Мы путешествовали во имя Науки. Три меленьких эмбриона с мыса Крозир, мешок

Во имя науки

Марина Галкина

Антарктическая экспедиция 1910-1913 годов, возглавляемая Робертом Скоттом, завершилась достижением самой южной точки планеты, Но из пяти участников на побережье не вернулся никто. Однако рассказ пойдет о судьбе другого отряда, ведь экспедиция Скотта была комплексной. От базы на мысе Эванс в заливе Мак-Мердо маленькие отряды отправлялись по разным маршрутам, чтобы изучать геологическое строение ледового континента, его фауну и флору. Во всех санных партиях велись постоянные метеорологические наблюдения.

«Полярное путешествие - лучший способ плохо провести время в условиях уединенности и стерильности. Ни в каком другом пу­тешествии вам не удастся, одевшись в Михайлов день (29 сентя­бря), ходить, не раздеваясь, до Рождества в чистой, чуть ли не новенькой одежде, не обращая внимания на слой естественного са­ла на теле...» Эти слова написал Эпсли Черри-Гаррард, молодой помощник зоолога, участник экспедиции Скотта в книге «Самое ужасное путешествие». Примечательно, что писал он эту книгу уже после того, как по окончании экспедиции повоевал на фрон­тах Первой мировой войны, был ранен и остался инвалидом. Во­енные ужасы не смогли затмить впечатлений антарктических по­ходов. Черри вместе с двумя участниками предприняли полуто­рамесячное путешествие антарктической зимой, в темноте, в 60-градусные морозы, когда повышение температуры до минус 38 считалось праздником. «Понять, какой кошмар - этот путь с мы­са Эванс на мыс Крозир, сможет лишь тот, кто повторит наш мар­шрут; но вряд ли найдется такой глупец... Я, например, так настра­дался, что смерть - не слишком мучительная, конечно, - уже не страшила», - такие мысли возникали у Черри на 19 сутки похода.

Но что же побудило людей к такому героизму? Интерес поз­вать мир! К началу XX века изучены были лишь маленькие пинг­вины Адели. А о крупных императорских пингвинах, обитающих в Антарктиде, до первой экспедиции Скотта (1901-1904 гг.) практически ничего не было известно. В середине октября на мы­се Крозир в море Росса была обнаружена колония этих необыч­ных птиц с птенцами. Октябрь в Антарктиде - это весна. Таким образом, выяснилось, что императорские пингвины высиживают яйца зимой. В течение первой экспедиции Скотта на мыс Крозир было предпринято еще несколько вылазок, но раньше сентября попасть к месту гнездования не удавалось, и яиц исследователи так и не добыли - птенцы появлялись раньше.

На пороге XX века бурно развивалась эмбриология. Устано­вили, что в эмбрионе сохраняются следы развития животного в течение прежних эпох. Императорский пингвин является одной из самых примитивных из существующих ныне птиц, поэтому изучение его эмбриона было столь важно для науки. Ученые-эмбриологи надеялись обнаружить недостающее звено в цепи развития животного мира от пресмыкающихся к птицам. Доста­вить свежие эмбрионы императорских пингвинов на базу экс­педиции на мысе Эванс и тем самым обогатить науку новыми

знаниями - вот какую цель преследовал маленький отряд из трех человек.

Путешествие в полярную ночь - самый сложный экзамен на вы­живание и выносливость. Билл Уилсон, 39-летний врач, зоолог, художник, участник первой экспедиции Скотта и уже бывавший на мысе Крозир, возглавил отряд. Он не отличался физической си­лой, но его душевные качества покрывали этот недостаток сполна. Неизменно терпеливый, уравновешенный и спокойный - именно такой человек мог стать во главе зимнего антарктического путеше­ствия. Его самоотверженность поражала. Свой главный принцип он провозгласил так: экспедиция прежде всего. Берди Боуэрс, 28-летний крепыш, опытный моряк, пять раз обогнувший земной шар, энергичный и жизнерадостный, для которого не существова­ло трудностей. «Я считаю его не только самым бесстрашным, но и самым выносливым из всех полярных путешественников», - так отзывался о нем Скотт... Уилсон и Боуэрс погибнут вместе со Скоттом в 11 милях от склада на обратном пути с Южного полю­са... Близорукий Черри-Гаррард, 25-летний выпускник Оксфор­да, историк по специальности и новичок в экспедициях, работал в отряде помощником зоолога. Он восхищался Уилсоном и Боуэрсом, а про себя говорил: «Я лишь следовал за ними». Он оставил действительно уникальную историю об уникальном путешествии.

На чем же эти люди отправились в поход? На собачьих упряж­ках? На лыжах? Нет! Это было санное путешествие - в качестве главной тягловой силы были сами люди. Они собирались взять с собой три пары лыж с палками, но в последний момент решили идти пешком. Экспедиция стартовала 27 июня, через пять дней после зимнего солнцеворота. В пути планировалось провести 6 недель.

Все вещи не помещались в одни большие сани, пришлось взять вторые длиною в 2,75 метра и связать их цугом. На двенадцати­килограммовые сани было нагружено еще 318 килограмм. Со­временные путешественники идут с иным весом. Например, уча­стники автономной лыжной экспедиции Чукова к Северному по­люсу использовали санки весом по 5,5 килограмм с 200 кило­граммами груза.

Помимо необходимого лагерного снаряжения, продовольст­вия и керосина, на санях ехал ящик с медицинским и научным инвентарем - оборудованием для хранения будущих образцов в спирту, 2 бамбуковых шеста для измерения высоты прилива,

Рабочая поза

Конечно, мы не сразу промерзли до мозга костей; понадобилось несколько дней, чтобы мороз одолел нас. Что он нам уготовил, я понял однажды утром, в полной боевой готовности вылезши из палатки... Выйдя наружу, я поднял голову, желая осмотреться, и... не смог ее опустить. Пока я стоял, секунд 15, не больше, моя одежда окаменела на морозе. Четыре часа я с вытянутой шеей волочил сани; с тех пор, выскочив наружу, мы спешили принять рабочую позу, прежде чем одежда успеет замерзнуть».

ящик с инструментами, киркомотыга, большой кусок брезента, настил для пола. Ведь если повезет и партия прибудет на место гнездования до того, как птенцы вылупятся, нужно будет постро­ить домик и работать в нем, обогреваясь примусами или печью, чтобы яйца не замерзли до извлечения из них эмбрионов!

Они везли и страховочную веревку, и кошки, и 2 ледоруба - для продвижения среди лабиринта трещин шельфового ледника Рос­са-Барьера, как называли его все участники экспедиции Скотта, зачастую добавляя к нему титул «Великий». У мыса Крозир этот ледник образовывал особенно высокие валы, за которыми и бы­ла надежно укрыта колония императорских пингвинов.

Первое, что сразу заметно усложняет работу зимой в Антарк­тике, - это темнота. Но, как пишет Черри, вскоре они привыкли к ней, и хоть на постановку лагеря уходило больше времени, чем при свете, и суток не стало хватать на выполнение ежедневной работы, участники перестали обращать внимание на чисто ус­ловное в их ситуации деление времени на день и ночь. Сутки уд­линялись по мере надобности.

Но самым серьезным неудобством антарктической зи­мы был мороз. Минус 55 ночью - обычное дело. А «днем» температура относительно «ночной» повышалась всего на несколько градусов. Уже на третий день Уилсон отмо­розил пятку и подошву ноги, а Черри - большие пальцы обеих ног. Лишь у Боуэрса не случилось ни одного обмо­рожения за весь поход. «На ходу ноги, конечно, теряли чувствительность - колоды, да и только. Но как узнать, обморожены ли они?.. У Берди, по-видимому, необычайно большой запас внутреннего тепла: и Билл, и я постоян­но отмораживали ноги», - заключает Черри в конце похо­да. На ногах у путешественников были надеты по две па­ры шерстяных носков, носки меховые, финнеско - мягкая меховая обувь. В нее вкладывалась специальная сухая трава сеннеграсс, которая сохраняла тепло и хорошо впитывала пот. Поверх обуви надевались гамаши (аналог современных бахил) - укороченные наполовину и оберну­тые вокруг низа штанины.

Путешественники не ожидали, что коварным врагом в соче­тании с холодом окажутся собственные пот и дыхание. Даже в самые лютые морозы, когда, не прошагав и четырех часов, пу­тешественникам приходилось останавливаться и разбивать лагерь, чтобы спасти окоченевшие ноги, их тела обливались потом. Он не успевал впитываться в шерстяную одежду и за­мерзал на коже, превращаясь в постепенно нарастающую кор­ку. При переобувании в палатке люди вытряхивали из брюк массу снега и льда. Только в спальных мешках, если за ночь путешественникам удавалось согреться, они могли растопить эту корку теплом собственного тела. И тогда влага впитыва­лась в спальный мешок, в одежду. Дышать тоже приходилось внутри спальника: из-за холода невозможно было оставлять отверстие открытым, что добавляло новую влагу. У каждого участника было по два спальных мешка: один из оленьих шкур весом в пять с половиной килограммов, а второй из гагачьего пуха вкладывающийся внутрь мехового, весом в 1,8 кило­грамма.

Каменный мешок

Наши спальные мешки - одно горе; чтобы растопить в них ночью ложе для сна, нужно потратить уйму време­ни. Билл кладет свой мешок посередине. Боуэрс - спра­ва от него, я - слева. Билл неизменно настаивает на том, чтобы я первым влез в мешок, раньше него. Это боль­шая жертва с его стороны: после горячего ужина мы бы­стро остываем. Затем следуют семь часов дрожания от холода, а утром, выдираясь из мешка, каждый первым делом затыкает разным тряпьем его входное отверстие, чтобы оно не успело на морозе сжаться. Получается не­что вроде пробки, после ее удаления остается дыра, в которую вечером приходится влезать».

До цели - колонии пингвинов на мысе Крозир - им предстояло преодолеть 67 миль (108 км) в один конец. Как мало, скажете вы. Налегке можно и за один день добежать! И все же...

Только на подготовку к выходу каждое утро тратилось четыре-пять часов. Натянуть одно «фанерное» одеяние поверх дру­гого можно было только совместными усилиями. И даже вдво­ем не всегда удавалось придать одежде нужную форму. Два че­ловека помогали впрячься в сани третьему, иначе ничего не по­лучалось, так смерзался брезент, одежда. Много времени зани­мала упаковка вещей на сани: все веревки быстро преврати­лись в ледяные жгуты. У них было по восемь чисто ходовых ча­сов в день, разбитых на две части перерывом на обед. А это значит - снова ставить палатку, снимать упряжь и верхнюю одежду, разжигать примус.

Только первые два дня путешественникам было относительно легко идти: они двигались по морскому льду и сани скользили. При хорошем скольжении преодолевалось около 15 километров за день. Но когда они поднялись на Барьер и вступили в холод­ную бухту этого ледника, им пришлось туго. В бухте скапливает­ся рыхлый снег, наносимый ветрами. Местами встречались уча­стки глубокой целины, в которую путешественники провалива­лись чуть ли не по колено. А обычно лед был покрыт мельчайши­ми снежными кристаллами, чрезвычайно твердыми; тянуть по ним сани - все равно, что по песку.

...Ночью - минус 54, днем - минус 48. И однажды утром сдви­нуть сани с места не удалось. Пришлось отвязать одни от других и передвигаться челноком - и все это антарктической ночью. С 11 утра до трех пополудни еще можно было кое-как разглядеть глу­бокие следы и вернуться за оставленными санями. А дальше приходилось искать следы при помощи открытой горящей свеч­ки!.. Часто люди становились жертвами оптического обмана: они принимали за следы и другие неровности и сбивались с пу­ти. А ночью вместо отдыха снова холод: «Ночь я провел ужасно: меня по нескольку минут била дрожь. Я никак не мог с ней совла­дать, тело мое содрогалось так, что, казалось, спина не выдержит нагрузки и переломится...»

Всякий интересующийся дальними путешествиями спросит: чем питались эти отважные люди? Сначала приведем примерный рацион лыжников группы «Арктика», шедшей через Северный полюс в автономном режиме. Это калорийные продукты с высоким содержанием жиров и углеводов, с хорошо сбаланси­рованным составом витаминов и минеральных веществ, не тре­бующие варки и обезвоженные, что снижает их вес. (Суточный рацион на одного человека - 1 килограмм при энергетической

ценности в пределах 5000-5200 килокалорий.) Раскладка включала в себя 40(!) различных блюд. И после 115 дней похо­да участники похудели на 14 килограмм. Герои же нашего пове­ствования взяли с собой на 42 дня пути по 42 килограмма про­дуктов на человека! Рацион питания был до предельного прост и состоял всего из 5 наименований: галеты, пеммикан, масло сливочное, чай, соль. Они не взяли с собой даже сахара. Если учесть, что сахар, помимо источника калорий, является про­стейшим транквилизатором, становится понятным, какую ошиб­ку они допустили. Ведь стоит съесть немного сладенького, как отступают все страхи мира!

Галеты служили для них поставщиками углеводов, пеммикан - белков, а сливочное масло давало чистый жир. По просьбе Скот­та в пути путешественники экспериментировали с соотношением этих трех компонентов, чтобы в дальнейшем полюсный отряд мог воспользоваться их рекомендациями. У каждого была индивиду­альная норма галет, пеммикана и масла, и таким образом люди могли примерно определить правильное соотношение веществ, необходимых организму в экстремальных условиях. Билл налег на жиры и потреблял по 240 грамм масла и по 360 грамм галет и пеммикана. Боуэрс объявил себя сторонником белков и съедал по 480 граммов пеммикана и галет. Черри пришлось налечь на углеводы. Он съедал 600 граммов галет и 360 граммов пемми­кана. «Билл был сыт, хотя масло у него оставалось. Я же ходил голодный, бесспорно, больше остальных страдал от мороза и ощущал потребность в жирах». Позднее Билл уступил Черри по­ловину своего масла, а взамен получил равноценную по весу часть галет. Такой рацион питания был одобрен путешественни­ками, и позднее им воспользовалась полюсная партия Скотта, правда, еще вдвое урезав пайку масла и добавив в раскладку сахар и какао.

БОЛЬШАЯ ЭКСПЕДИЦИЯ

На шестой день пути при дневной температуре минус 54 гра­дуса задул встречный ветер. Даже легкие его порывы при такой температуре вызывают немедленное обморожение открытых час­тей тела.

Ледяная маска

Мы вооружились предусмотрительно запасенными ло­скутами не продуваемой ткани на меховой подкладке и сделали из них нашлепки для носа, закрепляемые под шерстяным шлемом. Под ними происходит конденсация выдыхаемого воздуха, нижняя часть лица быстро по­крывается плотной ледяной коркой, которая сама по се­бе также является своеобразной защитой. Для нашего похода это было нормальное состояние, вовсе не причи­нявшее неудобств, так как от соприкосновения со льдом кожу защищала борода. Мне эта ледяная маска нрави­лась, пока не приходилось снимать шлем, чтобы поесть горячего».

На восьмой день, когда температура поднялась под утро до минус 33 градусов, путешественники впервые смогли выспаться и немного отдохнуть: спальные мешки оттаяли и люди наслади­лись их влажным теплом. Но зато выпало много снега, и на сле­дующий день восемь часов изнурительного труда приблизили их к цели всего на два с половиной километра.

Потом температура опустилась до минус 60 градусов, и Черри понял, как неразумно стремиться к рекордам. При такой тем­пературе стоило только коснуться пальцем какой-нибудь метал­лической детали, как тот мгновенно обмораживался. Трудно бы­ло застегивать пряжки на ремнях, стягивающих груз на санях, возиться с котлом, кружками, ложками, примусом, бачком для керосина. А Боуэрс в таких условиях продолжал героически ра­ботать с метеорологическими приборами и записывать данные в журнал! И это при том, что на его страницы нельзя было даже

дохнуть: они тотчас же покрывались льдом, на котором каран­даш не мог и следа оставить... И снова пройдено вперед лишь два с половиной километра. А на следующий день минус 56 и гу­стой белый туман. Трудно понять, где они находятся.

«Все же иногда мы спим и всегда строго выдерживаем семь часов в спальнике. Билл снова и снова спрашивает, не повер­нуть ли нам обратно, и мы дружно отказываемся. Между тем для меня нет ничего желаннее... Мы никогда не высказывали вслух своих потаенных мыслей. Говорили о чем угодно: о ка­менном веке, который наступит для нас, когда мы построим се­бе на склоне горы Террор теплую хижину из камней; о топливе для печи - пингвиньем жире; яйцах императорских пингвинов, которые заспиртуем в сухом тепле хижинки... Умалчивали лишь о том, что мы, люди неглупые, отлично понимали: не добраться нам до этих самых пингвинов и дальше идти - безрассудство».

Наконец путешественники приблизились к подножию горы Тер­рор. Здесь ледник образовывал особенно высокие валы, избо­рожденные многочисленными трещинами. Даже при ярком днев­ном свете, тщательно всматриваясь в снег, не всегда можно бы­ло угадать, где проходит трещина. Но когда проваливаешься, можно разглядеть стенки трещины, проследить их направление и решить, как лучше выбираться наверх. «Сейчас, когда во тьме наши глаза более или менее бесполезны, мы начинаем понимать, какую важную помощь могут оказывать ноги и уши. Ходить в финнеско все равно, что ходить в перчатках: подошвы ног ощу­щают все так чутко, как если бы они были босы».

Так и шли на ощупь, чувствуя малейшие изменения поверхно­сти. И когда во тьме под ними начинали рушиться снежные мос­ты, когда в трещину с треском и звоном падали обломки сосулек, людям казалась, будто рушится сам ледник, что сейчас земля разверзнется под ногами и их поглотит бездонная пропасть. «Мы сначала были потрясены, но потом свыклись. Вообще с первого до последнего дня мы получали в избытке свежие впечатления и ничуть не страдали от однообразия».

Пурга застала путешественников к концу второй недели пути. Трое суток отлеживались они в палатке. Температура поднялась до минус 13 градусов. «Мы проводили время не без приятности. В палатке тепло и сыро: из-за потепления весь лед внутри превратился в воду; мы лежим в сырой, источающей пар одежде, лишь изредка с грустью думая о том, что станется с нашим сна­ряжением, когда снова ударит мороз... Мы лежим где-то у мыса Террор. Мы совсем заблудились среди ледяных валов, и в этом мраке сам черт не найдет дороги».

Все-таки три дня отдыха сделали свое дело. Люди выспались, восстановили силы и на следующий день, потратив несколько часов на откапывание занесенных снегом саней и палатки, продви­нулись к цели на 11 километров - ровно на столько, насколько они прошли вперед за всю предыдущую неделю. Они и дальше петляли в лабиринте трещин, забирались на высокие ледяные складки ледника, скатывались вниз. Иногда проваливались но­гами в трещину, но быстро выбирались: снеговые мосты не успе­вали полностью обрушиваться под весом людей. Однако постоян­ное ожидание «провала» и постоянный поиск пути выматывало людей и удлиняло расстояние.

«Мой шлем так смерзся, - писал Боуэрс, - что голова оказалась как бы в твердом ледяном футляре; чтобы взглянуть вниз, мне приходилось наклоняться всем телом. В итоге, когда Билл провалился в трещину одной ногой, я вступил в нее обеими, ле­дяной мост поддался, и я полетел вниз. К счастью, постромки рассчитаны на такие случайности и успешно удерживали меня над бездонной ямой, в обледенелом колодце, очень узком: за­меть я его, я бы с легкостью через него перешагнул. Билл спро­сил: «Что вам нужно?» Я попросил страховочную веревку с пет­лей для ступни. Подтягивая то веревку, то постромки, они меня вытащили». Впоследствии путешественники часто применяли этот спасметод, придуманный Берди в критический момент...

Наконец путешественники достигли огромного горного масси­ва Нолл, обрывистые скалы которого образуют мыс Крозир. По гигантскому куполообразному снежному надуву, отполированно­му и скользкому настолько, что пришлось надеть кошки, люди поднялись на склон горы до каменной морены. Здесь они начали строить хижину из камней и спрессованных глыб снега. Императорские пингвины должны были обитать где-то рядом, за ближай­шим склоном Нолла. 19 дней позади, путники мокрые с ног до головы. Но они напрасно решили, что все волнения позади.

«Мой шлем так смерзся, -писал Боуэрс, - что голова оказалась как бы в твердом ледяном футляре; чтобы взглянуть вниз, мне приходилось наклоняться всем телом. Витоге, когда Билл провалился в трещину одной ногой, я вступил в нее обеими, ледяной мост поддался, и я полетел вниз...»

В первый день они не успели закончить строительство хижи­ны, а на следующий день поднялся сильный ветер - и это при 34 градусах мороза. Снег уплотнился - нечем стало забивать щели между каменными глыбами в стенах. На высоте, где начиналась морена, дуло гораздо сильнее, чем внизу на леднике. Керосин теперь экономили, поэтому путешественники предприняли вылазку к колонии пингвинов, чтобы добыть топливо для печи. Тре­щины на пути попадались настолько часто, что Черри провалил­ся за день 6 раз.

...Тупик. Со всех сторон высокие стены из ломаного льда с крутыми заснеженными склонами посередине. И тут путешественни­ки услышали голоса пингвинов! Но как пробраться к ним? Угаса­ли последние проблески полуденного света. Оставаться среди ле­дяного хаоса с многочисленными трещинами становилось небе­зопасно. Пришлось по следам возвращаться назад, но Черри снова упал в трещину. Билл и Берди удержались на ногах и в ко­торый раз вытащили своего близорукого товарища.

Едва завершив строительство хижины и закрепив брезентовую крышу глыбами, отряд снова отправился на поиски коло­нии. С помощью ледорубов люди пробивались там, где на кош­ках невозможно было удержаться. И снова попали в тупик. «Но тут Билл нашел какую-то темную дыру, нечто вроде лисьей норы, уходящей вглубь льдов, и со словами: «Выведет, наверное» - исчез в недрах этой пещеры... Ползли мы долго, и вот я уже вы­глядываю по ту сторону стены». Потом пришлось вырубать пят­надцать ледяных ступеней, чтобы выбраться наверх из ледяного колодца...

И вот путешественники стоят на отвесном четырехметровом утесе ледяного припая, а под ними, в нескольких сотнях метров, сгрудились долгожданные пингвины. Черри остался на утесе со

страховочной веревкой, а Билл и Берди спустились и добыли пять яиц. Кроме того, ради жира для печи они убили и освежева­ли трех пингвинов. Черри поднял наверх яйца, уложенные в меховые рукавицы, чтобы не замерзли. Путешественники верну­лись к хижине, но Черри разбил два яйца, а его ветрозащитная одежда от частых падений превратилась в клочья... «В ту ночь, когда мы брели неведомыми путями, продираясь сквозь мрак, ветер и снег, лишенные сна, промерзшие и уставшие, как собаки, гибель в трещине виделась чуть ли не дружеским подарком». Они думали, что хуже уже быть не может, но ошиблись.

Когда добрались до хижины, началась пурга. В часы ее ослаб­ления путешественники перенесли палатку к хижине, оставили часть вещей в ней, а сами улеглись спать. Печь так и не зарабо­тала, обсохнуть не удалось.

Ночью начался ураган. Палатку сорвало и унесло неизвестно куда. Иглу тоже была под угрозой. Казалось, что ураган медлен­но, но верно сдвигает снежные блоки. Наконец брезент на крыше лопнул, и верхние камни упали со стен на лежащих в спальниках людей - пурга ворвалась внутрь. Путешественников заносило снегом... А они в ответ... пели! Но как возвратиться назад без па­латки?..

Температура поднялась до минус 18, слой снега защищал от ветра и немного согревал. В результате в мешках образовалось «приятное теплое болотце», люди смогли заснуть. Так они пере­ждали ураган, пролежав двое суток. Промерзшие, в темноте они стали искать палатку. И случилось чудо: в полумиле от склона Берди нашел ее, целую и практически невредимую. Ее

сложило, как зонтик, и бросило в яму. Можно было выступать в обратный путь. Экспедиция вернулась на базу. Скотт записал в дневнике:

«Наши экскурсанты, отправившиеся на мыс Крозир, возврати­лись вчера вечером. За пять недель они перенесли невероятные невзгоды. Никогда я не видел таких измученных, истрепанных непогодой людей. Лица их были все в морщинах, а скорее, в шрамах, глаза тусклые, руки побелели. Кожа на руках от посто­янного холода и сырости сморщилась складками, но следов об­морожения было немного... Больше всего они страдали от недо­статка сна. Сегодня наши путешественники основательно выспа­лись и выглядят уже совершенно иными - более добрыми».

А вот как выглядели и что чувствовали сами участники похода: «Через два часа после каждой еды мы снова хотим есть... Ко мне вернулись вкусовые ощущения, но пальцы словно налиты свинцом, лишь кое-где я чувствую покалывания, точно иголкой или булавкой. Пальцы на ногах распухли, на некоторых сходят ног­ти. Левая пятка - один сплошной волдырь... Я весь покрылся красной сыпью, довольно сильно зудящей. Колени и локти распухли, но ноги в лучшем состоянии, чем у Билла и Берди. Руки тоже чешутся. Мы очень слабы и утомлены».

А позже он записал: «При всех тяготах это была хорошая жизнь. Вернувшись с Барьера, мы дружно его проклинали и уве­ряли друг друга, что нет такой силы, которая заставила бы нас посетить его еще раз. Но сейчас мы часто вспоминаем Барьер с его чистой жизнью под открытым небом, с запахом примуса, здоровым крепким сном».

Мы путешествовали во имя Науки. Три меленьких эмбриона с мыса Крозир, мешок

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: