спелых персиков. Мы заказываем густой луковый суп, жареных голубей, картофель с розмарином и — что же ещё? — ах да, домашнее «Брунелло».

Назвать Тоскану глухой местностью — что-то вроде оксюморона, сочетания взаимоисключающих понятий. Цивилизация на этой территории развивалась веками. Каждый раз, копаясь в саду, я убеждаюсь в том, как много поколений уже сменилось на этой земле. У меня собралась большая коллекция обломков блюд с десятками узоров, я только и успеваю удивляться: неужели мои предшественницы на этой кухне всё время швыряли свою посуду в огород. Я нахожу черепки керамических сит, изящные ручки чайных чашек — всё это постепенно накапливается на столе за кухонной дверью. Земля эта была хожена-перехожена. Достаточно взглянуть на посадки на террасах и поймёшь, как люди ради своего удобства меняли профили холмов. Но район Мареммы до сих пор остаётся низкой прибрежной равниной, населённой пастухами, овчарами и москитами. Слава о её дурном воздухе определённо связана с лихорадкой и простудами. Фермерские дома встречаются тут редко, хотя остальная Тоскана считается вполне густонаселённой. Кажется, что эпоха Возрождения обошла стороной эту область: в городах практически нет образцов монументальной архитектуры. Дурной воздух, сейчас свежий и мягкий, позволил сохраниться большому количеству этрусских гробниц. Хотя многие из них и были разграблены, но гораздо больше их осталось нетронутыми. Разве этруски были нечувствительны к малярии? Всё свидетельствует о том, что они не считали эту местность опасной для здоровья.

Наша следующая цель — бывшая вилла, ныне небольшой отель, собственность винодельни Аквавива возле Монтемерано. Эд обнаружил в путеводителе ссылку на эту крохотную деревеньку с тремя отличными ресторанами. Она находится в центре многих мест, которые мы хотим осмотреть, так что мы решили поселиться тут на несколько дней, чтобы не тратить времени на прописку и выписку из отелей. Обсаженная деревьями подъездная дорога приводит к большому тенистому саду, там можно сидеть и смотреть на холмистые виноградники. Окно нашей комнаты выходит прямо в этот сад. Я распахиваю ставни, и к нам в окно заглядывает цветущая голубая гортензия. Мы быстро распаковываем вещи и снова выходим: отдыхать будем позже.

Питильяно — наверное, самый странный город в Тоскане. Как и Орвието, он стоит на вершине горного массива известкового туфа. Но Питильяно похож на замок на карнизе, под ним обрыв, глубокая расселина. Кто рискнет заглянуть вниз, чтобы увидеть сразу и город, и дорогу? Туф — не самый прочный строительный камень на свете, и его куски иногда трескаются, эродируют и размываются. Дома городка Питильяно поднимаются вертикально вверх; люди живут буквально на краю пропасти. Туф под домами изрыт пещерами — возможно, для хранения «Бланко ди Питильяно», вина этой области, терпкость которого объясняется тем, что виноград растёт на вулканической почве. В городке бармен рассказывает нам, что большинство здешних пещер — гробницы этрусков. Кроме вина, в пещерах хранят масло и держат животных. Планировка средневековых городов непонятная, нерегулярная; планировка же этого города вообще запутанная и более чем нерегулярная. В пятнадцатом веке тут селились евреи, потому что этот город находится за пределами юрисдикции папы, который подвергал евреев гонениям. Район города, где они жили, называется гетто. Не знаю, было ли это гетто в полном смысле слова, как в Венеции, где евреи должны были соблюдать комендантский час, имели своё правительство и свою культурную жизнь. Синагога закрыта на реконструкцию, но не видно никаких признаков ремонта. Здесь почти всё продаётся. Большинство домов, которые сейчас стоят на краю, рано или поздно окажутся в ущелье. Возможно, мысль об этом окрашивает лёгкой грустью наше впечатление от города. На обратном пути мы покупаем несколько бутылок местного белого вина для нашей растущей коллекции. Я спрашиваю продавца, сколько евреев жило тут во время Второй мировой войны. «Не знаю, синьора. Я из Неаполя». Пока мы по извилистой дороге спускаемся с холма, я вычитываю в путеводителе, что во время войны местное еврейское население было уничтожено. Я не доверяю путеводителям в подобных вопросах и надеюсь, что в этот тоже закралась ошибка.

Находящаяся невдалеке маленькая Сована похожа на наш калифорнийский город призраков, разве что несколько домов вдоль главной улицы явно очень старые. Людей тут меньше, чем этрусских гробниц в склоне холма. Мы замечаем указатель и подъезжаем. Тропа ведёт нас в мрачный, заросший лесом район со стоячим ручьём, просто созданным для женских особей малярийных комаров. Вскоре мы карабкаемся по скользкой тропе вверх по крутому откосу. Начинают встречаться гробницы — туннели в холме, каменные проходы, ведущие в толщу земли, вероятно к змеям. Входы в эти туннели поросли густой травой. Никто не продаёт здесь билетов, никого не зазывают гиды; как будто ты сам открыл древние гробницы. Как в джунглях майя, повсюду болтаются виноградные лозы, и разрушающиеся от воды и ветра надписи в туфе тоже имеют тот странный вид, как и большая часть резьбы майя, как будто давным-давно искусство везде было одним и тем же. Совершенно ясно, что стать археологом, специалистом по этрускам, — правильное решение. Бесконечные пространства ждут своих исследователей. Мы так долго карабкаемся, а встретили только большую белую корову, забравшуюся по колено в ручей. Когда мы выбираемся, мои ноги в кровавых царапинах, но на мне ни единого укуса москита. У меня такое ощущение, что это место я буду вспоминать бессонными ночами. Спустившись на дорогу, мы замечаем другой указатель — отсылающий к развалинам храма, похоже, вырезанного из туфа этого холма. Мы проходим вдоль частично откопанных мрачных арок и колонн. Что они тут делали, эти таинственные этруски? Проводили летние концерты из серии «Искусство в парке»? Неизвестные нам ритуалы? В путеводителе это место называют храмом, и, возможно, в центре храма сидел мудрец и практиковал гадание по внутренностям животных, точнее по печени овцы. Бронзовая овца была обнаружена возле Пьяченцы, её печень оказалась разделённой на шестнадцать частей. Считается, что этруски так же делили небо, и то, как была разделена печень овцы, символизировало планировку этрусских городов. Кто знает? Возможно, здесь устраивались первые разговорные шоу или же это был рынок морепродуктов. В таких местах, как Мачу-Пикчу, Паленке, Меса-Верде, Стоунхендж, а теперь и в этом у меня возникает странное и печальное ощущение того, как всесильно время, как необратимо на самом деле прошлое, особенно в тех точках Земли, где существовала определённая матрица культуры. Мы не можем не воспринимать культуру через призму собственной личности, и наша интерпретация всегда индивидуальна. Желание всех философов и поэтов — открыть теорию вечного возвращения и найти доказательства того, что прошлое становится настоящим. Пожалуй, ближе всех подошёл к решению Бертран Рассел, сказавший, что вселенная была создана пять минут назад. Мы не можем восстановить ни единого жеста тех, кто вырезал надпись на туфе, кто положил первый камень, кто разжег огонь для приготовления ланча, кто помешал ложкой в горшке, кто вздохнул после акта любви, — мы не можем восстановить ничего. Мы можем лишь прийти сюда, мы — последние крошечные точки на линии времени. Зная это, я всегда поражаюсь, почему меня так сильно волнуют мелочи: как сложить карту, что указывает газометр, достаточно ли мы сняли наличных, ведь совершенно ясно, что всё это безвозвратно канет в Лету.

Мы видели достаточно за этот день, но не можем отказать себе в прогулке через древний Сорано, он тоже выстроен на залежах туфа. Во всей этой области туристов как будто и нет. Даже дороги пусты. Сорано выглядит таким же, как в 1492 году, когда Колумб открыл Америку. Тогда, видимо, тут в последний раз построили здание. Узкие улочки и серый свет, исходящий от тёмного камня домов, вызывают тревожное ощущение, но люди здесь необычайно доброжелательны. Горшечник замечает нас, когда мы заглядываем в его лавку, и настаивает, чтобы мы вошли. Когда мы покупаем два персика, человек, моющий из шланга свои ящики с виноградом, дарит нам гроздь. «Особый», — говорит он. Два человека останавливаются, чтобы помочь нам выехать с тесной парковки: один жестами показывает, когда можно ехать, другой — когда следует остановиться.

Покрытые пылью и измученные, мы въезжаем на нашу парковку возле сада Аквавива. Перед обедом мы принимаем душ, переодеваемся и со стаканами своего белого вина опускаемся в удобные кресла и смотрим на заход солнца, — вот так же на этом самом месте могли сидеть два этруска.

Монтемерано от нас в нескольких минутах езды, это город с высоким замком, маленький и прекрасный.

В нём есть церковь пятнадцатого века, а в ней — Мадонна. Но эта Мадонна называется Madonna della Gattaiola — Мадонна лаза для кошки. В нижней части картины имеется дыра, позволяющая кошке вылезать из церкви. Жители, кажется, все на улице. Прямо в центре города несколько местных парней и мужчин исполняют джаз. Женщина, работающая в баре, захлопывает дверь: видимо, наслушалась. Абсолютно все уставились и не отводят глаз, когда мимо большими шагами шествует высокий красавец в сапогах для верховой езды и плотно облегающей футболке. Но он надменен, не обращает на них никакого внимания. Я замечаю, как он оглядывает себя в витринах, мимо которых проходит, убеждается, всё ли в порядке с его внешним видом. Мы ужасно голодны. Как только наступает магический час «семь тридцать» и ресторан открывается, мы залетаем внутрь. Мы единственные посетители «Энотеки дель Антико Франтойо». В прошлом это был завод по производству оливкового масла, теперь он перестроен, и в результате реконструкции получилось помещение, похожее на знакомый нам ресторан. По меню видно, что мы всё ещё в пределах Мареммы: тут, как и по всей Тоскане, подают блюдо под названием аквакотта — это местная разновидность «вареной воды», супа из овощей с яйцом сверху; кроме того, подают голову телёнка и белые грибы в оливковом масле; лапшу на мясном бульоне из зайца; копчёного кабана с яблоками. В небольших ресторанчиках почти всей Тосканы меню неизменно: типичны пасты под мясным соусом, с маслом и шалфеем, приправа из толчёной зелени, томаты и базилик, поджаренное на сковороде или на гриле мясо, гарнир — жареный картофель, шпинат и салат. Никому как будто не интересно обновить классическую кухню. В этом менее заселённом, менее туристском районе кухня Тосканы ближе к своим истокам: охотник приносит домой добычу, фермер пускает в дело все части животного, крестьянка готовит суп из горсти овощей и яйца. В ресторане «Франтойо» есть и свои «коронные» блюда: равиоли с салатом радиччио (пурпурные листья с пикантной горчинкой) и творогом рикотта, запечённый артишок. Мы начинаем с гренок из кукурузной муки с пюре из свинины и трюфелей — жирно и вкусно. Эд заказывает кролика, зажаренного с помидорами, луком и чесноком, я смело выбираю козлёнка. Вкус восхитителен.

Вино этого региона — «Мореллино ди Скансано», чёрное, как кагор, для нас это открытие. Эта энотека имеет своё фирменное вино — «Банти Мореллино», крепкое и настоянное. Теперь я совершенно счастлива.

На следующий день мы встаём в пять утра и едем на горячий водопад возле городка Сатурнии. В этот час тут нет никого, хотя управляющий гостиницей предупредил, что позже, днём, тут будут толпы. Светло-голубая прозрачная вода каскадом падает на туф и во многих местах продолбила отличные сиденья — можно сесть прямо под тёплую струю. Когда я впервые услышала об этих водопадах, то подумала — а не будем ли мы после их посещения «благоухать» залежавшимися пасхальными яйцами? Но оказалось, что содержание серы в этой воде невелико. Поток достаточно сильный, так что чувствуешь, что тебя массируют, но при этом не испытываешь дискомфорта. Где тут живут нимфы? Не знаю, какое целебное свойство приписывают этому водопаду, но вода здесь, вне сомнений, целебная. Через час я не чувствую в себе ни единой косточки. Я совершенно расслаблена.

Как раз, когда мы уезжали, подъехали две машины. Вернувшись в Аквавива, мы завтракаем на террасе: подают свежий апельсиновый сок, хлеб из сдобного теста с орехами, тост, что-то вроде фунтового кекса, кофейники с кофе и тёплое молоко. Просто не хочется уезжать. Только надежда увидеть новые гробницы этрусков заставляет нас взять свои карты и отправиться в путь.

Тарквиния — уже не Тоскана, она находится в нескольких милях по направлению к Лацио. Дорога туда очень плохая: сплошные промышленные здания и много машин. Сомнительно, что там мы найдём следы этрусков, это не зелёная и сонная Маремма. После пустых дорог транспорт нас сильно раздражает. Вскоре мы оказываемся в деловом городе Тарквиния, где во дворце пятнадцатого века демонстрируются предметы, обнаруженные в раскопанных гробницах. Ради одного этого стоило проехать такое расстояние! Здесь экспонированы два терракотовых крылатых коня четвёртого-третьего века до нашей эры. Они были найдены в 1938 году возле лестницы, ведущей к храму; теперь это просто двухуровневый фундамент из квадратных известняковых блоков. Лошади, видимо, были украшением. Интересно, думаю я, не связаны ли они с Пегасом, который ударом копыта пустил поток священного источника — Гиппокрены, нет ли тут связи с поэзией и искусствами. Это весьма энергичные кони, с мускулами, гениталиями, рёбрами, настороженными ушами и перистыми крыльями. В экспозиции музея прекрасно выдержан хронологический принцип, так что легко разобраться, когда этруски испытывали аттическое влияние, когда они начали делать каменные саркофаги, как менялись принципы строительства. Всё — от урн для пепла до горелок с благовониями — даёт почувствовать, что эти вещи создавались «с душой». Сюда принесли несколько картин из гробниц, чтобы обеспечить им лучшую сохранность. Гробница Триклиниума с её танцующим музыкантом и молодым танцором, завёрнутым в подобие лёгкой шифоновой накидки, растопила бы каменное сердце. Почти в каждом музее я часа через два устаю и потом брожу, мельком оглядывая предметы, возле которых задержалась бы надолго, увидь я их сразу, как только вошла. Тем не менее мы решаем впоследствии вернуться сюда, потому что тут многое заслуживает тщательного осмотра.

Открытые для посетителей строения над гробницами — это всего лишь крытые входы с лестничным пролётом, ведущим вниз. Гробницы освещены. Мы разочарованы: сегодня, оказывается, открыты только четыре. Почему? Никто не знает. Просто они так работают, вот и всё. Теперь мы знаем, что ещё приедем сюда, потому что сегодня закрыта гробница Охоты и Рыболовства. Мы видели гробницу Цветка Лотоса с украшениями почти в стиле ар-деко, потом гробницу Львиц с изображением человека, который наклонился и держит в руке яйцо — символ воскрешения, как в христианской вере, а скорлупа яйца, похожего на гроб, разбита. И здесь тоже есть изображение прыгающих танцоров. Я заметила, что их изысканные сандалии с завязками, обвитыми вокруг щиколоток, совсем такие, как на мне, — видимо, итальянцы всегда по-особенному относились к обуви. Нам повезло — мы увидели гробницу Фокусника: она похожа на египетскую, за исключением того, что на одной из фресок некто, напоминающий танцовщицу живота, собирается начать танец. В гробнице Оркаса на поблекших фресках со сценами пиршества я разглядела поразительный женский профиль в венке из оливковых листьев.

Наскоро перекусив, мы проезжаем несколько километров до Норкии, в которой, как мы слышали, недавно сделано много открытий. Похоже, тут не вели раскопок десятилетиями. Сломанный указатель направлен в небо. После долгих блужданий узнаём у фермера, куда всё-таки ехать. В конце грязной дороги мы припарковываемся и идём вдоль пшеничного поля. В нескольких метрах от тропы лежит отрезанная голова козы, облепленная мухами. Вот это действительно знак — примитивное обозначение жертвы. «Привидения всё ближе», — комментирую я, обходя голову. Тропа становится круче. Мы осторожно спускаемся вниз, я думаю только об одном — как будем выбираться. Несколько ржавых перил свидетельствуют о том, что мы движемся в правильном направлении. Спуск становится круче; мы скользим, цепляясь за виноградные лозы. Может, хватит с нас гробниц? Спустившись наконец на горизонтальную плоскость, мы видим отверстия в склоне холма — тёмные, как рот, среди зарослей винограда и кустарника. Мы осмелились войти только в два, разорвав палками плотную паутину. Внутри темно, как... ну да, как в гробнице. Мы видим плиты и ямы, в которых лежат тела и стоят урны. Теперь тут может свернуться кольцами сколько угодно змей. Мы проходим с полмили на этом уровне. Тут гробниц больше, чем в Соване, они прорыты в склоне холма на разных уровнях. Меня угнетает предчувствие опасности. Хочется скорее уйти. Я спрашиваю Эда, не думает ли он, что в этом месте ощущается нечто сверхъестественное. И он отвечает: «Согласен, давай-ка уйдём». Обратный путь ужасен, как я и предвидела. Эд останавливается, снимает кроссовку, чтобы вытряхнуть землю, и оттуда выпадает кусок кости. Мы подходим к тому месту, где лежала козья голова, но её там нет. Вот и наша машина, рядом припаркована ещё одна. В ней молодая пара целуется и катается по сиденью в таком экстазе, что совершенно нас не слышит. Тут дурная аура рассеивается, и мы едем назад в отель, перебрав этрусской магии.

Ах, благословенный час обеда. Сегодня мы обедаем в кафе «Каино». Прежде чем ехать в Монтемерано, мы ненадолго заезжаем в Сатурнию. Наверное, это самый древний город Италии, если не считать Кортону.

А как же иначе, если, согласно легенде, его основал Сатурн, сын Неба и Земли. Тёплый водопад, тоже согласно легенде, появился из земли в тот момент, когда конь Орландо (по-нашему, Роланд) ударил об землю копытом. Город на виа Клодиа, возможно, древнее, чем мы можем себе представить. Я наслаждаюсь, выговаривая про себя: «Я живу на виа Клодиа», воображаю, как могла бы жить на такой древней улице. Этот тенистый город вовсе не затерялся во времени, в нём вовсю бурлит жизнь. Несколько очень загорелых людей из дорогого отеля высматривают возле водопада, чего бы прикупить, но в магазинах тут ничего особенного не продают. Тогда они присаживаются за столики уличного кафе и заказывают напитки в высоких стаканах.

Кафе «Каино» — просто сокровище: две элегантные комнатки с цветами на столиках, красивый фарфор и изящные бокалы для вина. Все блюда хороши, и мне трудно выбрать. Тут готовят и сочетания сложных блюд, и специальные деревенские блюда, характерные для области Маремма: суп из белых бобов, пасту с кроличьим соусом, дикого кабана в соусе из ежевики. В качестве закусок мы выбираем круглый открытый пирог с кабачком в остром томатном соусе, мусс из сыра и огурца. Мы оба хотим заказать яичную пасту с цуккини и цветками тыквы как первое блюдо, потом жареную баранину для Эда, а для меня — утиную грудку в соусе из виноградного сусла. Мы соглашаемся с предложением официанта попробовать сегодняшнее «Мореллино, Ле Сентинель Ризерва 1990» из Мантелласси. И правильно делаем. Что за вино! Обед превосходен во всех отношениях, и обслуживание внимательное.

В этом маленьком кафе все обращают внимание на молодую пару — они как раз усаживаются за центральный столик. Они похожи на близнецов: у обоих курчавые чёрные волосы, в её кудрях запутались цветы жасмина. Взгляд у обоих страстный, такой моя мать называла «постельным», а губы как у греческих статуй. Их одежда явно из бутиков Милана или Рима, он в несколько измятом бежевом льняном костюме, она в сарафане из жёлтого жатого шёлка в тон её кожи. Официант наливает им шампанское, что необычно для итальянского ресторана. Чокаясь, они как будто растворяются в глазах друг друга. Нам приносят салаты — кажется, их собрали с грядки только сегодня утром, да, наверное, так и было. Мы уже совсем расслабились, как и положено в отпуске.

— Ты бы не хотела поехать в Марокко? — вдруг спрашивает Эд.

— Может, в Грецию? Я не собираюсь игнорировать Грецию. — Когда видишь какие-то новые места, всегда понимаешь, что есть возможность увидеть и другие, не менее интересные.

Нам не оторвать взгляда от красивой пары. Я вижу, что и другие посетители исподтишка посматривают на них. Он пересел на стул рядом с ней, взял её за руку, достал из кармана маленькую коробочку. Мы возвращаемся к своим салатам. Нам надо будет воздержаться от десерта, но вместе с кофе всегда приносят тарелку маленьких пирожных. Обед настолько прекрасен, что не поддается описанию. Эд предлагает остаться тут ещё на несколько дней и каждый вечер ходить в это кафе. Ослепительная девушка вытягивает руку и восхищается квадратным изумрудом в обрамлении бриллиантов. Влюблённые светятся улыбками во все стороны, они вдруг поняли, что все в кафе стали свидетелями их обручения. Мы все дружно поднимаем бокалы за их здоровье. Девушка откидывает назад длинные волосы, и белые цветы падают на пол.

Когда мы уходим, в городе темно и тихо. В баре в конце улицы, очевидно, собрался весь народ: играют в карты и выпивают по последней чашечке кофе.

Утром мы едем через Вульчи, это название звучит совсем архаично, в городе есть горбатый мостик и замок, превращённый в музей. Мостик построен этрусками, он перенёс ремонты и переделку при римлянах и в Средние века. Невозможно понять, зачем его построили таким горбатым: речка Фиора, чуть пошире ручья, протекает в ущелье глубоко внизу. Но что есть, то есть. Если какая-то дорога когда-то и вела к мосту, она исчезла, и теперь у него странный, сюрреалистический вид. Одна часть замка-крепости была построена намного позже. Монастырь цистерцианцев, окружённый крепостным рвом, теперь служит музеем, как в Тарквинии, и полон всяких удивительных экспонатов. Очень жаль, что стекло отделяет нас от этих предметов. Просто руки чешутся прикоснуться к ним. Мне хочется взять в руки каждую маленькую ручку, принесённую сюда в дар по обету, бутылочку для духов в форме оленя, хочется потрогать каменные скульптуры, например мальчика на крылатом коне. Вот что я узнала новое для себя об этрусках: их искусство даёт моральную поддержку, потому что они умели прочувствовать каждый момент жизни. Д.Г.Лоуренс это, конечно, уловил, — но кто бы не уловил, повидав столько, сколько он! Перечитывая его книгу за время нашей поездки, я часто поражаюсь, каким он был ослом. Крестьяне у него олухи, потому что не сразу мчатся выполнять пожелания противного иностранца. Никто не стоит навытяжку на подхвате, чтобы везти его к чёрту на рога — смотреть какие-то руины. Ни у кого не оказываются наготове свечи в тот момент, когда они ему потребовались. Какая неудобная страна! Расписания поездов не такие, как на Виктория-стейшн, еда не в его вкусе. Но когда он забывает говорить о себе и начинает рассказывать о том, что видит, я его прощаю.

На лугу мы видим то, что осталось от этрусского, а потом римского города — каменные фундаменты и куски пола, на некоторых сохранилась чёрно-белая мозаика, видны подземные проходы и развалины бань; по сути дела, это планировка помещений города, так что можно гулять и представлять вокруг себя стены, человеческую жизнь. Отсюда виден и мост. Сбоку — руины римского кирпичного дома: стены, несколько окон и отверстия для балок, на которые опирался пол. Вульчи — зона обширных археологических раскопок. К сожалению, сегодня закрыты раскрашенные гробницы этого района — ещё один повод вернуться сюда в будущем.

Рестораны приводят нас в восторг. В энотеке городка Пассапарола (это по дороге, ведущей к Монтемерано) предлагают простую еду в очень непринуждённой обстановке — бумажные салфетки, меню написано мелом на доске, дощатые полы. Если в Маремме остались пастухи, я думаю, они частенько сюда наезжают. Мы заказываем большие тарелки жаренных на гриле овощей и удивительный зелёный салат, а также бутылку вина «Лунайа, Бьянко ди Питильяно», вариант «Ла Стеллата», ещё одного прекрасного местного вина. Официант рассказывает нам, какие вина производят в этой местности, и приносит на пробу по стаканчику. Вот мы и нашли для себя домашнее вино на остаток лета. Стоит всего доллар семьдесят центов за бутылку и имеет глубокий медовый вкус. Это вино попроще, чем опробованные нами сорта «Мореллино», но оно отличного качества, его не следует сбрасывать со счетов. У нас ещё поместится пара ящиков на заднем сиденье машины.

Художник за соседним столиком рисует карикатуры на нас. Я похожа на портрет Доры Маар работы Пикассо. Когда мы пьём за его здоровье и начинаем разговор, он открывает ранец и достает каталоги своих выставок. Вскоре мы уже только вежливо киваем. Он вытаскивает обзоры своих выставок, наливает себе ещё вина. Его жена даже не реагирует, она уже смирилась, она не первый раз с ним в ресторане. Они приехали сюда в термы, принимают воды из-за его больной печени. Представляю, как от него страдают те люди, с которыми он принимает свои дозы минеральной воды. Он подъезжает к нашему столику на своём стуле, оставив жену одну за столом. Я разрываюсь между желанием попробовать ягодный пирог, указанный в меню на доске, и желанием скорее оплатить чек и уйти. Эд просит принести нам чек, и мы уходим. В городе мы пьём кофе, потом, по пути к своему автомобилю, заглядываем в окно и видим, что синьор Пикассо ушёл. Так что в итоге мы пробуем и ягодный пирог. Официант угощает нас горьким пивом за счёт фирмы и жалуется: «Они приходят сюда каждый вечер. Мы считаем дни, когда он уберётся домой, в Милан, со своей печенью».

Вкусив этрусков по максимуму, хорошо накормленные, довольные отелем, мы собираем вещи и отбываем в Таламоне — город с высокими стенами, нависшими над морем. Здесь морская вода должна быть чистой. Она и вправду чистая — в чём я убеждаюсь, зайдя далеко в море, — и ужасно холодная. Мы останавливаемся в современном отеле, при нём нет пляжа, только скалы торчат прямо вверх, но от него прямо в море уходят бетонные пирсы, там можно посидеть в полосатом шезлонге, принимая солнечные ванны. Мы выбрали Таламоне потому, что он граничит с заповедным морским берегом Мареммы, — это единственный длинный участок побережья Тосканы, не тронутый цивилизацией. На большей части побережья песчаные пляжи уставлены зонтиками и рядами стульев, для прогулок остаётся только узкая полоска песка вдоль воды. Итальянцам нравится, когда вокруг столько людей. Можно поговорить от души! Обычно отдыхают всей семьёй или с группой друзей. Я как житель Калифорнии чувствую себя несчастной среди толпы. Я выросла на пляжах Джорджии, люблю сырые ветреные полоски песка в Пойнт-Рейес и чураюсь пляжей Старого Света. Эд и моя дочь предпочитают, чтобы был зонтик. Они тащат меня в Виареджо, Марина-ди-Пиза, Пьетрасанту, настаивают, что там совсем не так, надо только туда приехать. Я люблю лежать на пляже и слушать шум волн, гулять, когда никого нет в поле зрения. Пляжи Тосканы переполнены людьми, как улицы. Однако в заповеднике Маремма, как говорится в путеводителе, водятся даже дикие кони, лисы, кабаны и олени. Я люблю запах маккии — диких солёных кустов; как рассказывают моряки, они могут учуять его, когда ещё и земли не видно. Этот заповедник — пустынный пляж с тропами через песчаные холмы, поросшие диким розмарином и морской лавандой. Мы уходим на пляж и просиживаем там целый день. Волны древнего моря шепчут: «Тирренское, Тирренское». У нас с собой сэндвичи с моцареллой, кусок пармезана и охлаждённый чай. Только вдали на пляже видна небольшая группка людей, так что исполнилось моё желание побыть на природе в одиночестве. Какого цвета море? Пожалуй, точнее всего его можно описать словом «кобальтовое». Или нет, это ляпис-лазурь, точный цвет платья Марии с мозаичным серебряным отсветом. Приятно прогуливаться пешком, когда столько долгих дней провела в машине, объезжая разные города. Я пытаюсь читать, но солнце палит — может, зонтик действительно был бы кстати.

Утром мы едем на так называемый Этрусский берег. От этрусков нам не отделаться. На этом пляже можно взять в аренду стулья, но, поскольку он граничит с заповедником, людей там немного. Мы можем долго-долго гулять по пляжу, а затем провести сиесту в нашем маленьком персональном коттедже. Мы возле Сан-Винченцо, где проводил лето Итало Кальвино. В городских магазинах продаются пляжные мячи, плоты и ведёрки для песка. Вечерами все гуляют по городу, покупают открытки и едят мороженое. Пляжный город — он и есть пляжный город. Мы находим ресторан со столиками на улице и заказываем cacciucco — суп из рыбы с острыми приправами — и тушёное блюдо из рыбы. Рыбу разных пород при нас разделывают на передвижном столике, укладывают в большую белую миску и заливают горячим бульоном. Официант намазывает кремообразный жареный чеснок на ломти поджаренного хлеба, и мы пускаем их плавать в супе, вдыхая его горячий аромат. Из наших мисок на нас глядят два свирепых маленьких омара с выпученными глазами. Официант время от времени подходит и добавляет бульон, чтобы гренки плавали. Потом приносит салат, прикатывает столик с оливковыми маслами в глиняных кувшинчиках, в прозрачных и цветных керамических бутылочках, десятки сортов масла на выбор для нашего салата. Мы просим его сделать выбор за нас, и он льёт тонкой струйкой светло-зелёное масло в миску с пурпурными и зелёными листьями салата радиччио, имеющего горьковатый привкус цикория.

По пути в Масса-Мариттима мы делаем крюк и заезжаем в Популонию, просто потому, что она близко и у неё слишком древнее название, чтобы её можно было пропустить. На каждой небольшой остановке мне хочется задержаться ещё чуть-чуть. В кафе, куда мы зашли выпить кофе, два рыбака вносят вёдра с рыбой — свой ночной улов. Женщина из кухни начинает писать меню дня мелом на чёрной доске. К сожалению, ланч будет только через несколько часов. Мы едем в город и припарковываемся под стеной огромной крепости. Замок здесь вполне обычный, стена — как на рисунках в старых часословах. Тут ещё один музей этрусков, я должна осмотреть все его экспонаты. Эду пока хватит того, что он уже узнал о событиях, происходивших тысячелетия назад, так что он уходит — хочет купить мёд тех пчёл, которые жужжали над прибрежными кустами. Мы встречаемся в лавке, и там я обнаруживаю в продаже глиняную ногу этруска. Не знаю, настоящая она или поддельная. Я решаю подумать об этом, пока мы гуляем. Но к нашему возвращению лавка закрыта. Когда мы отъезжаем, я замечаю стрелку, указывающую на место раскопок, но Эд нажимает на акселератор: хватит с него гробниц.

Вчера вечером мы посетили последний город, его название я никак не могу произнести правильно. Местные говорят Марйттима, а я — Мариттима. Выучу ли я когда-нибудь итальянский? До сих пор я делаю много грубых ошибок. Когда-то этот город стоял на берегу моря, но за долгие века вокруг него намыло слой осадочного ила, со временем ил уплотнился, и город Масса-Мариттима оказался далеко от берега, поднялся высоко над травянистой равниной и в некотором смысле смотрится как наблюдательный пункт. Точно такой же отдалённый форпост мы могли бы встретить, например, в Бразилии; тем, кто творит в жанре магического реализма, нравится изображать подобные форпосты. Здесь практически два города, старый и ещё более старый, оба простые, суровые, с резкими контрастами тени и солнечного света. Мы немного устали. Мы заселяемся в гостиницу и впервые получаем комнату с телевизором. Передают фильм о Второй мировой войне, плёнка выцветшая, итальянский язык непонятен, но фильм нас захватил. Действие происходит в деревне, занятой немцами. Деревня как-то зависит от американского солдата, который прячется в сельской местности и помогает людям. Им приказано эвакуироваться. Они погружают своё имущество на нескольких ослов и отправляются, но куда — нам неизвестно. Я начинаю дремать, в моём полусне кто-то старается открыть ставни в Брамасоле. Я просыпаюсь. На сеновале оказывается ещё один солдат. Что-то горит. Всё ли в порядке у нас в Брамасоле? И вдруг меня осеняет: ведь мы приехали сюда всего на один день!

За два часа мы обежали все улицы. Область Маремма напоминает мне американский Запад своими небольшими захолустными городками, от которых автострада не ближе чем в пятидесяти милях, в которых владелец лавки смотрит из окна, и в его глазах отражается широкое небо. Конечно, таких площадей и соборов не увидишь на нашем Западе, но в душе жителей скрыто от постороннего взгляда то же неизбывное одиночество и то же отношение к чужакам.

По дороге домой мы делаем остановку в Сан-Галгано, там самые живописные руины французской готической церкви, много веков назад лишившейся крыши и полов. Остов с зияющими окнами предоставлен в полное распоряжение травы и облаков. Здесь можно организовать романтическое венчание. На месте большого круглого окна-розы теперь только в воображении можно увидеть красные и синие стёкла; там, где когда-то монахи зажигали свечи на боковом алтаре, теперь в углах гнездятся птицы. Каменная лестница ведёт в никуда. Каменный алтарь так давно не выполнял свою функцию, что на нём можно было бы приносить человеческие жертвы. Это здание пришло в упадок, когда настоятель продал свинцовую крышу на нужды какой-то войны. Теперь здесь прибежище нескольких кошек. У одной из кошек весьма разношёрстный выводок; несколько отцов, видимо, поучаствовали в производстве рыжего, чёрного и полосатого потомства, свернувшегося вокруг большой белой мамаши.

Вот мы и вернулись! Втаскиваем в дом ящики с вином, распахиваем ставни, бежим поливать поникшие растения. Мы помещаем винные бутылки в ящиках в тёмный угол чулана под лестницей. Дух всех виноградников, которые мы видели созревающими, теперь укупорен в бутылки и выдерживается для тех случаев, когда у нас появится повод их отведать. Эд закрывает дверь, оставляя бутылки до поры до времени покрываться пылью. Нас не было всего неделю. Мы соскучились по Брамасолю и вернулись, ознакомившись с несколькими ближайшими регионами. Те качества итальянцев, которым завидуем мы, люди с северной кровью, — безмятежность и умение со вкусом проживать каждую минуту, — как я теперь понимаю, достались им от этрусков. Все рисованные образы из гробниц, кажется, несут какой-то заряд, смысл, если бы только у нас был ключ к их расшифровке. Я закрываю глаза и вижу припавших к земле леопардов, искусно изображённый образ смерти, бесконечные пиршества. Иногда вспоминаются греческие мифы, Персефона, Актеон с собаками, Пегас, но что-то подсказывает мне, что каждый из образов, виденных нами в гробницах — и греческих тоже, — пришёл из отдалённых времен, а более древние — вообще из самой глубины веков. Всё время возникают архетипы, и мы видим в них то, что способны понять, потому что они затрагивают в нас древнейшие нервные клетки и сочетания хромосом.

Когда я жила в Сомерсе, в штате Нью-Йорк, у меня был большой сад с травами возле дома восемнадцатого века, который и сейчас мне снится. Я часто готовила бутылки снадобий жёлтого и янтарного цвета. Как-то я высаживала грядку сантолины кипарисовидной, ветви которой обычно стелили на пол в церквях в Средние века, чтобы нейтрализовать человеческие запахи, и совком извлекла из земли маленькую железную лошадку, ржавую, вытянувшуюся в беге. Я поставила лошадку на рабочий стол как свой личный тотем. В начале этого лета здесь, в Италии, я выкапывала камни, и из-под моего совка вылетел какой-то мелкий предмет. Я подобрала его и с изумлением увидела, что это лошадка. Этрусская? Или затерявшаяся игрушка не старше ста лет? И эта лошадка тоже бежит.

В «Энеиде» есть фрагмент, в котором говорится о решении найти Карфаген на том месте, где странники выкопали знак предзнаменования — голову лошади, потому что это означало, что племя отличится в войне и в изобилии получит средства к жизни.

Война, упомянутая в этих строках, меня не волнует, но «средства к жизни» — да. Копыто коня Орландо открыло горячий источник. Крылатые кони в Тарквинии, выкопанные из земли, из грязи и каменной щебёнки, всё время возникают в моих сновидениях. Я поставила открытку с их изображением рядом с моими двумя лошадками. Средства к жизни. У этрусков они были. Мы их находим в определённое время и в определённом месте. Мы можем мчаться во весь дух, а то и лететь.

 

Стать итальянцем

Итальянец Эд — составитель списков. Повсюду — на обеденном столе, на прикроватном столике, на сиденье автомобиля, в карманах его рубашек и брюк — я нахожу сложенные листки почтовой бумаги и смятые конверты. Он составляет списки того, что надо купить, что надо доделать, перспективные планы, списки работ в саду, списки списков. Они написаны на смеси итальянского и английского, по принципу — какое слово короче. Иногда он знает только итальянское название какого-то орудия труда. Следовало бы сохранить его списки периода ремонта Брамасоля и оклеить ими ванную, как поступил Джеймс Джойс с полученными от издателей отказами. Мы поменялись привычками: дома он редко составляет список даже нужных покупок, дома всё это делаю я: и списки, и письма, и поручения по домашним делам, и особенно свои планы на каждую неделю. Здесь же у меня, как правило, нет никаких планов.

Трудно описать произошедшие в себе изменения, когда окажешься на новом месте, но перемены в другом человеке бросаются в глаза. Когда мы только начали ездить в Италию, Эд был чаехлебом. На последнем курсе университета он взял отпуск на один семестр, чтобы поучиться в Лондоне по индивидуальному графику. Он жил возле Британского музея в однокомнатной квартире без горячей воды и поддерживал свои силы чашками чая с молоком и сахаром, читая Элиота и Конрада. В Италии, конечно, эпидемия эспрессо; на каждой площади слышен свист — это выходит пар из кофеварок. Я помню, как в наше первое лето в Тоскане Эд смотрел на итальянцев, входящих в бар и монотонно произносящих: «Один кофе». В то время эспрессо для Америки был новинкой. Когда Эд пытался заказывать как итальянцы, бармены поначалу спрашивали его: «Обычный?» Они думали, что турист ошибся. Мы требуем «большие чашки чёрного кофе», как говорят итальянцы.

«Да-да, обычный», — отвечал Эд немного нетерпеливо. Вскоре он стал заказывать уверенным тоном, и его больше никто не спрашивал. Он видел, что местные жители глотают свой кофе одним махом, а не потягивают. Он заметил, какие сорта в каких барах подают: илли, лавацца, сэнди, ривер. Он начал делать замечания по поводу сливок, которые кладутся сверху. Он всегда пьёт чёрный кофе.

«Видимо, у вас сладкая жизнь, — заметил как-то один бармен, — раз вы заказываете горький кофе».

Позже Эд начал замечать фарфоровые лодочки с сахаром, которые есть в любом баре, начал понимать, что, когда бармен поставил блюдце и положил ложку, следует подвинуть к себе сахарницу и торжественно открыть её, будто совершая некую церемонию. Итальянцы сыплют в кофе невероятное количество сахара — две-три ложки с верхом. Однажды я с изумлением увидела, как Эд тоже буквально перегружает сахаром свой кофе. «Так кофе становится почти десертом», — объяснил он.

В конце лета, после второй нашей поездки в Италию, он повёз домой изделие фирмы «Павони», купленное во Флоренции. Это классическая кофеварка из сверкающей нержавеющей стали, с орлом наверху, с ручным управлением. Мне как персоне привилегированной капучино подаётся в постель. Наши гости получают свой послеобеденный эспрессо в крошечных чашечках, их Эд тоже приобрел в Италии.

Теперь он купил такую же кофеварку и для нашего летнего дома, только автоматическую. Перед тем как отправиться спать, он принимает свою последнюю чашечку этого эликсира — иногда дома, иногда в городе. Чем-то ему нравится заказывать в барах. Иногда в баре стоит красивая кофеварка фирмы «Фаема» в стиле ар-деко, иногда — шикарная «Ранчильос». Он присматривается к сливкам, один раз взбалтывает содержимое чашки и глотает залпом. Он говорит, что кофе даёт ему силы заснуть.

Второе культурное переживание, которому Эд отдаётся с удовольствием, — это вождение автомобиля. Многие путешественники считают, что опыт езды на автомобиле по Риму — это серьёзный факт биографии, ежедневные поездки по автостраде — это экзамен на смелость, а уж если ты водил машину на побережье Амальфи — считай, что побывал в аду. Помню фразу Эда: «Да, местные жители действительно умеют водить», когда он поворачивал арендованный нами «фиат» на полосу обгона, мигая поворотником. «Мазерати», который, как мы увидели в зеркале заднего вида, резко рванул вперёд, смёл нас назад на правую полосу. Вскоре Эд уже [2] позволяет себе маневрировать.

«А ты видела тот трюк? — он просто поражён. — У того типа два колеса повисли в воздухе! Конечно, у них есть свои тупицы, едущие по средней полосе, но в основном люди придерживаются правил».

«Каких правил?» — спрашиваю я, когда кто-то в такой же малолитражке, как наша, пролетает мимо со скоростью сто миль в час. Наверняка тут есть ограничения скорости в зависимости от размера машины, но за всё время пребывания в Италии я ни разу не видела, чтобы кого-то остановили за превышение скорости. Ты становишься опасным, если едешь на скорости шестьдесят миль в час. Я не знаю, каков процент несчастных случаев по стране, но думаю, что многие из них спровоцированы медленно едущими водителями (скорее всего, туристами), которые подстрекают вырываться вперёд едущих сзади.

— Ты, главное, следи. Если кто-то начнёт кого-то обгонять, а это вообще рискованно, то едущий позади обгоняющего не станет увеличивать скорость, пока тот не обгонит, — он даёт обгоняющему возможность вернуться назад. Никто никогда не обгоняет справа. Никогда. И они не пользуются левой полосой, разве только для обгона. Знаешь, как у нас дома: если кто-то решил, что идёт на предельной скорости, он может оставаться на любой полосе, на какой хочет.

— Да, но — посмотри! — они всё время обгоняют на виражах. Вот вираж, пора обгонять. Их, должно быть, научили этому в школе водителей. Могу поспорить, что в машине со стороны инструктора стоит акселератор вместо тормоза. Ты просто знай, что, если кто-то оказался позади тебя, он захочет тебя обойти — сочтёт своим долгом.

— Это понятно, но это понимает и весь встречный транспорт. И они к этому приспособились.

Эд пришёл в восторг, когда прочёл слова мэра Неаполя о вождении в этом городе: «Для водителей город Неаполь — само воплощение хаоса на дорогах». Эду это страшно нравится — он с удовольствием ехал по тротуару, когда пешеходы шли по проезжей части. «Зелёный свет, — сказал мэр, — это всего лишь зелёный свет: идите-идите, — объяснил мэр. — Красный свет — это только предположение, намёк». «А жёлтый?» — спросили его. «Ах, жёлтый. Он для веселья».

В Тоскане народ более законопослушный. Они могут рвануть с места преждевременно, но на сигнал остановятся. Проблемы возникают[3] из-за средневековых улиц, на которых по обе стороны от автомобиля остаются миллиметры и которые делают неожиданные повороты, что создает сложности для мотоциклистов. К счастью, исторические центры многих городов закрыты для транспорта, что является благом для всех, потому что так сохраняется особая атмосфера на главной городской площади. И что благотворно для моих нервов, потому что Эда привлекают извилистые, совершенно непроезжие улицы, и нам приходится часто ехать задним ходом, чтобы выбраться из таких лабиринтов, а народ останавливается и глазеет на наши мучения.

Самое сильное впечатление на Эда произвёл тот факт, что полицию посадили на машины марки «альфа-ромео». В первый же год после поездки сюда он по возвращении домой купил серебряную «GTV» в прекрасном состоянии, хотя и со стажем в двадцать один год. Я согласна с тем, что это одна из самых красивых машин на свете. За шесть недель Эд получил три талона за превышение скорости. Один из них он опротестовал. И объяснил судье, что его достают без причины. Полиция придирается к спортивным машинам, а он в данном случае никакую скорость не превышал. Судья оказался несправедливым, он посоветовал Эду продать машину, если ему не нравится эта система, и удвоил штраф.

Мы ненадолго обменялись машинами. Это была вынужденная мера: ведь Эду грозило лишение водительских прав. Я ездила на службу на его «серебряной стреле» и ни разу не получила талона за нарушения; он водил мой старый «мерседес», неласково называемый «дельта квин», и жаловался:

— Она грохочет.

— Зато она очень безопасна и тебя ни разу не остановили, — парировала я.

— Как они могли бы меня остановить в этом чуде природы?

Когда мы вернулись в Италию, он снова попал в свою стихию. Больше всего мы ездим по узким дорогам. Мы научились, отринув сомнения, сворачивать на немощёную дорогу, если направление кажется нам интересным. Обычно такие дороги во вполне работоспособном состоянии или как минимум пригодны для проезда. Бывало, что мы сворачивали с дороги, чтобы добраться до заброшенной церкви тринадцатого века, а потом, как часто бывает в маленьких городках, приходилось выезжать задним ходом. Это не проблема для того, у кого в жилах талая вода. Вот мы пятимся наверх на холм по извилистой однополосной дороге — такая перспектива приводит в восторг водителя-маньяка. Он кричит: «Тпру!» Он разворачивается, одна его рука лежит на спинке моего сиденья, другая на руле. Я смотрю вниз — вниз по прямой, — на очаровательную долину далеко внизу. Между колесом и краем дороги расстояние в несколько сантиметров.

Вниз навстречу нам едет автомобиль. Оба водителя выскакивают посовещаться, потом та машина тоже начинает пятиться; теперь мы представляем собой автоколонну идиотов. Они в красной «GTV», у Эда дома такая же. Все мы выходим из машин в том месте, где дорога расширяется, и водители долго обсуждают эту марку машины, особенно задерживаясь на обсуждении её системы зеркал, проблем с поворотным сигналом, стоимости на сегодня, и так до бесконечности.

Я расстилаю на горячем капоте «фиата» муниципальную карту, пытаясь вычислить, как нам избежать падения в это ущелье, где, судя по всему, нет никакого монастыря.

Одна из причин, по которой Эд так любит автострады, заключается в том, что на ней можно получить сразу все удовольствия. Через каждые тридцать миль нас ждёт предприятие питания с грилем. Иногда это место для короткого перекуса с баром и газовой заправкой. Другие перекрывают шоссе сводом, и в них есть ресторан, магазин и даже мотель. Эд ценит чистоту и быстроту обслуживания в барах. Он глотает свой эспрессо, часто заказывает толстую булочку с варёной колбасой. Я беру капучино, что для полудня необычно, и Эд терпеливо ждёт. Он никогда не станет притворяться в баре. Вошёл и сразу вышел. Так и полагается. Потом снова дорога, его организм заряжен энергией от выпитого эспрессо, вполне этилированного, стрелка спидометра ползёт вверх до крейсерской скорости. Paradiso — мечта жизни!

В более серьёзном отношении Эд изменился под влиянием этой страны. Вначале мы думали, что нам нужен большой участок. Но это только до тех пор, пока мы не начали расчищать землю от зарослей, пока не приступили к её обработке. В лимонарии нашлось много разных инструментов. Дома мы держим свои инструменты в сверкающей красной металлической коробке. Мы не ожидали, что у нас появятся копалка для столбчатых опор, бензопила, ножницы для подрезки живой изгороди, машинка для прополки сорняков, мотыги, грабли, уголок для подпорки дерева, серпы, косы, резаки для снятия винограда. Если бы мы немножко подумали, то поняли бы, что с нас хватило бы очищать землю, подрезать деревья, и всё. Время от времени нужно будет косить, удобрять, придавать деревьям форму. Но мы не представляли, насколько велика сила возрождения природы. Земля способна возрождаться невероятно быстро. Мой опыт садоводства привёл меня к мысли, что растения следует уговаривать. Однако плющ, фиги, сумах, акация и ежевика уговорам не поддаются. Лиана, которую мы называем сорняком зла, обвивает и заглушает всё. Её надо выкопать — целиком, вплоть до корешков размером не больше моркови; так же надо поступить и с крапивой. Просто чудо, что крапива до сих пор не заполонила весь мир. Когда её выкапываешь, даже в толстых перчатках, почти невозможно не оказаться «изжаленной». И побеги бамбука тоже постоянно вылезают из подъездной дороги. С деревьев падают ветки. Молодые оливы приходится подпирать после каждой бури. Террасы надо вспахать, потом обработать дисковым культиватором. Землю возле каждого оливкового дерева надо промотыжить, потом внести в почву удобрения. Виноград требует внимания изо дня в день. В общем, у нас образовалась небольшая ферма, и нам необходим фермер. Без постоянного ухода этот участок за пару месяцев вернётся в своё исходное состояние. Мы можем или воспринимать это как обузу, или получать от этого удовольствие.

«Как поживает Джонни Яблочное Семечко?» — спрашивает меня приятельница. Она видела Эда на верхней террасе, когда он обследовал каждое растение, дотрагивался до листьев новой вишни, собирал камни. Он теперь знает каждый падуб на участке, каждый валун, пень и дуб. Возможно, эта связь возникла за то время, пока он расчищал территорию.

Теперь он ежедневно обходит террасы. Он привык одеваться в шорты, ботинки и «бумажную облегающую рубашку» вроде обрезанной со всех сторон нижней рубашки, какие носил мой отец. Его бицепсы и грудные мышцы рельефно обтянуты, как на картинках с задних обложек старинных комиксов. Его отец был фермером, в сорок лет ему пришлось оставить эту работу и перебраться в город. Его предки родом из Польши. Я уверена, они признали бы его за своего даже издали. В Сан-Франциско он никогда не вспомнит, что надо полить домашние растения, а тут в засушливый период волоком тащит вёдра с водой к новым фруктовым деревьям, посадил особый сорт лаванды с душистыми листьями и читает допоздна о компосте и подрезке деревьев.

До какой степени мы можем стать итальянцами? Боюсь, нас всё равно никогда не примут за местных, мы слишком белокожие, и жестикуляция никогда не будет для нас естественным сопровождением разговора. Я видела, как один человек вышел из телефонной будки с трубкой в руках, потому что там ему было тесно и он не мог размахивать руками во время разговора. Многие останавливают машины на обочине шоссе, чтобы поговорить по телефону; они просто не могут говорить, держа одну руку на руле, а другую на телефоне. Мы никогда не освоим такое искусство беседы, когда все говорят одновременно. Часто из окна я вижу гуляющих по нашей дороге людей. Все говорят громко и сразу. А слушает-то кто? Просто разговор ради разговора. Посмотрев футбольный матч, мы никогда не будем разъезжать по улицам, гудя сиреной, или гонять мотороллер кругами по площади. Политика всегда будет вне наших интересов.

Сначала понятие «Феррагосто» поставило нас в тупик: мы решили, что это отпуск, и только позже осознали, что это состояние ума. Мы и сами постепенно проникаемся им. Попросту говоря, «Феррагосто, 15 августа» подразумевает вознесение физического тела и духа Девы Марии на небеса. Почему именно 15 августа? Потому что в это время так жарко, что невозможно оставаться на земле ещё один день. Купольный потолок собора в Парме отобразил вознесение Марии во славе в сопровождении толпы людей. С перспективы снизу смотришь вверх, на их развевающиеся юбки, когда они парят над полом собора. Это триумф искусства — ни на ком не видно нижнего белья. Но сам по себе этот день — всего лишь ориентир месяца, потому что более широкое значение этого слова — августовские отпуска, период интенсивного laissez-faire — неучастия ни в чём. Мы начинаем понимать, что ежедневные трудовые будни прекращены на весь август. Даже если город наводнят туристы, на дверях лучшего ресторанчика кнопками прикрепят объявление «Закрыто на отпуск», а владельцы соберут вещи и уедут в Виареджо. Деловая логика американцев не мирится с тем, что итальянцы не станут без особой необходимости загребать деньги лопатой в течение туристского сезона и не дождутся апреля или ноября, когда практически нет туристов, чтобы пойти в отпуск. Почему не станут? Потому что наступил август. Число аварий на шоссе стремительно растёт. Прибрежные города переполнены толпами отдыхающих. Мы научились в этот период откладывать в сторону все проекты, более сложные, чем консервирование джема. Или и от этого отказаться? Я собираю сливы в шляпу, сидя под деревом, высасываю сок и бросаю шкурку и косточку за стенку. По всей Италии в полном разгаре празднование Вознесения. В Кортоне устраивают большой вечер: sagra della bistecca — народный праздник бифштексов.

Воплощение прекрасного понятия sagra — народный праздник — можно воочию увидеть в Тоскане. Часто он определяется созреванием тех или иных фруктов или овощей. В каждом городке вывешивается объявление: проводим народный праздник вишен, орехов, вина, святого вина, абрикосов, лягушачьих лапок, дикого кабана, оливкового масла или озёрной форели. В то лето, ещё до августа, мы побывали в верхней части города на народном празднике улиток. Вдоль улицы было установлено восемь столов, но из-за сухой погоды улитки исчезли, и вместо них подавали телячье жаркое. На народном празднике в горном предместье мне не хватило одной цифры, чтобы выиграть ослика в вещевую лотерею. Мы ели пасту под мясным соусом для спагетти, жареного ягнёнка и наблюдали, как достойная престарелая пара — он с накрахмаленным воротничком, она в чёрном до щиколоток платье — элегантно танцевала под аккордеон.

Приготовления к двухдневному пиру в Кортоне начинаются за неделю. Служащие Городского совета строят в парке огромную решётку-гриль — это каменный фундамент высотой до колена, сверху устанавливают железные грили, вроде ям для барбекю, какие я видела у себя дома. Этот гриль используется позже в том же году для городского празднования осенних белых грибов. (Кортона известна в мире самой большой сковородой для зажаривания грибов. Я никогда не была на этом празднике, но представляю себе, как по всему парку разносится вкусный аромат белых грибов.) Под деревьями расставляют столы на шесть, восемь, двенадцать персон и украшают парк лампочками. Небольшие будки для обслуживающего персонала ставят возле гриля, потом из сарая выносят будку билетной кассы, стирают с неё пыль и водружают у входа в парк. Прогуливаясь мимо, я замечаю в сарае горы угля.

Парк, обычно закрытый для автомобилей, в эти два дня открыт для удобства всех, кто прибудет на народный праздник. Что вовсе не хорошо для нашей дороги, которая соединяется с парком. Машины движутся непрерывным потоком с семи утра, а потом с одиннадцати вечера. Мы решили пойти туда по римской дороге, чтобы не попасть под тучу белой пыли. Нам машет сосед — он среди прочих добровольцев жарит мясо на гриле.

Большие бифштексы шипят над огромным слоем раскалённых углей. Мы встаём в длинную очередь, получаем свои гренки и тарелки с салатом и овощами. У гриля наш сосед натыкает для нас на вилки два огромных бифштекса, и мы, пошатываясь, бредём к столу, уже почти занятому. Кувшины с вином странствуют вдоль всего стола. Явился весь город. И, как ни странно, туристов тут нет, только за одним длинным столом сидят приезжие из Англии. Мы не знаем тех, с кем оказались по соседству. Они из Аквавива. Две супружеские пары и трое детей. Девочка в откровенном восторге грызёт кость. Два мальчика, как положено воспитанным итальянским детям, сосредоточенно пилят свои бифштексы. Взрослые выпивают за наше здоровье, и мы отвечаем им тем же. Когда мы говорим, что мы из Америки, один мужчина спрашивает, не знаем ли мы его тётку и дядю из Чикаго.

После обеда мы ходим по городу. На Ругапиане толкучка. Бары переполнены. Нам удаётся раздобыть мороженое с лесным орехом. Группа подростков, рассевшись на ступенях Городского совета, что-то распевает. Три малыша бросают петарды, потом безуспешно пытаются сделать вид, что они ни при чём, и буквально складываются пополам от хохота. Я жду возле бара, слушая пение ребят, пока Эд протискивается в бар, чтобы выпить порцию своего любимого чёрного эликсира. По пути домой мы снова проходим через парк. Уже почти десять тридцать, гриль всё ещё дымится. Мы видим соседа: он обедает со своими пышнотелыми женой и дочерью в группе друзей.

— Давно ли в городе отмечают этот народный праздник? — интересуется у них Эд.

— Всегда, — отвечает Плачидо.

Учёные считают, что первое празднование Дня Марии состоялось около 370 года нашей эры. Значит, это обычай такой же древний, как сам город Кортона. Но вполне возможно, убиение белой коровы и раздача бифштексов из неё в честь какого-то божества уходит корнями в ещё более отдалённое прошлое.

После Феррагосто город несколько дней пребывает в необычайном покое. А также все, кто приехал в город. Владельцы лавок сидят у дверей своих заведений, читая газету или рассеянно глядя окрест. Если вы что-то заказали, ждать раньше сентября не стоит.






Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском:

vikidalka.ru - 2015-2024 год. Все права принадлежат их авторам! Нарушение авторских прав | Нарушение персональных данных