Высвобождение обиженного плачущего ребенка

5.

Вулкан

день благодарения. 1980 год.

Я почти не замечала вибрации самолета, летящего в колеблющемся воздухе над пустыней. Мой чемоданчик лежал открытым передо мной на откидном столике, и я перебирала бумага, пытаясь разобраться с недоделанной работой. Но сколько я ни силилась, мне не удавалось сосредоточиться.

Кей, верная своему слову, обо всем договорилась, и даже отвезла меня в аэропорт. Не переставая бороться с сомнениями в необходимости этой затеи и не особо веря, что она способна мне помочь, я поднялась на борт самолета, летящего в Калифорнию. Еще один рубеж в моей жизни.

В здании аэровокзала Сан-Франциско ко мне подошел молодой человек: «Привет, вы должно быть Мэрилин? Меня зовут Джерри, Бабетт попросила меня забрать вас». У Бабетт Бейкер останавливались многие из иногородних пациентов доктора Осборна.

Пока мы добирались до Бермингема, Джерри рассказывал мне, как пройденная им терапия переменила его жизнь. Я слушала с улыбкой, стараясь скрыть свой скептицизм. Когда он свернул с автострады, я заметила: «Это место напоминает мне Канзас – сырая, холодная погода и огромные старые дома за изгородями. Кроны деревьев, словно заря, накрывают улицу – совсем как у нас дома».

Джерри остановился у крыльца прекрасного двухэтажного дома с ухоженной лужайкой. Нас встретила маленькая женщина с жизнерадостной улыбкой. «Кей мне все о вас рассказала, - журчала она, - я решила, что поселю вас в той же комнате, где жила она. Это сюда».

Я проследовала за ней по коридору в очаровательную спальню в дальней части дома. Две кровати были сдвинуты и уютно смотрелись на фоне ярких обоев в цветочек. Я разложила вещи, размышляя о том, что это недурное место для двухнедельного пребывания. Потом мы с Бабетт сидели в гостиной и разговаривали о докторе Осборне и его центре.

Оказалось, что Бабетт вот уже двадцать три года работает с доктором Осборном и в настоящее время является консультантом директора в его консультативном центре. Позже к нам присоединился ее муж Дон. Я была поражена тем, с каким энтузиазмом он поддерживает жену в ее работе. Мое восхищение выросло еще больше, когда я обнаружила, что в этом доме поселились не только я и Джерри, но и несколько других клиентов из центра.

В тот вечер я чувствовала себя замерзшей и усталой после перелета. Я пораньше забралась в постель и укуталась до подбородка своим одеялом с электроподогревом. Мысли путались в сомнениях и замешательстве. Мне хотелось только двух вещей: избавиться от мучительной боли и следовать воле Божьей в моей дальнейшей жизни. Я вовсе не была уверена, что для этого мне необходимо здесь быть.

На следующий день была назначена моя встреча с доктором Осборном. Мы уже встречались прежде, когда он несколько раз приезжал в Феникс на торжества «Больше чем друзей». Он обрисовал мне цели регрессивной терапии. «Детей часто поощряют проявлять хорошие, добрые чувства, но не дают выражать ничего негативного».

Доктор Осборн пояснил, что эти негативные, тревожащие чувства, которые дети предают забвению, вызывают проблемы: как психологические, так и физиологические – по мере того, как ребенок становится взрослым. «Назначение этого вида терапии – позволить этим похороненным, мучительным воспоминаниям всплыть на поверхность».

Я выдавила из себя улыбку, закинула ногу на ногу и попыталась сосредоточиться на словах доктора Осборна. Он продолжал: «Мэрилин, у всех на есть «море» этой боли. Мы все - результат своего окружения, и никто из нас не является полностью тем безукоризненным ребенком, каким мы были задуманы».

«Но, - запротестовала я, - мне в самом деле не нужна такая терапия. Я из тех немногих людей, у которых было безупречное детство. Мои родители искренне любили меня».

Он мягко улыбнулся и произнес: «Многие из тех, кто сюда приходят, утверждают то же самое. Обычно в памяти сохраняется очень мало мучительных моментов нашей жизни». Люди обращаются к терапии по самым разным причинам. Не у всех эмоциональные проблемы видны сразу. Некоторые приходят, потому что у них трудности во взаимоотношениях, иные – подобно вам – из-за невыносимой физической боли».

Я поинтересовалась, как происходят терапевтические сеансы. Вы почувствуете, будто находитесь на разделенном пополам экране. Ваш взрослый держится в стороне, полностью осознавая, что происходит. Когда начнется высвобождаться ваш внутренний ребенок, его голос будет звучать подобно голосу ребенка, а не взрослого».

Я беспокойно заерзала на стуле. «Звучит довольно странно». Доктор Осборн согласился. «Поначалу это кажется странным, вы будете работать с одним из четырех терапевтов». Он помолчал какое-то время, потом поднялся со стула. «Давайте поднимемся наверх в комнату для терапии».

Переступив порог, я обещала комнату взглядом. Она была почти пустой. Посредине лежал большой ковер, а сбоку от него, возле магнитофона – несколько больших разноцветных подушек. Звучала негромкая расслабляющая музыка. Маленький ночник был единственным светом в этой больший комнате без окон.

Я почувствовала себя нелепо и неуклюже, ложась на ковер. Доктор Осборн сел у моей головы и попросил меня глубоко дышать. «Давайте вашим мыслям и чувствам течь свободно. Следите за каждой мыслью или зрительным образом, который возникает, и сообщайте мне о них».

Неуклюжая и одеревеневшая, я уговаривала себя дать волю своим чувствам. Наконец я не выдержала и села. «Я не могу этим заниматься! Это слишком непривычно и странно. Я хочу сейчас же уйти».

Он коснулся моего плеча. «Не будьте слишком строги к себе. Вам просто нужно немного больше времени».

«Я не могу перестать думать. Мысли одолевают меня».

В понедельник я встречалась со своими терапевтами и пробовала расслабиться. Мои мысли ежеминутно возвращались к моим рушащимся отношениям с Кей. Потом я вспомнила о Джинджер и заплакала. Джинжер была единственной в моей жизни подругой, которая любила меня так же сильно, как я ее. А может, и больше. У нее хватило духу написать мне то письмо, а я даже не ответила на него».

Я прикрыла глаза, мысленно перебирая каждую деталь прошлого. Нам было так весело вместе. Сумасбродная Джинджер. Она делала все, что я хотела делать, но не делала. Слезы полились снова. «Я не смогла пойти на ее похороны. Я чувствовала себя предательницей. Иногда очень трудно согласиться с тем, что ее больше нет».

Понемногу я начала свыкаться с мыслью о том, что Джинджер нет в живых, и что Кей не станет ей заменой. Несмотря на это новое восприятие, мои маленькие инсайты мнея не удовлетворяли. Мне казалось, что я всего лишь скольжу по поверхности своих проблем. с другой стороны, я не считала, что мне действительно есть, что откапывать.

В среду вечером, когда я вышла из центра на улицу, моросил холодный дождь. Сырость и мрак проникали внутрь меня, затронув там нечто черное и холодное. Было такое чувство, будто нечто или некто, кого я не знаю, живет внутри меня, глядя на мир моими глазами. Привычная дорога к дому Бабетт превратилась в путешествие Алисы с Стране чудес: путь стал долгим и незнакомым, я же становилась все меньше и меньше. За изгородями вдоль тротуара мерещилось что-то жуткое.

У меня перехватило дыхание и засосало под ложечкой, будто предостерегая о некоей невидимой угрозе, скрывающейся за кустами. «Должно быть, я совсем спятила», - бормотала я себе под нос. – я не могу идти по тротуару. Как последняя идиотка, боюсь темноты. Надеюсь, никто не видит этого».

Я оглянулась украдкой. «До чего же это не похоже на пустынную Аризону» - подумала я. Дома и голые деревья все более и более напоминали мне Канзас. Дрожа от страха, я повернула за угол и поспешно зашагала к дому Бабетт, где меня ждали тепло и безопасность.

Утро четверга оказалось столь же мрачным, как и мои чувства. Хмурый мелкий дождь, казалось, шел внутри меня самой, оседая тяжким грузом на моей душе. Я запретила себе думать о своей неудовлетворенности терапией, в которой, как мне казалось, я не достигла никакого успеха. Вместо этого я пыталась сосредоточиться на показе слайдов, который я планировала устроить за ланчем. Это были фотографии и комментарии к ним, рассказывающие историю «Больше чем друзей», на фоне спокойной музыки. Там упоминался доктор Осборн и его книга, и ему хотелось узнать, что мы говорит о нем. Я с тревогой ждала его отзыва.

Сотрудники и несколько клиентов битком набились в комнату. Прежде я лишь однажды видела эти слайды. На этот раз я не столько слушала голос, сколько смотрела на фотографии. Я обратила внимание, что Кей выглядит как прелестный подросток с очень грустным лицом. Потом я увидела вцепившуюся в куклу восьмилетнюю Мэрилин перед большим белым домом в Уичито. Я смотрела, судорожно сглотнула, потом изображение исчезло. Откуда взялся этот страх и предчувствие беды, которые вспыхнули во мне и исчезли? Я содрогнулась и тут же принялась вместе в другими хихикать над фотографией, где я была изображена перед окончанием школы.

Когда я медленнее, чем обычно, - шагала домой из центра, тяжесть в моей груди все нарастала и наконец превратилась в моего старого врага – астму. Меня трясло от озноба, температура подскочила до 39 градусов.

Хрипя и задыхаясь, я продолжила терапию в пятницу. Наступившие затем выходные не облегчили моих страданий. Мне хотелось отправиться в Аризону, может быть, даже лечь в больницу,

В понедельник мне не стало лучше. От лежания на ровном полу я кашляла еще сильнее, так что терапевт сунул мне под голову подушку.

«Сожалею, что со мной такое твориться, - проскрипела я, - У меня уже 25 лет не было астматических приступов – с того раза, как мне давали кислородную подушку в больнице после моей свадьбы»

«Закройте глаза и попробуйте мысленно вернуться в ситуацию, когда ваша астма впервые появилась» - предложил терапевт.

К моему великому удивлению, я вдруг ощутила, что на самом деле переживаю этот первый приступ. «Мне восемь лет, - выложила я, - я прошу маму быть со мной, потому что всякий раз, когда я пытаюсь заснуть, мне видятся жуткие кошмары».

Эту фотографию я увидела на просмотре слайдов. Мне восем лет. Я стою перед большим белым домом в Учито.

Затем я услышала, как тоненький незнакомый голос произнес: «Я ненавижу этот сон. ненавижу этот сон. Он такой страшный»

Мое сознание не управляло этими словами. Они появились непроизвольно. Голос, произнесший их, принадлежал ребенку. Это не был мой взрослый голос. Изумление и страх охватили меня, но вместе с тем – интерес и любопытство. О чем еще собирается поведать мне этот ребенок?

Сеанс продолжался. Мои воспоминания скользнули дальше, к летним дням после первого приступа астмы, к летнему лагерю, в котором мне не удалось побывать, и затем к загородной вылазке выпускников. «Ненавижу быть больной. Я хочу быть как все. Хочу делать то, что делают другие дети!». Я слегка застонала, и мой голос ослабел. «У меня болит голова».

Я села, пораженная тем, как быстро все стало обретать смысл. Я тотчас же принялась устанавливать связь. «Я никогда не считала себя болезненным ребенком. Похоже, я не признавалась себе в том, насколько сильно это беспокоило меня на самом деле».

Этот сеанс обрисовал картину. На протяжении своей жизни, в самых разных ситуациях, я испытывала необходимость позаботиться о себе, - потому что у моей мамы были мигрени, потому что шла война, потому что я сама следила за тем, чтобы вовремя принимать лекарства от астмы, потому что кроме меня самой мной никто не занимался.

Теперь я знала, что будучи ребенком, я бессознательно решила быть лучшей в интеллектуальном отношении. Иного выбора у меня не было, потому что физически конкурировать я не могла. И ребенком, и взрослой я всегда отказывалась от игр, в которых не могла выиграть.

Я пришла в возбуждение от этого открытия. «Теперь я понимаю причину своей одержимости. Это все результат моей астмы». После чего довольно самонадеянно добавила: «Полагаю, теперь я могу отправляться домой, не так ли?»

Терапевт улыбнулся: «Думаю, вам лучше побыть здесь еще немного».

На следующем сеансе у меня возникли новые догадки. «Когда мне было восемь, я решила быть не тем, кем я была. Я начала подражать другим…» мой голос блуждал, подобно лодочке, сбившейся с пути.

Спокойный голос терапевта указал мне направление.

«Опишите все дома, в которых вам довелось жить ребенком. Расскажите мне о каждом, был ли это хороший или плохой дом».

Подложив под голову подушку, чтобы было легче дышать, я начала перечислять дома. Я вспоминала, какие там были обои, мебель, дизайн, размеры комнат. Я увлеченно называла каждый дом «хорошим». Но внезапно мои мысли пришли в смятение и перенеслись к дому в Уинчито – дому, который я видела на слайде во время презентации «Больше чем друзей». «Это плохой дом», - произнес голос, шедший откуда-то из глубины.

«Почему?»

переключившись, я заговорила моим обычным взрослым голосом. «думаю это потому, что именно там впервые произошел приступ астмы. Раз в неделю после обеда я ездила на автобусе на репетицию хора, еще раз в неделю брала уроки фортепьяно после школьных занятий и возвращалась домой в темноте», - пояснила я.

«Я знаю, что было темно, потому что зимой темнеет около пяти. В те дни все слушали передачи Одинокого Рейнджера, я они начинались в шесть. Я слышала, как в домах вдоль дороги звучит увертюра из «Вильгельма Телля», и торопилась вернуться прежде, чем закончится передача.

Позже я удивлялась, как мне позволили возвращаться домой в темноте. Моя мать отвечала, что в те годы это было обычным делом. В отличие от нынешнего времени тогда еще было достаточно безопасно.

Затем я перешла к описанию следующего дома.

Ко вторнику, 9 декабря 1980 года, астма и общее переутомление доконали мои физические и эмоциональные защиты. мне было трудно дышать, и я без конца кашляла и задыхалась. На одном из сеансов, заслуживающего особенного внимания, я лежала на ковре с закрытыми глазами. Почувствовал над собой какое-то движение, я открыла глаза, и увидела, как на мое лицо медленно опускается подушка.

Про себя я подумала: «Какого черта вы делаете? Ведь вы же знаете, что я и так боюсь задохнуться. Если вы прикоснетесь этой подушкой к моему лицу, я вам так наподдам, что вы улетите в другой конец комнаты!»

Подушка накрыла мое лицо. К моему изумлению, мое тяжелое дыхание замедлилось - настолько, что мне казалось, будто я умерла.

Умерла.

Все неважно. Я мертва.

Терапевт слегка потряс меня за плечо. «Мэрилин, Мэрилин, что происходит?»

Незнакомый голос вынырнул из смутного мрака внутри меня: «Я мертва».

Терапевт хотел убрать подушку с моего лица, но я ухватилась за нее и притянула обратно. Мне было нужно оставаться мертвой. Что-то случилось, что-то ужасное.

Он накрыл мое тело еще одной больший и длинной подушкой. Мои губы растянулись в умиротворенной улыбке. Я в гробу. Мое тело покоиться на гладком, прохладном атласе его обивки.

Моя рука коснулась моего лица, и я расплакалась.

«что случилось?» - осторожно поинтересовался терапевт.

Женщина касается моего лица на похоронах. Ей грустно, потому что я умерла. Мне плохо, потому что она плачет из-за меня». Внезапно наступили темнота и безмолвие. Я зарыта глубоко под землей в своей могиле. Голос - не громче шепота - произнес: «Здесь тихо и спокойно. Слез больше нет. Мне здесь нравится. Я хочу остаться».

Ураган ворвался в мое сознание, беспорядочно разбросав мои мысли. Я задыхалась от ощущения, что я не просто мертва - я вообще перестала существовать. Я всегда считала, что умереть означает «выйти из тела и водвориться у Господа». Сейчас же смерть означала прекращение существования. Сейчас меня не были нигде. Ни на небесах. Ни в аду, нигде. Меня не было.

Терапевт убрал подушку. Сеанс закончился, но не внутри меня. Я была рада двухчасовой передышке до начала вечернего группового занятия.

Услышав о пережитом мною несколько часов назад, другой терапевт провела меня к себе. Я легла на ковер, и она с головой накрыла меня простыней. Тотчас я вновь ощутила себя мертвой и похороненной в гробу. Ее мягкий голос вопрошал: «Может, мы дашь «подлинной Мэрилин» проявиться и поговорить со мной?»

Тонкий детский голосок отозвался: «Нет, она мертва. Она не может говорить. У нее нет голоса. Она не может говорить».

Маленькие дрожащие ручонки прикоснулись к моему лицу, внимательно ощупывая его, словно крошечные эльфы, изучающие неизвестную страну. Руки касались друг друга, будто чужие. Тонкий голосок зазвучал напряженно, с недоверием и смятением. «Это не мои руки, и это не мое лицо!»

Мелодия в магнитофоне сменилась маршем, звуки которого заполнили комнату наводя на меня еще больший страх. «Ой – Ой, солдаты! Я вижу их ботинки и военную форму. Они маршируют по моей могиле! Но я не почувствую боли и не испугаюсь, потому что они не знают, что я здесь. Я очень глубоко под землей. Даже если они сумеют меня найти, они не смогут сделать мне больно, потому что у меня больше нет чувств. Я мертва».

Музыка грохотала на полную мощность, и голосок кричал в ужасе: «Это война! Это война! Падают бомбы! Смотрите! Одна из них разворотила дыру на моей могиле!» мое тело словно взлетело на воздух, выброшенное из разрытой земли.

«Сейчас я наверху». Мои пальцы ощупали ковер вокруг. «Земля черная и грязная. На деревьях нет листьев» на мгновение я умолка, страх ослабел от новой мысли: «Теперь я совсем одна. Солдаты ушли».

Затем уже где-то вдали, я увидела их вновь. «Они смотрят на меня и хохочут. Это не люди. У них марсианские лица с вытаращенными глазищами!».

У ставилась на простыню мой голос снова зазвучал нормально и я умоляла терапевта: «Господи, что со мной происходит?»

Она выключила музыку и сняла с меня простыню. «Мэрилин, с вами в самом деле что-то происходило в детстве. Но ваше время подошло к концу. Сейчас мы должны остановиться».

«Остановиться? Как я могу остановиться? Я чувствую, как что-то находит на меня, а я даже не знаю, что это?»

«вам нужно позволить себе выяснить, что это. Посидите в офисе доктора Осборна и запишите все, что будет приходить в голову. Возможно, вы обнаружите что-то еще».

Я была смущена и не могла пошевелиться. Тело казалось безвольным и тяжелым. Я едва доковыляла до приемной доктора Осборна. Добравшись туда, я даже не потрудилась включить свет. Сквозь два больших окна проникало достаточно света от уличных фонарей и проезжающих машин, чтобы видеть предметы.

Я села на диван, сбросила туфли, и легла навзничь, с желанием провалиться в кожаные складки дивана, чтобы спрятаться от правды. Мне было известно, что некоторые женщины, обратившиеся к доктору Осборну, обнаружили, что они были жертвами инцеста. «Прошу Тебя, Боже, только не это».

Мои руки стиснули подушки дивана. Стараясь собраться с мыслями, я принялась мысленно перебирать всех мужчин и своей родне. С облегчением я поняла, что ни один из них не причинил мне вреда. Я закрыла глаза, припоминая всех парней, с которыми я когда-либо встречалась. Ничего.

Но страх не исчезал. Он рос. Из гущи смутных воспоминаний, словно из темной ямы, дрожащий голос испуганной маленькой девочки произнес: «Тот дом, тот дом, тот плохой дом! Идет война. Солдаты, солдаты, тот плохой дом! Ой! Ой-ой!»

И тут прорвалось. Вулкан, бурливший и клокотавший во мне столько лет, вдруг извергся с невообразимым звуком, сотрясая воздух. Абсолютный, вопиющий, обнаженный ужас. Меня рвало им. Я задыхалась. В голове взорвалась бомба, через раскалывался на куски.

О, Боже, Это произошло со мной.

Это случилось со мною тогда, и теперь это происходит со мною снова! Боже, не дай этому случиться со мной! Нет, нет, только не я!

В темноте я почувствовала, как отвратительные руки сжимают меня как в тисках. огромные лапы хватают меня, заламывают мне руки за спину. «Не надо, пожалуйста, вы делаете мне больно!»

Незримые силы с нечеловеческой жестокостью хватают мое тело и швыряют его с дивана на кофейный столик. Что происходит? Что со мною происходит?

Мое тело было целиком во власти воспоминаний, вырывающихся наружу с неуправляемой яростью. Я согнулась пополам, вспомнив пинок, который пришелся мне в живот. Я покачнулась и упала. Пытаясь подняться, я получила новый удар ногой. Я не могу убежать. Я не могу спастись от ботинок, от ударов по моему телу.

Мне всего восемь лет. Мне всего лишь восемь! Не надо, я такая маленькая. Помогите мне кто-нибудь! Я такая маленькая!»

Пронзительный вопль женщины и ребенка?

«Помогите мне, кто-нибудь!»

6.

Коробка карандашей

на мой крик сбежались люди. Какой-то мужчина бросился отыскивать терапевта.

Откуда-то я услышала мягкий голос: «Это Пит. Я здесь». Его рука осторожно коснулась меня. Как непохоже было это прикосновение на ту боль, которую я только что испытала! Но уже через мгновение я заметалась по комнате, опрокидывая и круша все вокруг.

Пытка продолжалась еще несколько часов, пока мое тело выпускало на волю свою ужасную тайну. Я носилась по комнате, натыкаясь на стены, забираясь под стол, прячась в углах, прыгая по стульям.

Я вспомнила все или почти все. Восьмилетней девочкой я возвращалась домой то ли с хоровой репетиции, то ли с музыкальных занятий, и зачитавших в автобусе, пропустила свою остановку. Оказавшись в незнакомой части города, я бродила, пытаясь выбраться в знакомые места.

Чьи-то огромные руки из-за темной изгороди сгребли меня, грубо и внезапно, и как стальные обручи сжали мое тело. Солдаты – орава солдат – глумливо ржали, предвкушая мерзкую забаву. Они швыряли меня друг другу и роняли. Ботинки игриво пинали сьежившийся комок.

В воздухе раздавались мои иступленные крики. «Я такая маленькая! Помогите мне хоть кто-нибудь! Мне всего восемь! Всего восемь!» тоненький голосок отчаянно умолял: «Не надо, не надо, вы делаете больно моей руке! Не надо делать мне больно!»

Я не могу подняться, мне некуда укрыться. Я не могу убежать от них,

Я отшатнулась и упала. Еще пинок. Они считают, что это весело. Мне так страшно, а они считают, что это игра!

Пятна света, руки, ноги, униформа смешались с моей голове. Ползая на коленях, пытаясь выбраться из сужающегося круга, я протянула руку и коснулась блестящих носков солдатских ботинок. «Один, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь, девять..»

Дрожащая маленькая девочка заверещала, как раненый заяц посреди стаи волков.

Отвратительные ручищи держали меня за руки и за ноги, пока другие срывали с меня одежду, швыряя ее на соседние кусты.

«Перестаньте, прошу вас, перестаньте. Что вы делаете? – молил надрывный голосок.

Уличный свет на пустыре отражался в блестящих пуговицах и медалях, украшавших огромные, нависшие надо мной фигуры. Четверо вцепились в мои руки и ноги, растянув меня наподобие жалкой голой буквы Х. Тяжелые туши уселись на мои ноги, прижав их к обледенелой земле.

Вдруг я перестала быть частью происходившего. Я была высоко на вершине дерева, и смотрела вниз на жуткую сцену. Мужчины, встав вокруг, хохотали и передразнивали жалкую маленькую девочку, чье белое обнаженное тело так странно смотрелось на черной замерзшей земле.

Солдаты резко запрокинули мне голову назад, и я увидела деревья, где я парила какую-то долю секунды назад. «На деревьях нет листьев», - подумала я, будто и они предали меня. Безжалостные пальцы схватили меня за волосы, пытаясь удержать мою дико мотающуюся голову. «Тихо, девочка, не то тебе в самом деле будет больно»

Что-то мерзкое ткнулось в мое лицо.

«Я не могу дышать! Я не могу дышать!»

они насильно открыли мне рот. Какой-то огромный предмет втиснулся мне в рот, извергая отвратительную на вкус жидкость в мою глотку. Давясь и задыхаясь, я пыталась выплюнуть ее.

Я умираю. О, Боже, помоги мне. Не дай мне умереть. Мне так страшно. Пожалуйста, пожалуйста, Боже. Не уходи от меня.

Свет фар проезжавших мимо автомобилей причинял мне боль. Автомобили с людьми. Они не станут слушать моих криков и не захотят прийти на помощь. Я очень плохая девочка. Если бы я была хорошей девочкой, кто-нибудь наверняка помог бы мне.

Неистовые возгласы поощрили следующего нападающего. они выкручивали маленькое восьмилетнее тело, заставляя его принимать гротескные позы. Тошнота накатывала на меня бесконечными волнами.

Миленький Боже, дай мне умереть! Я этого не вынесу. Я до смерти задыхаюсь. Это так больно! у меня нет сил сопротивляться. Я не могу пошевелиться и больше не могу кричать.

Затем, собрав оставшиеся силы, я предприняла последнюю попытку оказать сопротивление и тотчас получила удар и потеряла сознание. Меня поглотила безучастная темнота.

Минуты казались часами. Когда я очнулась, было тихо. Медленно, очень медленно я пошевелила головой.

Лежа ничком на ковре, я прошептала: «Я мертва, мертва. Солдат больше нет. Боли больше нет. Ужаса больше нет, криков больше нет. Только тишина и покоя, если я заползу под этот куст, то умру. На мне нет одежды. Мне очень холодно».

Другой новый голос, произнес: «Тебе надо идти домой. Твои мама с папой будут за тебя волноваться».

Тоненький голосок произнес с укором: «я уже мертвая. У меня больше нет никаких чувств. Оставь меня в покое. Не видишь разве, что я мертвая».

Спустя несколько минут меня охватил пронизывающий холод и настоятельная потребность отыскать свои туфли. «Надо встать и идти домой».

Я принялась упорно искать свои туфли. Обессиленная и увязшая в причиняющих боль воспоминаниях, я шарила руками, дюйм за дюймом, ползая туда – сюда в темной комнате, тщетно отыскивая свои туфли.

Почему никто не придет и не поможет мне? Должно быть потому, что я слишком грязная, и противная, им неприятно смотреть на меня. Я не хочу, чтобы они пришли и нашли меня сейчас. Нельзя, чтобы кто-то увидел меня в таком виде. Я испорченная, я очень плохая. Я очень устала, сейчас я не могу идти домой. Если я приду домой босая, мама узнает, что я была плохая. Я никогда никому на смогу рассказать о том, что случилось. Мама станет плакать, а папа рассердится. Я хочу просто умереть. Я очень плохая.

Огромный офисный стол превратился в изгородь их кустарника. Дюйм за дюймом я вползала под него. Я должна спрятаться, чтобы никто не сумел меня найти.

Чужие пальцы моей руки коснулись моего лица. Слезы. Кто-то плачет. Не реальная женщина, а какое-то существо женского пола. Это та дама, которая плакала на моих похоронах сегодня днем. Она взрослее и решительнее меня, но это не мама. Она не скажет: «Ты плохая». Она позаботиться обо мне.

Я поглаживала рукой лицо, в то время как существо женского пола обращалось к испуганному ребенку. «Бедное, бедное дитя. Только посмотри, что они с тобой сделали! Ты потеряла свои туфли. Тебе надо найти их, встать и пойти домой. Твои мама и папа будут беспокоиться. Тебе надо домой»

Почему она не оставляет меня в покое. Ведь она знает, что я мертва.

Начало происходить нечто невероятное. Я больше не была в своем теле, а держалась в стороне. Словно теперь я разделилась на три отдельные личности: наблюдающую женщину, покровительствующее лицо женского рода и восьмилетнего ребенка.

Я видела, как существо женского пола внимательно оглядело мою безжизненную детскую фигурку и взяло только мою голову, поскольку именно там помещались все мои чувства. Выбор был сделан: уничтожить сущность Мэрилин Рей, сосредоточие моего бытия. Страшное решение, но необходимо похоронить ребенка, чтобы тело могло продолжать жить.

Положив мою голову в маленький стальной ящик, существо пересекло пустырь, где произошло нападение.

Оно положило ящик в ямку и засыпало его землей и камнями, укрывая его от глаз. «Не плачь, малышка. Больше тебя никто никогда не обидит. Ты больше никогда ничего не почувствуешь. Я выкопаю могилу так глубоко, что солдаты, даже маршируя по ней, не смогут тебя увидеть. Но даже если они и увидят тебя, они никогда, никогда не смогут вновь причинить тебе боль, потому что ты мертва. Я похоронила все твои чувства глубоко-глубоко. Только не забывай, что ты должна оставаться мертвой и никогда ничего не чувствовать. Чувствовать – это больно. Я не дам тебе вновь ощутить боль, ни в коем случае!»

Я снова и снова принималась ковырять пол в офисе, засыпая землей ту могилку, где я похоронила своего плачущего, обиженного ребенка.

В конце концов мое сознание содрогнулось и распалось на части. Я стала эти плачущим, обиженным ребенком, лежащим в своей могиле. «Мне нравиться в моем ящике, в моей могиле. Здесь тихо и уютно» - настойчиво твердил ребенок. – «Так спокойно. Ни боли, ни слез, ни ужаса»

Этот маленький ребенок посмотрел вверх и увидел существо женского рода, которое разыскивало мои туфли. Через пару секунд оно подошло к могиле с туфлями в руке.

«Смотри, - она снимает одежду с изгороди и надевает на мое тело. Она вытирает мое лицо и руки снегом. Она приглаживает мне волосы и надевает мне на голову мою шапку. А теперь она втискивается в мое пустое тело! Мое тело с моими туфлями на ногах выбирается из могилы».

Незнакомое существо женского рода сделало передышку, потом распрямило детское тельце. Затем оно неторопливо поднесло мои руки к моему лицу и провело пальцами от уголков рта к скулам, прилаживая улыбку. Улыбку, которая следующие тридцать шесть лет будет моей постоянной маской – подобно маске смерти на античной могиле.

Она оставляет меня!

Восьмилетнее дитя осталось одно в безмолвной черноте своей могилы. Но покоя больше не было.

Я плохо вела себя сегодня вечером. Думаю, я недостаточно плохая, чтобы попасть в ад. Но теперь я недостаточно хорошая, чтобы попасть на небеса. Должно быть, я очень плохая, потому что Бог не захотел послать мне кого-нибудь на помощь. Я была такой грязной и противной, что даже Он не хотел смотреть на меня. Он просто отвернулся и смотрел в другую сторону.

Ребенок подумал еще немного. Бог говорит, что лучшее, что Он может для меня сделать, это стереть меня. Он просто поднял Свою огромную руку и провел ею по мне, как стирают тряпкой со школьной доски. Он просто стер меня! Я не существую. У меня больше нет чувств и нет души.

Я покачала головой, по лицу текли слезы, рыдания душили меня. «этого не может быть. Этого не может быть! Такую страшную травму невозможно вычеркнуть из памяти. должно быть, я все это выдумала. Моя память всегда была предметом моей гордости. Я ни за что не забыла бы чего-нибудь столь важного».

Слова лились вперемешку со слезами. Терапевт доктор Питер Дэнилчак слушал. Он не высказывал никаких суждений, и не торопил меня. Он дал воспоминаниям выговориться. На сегодняшний день в меня было достаточно этой травмы. Он не хотел ее усугублять.

Около полуночи доктор Дэнилчэк усадил меня в свою машину и отвез обратно к Бабетт.

Бабетт, которой не в диковинку было заботиться о многих глубоко травмированных людях, осторожно уложила меня в постель. Как только моя голова коснулась подушки, у меня стали вырываться непроизвольные вопли. Ужас вновь со всей силой овладел мной. Я рвала ногтями простыни, яростно пытаясь освободиться. Бабетт навалилась на меня сверху, не давая разнести комнату. Несколько часов спустя мои вопли и сопротивление перешли в жалобное хныканье. Еле слышным задыхающимся голосом я предложила Бабетт лечь спать на соседней кровати. «Думаю, со мной все будет в порядке. Только не гасите свет».

Бабетт спала, а я сидела на постели, застыв как статуя. Боже милостивый, неужели это на самом деле со мной случилось!

Начало светать, и во мне родилась новая просьба: «Господи, пожалуйста, скажи, что ничего этого не было. Дай мне хоть что-нибудь, чтобы я могла быть уверена»

Дрожащей рукой я дотянулась до своего дневника, намереваясь излить поток чувств, который по-прежнему меня переполняли. Зажмурившись, я принялась медленно водить карандашом по странице. Когда я открыла глаза, моему взору предстали детские каракули: «Я не умею писать. Мне всего восемь». Карандаш выскользнул из моей руки и со стуком упал на пол; сердце заколотилось где-то в горле.

«Не может быть», - простонала я жалобно, в очередной раз залившись слезами. «Неужели мне в самом деле только восемь? У меня есть муж, семья, «Больше чем друзья», и много людей, которые рассчитывают на мою поддержку? Господи, надеюсь, мы не собираешься оставить меня восьмилетней?»

я наклонилась и подобрала карандаш. С огромным напряжением я выводила буквы алфавита – большие загогулины. Дойдя до буквы «М», я отважилась написать свое имя. Слово «Мэрилин» тоже получилось большим и неуклюжим. Да, кстати, как же с фамилией? Я впала в смятение. «У меня нет фамилии. Мэрилин Мюррей уже не существует, а Мэрилин Рей умерла».

Я стала выписывать «Рэй», но рука безвольно упала, протащив карандаш вдоль страницы. Я не существую. Меня нет. Я бросила карандаш на колени и закрыла лицо руками, ошеломленная вставшей передо мной реальностью.

Грядущий терапевтический сеанс внушал мне опасения. И в то же время я ждала его с надеждой. Меня пугала истина, предстающая моему скептически настроенному «Я», но одновременно я жаждала очиститься от уродства, которое прятала внутри себя столько лет.

Сеанс длился семь часов. Отвратительные действия солдат обрушивались на меня с яростью, которой я не могла предугадать. Я была потрясена, шокирована и доведена до изнеможения. Мысль о том, что отныне существуют три совершенно разные «Мэрилин», повергала меня в ужас. Пытаясь рассказать доктору Дэнилчаку о том, что я разваливаюсь на части, я с трудом подбирала слова, излагая вперемешку мысли и чувства взрослого человека и восьмилетней девочки.

«Мне кажется, что когда я была создана, это был Естественный ребенок. Когда произошло нападение. Я превратилась в Плачущего обиженного ребенка. Затем, чтобы выжить, чтобы выжить, я стала Контролирующим ребенком. Он похоронил двух предыдущих и сказал: «Больше никаких чувств!» затем он отнес мое тело домой и со временем вырос в «большую Мэрилин» - ту даму, которая привела меня сюда.

«Мой Контролирующий ребенок не был рожден в подлинном смысле этого слова. Он пришел только для того, чтобы помочь мне, защитить меня. Мой Естественный ребенок, который воплотился во мне при рождении, исчез, когда мне показалось, что Бог стер мою душу. Он был погребен вместе с моим Плачущим ребенком. Но теперь, впервые за тридцать шесть лет, мой Естественный ребенок получил мое тело обратно!»

в тот вечер мой Естественный ребенок проявил упрямство в разговоре с Бабетт. «Я не хочу возвращать свое тело большой Мэрилин! Я знаю, что она сохранила мне жизнь во время нападения. Из-за нее я жила счастливо, не ведая и не вспоминая о страшном событии и не пугаясь мужчин, солдат или темноты. И все же я немного сержусь на большую Мэрилин. Ведь я хотела умереть. Тогда все было бы намного проще, но она на допустила этого!» Я надувала губы, возмущаясь, как восьмилетняя девочка.

«Наконец-то мое тело снова у меня, и я не намерена его отдавать. Оно мое. Я родилась с ним и не позволю ей отобрать его!». Мои руки радостно ощупывали и обнимали мое тело.

Моя взрослая Мэрилин, казалось, была поражена появлением этой маленькой упрямицы. Я всегда считала себя уступчивой и сговорчивой. Теперь я начала понимать, откуда взялась моя постоянная потребность в контроле.

В четверг утром я проснулась в нетерпеливым желанием добраться до центра и поговорить с доктором Дэнилчаком. Болезненные воспоминания, казалось, не иссякнут никогда. Пытаясь укрыться от них, я взяла свой дневник и стала упражняться в написании алфавита. Когда в кухню вошла Бабетт, я пояснила: «Делаю домашнее задание, чтобы показать его доктору Дэнилчаку, как будто он мой учитель».

Позднее, во время сеанса, я спросила у него: «Это ничего, что я так и продолжаю оставаться восьмилетней? Сейчас мне не под силу оставаться больший».

«ничего, все в порядке», - успокоил он меня.

Но, несмотря на его поддержку и заверения, я все равно съезжала обратно в «большую Мэрилин». Я беспокоилась о своей семье.

«Вы уже рассказали им? Никто не поймет этого. Для них это будет такой удар».

Доктор Дэнилчак ответил: «Сегодня я позвонил вашему мужу».

Мне стало дурно. «Я должна была ехать домой в субботу, но разве теперь это возможно? Но я должна быть там. Моему внуку Бижею исполняется год. В воскресенье у нас соберутся гости, которые приедут из другого города. Дом будет полон людей – более сотни человек. Уже разосланы семьдесят приглашений на праздничный ужин на неделе перед Рождеством»

Доктор Дэнилчак перегнулся через свой блокнот, чтобы прикоснуться к моей плечу. «Я возьму это на себя. Сейчас все ваши силы и ресурсы должны идти на то, чтобы заботиться о себе».

«Но как же быть с Рождеством?» - причитала я. – «Не могу же я испортить всем праздник. Сомневаюсь, что восьмилетняя девочка сможет со всем этим справиться».

«Ни о чем не беспокойтесь. Сейчас ваш черед бездельничать и предоставить другим заботиться о вас».

На следующей неделе начали происходить поразительные вещи. Мои вкусовые пристрастия изменились. Мне больше не хотелось артишоков, которые я купила в день своего приезда. Я отдавала предпочтение тому, что мне нравилось в детстве, - молоку, крекерам, ореховому маслу и меду. Одновременно я стала терять в весе. Моя фигура изменилась, превратившись в худощавую и по-детски угловатую: тонкая талия стала несколько шире, а некогда полные бедра похудели. Даже волосы под мышками и на ногах перестали расти.

Я больше не носила бюстгальтер и не морочила себе голову косметикой или украшениями. При мысли о том, чтобы сесть за руль, я впадала в панику, так что Бабетт приходилось возить меня повсюду. Я настолько привыкла полагаться на себя и заботиться обо всех, что испытывала раздражение, оказавшись в состоянии, когда необходимо надеяться, что о тебе позаботятся другие. Но маленькая девочка внутри меня настаивала на то, что ей «только восемь», и ей не было дела до того, какие трудности это доставляет другим.

Набравшись храбрости, я обратилась к Бабетт: «Мне бы очень хотелось чем-нибудь заняться».

«не отправиться ли нам в магазин игрушек?» - предложила Бабетт.

В магазине я осмотрелась, выбирая, что мне нужно. «Я бы хотела эти раскраски и ту большую коробку карандашей. Я возьму пропись, чтобы упражняться в письме, и учебник математики. У меня всегда были с этим проблемы».

«Может, хочешь какие-нибудь книги для чтения?» - спросила Бабетт.

«Да, очень! Я люблю читать».

Бабетт отвезла меня в библиотеку и подобрала для меня несколько книжек в разделе детской литературы.

Вскоре у меня установился определенный распорядок дня. Я по-прежнему боялась ходить полмили пешком до центра, поэтому ехала на машине Бабетт, когда та отправлялась на работу около восьми, а около пяти мы вместе возвращались домой. Четыре часа в день или больше я проводила на терапевтических сеансах, а остальное время сидела на кухне, раскрашивая картинки или выполняя «домашнее задание».

Первые дни я стеснялась того, что я, сорокачетырехлетняя женщина, вместо сумки таскаю с собой раскраски и хрестоматию для третьеклассников. Иногда некоторые из клиентов приходили на кухоньку, чтобы вместе посидеть и порисовать или просто побыть со мной, когда мне было страшно и я плакала. Мало-помалу я начала привыкать к восьмилетнему ребенку внутри моего взрослого тела.

Я неустанно молилась: «Господи, неужели в самом деле это со мной произошло? пожалуйста, подтверди как-нибудь, что это правда». Моя жизнь представляла собой огромную головоломку «пазл», которую опрокинули картинкой вниз и смешали с беспорядочную кучу. Каждый день я переворачивала несколько кусочков и пыталась угадать, куда они подходят. Куски неба, дерева, земли. Все они были свалены в ужасном беспорядке.

В один из таких дней мне припомнился мой прошлогодний визит ко врачу. Врач, пытаясь отыскать причину моей головной боли, сделал рентгеновский снимок. Он указал мне на затемнение в основании черепа, спросив, каким образом я получила эту контузию.

«Но у меня никогда не было контузии», - возразила я.

«Такой удар невозможно забыть. Судя по всему, вы упали или попали в аварию».

«У меня превосходная память. Ничего подобного со мной никогда не случалось», - запротестовала я.

Я рассказала доктору Дэнилчаку о рентгеновском снимке. «Затемнение на нем – то самое место, куда пришелся удар, от которого я потеряла сознание. Какая ирония! По-видимому, он спас мне жизнь. Наверное, мужчинам показалось, что он зашибли меня до смерти, и они оставили меня умирать».

Доктор Дэнилчак согласился: «вы можете вспомнить, каким образом маленькая девочка умудрилась добраться до дома? Что вы сказали своим родителям?»

На следующее утро я дала своему Контролирующему ребенку полную свободу. Я вновь наблюдала, как он втискивается в мое тело и натягивает на себя улыбающуюся маску. «Я иду домой и говорю матери, что зачиталась в автобусе и пропустила свою остановку. несколько минут я играю с новорожденной сестричкой, а потом поднимаюсь в ванную. Я моюсь и надеваю длинную фланелевую пижаму». Мой взрослый добавил несколько соображений. «это было оральное изнасилование, а оно не оставляет ран, разрывов или кровотечений. К счастью, на мне был толстое зимнее пальто, которое смягчило удары в начале нападения, когда меня пинали и бросали в сугробы. Потом, когда с меня стащили одежду, меня держали так крепко, что я не могла бороться. Как правило, люди получают травмы, когда борются или сопротивляются. А я была не в состоянии этого сделать».

Доктор Дэнилчак коснулся моей руки: «Не так скоро. Со временем все станет на свои места»

«Возможно, у меня и были синяки, но никто не увидел бы их под свитером с длинными рукавами и рейтузами или длинными чулками, которые я постоянно носила зимой, не так ли? Вдобавок, играя, все дети так или иначе ушибаются».

Доктор Дэнилчак кивнул головой: «звучит разумно. Но я хотел бы знать, произошли ли какие-то изменения в вашей личности?»

«Конечно. Но изменения можно было приписать самым различным обстоятельствам. На протяжении восьми лет я оставалась единственным ребенком, а затем – как раз накануне переезда в Уинчиту – на свет появилась моя сестра. Наша семья трижды переезжала на протяжении девяти месяцев, каждый раз я меняла школу. Мне приходилось искать новых друзей, привыкать к новым учителям. Затем, разумеется, к этому добавилась астма, и я подолгу не ходила в школу. Не забудьте также про мои ночные кошмары».

Доктор Дэнилчак заметил: «Во время вашего детства большинство людей не задумывались о том, что является причиной кошмаров, и им, конечно, не приходило в голову предположить насилие. Вероятно, ваша мать абсолютно не догадывалась о том, что с вами произошло».

Изо дня в день я вновь и вновь оживляла в памяти ужас нападения, и каждый раз события развивались практически в одном и том же порядке. Ежедневно то та, то другая деталь обретала особое значение. Время от времени возникали новые подробности. С каждым днем картина становилась все более отчетливой. Похоже, мои чувства, так хорошо и надежно упрятанные, теперь постоянно высвобождались

Мое тело, вспоминая физическое насилие, воспроизводило его заново. В момент начала регрессии я вскакивала с ковра, кружила по комнате и колотила стены. От истошных воплей раскалывалась голова. Горло и грудь саднили и болели от пронзительного визга и астмы. Воспоминания вызывали такое отвращение, что меня то и дело выворачивало наизнанку.

«Дома» Бабетт пеклась обо мне, как пекутся о напуганном, пережившим ужас ребенке. Иногда ей приходилось помогать мне раздеться и кормить меня, лежащую кровати, с ложечки.

В один из редких для зимы солнечных дней большая Мэрилин решила выбраться из дома. Я брела по городу, смотря себе под ноги, стараясь думать о чем угодно, только не о нападении. Я размышляла о своей теперешней семье – о Тодде, Джинджер и Мисси. «Но ведь я слишком мала, чтобы быть замужем и иметь детей. Как никак, мне только восемь». я открыла дверь туристического агентства и, подойдя к стойке, заказала билет на самолет, намереваясь слетать домой на рождественские праздники. Заказ был сделан тихим, заикающимся монотонным голосом. В магазине я купила себе скакалку. Продавщица пододвинула мне чек для подписи. Я стиснула ручку и накарябала имя большой Мэрилин почерком маленькой Мэрилин. Я протянула счет продавщице, надеясь, что она не откажется его принять. Женщина взглянула на чек и улыбнулась мне. Я повернулась и на деревянных ногах выбралась за дверь, терзаясь вопросом:

Стану ли я когда- нибудь нормальной?

7.

Дети ссорятся

дома в Аризоне никто толком не представлял, как вести себя со мной на Рождество. Мисси украсила вместо меня наше жилище, моя сестра Мэри Сью была хозяйкой за большим семейным ужином. Ей помогали Джинжер и моя мать. Милые сердцу традиции прошлого поблекли на фоне глубоких перемен, которые обнаруживали во мне домочадцы. Все было как раньше – отлично сервированный стол и изысканный ужин, - но захватывающие истории и нежные воспоминания сменились натужным смехом и тревожным шепотом, которые висели в воздухе, словно неуместные украшения.

Мой семейство понятия не имело, следует ли им разговаривать со мной или оставить меня в покое. Я присоединилась к ним на час или около того, а затем ушла в дальнюю комнату и легла спать. Своим тусклым взглядом, заиканием и нарочитой речью я напоминала им психически больного человека, а вовсе не ту Мэрилин, которая была главной опорой для всех членов семьи. Они пытались не замечать синяков на моих руках, оставшихся после того, как я колотила пол в комнате для терапии, и старались не смотреть на мое лицо, которое редко видели без косметики.

Я была не в состоянии сосредоточиться на окружающих. Я знала, кто эти люди, но не могла понять, как они связаны с моим телом, с моей плотью и кровью. Какой-то частью своего разрозненного ума я понимала, что этот мужчина – Тодд, мой муж. Но мысль о том, что я замужем, представлялась мне чужой. Чужим казался и сам Тодд. Мне также было известно, что я произвела на свет этих двух красивых молодых женщин, но они не были связаны со мной. Они принадлежали большой Мэрилин – той, что владела моим телом на протяжении тридцати шести лет и пользовалась им по своему усмотрению.

Общение со всеми этими людьми отнимало у меня огромное количество энергии. Я не знала, как позаботиться о себе, тем более – как вести себя с окружающими. Окружающие, для которых моя забота была обычным делом, не знали, как позаботиться обо мне.

Восьмилетняя девочка внутри меня была рада, когда пришло время лететь обратно в Калифорнию, чтобы вновь обрести безопасность единственного ведомого ей мира и его обитателей: моего врача, Пита, любящего меня и «присматривающую» за мной Бабетт. К миру за пределами этого мира я испытывала неприязнь. Он пугал меня. Мне не нравились изгороди и люди, и все прочее за четырьмя стенами моей комнаты для терапии или за четырьмя стенами в цветочек моей спальни у Бабетт.

Комната для терапии была местом, где я родилась заново, где я в конце концов вышла на свет после многолетнего пребывания в стальном ящике, в котором меня похоронили на заснеженном каназсском пустыре. В течение долгих лет я отчаянно пробивалась из глубины забвения, пытаясь сообщить большой Мэрилин о своем существовании, в надежде выбраться из ящика. Я укрылась в нем, чтобы быть в безопасности, чтобы солдаты не могли меня найти и чтобы никогда никто не спрашивал меня ни о чем. Многие годы прошли в поиске тела, которое унесла Мэрилин. Теперь, когда я вновь обрела его, мне было неприятно, что большая Мэрилин пользуется им – пусть даже на Рождество.

«Дома» в Берлингеме моей Естественный ребенок вновь поселился в моем теле, ощупывая его и удивляясь, как сильно оно выросло за тридцать шесть лет его отсутствия. Во время сеансов мой Контролирующий ребенок появлялся ровно настолько, чтобы удержать на расстоянии Контролирующего ребенка. Но мой страшно рассерженный Контролирующий ребенок изводил меня по ночам. Он продолжал устраивать мне разносы: «Я говорил тебе, что чувствовать очень больно! Не слушай Пита, слушай меня!».

Я чувствовала себя несчастной, но со мной каждый день был доктор Дэнилчак, и я слушалась его. Я воспринимала его не только как врача или учителя. Он был моим покровителем, моим другом. Он обращался со мной нежно и заботливо, в точности, как со своей собственной дочуркой.

Во время сеансов мои вопли ужаса пробуждали его собственное отцовское чувство: гнев, заботу и любовь. «Я здесь, - повторял он снова и снова, - Пит рядом, никто тебя больше не обидит».

Иногда я слышала его голос, - но никогда не ощущала его прикосновений. Он дотрагивался до меня, но я этого не чувствовала. Он успокаивал меня, как свою собственную дочь, но я словно была заключена в стальную камеру, куда невозможно было проникнуть. Я смотрела на него и плакала от неспособности что-либо почувствовать.

К середине января я вновь обрела способность разговаривать за пределами терапевтических сеансов голосом взрослого, а не восьмилетней девочки. Начался мой долгий путь к исцелению, к превращению во взрослого человека, способного ощущать все чувства, уместные и «неуместные». Я стала воспринимать эту часть себя как моего Чувствующего взрослого.

Понемногу доктор Дэнилчак стал работать с этой взрослеющей частью меня, и чем сильнее становился мой взрослый, тем глубже погружался мой ребенок. Мне казалось, что я падаю куда-то, словно Алиса в Стране Чудес, кувыркаясь, ломая и обдирая ногти, пытаясь уцепиться за скользкие стены, найти точку опоры, чтобы остановить дальнейшее паление.

То, что узнавала, погружаясь в себя, вызывало у меня отвращение: жестокость изнасиловавших меня мужчин открывалась мне все более явно; я слышала, как они ржали, играя с обезумевшим от ужаса ребенком. Они подзадоривали друг друга мерзкими советами и воплощали их в извращенных действиях. Моя малышка, боясь умереть, упрашивала своих истязателей остановиться. Кошмар нарастал, и я решила, что боль чересчур ужасно. Я захотела умереть.

Мой вопль, обращенный к Богу, не был услышан. В последний, мучительны момент я увидела, как Бог повернулся ко мне спиной. Мое чувство собственного достоинства, растоптанное здоровенными мужланами, умерло, когда Бог отказался от меня. Подавленная, покинутая и отвергнутая маленькая девочка склонила свою голову перед лицом смерти.

Смерть – далеко не всегда безмятежный переход в мир иной, как это описывают люди, пережившие клиническую смерть. Подчас это дикий ужас убийства – эмоционального, интеллектуального и физического распада и расщепления. Маленькому ребенку нелегко принять решение умереть. Как человек принимает решение умереть?

Когда телесная рана причиняет невыносимую боль, разум и тело впадают в шок, чтобы уберечь себя от страха грозящей смерти и сохранить силы для последующего исцеления. Таким же образом впадают в шок и эмоции. Они разделяются на части и создают вместо предыдущей личности – новую личность, которая и принимает на себя руководство. маленькая девочка, корчащаяся на земле, доведенная до грани безумия, нашла в себе силы уничтожить не только свои эмоции – умереть не физически или интеллектуально, но лишь в эмоциональном отношении.

Умереть физически – значит заставить свою мамочку плакать. Умереть интеллектуально – не лучший выбор для ребенка, которого всю жизнь воспитывали быть умным. У маленькой Мэрилин Рей оставалась единственная возможность – умереть эмоционально, позволив кому-то другому жить и дышать вместо нее.

Расщепление произошло с невыносимой болью. Я разорвалась на части, и острые края разрыва кровоточили: Плачущий обиженный ребенок и Естественный ребенок были похоронены, а Контролирующий ребенок заступил на их место, оставив мои остальные части в неглубокой могиле.

Чем больше подробностей мне открывалось, тем глубже я проваливалась в бездну своего бессознательного. В течение нескольких дней я работала, оставаясь на определенном уровне интенсивности своей боли, пока мы с доктором Дэнилчаком не приходили к убеждению, что этот уровень уже исчерпан. Когда он уходил на перерыв, я отдыхала в комнате для терапии. И внезапно ощущала, что пора спуститься на новый, более глубокий уровень. Я словно видела руку Божию, которая писала на потолке послание мне, - настолько это было отчетливо. Каким-то чутьем я заранее угадывала, какой эпизод изнасилования мне предстоит пережить следующим.

В ожидании доктора Дэнилчака я часто слушала музыку, черпая новые силы в словах и мелодиях. Это было кассеты, которые мне дали послушать другие пациенты: старые песни, новые песни, песни с текстами из Писания, песни из моего детства. Однажды я обнаружила песню, которая пленила меня, когда я была еще ребенком – песня Джинджер, песня, которую мы вместе пели с Кей, песня, которая пронзительно отзывалась в моем сердце всякий раз, когда я слышала ее, - «Тебе не идти одному».

Слова песни перекликались с моими воспоминаниями: маленькая девочка, бредущая сквозь тьму, уговаривающая себя не бояться, внезапное нападение, насилие и беспомощность, ее мольбы о пощаде и ее неверие.

Как нескончаемый поезд, мой гнев сошел с рельсов, пронзительно крича: «Нет! Я была одна в этой темноте! Я шла совершенно одна, Бога там не было. У меня была надежда. Я доверяла Богу, но Его там не было».

Я схватила мягкую игрушечную биту и шмякнула ее о стену. Слезы хлынули у меня из глаз. Эта песня! Она всегда погружала меня в черноту, которую я никогда не могла описать и которая всегда причиняла мне страшную боль. Теперь я знала, почему.

Я шла домой в темноте, но Бога со мной не было. Я была одна, потому и подверглась нападению. Еще один из пазлов – частички головоломки – вставал на свое место.

Каждый день, на исходе долгих часов терапии, доктор Дэнилчак протягивал свою руку в бездну и вытягивал меня на невидимый уступ. Он пытался вытащить меня целиком, но это было невозможно. Так что он подтягивал меня вверх, насколько это ему удавалось, и устраивал на выступе на ночь. Там, на холодном каменном выступе, я лежала, дрожа в темноте. Время от времени какой-то очень яркий огонь подбирался к моим глазам, внушая мне страх. Затем он исчезал.

Каждую ночь я засыпала на черном уступе и там же просыпалась каждое утро. Как только доктор Дэнилчак входил в комнату для терапии, я просто ложилась на ковер, начинала глубоко дышать, и вот я уже снова не держалась за выступ, а проваливалась все глубже и глубже в мои воспоминания.

Снова и снова я умоляла его сказать мне, что ничего подобного со мной не было, что я просто сумасшедшая. Он заверял меня, что мои эмоции подтверждают реальность происшедшего. Если бы я все это выдумала, мысли о случившемся не вызывали бы у меня столь сильных чувств. Они не могли бы вызвать такого потрясения, от которого я то сжималась в комок, то металась по комнате, то кричала или принималась плакать.

Из дня в день я узнавала о нападении нечто новое. Как несколько поездов сцеплялись друг с другом. Словно множество раз просматриваешь один и тот же фильм, обнаруживая нюансы, прежде не замеченные. Фильм не меняется, и подробности остаются прежними. новое восприятие возникает благодаря новым оттенкам. Пазл перестал быть просто набором разрозненных деталей, соединенных наугад. Теперь я находила детали (Я назвала их «Ага!» - детали), которые увязывали отдельные части в общий рисунок. Картина становилась отчетливой и узнаваемой.

Многие вещи находили объяснение в свете травмы, полученной мной в восьмилетнем возрасте в переживаемой теперь заново: моя неутолимая потребность покупать себе новые туфли, которых у меня набралось не менее сотни пар. Я поняла, что это стало компенсацией паники того катастрофического дня, когда мне нужно было отыскать свои туфли, чтобы вернуться домой. Стало понятно и смещение кости в основании черепа, происшедшее в результате сильнейшего удара.

Мое бессознательное использовало тело, чтобы рассказать о происшедшем моему сознанию: астма, которая началась в ночь после нападения, воспроизводила кашель и удушье в момент орального изнасилования, головные боли возникали из-за того, что во время изнасилования мужчины удерживали меня за волосы; боль в ногах…я вспомнила, как мне иногда было трудно подобрать школьную форму. Я пробовала играть в теннис, бегать трусцой, кататься на водных лыжах, но безрезультатно. Во время изнасилования мои ноги, прижатые к промерзшей земле, затекли и оцепенели. Ноги изменили мне – они не смогли убежать, чтобы спасти меня от этого кошмара.

Более всего я хотела оказаться сумасшедшей. Я жаждала, чтобы все это оказалось выдумкой. Но я никогда не смотрела «неприличные» или «страшные» фильмы. Насилие, жестокое обращение или сексуальное нападение никогда не попадались мне ни в книгах, ни в кино. Телевизор я почти не смотрела. Вместо него я зачитывалась книгами о духовной жизни. Я хотела убедить себя в том, что просто где-то увидела или услышала о подобном изнасиловании и извращениях, и теперь воссоздаю их в своем сознании. Но это было не так.

Это казалось какой-то чушью. Мне хотелось, чтобы это было чушь. Это было чересчур пугающим, чтобы казаться правдой. Как я посмотрю в лицо моим родителям? Как я расскажу им о том, что случилось? Мамочка станет плакать, а папа разозлится. Всю жизнь я старалась уберечь мать от боли. Моей маме довелось увидеть, как ее собственная дочь погибла при пожаре. Не огорчай больше свою мамочку. У нее болит голова. У нее грудной младенец. С нее хватило забот во время войны, когда она одна заботилась обо всех в большом доме. Не добавляй ей новых хлопот.

И – Бог. Какого черта делал Бог? Почему Он не пришел меня спасти? Почему Он не пришел помочь мне? Он был очень занят в другом месте? Или я была такой плохой, что Богу было противно даже смотреть на меня? Богу не было до меня дела. Я не нравилась Богу. Он стер меня.

Мне было нелегко дать волю гневу по отношению к моим истязателям. Для начала я позволила себе почувствовать, какой была бы моя реакция, если бы на моем месте оказалась Джинджер или Мисси: и я с успехом представила, с какой свирепостью я защищаю своих детей. Однако прошло несколько месяцев, прежде чем я смогла взять в руки ракетку и избить ею ковер в комнате для терапии, защищая своего Плачущего обиженного ребенка.

Ежедневно я боролась с собой, пытаясь решить продолжать или бросить. И каждый день я решала, что должна сделать это ради той маленькой храброй девочки, которая отважилась выжить. Ей непросто было постоять за себя, чтобы остаться живой в восемь лет, и она сделала это в одиночку. Теперь я могла поддержать в ней жизнь. Теперь мы были не одиноки.

Сведенные до минимума контакты с внешним миром осуществлялись через почту и телефон. Телефонные переговоры оказались для меня делом нелегким. Я знала, что Тодду и семье необходимо слышать мой голос, но зачастую я быстро сворачивала беседу. Каждый день в центре меня дожидалось множество предназначенных мне открыток: среди них обязательно была одна от моей сестры Мэри Сью и, как правило, - письмо или открытка со словами любви от матери. Остальные приходили от других членов семейства, «Больше чем друзей», друзей из церкви, покупателей из галереи. Проявления их любви и заверения в том, что они молятся обо мне, помогли мне удержаться на своем выступе и не свалиться в вечное забвение.

Мое ежедневное погружение в бессознательное происходило в темноте. Я давно не видела солнечного света. Единственной моей реальностью стали доктор Дэнилчак, Бабетт, четыре голых стены и ковер, на котором я никогда подолгу не задерживалась.

Одновременно жизнь моей семьи пришла в не меньшее смятение, чем моя собственная. Мало-помалу я стала ощущать, что у Тодда остается все меньше желания и готовности поддерживать и воодушевлять меня в моем исцелении. Разговаривая со мной по телефону, он все настойчивее предлагал мне вернуться домой. Похоже, его расстраивало, что его жена из в высшей степени компетентной женщины, способной организовать что угодно и добиться при этом успеха, превратилась в женщину, которая раскрашивает картинки и читает книжки для третьего класса. Красноречивый оратор, организатор женских групп, художественных выставок и церковной деятельности стала теперь замкнутой особой, которая разговаривает голосом испуганного ребенка, с трудом подбирая слова. Прежде чувственная женщина теперь избегала его прикосновений, не скрывая своего страха. Я догадывалась, - он считал, что теряет своего партнера, с которым проработал вместе двадцать четыре года, человека, который держал в руках все хитросплетения финансовых операций, свою любовницу, своего повара и мать своих детей.

Вынужденный взвалить полную ответственность за галерею и семью на свои плечи, Тодд оказался заброшенным в непонятный ему и сложный мир. Я узнала, что когда он обратился за помощью к друзьям, некоторые из них подстрекали его отправиться в Калифорнию и вернуть жену силой. Они твердили, что мое место дома, возле него, и я должна давать ему все, в чем он нуждается. Похоже, говорили они, этот терапевт не ведает, что творит. Все, что мне нужно, это вернуться в Скотстдейл, где мне будет достаточно заботы моих близких.

Многие люди в нашем консервативном мире не верили психологам, психиатрам и всем прочим, кто претендовал на знание того, какие тайны сокрыты в их головах. Они не верили в существование тайн, неподвластных рассудку. На их взгляд, не существовало такой боли, которую не мог бы исцелить Бог. Они свято верили, что врачи медики призваны лечить телесные раны, но при этом многие были убеждены, что во «врачевателях души» нет необходимости. Их прекрасно заменяли молитвы и Писание.

На остальных домочадцев несомненно сказывался стресс, вызванный моим отсутствием. В свои восемнадцать Мисси подумывала бросить колледж, чтобы жить вместе с отцом. На протяжении шести недель зимних каникул она убиралась в доме, готовила еду и заботилась обо всем. Ей казалось, что она старается не дать отцу раскиснуть – совсем как ребенок, который пытается морским волнам не дать разрушить его замок из песка.

Мисси была убеждена, что я умираю, что я не вынесу терапии. Ей вспоминались месяцы накануне моей поездки в Берлингем, когда я водила ее по дому, приговаривая: «Здесь хранятся мои альбомы с фотографиями. Все в доме разложено по своим местам – серебро, предметы искусства…»

Она задвинула свои чувства страха и тревоги и старалась опекать всех и вся. Тем не менее, вопреки просьбе Тодда остаться с ним, по окончании этих шести недель Мисси вернулась в школу.

Джинджер, живущая во Флэгстаффе, черпала силы в своем супружестве. Свои время и энергию она вкладывала в то, чтобы быть хорошей женой Брэду и хорошей матерью годовалому Биджею. Ей было больно наблюдать, как ее пример для подражания рушится у нее на глазах; больно лишиться мамы, на которую она полагалась, с которой она могла поделиться своими восторгами по поводу очередных достижений ее малыша.

Мои родители не находили себе места. Вина и горе накрыли их с головой. Мать постоянно плакала. Она молила меня поговорить с ней по телефону, но я была не в состоянии говорить с ней. Я знала, что мне не вынести сразу боль моей матери и свою собственную боль. Мэри Сью и ее семья взяли на себя хлопоты о моих родителях, но сами испытывали не меньшее смятение и печаль.

Кей и «Больше чем друзья» продолжали свою работу. Члены одной из наших групп позднее рассказывали: «Мэрилин была как полюс, вокруг которого мы все вращались. Когда она уехала, мы говорили: «Куда нем теперь идти? Что нам делать? Кто будет нами заниматься?» На какое-то время мы все пали духом. Это было ужасно и для ее семьи и для нас».

Сделать выбор в пользу терапии, в пользу себя было лучшее, что я могла сделать. Впервые я предпочла то, что шло вразрез в желаниями любимых мною людей. Это был самый трудный и мучительный выбор в моей жизни.

Апрель 1981 года. Мое лицо осунулось и стало непохоже на себя, испещренное точечными кровоизлияниями в результате интенсивных криков.

8.

Осколки стекла

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: