Раздел 1. В чем специфика эпистсмологяи, гносеологии, методологии и философии науки? 15 страница

4 См.: Грязное Б. С. Логика. Рациональность. Творчество. М., 1982. С. 208.

5 См.: Современная западная философия. Словарь. М., 1989. С. 210.

6 Философия и методология истории. М., 1977. С. 37.

7 См.: Никифоров А.Л. Философия науки: история и методология. М., 1998.

8 Лакатос И. История науки в ее рациональные реконструкции // Структура и развитие науки. М., 1978. С. 230.

9 Гайденко П.П. Проблема рациональности на исходе XX века // Вопросы философии. 1991. №6. С. 106.

10 Порус В.Н. Эпистемология: некоторые тенденции // Вопросы философии. 1997. №2.

11 Швырев B.C. Указ. соч. С. 114.

12 См.: Никифоров АЛ. Указ. соч. С. 249-250. пШвыревВ.С. Указ.соч. С. ПО.

14 Спиркин А.Г. Сознание и самосознание. М., 1972.

15 Диалектика познания. Л., 1983. С. 89.

Тема 14. ВСЕГДА ЛИ МИФ — АНТАГОНИСТ ИСТИНЫ?

Миф как начальная форма мышления. — Проблема «начала всех начал». — Версии космогонических мифов. — Пересечение научной истины и мифа. — Отголоски мифологического миросозерцания. — Проблема ре-мифологизации (возрождения мифологии). — Функции мифотворчества.

В контексте универсального рационализма миф всегда воспринимался как антагонист научной истины. И вопрос, можно ли соотносить миф и истину, в большинстве случаев решался отрицательно. Да и как может самое систематизированное, рациональное и сознательное знание о мире сочетаться с вымыслом, произвольной фантазией, сказкой? Наука всегда выступала как воинственно «опровергающая миф» наука.

По справедливому замечанию Гегеля, в основе мифологии лежит фантазирующий разум. Образы и представления, которыми он пользуется, — всего лишь эрзацы понятий, несовершенные его формы. Поэтому миф можно рассматривать как начальную форму мышления, когда мысль не может себя выразить в адекватном виде и от неумения отразить объективно разумное содержание в разумных же формах начинает фантазировать, обращаясь к вспомогательным средствам— образам и представлениям. Можно сказать, что в мифологии разум и воображение тождественны. Беспонятийный интеллект попадает во власть эмоциональных стихий. Поэтому в мифологической картине мира все утверждения чужды эмпирической проверке, а проявления природы воспринимаются по аналогии с образом действия живого существа.

Слово «миф» (от греч.) означает сказание, предание, и это предание все оживляет, одухотворяет, всему предписывает человеческий строй мыслей и эмоций. Более точная экспликация данного слова указывает, что

миф — это повествование, совокупность фантастически изображающих действительность «рассказов», которые не допускают никакой возможности опыта. Впрочем, можно насчитать свыше пятисот определений мифа1. Иногда мифом считают историю, превращенную в сказку, а иногда сказку, превращенную в историю. Однако в самом широком смысле миф понимается как фантастический вымысел о богах, духах или героях, о пер-вопредках, действующих в «начале» времени, участвующих прямо или косвенно в создании мира или его элементов, как культурных, так и природных.

Обыденное мировосприятие, с одной стороны, связывает с мифом представление о самой невероятной выдумке, а с другой — нечто необыкновенно поучительное, хотя и сообщенное в иносказательной форме. Миф не может быть опровергнут и переиначен. Он принят многими поколениями «до нас» и на основании этого транслируется и оценивается как высшая реальность. Иногда мифологию называют протофилософи-ей, а метафизику — второй мифологией. Аристотель даже утверждал, что человек, любящий или сочиняющий мифы, — до некоторой степени философ, так как мудрость состоит в знании причин, а мифы дают хоть своеобразное и специфическое, но тем не менее объяснение причин происходящего. Неоплатоники пошли дальше, заявив, что в мифах сокрыта истина и мифы учат истине. Они развивали аллегорическое истолкование мифов древнегреческой философии, видели в Зевсе всеобщее первичное начало, которому все повинуется, в Афине —мудрость, присущую- разумному устройству, в столкновении гомеровских богов — борьбу стихий огня, воды и других сил природы, а в ссоре Зевса и Геры — борьбу тепла и холода.

Проблема «начала всех начал». Версии космогонических мифов. Если задуматься, то есть в стройном здании науки та черта, выход за которую самой науке не доступен. Речь идет все о той же.«злосчастной» проблеме «начала всех начал» — о генезисе мироздания, или о возникновении Вселенной. На языке интерпретаторов мифа этот раздел носит название «космогонические мифы», которые парадоксальным образом в массе своей тождественны у различных племен и народов. Впрочем, тождество мифологических сюжетов современный психоанализ объясняет так называемым юнговским коллективным бессознательным, которое заявляет о себе системой архетипов — определенных моделей организации опыта. Сюжет же космогонического мифа, в котором рождение Вселенной стало возможным в результате разрушения Космического Яйца, навевает ассоциации о «Большом взрыве», или «Антиколлапсе», о которых речь идет в современной физике. Но, когда физики говорят о предшествовавшем «Большому взрыву» первоначальном сингулярном состоянии Вселенной, они по сегодняшний день не дают убедительной версии того, каков же субстратный состав этого первоначального сингулярного состояния, а лишь отделываются замечаниями о том, что современные представления о пространстве и времени, о материи и энергии к нему неприложимы. Значит, их или уже нет, или еще нет. В связи с этим на память приходит любопытный тезис из талантливого «Трактата о небытии» нашего современника

Арсения Чанышева, который имел своей целью оправдание первичности небытия. Доказательство от времени опирается на простые рассуждения типа: существование настоящего предполагает существование прошлого и будущего, т.е. того, чего уже нет или еще нет. Это временной модус небытия2.

Эзотерики-каббалисты в данном отношении более свободны в выводах. Они величают это первое и исходное как непостижимый принцип, который может быть раскрыт только путем исключения всех познаваемых качеств. Считается, что то, что остается после исключения всего, есть вечное состояние Бытия, и хотя его невозможно определить, это источник невыразимой сущности. Таким образом, то, что становится стартовой площадкой науки в качестве исходной модели возникновения мироздания, есть своего рода весьма недоказуемая и не имеющая научного статуса в строгом смысле этого слова доктрина, или иначе — мифологема. Ей удалось «мифологическим», чудесным образом занять почетное место объяснительной модели возникновения Вселенной.

Другой пример пересечения научной истины и мифа — в спорах о природе энтропии и сюжетах, объясняющих сосуществование и противоборство двух начал: доброго и злого, светлого и темного, порядка и хаоса. Зло, тьма, хаос — синонимы дезорганизации. Добро, свет, порядок — царство гармонии и организации. С методологической точки зрения решение проблемы возможно в рамках диалектико-монистического подхода, когда зло есть «свое иное», противоположное добру. Возможно оно и в аспекте бинарного, дуалистического подхода, предполагающего сосуществование двух начал, их активного противостояния и достаточно независимого функционирования. Кстати сказать, методология не ограничивается лишь названными моделями, но включает в свой арсенал плодотворный принцип цикличности и принцип дополнительности. Принцип роста энтропии — меры хаотизации (а значит, дисгармонии и зла) говорит о том, что система, предоставленная сама себе, стремится от наименее вероятностного состояния к наиболее вероятностному, а именно к спонтанному увеличению беспорядка. Следовательно, зло имеет тенденцию к распространению и с ним нужно вести постоянное противоборство. Так что современная термодинамика имеет свой преображенный прообраз в мифологической картине мира.

В более поздних версиях космогонических мифов о начале и устройстве Вселенной возникновение Земли объясняется двояким образом. Во-первых, используется идея творения, согласно которой мир был создан сверхъестественным существом. Во-вторых, предлагается синергетичес-кая идея саморазвития, т.е. постепенного формообразования упорядоченных структур. Согласно последней, мир возник и оформился из первоначального хаоса, некоего бесформенного состояния. Вспомним Гесиода: «Прежде всего во Вселенной хаос зародился, — пишет он в «Теогонии», — А следом широкогрудая Гея, всеобщий приют безопасный, Сумрачный тартар в земных залегающий недрах глубоких...»

Далее он повествует, что Ночь — Нокта и Эреб — Ирак произвели на свет детей: вечный свет — Эфир и светлый день — Гемеру3.

В древнеиндийском космогоническом и эволюционном мифе о творении мы сталкиваемся с эволюционной трактовкой космогонии. Здесь из хаоса начинает зарождаться Вселенная и появляется божество Брахма, которое продолжает процесс творения мира. Миф повествует:

Давным-давно не было ни солнца, ни луны, ни звезд— не было даже времени, потому как некому было его измерять. Один лишь хаос царил Во всем мире. И вот из тьмы спящего хаоса возникли воды. Затем возник огонь. Великой силой этого огня было рождено Золотое Яйцо— сияющее как солнце. Оно долго плавало, покачивалось а безбрежном океане вод и разрасталось. Затем из него возник создатель Вселенной — Брахма. Силой мысли он разбил яйцо на две половины. Верхняя половина стала небом, а нижняя — Землею. Чтобы разделить их, Брахма поместил между ними воздушное пространство. Он утвердил землю среди вод, создал страны света, положил начало времени.

Космогонический миф, представленный в таком древнем литературном источнике священного знания, как Венды, предлагает свою концепцию мироздания, которая с точки зрения классификации мифов является творящим мифом. В нем говорится, что Вселенная возникла из тела Пуру-ши — Первозданного человека, которого боги принесли в жертву в начале мира. Они рассекли его на части. Из разума Пуруши возник месяц, из ока — солнце, огонь родился изо рта, а из дыхания — ветер. Воздух произошел из пупка, из головы— небо, из ушей— страны света, ноги же его стали землей. Из уст возникли брахманы— жрецы, руки стали кшартиями— воинами. Из бедер появились вайшьи— земледельцы. Так из великой жертвы сотворили мир вечные боги.

Третьим примером может служить такая уникальная черта, характерная для мифомышления, как всеобщее оборотничество. Заметим, что всеобщее оборотничество (превращение всего во все)-*— это древнейший принцип герметизма («все во всем»), который перекочевал в первую философию древних греков. Этот принцип — своеобразный прототип закона сохранения и взаимопревращения энергии. Ныне же его отголоски все более явственно проступают в официальном кредо науки, устремленном к созданию единой картины мира и в менее официальной голографиче-ской гипотезе реальности. Согласно последней (holos — «целое» и grafos — «описание», т.е. описание целого, видение целого) может осуществиться в любой части и в любой точке универсума. «Каждая частица есть зеркало и эхо Вселенной», — сказал в свое время известный отечественный психолог Рубинштейн. Думал ли он тогда, что этот тезис окажется в преддверии новой парадигмы современного миропостижения, растворяющего грань между научным — аналитическим — и девиантным — преимущественно синтетическим— воззрениями на мир?

Любопытно заметить, что отголоски мифологического миросозерцания, когда мир описывался в чувственно-наглядной форме как поле действия антропоморфных (по образу и подобию человека) сил, сохранились в современном языке не только в его поэтической форме: «земля спит», «небо хмурится», но и в научно-техническом и, в частности, в кибернетическом языке: «машина ищет», «машина запоминает» и пр.

Примечательно, что свою глубокую философию мифа итальянский мыслитель XVIII в. Джованни Батисто Вико (1668-1744) изложил в труде,

который назвал «Основания новой науки». В ней он именовал миф «божественной поэзией» и считал, что в поэтической мудрости первобытного человечества бессознательно таится все то, что, как в семени, развивается сознательно в философской мудрости лишь впоследствии.

Французский этнолог Л. Леви-Брюль (1857—1939) настаивал на дологическом, а не алогическом, отрицающем всякую логику, характере мифологического мышления. В нем, например, не соблюдался закон исключения третьего, а следовательно, противоположности сходились. Объект мог быть и самим собой, и чем-то иным, что весьма схоже с квантовым поведением частиц микромира. Э. Кассирер (1874-1945), немецкий философ-идеалист, считал, что специфика мифа состоит в том, что в нем «конструируется символический мир». Кстати сказать, это весьма свойственная и для науки процедура, ибо символические языки и теоретические конструкты — необходимый инструментарий научно-теоретического познания.

Считается, что научная картина мира преодолевает мифологическую.и история движется от мифа к логосу. Однако в качестве некоего уровня или фрагмента мифология может присутствовать в самых различных культурах, а особенности мифологического сознания могут сохраняться в массовом сознании и по сей день. И если ищущих истину в науке отталкивает бездуховность, то особая «полнота» мифа достигается за счет включения в него эмоционального, образного и интуитивного начал. Это не позволяет объявить его доминирующей составляющей лишь архаических времен и установить жестко диахронное отношение между 4шфом и наукой, при котором первое (мифологическое мышление) рассматривается как нечто исключительно предшествующее второму. Правильнее было бы увидеть отношение синхронии, т.е. сосуществования мифологии и научного мышления как двух уровней или планов идеального отражения мира.

В смыслах старых мифов подчас скрывается подлинная истина, передающая сложную палитру человеческих переживаний. Миф о царе Эдипе потрясает современника никак не менее, чем представителя античного полиса. Миф о Сизифе столь же поучителен сейчас, как и десятки веков прежде. В средневековье, например, бытовал алхимический миф о философском камне. Золото трактовалось как оборотень железа, и задача заключалась в высвобождении его скрытой сущности — золотости. Церковь использовала и использует христианский миф. Миф об избранном народе частенько заявляет о себе в политике: немецкий нацизм не без успеха эксплуатировал старогерманские мифы, а также создал новый расовый миф, соединяющийся с культом фюрера. Можно вспомнить о многочисленных сциентистских и антисциентистских мифах XX столетия: миф об ученом, сидящем в башне из слоновой кости, или же холиазмический миф о воцарении царствия божьего на земле. Мифологический способ мышления в той или иной мере присущ человеку любой эпохи. Весьма интересно замечание Ю. Лотмана относительно уподобления мифа языку собственных имен, который вряд ли следует забывать и от которого

вряд ли нужно стремиться освободиться. Сопоставление же науки и мифологии предполагает, что метаязыку научного описания соответствует метатекст описания мифологического.

В самом общем случае источником процесса ремифологизации (возрождения мифологии) является неудовлетворенная потребность в целостном взгляде на мир. Не последнюю роль играет и иллюзорно-упорядочивающая функция мифотворчества, состоящая в преодолении вселенского хаоса посредством конструкций фантазии. Она направлена на то, чтобы вернуть чувство эмоционального и интеллектуального комфорта. Можно сказать, что миф нацелен на превращения хаоса в космос, и именно подобное иллюзорное действие столь необходимо мятущемуся современнику в эпоху «заката» и «конца», в период «тотального беспорядка». В мифе четко просматривается компенсаторная ф у н к ц и я. Он замещает отсутствующие связи и служит своеобразным средством выражения «вечных» психологических начал, стойких культурный моделей. Может быть, этим объясняется столь частое обращение к мифологии современных писателей эпохи постмодерна: Джойса, Кафки, Маркеса и др. Леви-Стросс (1908) остроумно именует термином «брикол-лаж» ситуацию, когда в отличие от научной логики мифомышление пользуется «окольными» путями. Он пытается доказать, что мифомышление способно к обобщениям и доказательству, классификации и анализу. Миф, по его мнению, — это поле бессознательных логических операций, логический инструмент разрешения противоречий. Наиболее фундаментальное противоречие — противоречие между жизнью и смертью — заменялось менее резким — между животной и растительной формой существования4.

Возрождение мифа и мифологизма в литературе трактуется как осознание кризиса цивилизации, как острое разочарование в Сциентизме, позитивизме, в науке в целом. Исследователи утверждают, что в XX в. мы сталкиваемся с ремифологизацией, значительно превосходящей все предшествующие романтические увлечения мифом. Ибо именно выразительные средства, свойственные мифомышлению, во многом адекватны тому современному пласту мироощущения, вошедшему в историю под названием «неравновесный, нестабильный мир». Так является ли миф антагонистом истины?

В поисках ответа на поставленный вопрос заметим, что сакрально-когнитивные комплексы древних эпох имели отличное от нынешнего наполнение центра и периферии, иное соотношение рационального и вне-рационального. Центр заполняла вера в трансцендентное, а на периферии оказывалось рациональное, которое мыслилось как побочный продукт когнитивных структур сакрально-магических и ритуально-символических действий. Дальнейшая эволюция, как показал исследователь данной проблемы А. Огурцов5, проходила в направлении смещения центра и превращения периферии, заполненной рациональностью, в ядро культуры. Из подчиненного, служебного момента сакрального комплекса рациональность превратилась в первичный центрирующий элемент, во многом определивший судьбу европейского рационализма.

ЛИТЕРА ТУРА

1 Токарев С. А., Мелетинский Е.М. Мифология // Мифы народов мира: Энциклопедия. Т. 1. М., 1991; Лосев А. Ф. Философия. Мифология. Культура. М., 1991; Хюбнер К. Истина мифа М., 1996;АвтономоваН.С. Миф: хаос и логос // Заблуждающийся разум. Многообразие вненаучного знания. М., 1990; Галосовкер Я.Э. Логика мифа. М., 1987;

2 Чанышев А. Философия небытия // АУМ. Нью-Йорк. 1990. № 4. С. 322-323.

3 Античная литература Греция. Антология. Ч. 1. М., 1989. С. 71.

4 Леей-Строе К. Структура мифов// Вопросы философии. 1970. № 7.

5 Огурцов А.П. Дисциплинарная структура науки. М., 1988. С. 63.

Раздел 4. ПРИГЛАШЕНИЕ К ПЕРЕОСМЫСЛЕНИЮ СООТНОШЕНИЯ НАУКИ И ЭЗОТЕРИЗМА

Наука как идеология научной элиты должна быть лишена своего центрального места и уравнена с мифологией, религией и даже магией.

Пол Карл Фейерабенд

Тема 15. ИЗМЕНИВШИЙСЯ СТАТУС ЭЗОТЕРИЧЕСКИХ ЗНАНИЙ

Ограничение идеи гносеологической исключительности науки. — Анормальное знание. — «Звезды не лгут». — Статус эзотерических знаний. — Соотношение ззотериэма и науки. — Экзотерическое и эзотерическое. — Противостояние спиритизма и оккультизма. — «Научный оккультизм». — Плюралистичность эзотеризма. — С точки зрения «понятийного» и «потаенного». — Основания сближения науки и эзотеризма. — Параллели между научным и девиантным знанием.

В конце XX в. в науке произошли существенные изменения и сложилась парадоксальная ситуация. С одной стороны, многие паранаучные теории допускали в свои сферы основополагающие идеи и принципы естествознания и демонстрировали свойственную науке четкость, системность и строгость. С другой — нарушение принятых и устоявшихся стандартов в науке стало расцениваться как непременное условие и показатель динамики научного знания. Отклонение от строгих норм и предписаний научной рациональности становилось все более и более допустимым и приемлемым. Познание перестало отождествляться только с наукой, а знание — только с результатом сугубо научной деятельности. Ограничение идеи гносеологической исключительности науки вряд ли могло быть воспринято ученым миром с особым воодушевлением. Однако оно уравновешивалось многообразными возможностями расширения сферы научного интереса. В объектное поле научных изысканий стали попадать явления исключительные, наука обернулась к формам познавательной деятельности, которые ранее квалифицировались как «пограничные», не признанные в сферах официальной науки. Астрология, парапсихология и целый комплекс так называемых народных наук стали привлекать к себе внимание не с точки зрения их негативной оценки, что весьма баналь-

но, а с позиции их нетрадиционных подходов, методов, познавательных ориентации. Да и внутри самой науки все явственнее стали обнаруживаться «девиантные» линии, т.е. отклоняющиеся от общепринятых норм и стандартов научного исследования. Возник даже новый термин; кроме широко употребляемых «паранаука» и «вненаучное знание», стало использоваться понятие «анормальное» знание. Оно указывало на факт наличия знания, которое не соответствовало принятой парадигме. Анормальное знание всегда отторгалось. Однако факты из истории науки свидетельствуют о беспочвенности скоропалительного отторжения «сумасшедших идей и гипотез». Например, идеи Н. Бора о принципе дополнительности считали «дикими и фантастичными», высказываясь о них так: «Если этот абсурд, который только что опубликовал Бор, верен, то можно вообще бросать карьеру физика, <...> выбросить всю физику на свалку и самим отправляться туда же»1. Процесс возникновения термодинамики сопровождался фразами типа: «Бред под видом науки». Такая защитная реакция классической науки по-своему понятна, это своего рода иммунный барьер, который необходим для выживаемости любого организма. И каждая вновь возникшая идея проходит тщательную и строгую проверку на приживаемость.

Аналогом такого «анормального» знания может считаться и научный романтизм Гете, размышлявшего о протофеномене, этаком зримо явленном законе. Расшатать рамки строгой научной рациональности помогли и интуитивизм А. Пуанкаре, и теория неявного, личностного знания М. Полани, и методологический анархизм П. Фейерабенда. Постепенно отношение к девиантным формам познавательной деятельности несколько Изменилось, они стали уживаться в ряду научных концепций, так как из их анализа методологи надеялись извлечь серьезные положительные результаты— некое методологическое приращение к традиционализму.

Вместе с тем сама ситуация такой уживчивости, которая могла быть охарактеризована словами формулы терпимости: «Оставьте расти все вместе, и то и другое до жатвы» — привела к релятивности научного познания. Расширение сферы методологических интересов послужило обоснованию равноправного гносеологического статуса таких ранее контрадикторных противоположностей, как астрономия и астрология, традиционная и нетрадиционная медицина. И если согласно установкам XIX в. астрология считалась недостойной внимания лженаукой, то в XX в. критика подобных наукообразований осуществлялась более корректно. Так, Карл Поппер считал, что астрологию нельзя квалифицировать как науку, потому что она не ориентируется на принцип фальсификации: астрология излишне подчеркивает положительные свидетельства и игнорирует контрпримеры". Испокон веков астрология придерживается определенных по-стулативных положений, что, впрочем, не так уж чуждо и науке.

Отсутствие фальсифицируемое™ в астрологии, как то утверждает Поппер, опровергает Эдвард Джеймс. Он считает, что в ходе исторического развития содержание астрологии не оставалось неизменным и достаточно видное место занимала процедура фальсификации. Громкие сенсации

по поводу несбывшихся гороскопов — что это если не своеобразное действие принципа фальсификации? Известная сентенция «Звезды не лгут» может быть истолкована как методологическое требование опытной проверки астрологических построений, в том числе и как процедура фальсификации. Тогда понятно, что ошибаются астрологи, а звезды не лгут.

В другом, признающем астрологию, подходе выдвигались принятые с точки зрения традиционалистики аргументы, исходя из которых появление астрологии было связано с потребностями общественной практики и материальными интересами: успешное проведение охоты, занятие земледелием и скотоводством. Все это безусловно подчинялось ритмам звездного неба. Ритмы звездных взаимодействий, их влияние на процессы на земле были общим импульсом развития как астрологии, так и астрономии. Астрология совершенствовала и свой математический аппарат, уточняла технику исчислений. А когда потребовалось освоить технику гороскопа, астрологи стали применять точнейшие тригонометрические вычисления. (Заметим, что в Риме астрологов называли математиками.)

Самое последнее обновление или подтверждение научного статуса астрологии связано с интересной концепцией Л. Гумилева, связывающей ритмы человеческой истории с ритмами космической активности в «ближнем космосе». Подобные идеи содержатся и в теории А. Чижевского.

Помимо всех естественнонаучных доводов, астрология удовлетворяла и еще одну древнейшую человеческую потребность, самую сильную слабость человека— знать свою судьбу. Астрология облекала сам способ удовлетворения этой потребности в достаточно строгую научную форму, осуществляя сбор данных, проведение исчислений, формулировку соответствий..

Разграничение (демаркация) науки и вненаучных форм знания всегда осуществлялось с привлечением критериев научности. Однако убеждение в необходимости четких, строгих и однозначных критериев научности бьшо свойственно науке XIX в. Затем начались разногласия по вопросу значимости тех или иных критериев науки. К середине 70-х гг. нашего столетия позиция, провозглашающая возможность однозначного, раз и навсегда устанавливаемого критерия или меры идентификации подлинной науки, рассматривалась как анахронизм. Возникла точка зрения, согласно которой понятие научности не следует связывать с каким-либо одним критерием или набором критериев. Критерии носят либеральный характер, а границы научности задаются социокультурными параметрами. Наука постоянно развивается, и формулировка критериев научности должна отвечать этой ситуации постоянного динамизма и изменчивости. Динамика развития с неизбежностью разрушает классические каноны. Важно отметить, что осознание потери научных репрезентаций своего привилегированного места уравнивает науку в ее отношении к реальности с другими подходами. Наука уже не та единственная и уникальная магистраль притока информации, а страдающая от своих недостатков, не всегда оснащенная самыми инновационными и модернизирующими приборами и приспособлениями кухня по получению и обработке информации.

В последнее время статус эзотерических знаний достаточно укрепился. Крайне негативное отношение к девиантному знанию (как к околонауч-

ному, оккультизму — как к фарсовому перевертышу науки) сменилось толерантным. Оно подпитывается упованиями на то, что в конце концов наука научится объяснять кажущиеся ныне сверхъестественными явления и, в связи с найденным причинным объяснением, они перестанут быть таковыми. Произойдет развенчание сверхъестественного.

Соотношение эзотеризма и науки. Ключевой идеей для эзотеризма является существование двух реальностей, одна из которых имеет совершенный идеальный характер (что в терминах эзотерики означает существование на тонких уровнях), другая выражает стремление человека пройти путь совершенствования и изменить и себя, и космос. Отсюда два видимых вектора эзотеризма. Один указывает на идею сверхчеловека, человека с расширенным сознанием и выдающимися способностями. Другой — на идею преображения жизни, аналогично той, которая опредме-чена холиазмической формулой «царствия Божьего на Земле».

Вот пример типичного эзотерического рассуждения. Популяризатор «Новой эры» Шерли Маилейн утверждает: «Самой важной из мыслей, полученных мною от космического разума, духовного просветления, является мысль, что Бог— это мы сами. Есть некая сфера реальности, более значительная, чем постигнутая нами»''. Иногда это ведет к уходу от реальности, иногда к непоследовательному алогичному поведению, иногда к чрезмерной псевдоактивности, связанной с установкой на преобразование всего и вся.

И если рациональное научное знание, как правило, неэмоционально и безличностно объективно, то в эзотерической традиции приобщение к тайному знанию невозможно без использования механизмов эмоциональных переживаний, в частности без посылов, ориентированных на свет, добро и благость в мыслях, словах и поступках — в случае приобщения к белой магии, и на прямо противоположные установки — в случае черной магии.

Эзотерические науки преследуют две основные цели: во-первых, познавательную, направленную на познание фактов, лежащих за пределами обычного опыта; во-вторых, властную, или к и б е р-цель, связанную с управлением процессами внешнего мира. Периодичности, равной интенсивности смены теорий, доктрин и научных концепций, в эзотеризме не отыскать. Он динамичен изнутри, во многообразии нюансов и личностно окрашенных подходов. Однако весьма и весьма статичен по своей природе, так как опирается на древнейшее, положенное в качестве фундамента тайное герметическое учение, тайную мудрость древних.

Но если научное знание, начиная с Нового времени, всегда оказывается в центре интеллектуальных притяжений, то положение эзотеризма в разные исторические эпохи неодинаковое. Он то оттесняется на периферию, то продвигается на авансцену духовных изысканий.

Когда говорят о науке, то отмечают в первую очередь ее системность. Однако подобное же свойство можно обнаружить и в современных эзотерических учениях. Многие исследователи уверены, что так называемое «лунное» знание представляет собой целую систему знаний, такую же

сложную, как современная физика, чьи предположения иногда на стыке вероятного и невероятного.

Эзотерическое знание делится на четыре вида. Во-первых, это знание оккультных сил, пробуждаемых в природе посредством определенных ритуалов и обрядов. Во-вторых, знание каббалы, тентрического культа и часто колдовства. В-третьих, знание мистических сил, пребывающих в звуке (Эфир), в мантрах (напевах, заклинаниях, заговорах, зависящих от ритмов и мелодий). Другими словами — знание законов вибрации и магическое действие, основанное на знании типов энергий природы и их взаимодействия. В-четвертых, это знание Души, истинной мудрости Востока, предполагающей изучение герметизма.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: