Остров Ирека, или Размышления на тему воспитания.

Страна Гринландия

Отвергая сказки и мечтания,

Жизнь проходит взрослая моя,

Но порой опять страна Гринландия

Позовёт в нездешние края.

Там за мысом, горизонтом скрытым,

Своего ждут часа корабли,

И уже направлены бушприты

На восток, алеющий вдали.

Гул и крики, песни, вой сирены

Ожиданья и страстей полны.

И сверкнёт Несбывшееся пеной

На гребне сияющей волны.

И поверю парусам поющим,

Ведь мечта на свете быть должна,

Как у Грина вечная «Бегущая»

По мятежным и крутым волнам.

1980г.

Город

«Если вы знаете – где-то есть в городе город, если вы помните – он не для всех…» Мрачный город Достоевского с типично петербургскими дворами-колодцами; булгаковский, – ассоциирующийся с Киевом из «Белой гвардии»; город Марины Цветаевой – звон колоколов сорока церквей над Москвой белокаменной; ахматовский Петербург – от Марсова поля через летний сад к Фонтанному дому, куда спешат на новогодний бал призраки из «Поэмы без героя»…

А мой город!? Он был многолик и расплывчат, конкретен и неопределён. И всё же приближался к идеалу песни Юрия Кукина:

Вместо домов у людей

В этом городе небо.

Руки любимых у них

Вместо квартир.

Я никогда в этом городе,

Городе не был,

Я всё ищу и никак мне его

Не найти.

Образ идеального Города рождался мучительно долго из впечатлений от путешествий, обрывков из своих и чужих стихов и полумистических снов, из рассказов друзей и знакомых…

Поразительно, как вдруг вспоминаешь, например, Город, в котором никогда не бывал, но ощущение – я там был! В немецком городе Ганновере живёт наша русская, «гринландская» красавица с ликом Ассоль и умница Лариса. И вот я представляю, как днём она спешит к консерватории В. Крайнева, чтобы помочь нашим русским музыкантам своими переводами, а вечером в Народную школу, где учит взрослых 60-80-летних немцев, интересующихся культурой России, русскому языку. А меня настигает вдруг неожиданное решение: «А не поставить ли нам спектакль «Тот самый Мюнхгаузен», ведь действие происходит в Ганновере?!»

Так вот далёкий Город определяет нашу судьбу и работу театра «Гринландия» почти на год.

Погоня за призрачным образом каждого нового Города иногда приводит и к парадоксам. Начитавшись до одурения в юности Грина, дотошно изучив его карту страны Гринландия, начинаю соображать: «Лисс – это… А Каперна, наверное, похожа на город…»

И вдруг попадаем на слёт гриновских отрядов в мифический город Зурбаган в Старом Крыму. Но, оказывается – это просто лес, огромная поляна с «пионерским костром», гора, на которую водружён Алый парус, а у входа на поляну выложенная красным кирпичом надпись ЗУРБАГАН… Но ни у кого из нас разочарований по поводу несостоявшегося города не было.

А вот ещё одна блажь… Идём с друзьями через Литву, где пешком, где на перекладных, по дороге Чюрлёниса, знаменитого литовского художника и композитора. Идём и через Латвию в город с красивейшим названием Адажи, где до поры до времени служит ещё один наш друг-товарищ. Добираемся до места – оказывается типичный военный городок меж сосен… Но сосны растут на песке, чувствуется близость дюн, балтийских ветров, причудливо извивается река Даугава, острое ощущение встречи. И к какому бы городу потом мы ни подходили, ставили палатку обязательно где-нибудь под соснами-елями на окраине города. Не обходилось и без курьёзов: в Тракай приходим поздно ночью. Темнота, но чувствуем – сосны!.. Утром просыпаемся в центральном городском парке. Выхожу из палатки – как в сказке. Посреди дивного озера на острове красуется красный кирпичный замок.

Эта случайность потом превращается в закономерность: подобное было в Таллинне и до смешного – в Феодосии, когда нас никто не встретил, и мы были вынуждены поставить палатки возле храма, вокруг которого шумела автомобильная дорога.

Но как бы там ни было, Город мой всегда был неожидан и прекрасен. Там всегда горы и море, готика или модерн, странные славные люди, мои единомышленники. И лучший из домов – палатка под соснами.

Мой нежный и ласковый

зверь,

пушисто-коричневым

светом

глядятся мне в душу твои

почти золотые глаза.

Давай-ка поселим меня

в палатке у краешка лета

под старой сосной,

где пока

возможны ещё чудеса.

Я буду любить этот мир,

как солнце пока ещё

любит

цветы,

и траву,

и шмелей,

и горного озера синь.

Я здесь поживу только

миг,

но так, что иное забуду,

лишь солнце и сердце моё

помилуй и не отринь.

Когда же тебя позовут

родные,

друзья

и заботы,

и жадно захочется жить,

чтоб всё в этом мире успеть,

пусть всё же дождём упадут

внезапно небесные ноты,

и музыку станут творить,

такую,

чтоб жить, словно петь.

1999г.

На гриновский слёт

Писателю Александру Грину исполнилось бы 111, а «Гринландии» – 11 (это был 1991-й год). И тогда гринландцам пришла в голову фантастическая идея: почему бы не совершить паломничество в Феодосию и Старый Крым? Говорят, там ещё в 60-е годы XX века были мощные слёты гриновских отрядов. С оказией отправили письмо в феодосийский дом пионеров.

– Приезжайте на день рождения Грина, к 23 августа! Ждём! Примем! – был ответ.

Собираемся.

– Счастливая нумерология: девятнадцать и девятнадцать! – вещает наш уфолог, скрипач Ваня Шпартюк.

– Да, но второе-то девятнадцать – девяносто один?

– Все равно… Счастливый год…

Все девять собравшихся гринладцев целый месяц не просто жили в предвкушении предстоящей «счастливой» поездки, но и по очереди стояли в Белом доме за подписью значимого лица, чтоб нам выдали сгущёнку, ящик тушёнки и пакетики «супов-киселей». (Уж такие дефицитно-голодные были эти непростые 90-е годы – годы перестройки. Может, потому и пошли танки штурмовать Белый дом, только уже в Москве…) Мы, наконец-то получили этот славный паёк, загрузились в поезд, предварительно дав телеграмму в дворец пионеров Феодосии:

– Приезжаем семнадцатого августа! Встречайте… И номер поезда.

Почему-то наша конечная называлась не Феодосия, а Айвазовская. Почему-то никто не встречал. Быстро, по-южному, темнело. Обошли ближайшие базы, кемпинги – никто не дозволял ставить палатки нам, диким туристам.

– Ладно, – решительно сказала я, – идём под лоно церкви!

И, действительно, посреди центральной площади стояла церковь, вокруг – газон, а ещё вокруг с бешеной скоростью разворачивались автомобили.

– Вот ещё, позориться-то! – Ваня и Толик Буланов страшно стеснялись спать принародно. Но, едва притулившись к железной ограде церкви, тут же, сидя, и заснули. Старшие, поставив палатку, перенесли их сонных. А мы с Тимой Коломийцевым улеглись на надувных матрацах. Я с тоской глядела на небо с беспардонным количеством звезд, которые иногда падали на счастье, которое нам не очень-то улыбалось. Вдруг какие-то шорохи и звуки:

– Тима что ли скребет ногтями по матрацу?

Но смотрю на лицо спящего Тимофея! Нет, с таким безмятежным и умиротворенным лицом по матрацам не скребут. К рассвету «шкрябание» становится невыносимым. Встаю, осматриваю всё вокруг. Оказывается, именно под моим матрацем лежит коробка из-под печенья. На ней написано: «С днем рождения!». А в коробке – ёжик! Все просыпаются, поздравляют, смеются. Я – тоже. Ну, ясно – инициатор таких шуточек Саня Федотов.

Мы выпускаем на волю пленника. Всходит солнце и освещает высокую гору.

– Придется, наверное, во-он на той горе поселиться! – сказала я, предугадывая будущее.

– А что, неплохо бы!

С делегацией старших на автобусе добираемся до Дворца пионеров в Феодосии. Находим инициатора нашего приезда…

– Вы только не волнуйтесь… Наш дом недавно чуть не сгорел, но двор цел – там и поставите палатки.

– Да вы что! – возразила директор-погорелец. У нас вон последний флигель остался… Может, вот такие и поджигают…

Я оглядела своих: после мытарств дорожных видок у всех весьма взъерошенный.

– Ничего, ничего! – заплескала руками инициатор нашего приезда. – Пошли, ребятки. Видите вон ту гору? (И она указала именно на ту, которую я накаркала нам в качестве жилища.) – Так вот, почти у вершины живет одна наша девочка, будете спускаться с двенадцати до трех дня за пресной водой – у нас ее по часам дают. Спаси, Господи, что художник Айвазовский сто лет назад городу подарил источник!

Лезем в гору метров тысячу вверх. Дома кончаются, начинается раскалённый песок!

– Ай, – орут мальчишки и надевают на босые ноги кроссовки.

– Да, – с гордостью говорит инициатор, – у нас тут в песке можно яйцо всмятку испечь…

И так как яйца мы печь в песке не собирались, то поднялись ещё повыше метров на пятьсот.

– До свидания… Спускайтесь к нам во Дворец.

До слета гриновских отрядов еще почти неделя. Мы обжили быстро нашу гору: спуститься к морю – час, подняться – полтора. Когда уходили надолго вниз все, то снимали палатки и расталкивали снаряжение под кривыми соснами с огромными шишками или в кустах кизила. Заслали разведку во Дворец пионеров, чтоб разузнали, как надо готовиться к концерту в Старом Крыму в день рождения А.Грина.

– Какой ужас! – доложили «разведчики» Олеся Глыбовская и Саня Зыкова. – Они включают оперу Богословского «Алые паруса» и делают вид, что поют…

– Вот это актёрство! – балагурит Саня. – Главное, столько гитар не надо было через всю страну тащить!

Жить на горе, просыпаться с восходом солнца и видеть белопарусные яхты и могучие корабли, качающиеся на рейде далеко внизу, – захватывающее зрелище! А вечером гулять по набережной от дома Грина до музея Айвазовского, купаться в море, где вода, как парное молоко… Мы были беспечно счастливы.

Однажды спускаемся к морю. У всех прогуливающихся озабоченные лица, все в наушниках, слушают что-то по транзисторам. Приезжаем на слет в Старый Крым. Спрашиваем:

– Что это все так сосредоточенно слушают?

– Так Пуго застрелился! А президент Горбачёв заперт здесь неподалеку, в Крыму…

Ого! Мы оказались в центре крупных политических событий XX века… Был конец августа. Конец социалистической эпохи. Наши родственники дома чуть с ума не сошли от нашего молчания, пока мы наслаждались великим сидением на горе и оторванностью от всего мира!

Мы окажемся любимчиками на том дне рождения Грина в Старом Крыму, хотя там выступали певцы из Одесского оперного, Ленинградской консерватории, поэты и художники изо всех краев необъятного тогда Советского Союза. Наши песни к феерии Грина «Алые паруса» пленили всех. А романтическая почетная вахта, которую в течение ночи по очереди несла команда каждого города возле водруженного на горе алого паруса – ритуал, запоминающийся на всю жизнь…

Двадцать лет спустя

Кто мы? Чего мы, те девять, взволнованных когда-то гриновской романтикой, достигли двадцать лет спустя?

Олеся Глыбовская – кандидат филологических наук. В позапрошлом году в Санкт-Петербурге в издательстве «Амфора» вышла её оригинальная энциклопедия «Мой кошачий словарь…»

Ваня Шпартюк практикует в нетрадиционной медицине… Играет ли он на скрипке знаменитую мелодию из фильма о Шерлоке Холмсе; как тогда на открытии праздника у огромного «пионерского» костра, не знаю…

Имя Толика Буланова занесено на сайт «Барды России»…

Оля Кощеева воспитывает дочку Оленьку, получила, кроме институтского, музыкальное образование по классу гитары, все 20 лет спустя оправдывая почётный титул «Ассоль Феодосии 1991 года».

А в скольких концертах в Златоусте, особенно в выставочно-досуговом центре, вы можете услышать Сашу Зыкову!

Сережа Кощеев, кандидат технических наук, долгое время работал во Франции…

Тима Коломийцев (Смирнов), окончив ВГИК (Московский Институт Кинематографии), снимается в многочисленных сериалах…

Саня Федотов один воспитывает троих чудесных сыновей…

А я, как и двадцать лет назад, писала и пишу всё такое же романтическое для «Гринландии», чтоб в наше, еще более жестокое время хоть сказка или песня радовала людские сердца…

Грушинский

Если дела из рук вон – плохо… Если скверно на душе… Но если даже всё просто замечательно, отыщите старую палатку, соберите рюкзак, позабудьте про все заботы, возьмите в товарищи Мишу, Тёму, и Георгия – и отправляйтесь в первые выходные июля, в праздник Ивана Купалы, сначала до Самары, а потом электричкой 135 км, до платформы имени Валерия Грушина…

Поселись, где поют, –

Там не думают плохо.

И палатки уют –

Целой жизни эпоха.

Если жизни моей

На эпоху не хватит,

Соберу всех друзей –

И пусть каждый доплатит.

За протокою – лес,

А за лесом – протока,

И костры до небес.

А за Волгою долго

Пароходов гудки,

Покидающих пристань,

И мгновенье руки,

прикоснувшейся быстро.

Мне гитары родной

Не хватает немного,

Но зато ты со мной

И дорога. Дорога!

Вновь отсюда вся жизнь

Показалась несложной:

Просто надо любить.

Не любить – невозможно!

Грушинский фестиваль нынче тридцатый. А мне кажется, сколько живу, столько и не мыслю, как без него. Перепутались даты, всё слилось воедино: палатка в дубовой роще, бесконечный костер, ни на секунду не затихающие в течение недели песни под гитару, вечно юная «Гринландия», иногда в попытках штурмовать то эстраду «Гостиного двора», то «Чайхану», то «Детскую» и один-единственный раз, все-таки пробившуюся на главную Гитару…

Я много видела разных фестивалей: оперных, балетных, кино и театральных, рок- и поп-музыки. Чего стоят только увиденные за неделю нынешнего фестиваля «Белые ночи» спектакли лондонского Ковент-Гардена или Гамбургского балета Джона Нойнмайера. Но об этом – особый разговор. А душа все равно устремлена к Грушинке.

Там хорошо по-своему всем: и знаменитостям, авторам прекрасного проекта «Песни нашего века» (А.Городницкому, В. Берковскому, Ивасям, Мищукам, Л. Сергееву, О. Митяеву, К. Тарасову…) – у них есть возможность отправляться в путешествие с немецкой женщиной – капитаном Эйф на парусниках по Атлантике или Тихому океану; и моей землячке Нине Сюзёвой, что живет от встречи до встречи на Грушинке с институтскими друзьями, чтобы у костра возле эстрады «Бакен бардов» петь и вспоминать былые походы по Приполярному Уралу…

Хорошо и мне, когда-то поклявшейся после грустных гринландских потерь, никогда не возвращаться в это «проклятое» место. Но ведь и сам-то этот фестиваль – своеобразный мемориал в память Валерия Грушина, погибшего в 1967 году на реке Уде, где он спас детей…

Грушинский, как время, лечит… Помню, как после тяжелого психического заболевания на эстраду «Гостиного двора» вывели автора знаменитой «Зеленой кареты» Александра Суханова, который, казалось, не то что петь, говорить не мог… Гробовое молчание воцарилось на огромной поляне. У меня непроизвольно брызнули слёзы, да что у меня – у моих железных гринладских парней – тоже. Но вот Суханов запел, непривычно медленно и неуверенно, а когда закончил, буря каких-то особо сострадательных, горячих аплодисментов как бы влила энергию в последующие песни барда.

А ещё Поляна и Гора обладают потрясающей способностью подпевать, благо здесь все знают наизусть бардовскую классику. Зрелище сто-двухсоттысячного населения Горы, поющего, мигающего фонариками, чувствующего пульс поющих на гитаре, непередаваемо. Во всём мире пока ещё не придумали большего актового зала под открытым небом.

В прошлом году сначала перед эстрадой «Гостинки» выстроился омоновский конвой, а потом, как эхо, по рядам прокатилось: «Шевчук… Шевчук…» Он был один, без ДДТ, с обыкновенной акустической гитарой. «Ребята, я волнуюсь!». И начал петь. Это он, привыкший к орущим рок-фанатам, он, певший во время войны в Югославии и Чечне… Аура Грушинского потрясла его, видавшего виды…

А нынче, на юбилейном фестивале, «кто-то выключил свет», как поется в песне Анатолия Киреева, во время прекрасного концерта «Песни нашего века». Естественно, что без микрофонов дальше первого ряда ничего не слышно. Но вот Леонид Сергеев, Костя Тарасов, Галина Хомчик, Вадим и Валерий Мищуки, Александр Мирзаян начали петь. За первым рядом запел второй, третий и так до сотого и дальше. Пели так, что даже звёзды заслушивались, стали падать чаще. А когда звук наладился, Леонид Сергеев произнес такую душещипательную речь о Грушинском братстве, что все встали, аплодируя бардам, песням, звёздам… и себе!

Только здесь, на Грушинском фестивале, замирало сердце, как от щемящего чувства любви, когда я впервые услышала строчки песни Л. Сергеева и Мищуков: «Белые да красные, чья же тут вина?».

Только здесь, на Грушинском, можно было зарыдать, не скрываясь, над песней Олега Митяева: «Но как я уеду, если до лета двадцать дней…»

Только здесь, на Грушинском, мы все вместе были абсолютно счастливы, записав на допотопный магнитофон «Романтика» всё, что только слышали, чтоб потом, долгими, зимними репетициями оживить 4-5 понравившихся песен в ансамбле и радовать слушателей то песней про зеленое небо, то про высокую волну…

Конечно, Грушинский тоже подвержен шоу-бизнесу. Это многим не по душе. Но кому что… А простым смертным – роскошь человеческого общения, возможность бесконечно петь у костра, слушать Гору и Поляну, слиться в едином порыве роевой жизни, которую ещё Лев Толстой считал единственной возможностью проявления человеческого счастья.

Звёзды Темрязани

Лирический дневник одного путешествия

Среди миров в мерцании светил

Одной звезды я повторяю имя.

Не потому, чтоб я её любил,

А потому что я томлюсь с другими

И.Анненский

Глава первая. «Туристический» или «туристский»?

Любопытство к этимологии, то есть к происхождению слов,­ – это часть моей профессии. Но оно начисто пропадает с 1 по 15 июня, когда я неистово листаю словари, прежде, чем подать на комиссию медальные работы. Но один словарь! Он так и называется «Словарь трудностей...» всегда приводит в неописуемый восторг! Итак, в словаре значилось: «туристический» – относящийся к туризму; «туристский» – относящийся к туристам. А заглянула я в словарь затем, что мы собираемся в необычный поход, скорее всего, «туристско-туристический» с благотворительным уклоном, суть которого: идёт лошадка Маруся, везет пожитки, а 16 человек идут за ней по городам и весям, останавливаются в намеченных пунктах и поют песни

Глава вторая. Кое-что о лошадях

Вдохновитель и спонсор похода – Ирек. В основу нашей акции положена идея «Бременских музыкантов». С образами-символами у нас всё было в порядке. Лошадка – это почти ослик; Серёжа, родившийся в год Петуха, – аллегория ещё одного героя. Трубадура, образ собирательный, надо полагать, представляли «Гринландия» и ребята из ульяновского клуба самодеятельной песни. Ну а кот был самый настоящий. Он будет удостоен чести быть описанным в отдельной главе.

Началось с того, что Лошадь мы впервые увидели, когда она ехала на машине, а мы шли пешком. Увидев нас по пути следования к базе, лошадь приветственно заржала, сопровождавший её Костя остановил «Урал», на котором она ехала, и сообщил, что лошадь не простая, а ипподромная, а значит, со странностями. Во-первых, шарахается машин (значит, лучше идти просёлочными дорогами). Во-вторых, терпеть не может рекламного щита, где сообщалось, что кто мы и зачем идём (в результате жители деревень принимали нас то за цыган, то спрашивали, что продаем). В-третьих, работает первую половину дня, как на ипподроме (тут мы явно не совпадали).

В первый же день она, не признав нового хозяина Пашу (даже не догадываясь, что он студент биофака, а посему должен смыслить в лошадях!), понесла под гору. И вообще, даже признав, покусывала его то в ногу, то в плечо. Через два дня, взломав начисто символический загон, съела шесть-семь буханок хлеба и четверть овса, заготовленного ей на всю дорогу. Можно было возвращаться назад, так как впереди никто не мог ожидать нас ни с хлебом, ни с овсом. Но мы мужественно двинулись вперед, навстречу новым приключениям.

Глава третья. Темрязанская

Я – максималистка. Всё делится на «наше» и «не наше». Наше: города, земли, книги, песни, цветы, люди, мысли... Как любимы Грушинская гора, фестиваль! И вдруг, приехав в Темрязань, мы поняли: это – наше! Хотя нашего Тиму Коломийцева добило то, что эта база – не турбаза: ни домиков, ни душа... просто поляна с зафлаженной для палаток территорией.

Потом выяснилось, что Темрязань – полузаброшенная русская деревенька, зажившая новой жизнью с тех пор, как некоторые дома стали принадлежать нескольким членам ульяновского турклуба.

Если есть на земле радостные гостеприимные люди, то они, наверное, из Темрязани.

Ирек сразу повел нас осваивать окрестности: баня, ручей, источник с серебряной водой, дом Кости, где «гостила» наша лошадь Маша.

А вечером ребята из Березняков, Ульяновска и мы участвовали в своеобразном представлении клубов. Потом у костра – «Гитара по кругу». Ульяновск вне конкурса сначала запустил не гитару, а пятилитровую банку сгущенки по кругу. И в этот вечер пальма первенства несомненно принадлежала им.

Наутро – побудка: компания ульяновцев подходила к каждой палатке с песней и пела до полного пробуждения спящих. Дисциплина несколько коммунарского типа. Чуть что – построение, где всем сразу ясно: кто провинился, кто отличился. Но самое интересное, что здесь даже погоду объявляют точнее, чем наш гидромет. Итак, на вечер Ирек предсказал дождь и концерт для сельчан.

Надо видеть, сколько терпения, усилий прилагают те ребята, кому поручено пригласить зрителей. Зазывают и пригласительным билетом, и афишей, и душой...

Клуб деревенский, конечно, не оправдывает своего назначения, как и везде теперь, пожалуй. Но все предпочитают идти именно к клубу, рассаживаются на брёвна, траву и просто стоят. А березняковцы, ульяновцы и мы по очереди поём. По-моему «Гринландия» для таких концертов и создана и всегда изо всех сил старается покорить новую аудиторию, чего не скажешь о фестивалях, где у нас, не имеющих ни толковых гитар, ни микрофонов, сразу возникают комплексы.

Когда пели о Моцарте, разразилась гроза, предсказанная утром, но никто не тронулся с места, пока не допели. Потом вошли в «клуб». Ни окошечка – темнота!

Но и дальше пели с энтузиазмом, подзадориваемые грозой. Кто где певец? Кто где слушатель? Подпевают все. О таких концертах можно только мечтать. Может, во имя этого все наши ежедневно сонные, кропотливые репетиции с 7-30 до 8-30 утра?

Ближе к ночи сидели опять у костра и слушали прекрасную программу Березняков о Вере Матвеевой. Они очень лиричны, у нас «почерк» иной. Это их прощальный подарок. Оказывается, они уезжают ночью. Жаль!

Утром просыпаемся – под нашей сосной букет и трогательная записка с пожеланием счастливого пути. Надо и нам собираться в дорогу.

И вот все, кто причастен к нашей акции, – взрослые, дети, собаки – провожают нас в Акшуат.

Вдохновенно и торжественно начинается наше шествие за повозкой. Идём дорогами вдоль полей, так похожих на поля с картины Шишкина «Рожь». Всё радует и дивит. Через пять часов были в Акшуате, в доме нашего командира Димы Травкина.

Глава четвёртая. Дима Травкин

Когда пять лет назад «Гринландия» стала лауреатом 1 Ульяновского фестиваля, правда не этот состав, Дима учился в школе. Сейчас он сельский учитель. Историк. Лучший учитель года Ульяновской области. Член турклуба, Великий подвижник. Удивительные книги стоят в его деревянном домишке. По-моему, здесь царит дух народников, разночинцев чеховского типа.

Едва зашли в деревню – соседи напротив нам баню истопили, у Димы полные руки подарков. В доме истопили печь – нас ведь шестнадцать, весь пол заняли. Развлекательная программа на этот вечер, оказывается, ехала на лошади – дипломат, полный слайдов. Лежим, сидим, любуемся видами Хамар-Дабана, где тоже бываем, то ульяновскими местными пейзажами.

Наутро Диме не везет – обварил случайно ногу, но ни от чего задуманного не отказывается. Всё по плану: и концерт, и дендропарк, и благотворительные акции...

Не знаю, как сложится его судьба дальше, забот много: сын, жена, кот, школа... Но как здорово, когда среди нашей (чего греха таить! часто мещанской) учительской братии есть истинные интеллигенты и не только по духу, но и по делам.

Глава пятая. Туркотёнок Филимон

Никогда ещё ни один кот, даже из своих собственных, не вызывал у меня такого восхищения. Познакомились мы с ним на базе: висел на дереве маленький черный комок, урчал, шипел, а эрделисто-породистая собака лаяла, прыгала, но достать не могла. Затем мы встретились, когда он посещал попеременно все палатки и шел на руки доверчиво к каждому.

Дня два так и непонятно было: чей он? Звали его то Филя, то Лимон, а младшая тургруппа ульяновцев – фирменно – «Лимонти». Только после выхода в поход наш командир Дима Травкин признался, что он хозяин. Дима, воспитанный работой в «Орленке» на высоких идеях, не мог пройти мимо брошенного (да ещё черного) на пустыре Ульяновского кота и решил взять его в поход.

Я знавала котов, абсолютно домашних, которые дольше балкона не хотят выйти. Наш последний Мурзик, преданный не дому, а маме, не страшась, огородами пробирался встречать с работы маму минут за десять до её прихода, через три Кедровских шел до Карла Маркса. Потом сопровождал её, мурлыкал, сообщал что-то своё, и она понимала...

Феномен Лимона заключался в том, что он сразу понял, что домашним котом ему долго не быть, что за телегой надо идти безропотно, как и все, пешком. Но когда его садили в телегу, благодарно мурлыкая, он ложился между рюкзаков и засыпал сном младенца. От стоянок не отходил. Горемычка с детства, он понимал, что таким маленьким, как он, без людей пока никак.

Наш маршрут пролегал через Акшуат, деревню, где учительствует Дима, в его дома и должны были ночевать. Итак, Филимон шёл к своему будущему пристанищу. И вдруг на нас налетели пчёлы, но даже через Олины и мои вопли был слышен ор котёнка, мигом взлетевшего на огромную иву и увлекшего за собой пчёл. И когда Сережа из сострадания полез за ним, Филя походил скорее на ежа, чем на кота: шерсть, как иголки, а в ней запутались, жужжа, пчёлы. Весь вечер котенок жалобно постанывал, не давал себя погладить. Но горький опыт теперь заставлял его сторониться всего жужжащего.

Однажды, когда долго и тщетно ждали автобус до Коромысловки, Филимон, прячась от палящего солнца, скрылся в поле ржи, видя нашу безучастность ко всему, очевидно, подумал:

– Опять бросили!

Но когда на него надели панамку, тем самым пометив кочку, где он поместился, он воспрял духом и стал поближе держаться к людям.

Но всё же, он уставал больше нас, хотя у него после семичасовых переходов под солнцем не облезала морда! Но сердобольная уборщица сельского магазина, жалея нас, колбаской угощала всё же его...

Суп с тушенкой в разных вариантах к концу путешествия кот возненавидел не меньше нас. И вот однажды он узнал, что в мире есть нечто вроде кошачьего деликатеса. Девочки после купания принесли две небольшие рыбёшки. Спавший у костра Филимон (он даже ночью со всеми по очереди, кто караулил лошадь, нес вахту) вскочил, и не жуя, проглотил их, хотя в длину они были такие же, как котенок. Потом он начал орать благим матом, прыгать на всех, от кого хоть чуточку пахло озером, напоминая своих сородичей из любимого всеми «Кота-ворюги» Паустовского.

Поразительная доверчивость Филимона к людям (а ведь они его когда-то обидели), умение принять наш туристический образ жизни и этакая незащищенность покорили наши сердца.

Вот так и видится: мы на сцене, а Филя сидит поблизости и терпеливо ждёт, чтобы продолжить путь.

Глава шестая. Благотворительные акции

Об этом писать труднее всего. В Акшуате два госпиталя инвалидов, самых больших в области. Никто нас не ждал. Предварительно сходили пешком за несколько километров, договорились о концерте. Лошадь разукрасили: золотинки, колокольчики. Едем в телеге поём. Люди смотрят – делают свои выводы: мол, учитель-то местный с какими-то цыганами уезжает!

От нашей жизнерадостности не остается и следа, когда на концерт не просто сходятся, а сползаются люди.

Нервы на пределе. Но какие радость и облегчение оттого, что достучишься песней в сердце человека, доселе тебе неизвестного. Хлопают, радуются, благодарят... Цветы... Каждый после концерта подходит, пожимает руки, приглашают ещё и ещё. И как сказать, что мы здесь - птицы залетные. В горле ком. И не у меня одной.

Вот как-то Дима обмолвился, что его соседке, учительнице Нине Дмитриевне, надо бы прополоть огород. Надо так надо. Зато потом такое вкусное жаркое, салаты, простокваша в благодарность от хозяйки, что мы в шутку посмеялись: «А что? Так можно и без продуктов прокормиться!» Умеют ульяновцы добрые дела выдумывать. Зря «Тимур и его команда» теперь не настольная книга ребят...

Глава седьмая. Дендропарк

Дендропарк в деревенской глуши! Ну, в Сочи, Карпатах, Москве – видела. И все-таки Дима, как истинный краевед, начинает завлекать рассказом. Парк заложил помещик Владимир Поливанов, который когда-то с Лермонтовым учился в кадетском корпусе. Сосны в этом краю не росли. Дубовые леса в этом краю не ценят особо – ни грибов, ни ягод. Это нам было в диковинку. Так вот, Поливанов стал брать оброк со своих крепостных деревянными кадками, в которых вместе с грунтом вывозили из благодатных краёв сосны. Потом деревья и без бочек прижились. И разрослись. С вертолёта если посмотреть, то одна гигантская аллея выложена инициалами Поливанова – В.П. Вертолёта у нас не было, но мы подивились другому: все деревья на учёте, белеют номерами. Стройные лиственницы, сосны, а ели выше таганайских. Наши ходят и веселятся: «Ой, какой гриб под сосной №338». Жаль усадьбу спалили. Похоже, XIX век состоял из созидателей, а XX из разрушителей. Но почему-то в таких местах верится, что возродится доброе и созидательное.

Глава восьмая. Кое-что о российских просторах и людях...!

У меня есть несколько друзей и знакомых, живущих за границей. Для друзей Россия – родина, и, конечно, их стремление возвращаться вновь и вновь понятно. Желание иностранцев забраться в какую-нибудь нашу глубинку, по крайней мере для меня, всегда было загадкой. Обделённая концертами, выставками, театрами европейского уровня, я всегда стремлюсь в столицы «добирать» то, что не заменят ни книги, ни общение, ни телевидение... Жизнь коротка, и путешествия я выбираю неповторимые, многообещающие. Идти по равнинной России мне, влюбленной в горы и моря, не очень-то хотелось. Но постепенно глаза стали привыкать к красоте бескрайних полей. Непривычные цветы, деревенские ласточки, лягушки, дремлющие по берегам ручьев, стреноженные кони, стада коров, разъезженные колеи просёлочных дорог... Как там у Есенина:

Это всё родное и близкое,

Отчего так легко зарыдать...

Это всё что зовем мы Родиной.

Вот так, как не забываются «трудные» дети или те, с кем я долго делю гринландские будни, – вот так и входила в душу Россия, бесконечная, огромная, по которой мы шли, истоптав не одну пару башмаков. Я не из тех, кто знает, «как обустроить Россию» или печалиться о вырождении нации. Я просто видела, как зреют хлеба, как простые деревенские женщины, видя нас, усталых странников, выносили скромное угощение, хотя мы в нём особо и не нуждались. Вспоминаю, как в деревне Беклемишево собралась неподготовленная что-либо слушать аудитория (после концерта должны были быть танцы). Но к концу концерта деревенские ребята стали брать автографы у гринландцев, наперебой живо всё о нас расспрашивать. И ещё – Ирек, примчавшийся на пропылённом УАЗике с непростой работы за тридевять земель, жертвующий часами драгоценного сна, чтобы послушать нас ещё, хотя и не раз слышал.

И участь странствующих музыкантов, где в каждой российской деревне ждут твоих песен, показалась нам прекрасной.

Глава девятая и последняя

Среди бесчисленных забот

И звезд, придуманных не нами,

Пускай нас снова позовет

Звезда полночной Темрязани,

Земли и неба чернота

И запах деревенской бани,

Добросердечья простота,

И даль, и близость расстояний.

От васильков – синей глаза,

От земляники жарче губы.

И свой концерт вершит гроза

Над деревенским старым клубом.

Друзья мои! Друзья мои...

Опять непросто расставаться...

Благословенны эти дни

И наше песенное братство!

1993год.

Остров Ирека, или Размышления на тему воспитания.

Когда-нибудь в Каперне вдруг сказка оживёт:

туман и вечный мрак растают.

И тот, кто в сказку верит и очень сказку ждёт,

счастливым в этой сказке станет…

«Предсказание Эгля»

В последнее воскресенье августа пришло приглашение приехать в Темрязань. Я как-то писала о путешествии «Гринландии» из этого местечка по Ульяновской области вслед за лошадкой по сёлам и госпиталям с концертами и тимуровскими делами. Три года минуло. Много воды утекло. Мы погрустнели, разошлись во взглядах и пристрастиях.

А на Острове Ирека Гатауллина, похоже, та же жизнь, что и три лета назад. Да и сам он прислал старым гринландцам в подарок книги своих сказок «А зря никто не верил в чудеса…». Позвонила моя выпускница – обаятельнейшая из гринладских актрис Алла Фёдорова, безмерно уставшая со своими двойняшками:

– Ой, прочитала книгу! – Как глоток свежего воздуха…

Вообще-то сказки нашего друга Ирека незамысловатые. Иногда как «Алые паруса», иногда немыслимая фантазия, например, как мышка влюбилась в кота и всё кончилось хорошо: «Люди ночью спят. Лишь влюбленные любуются звездами и луной. У мышей всё наоборот. Однажды днём, когда все мыши спали, вышла одна полюбоваться солнцем увидела спящего под деревом кота.

– Ах! – не выдержала мышь и шагнула к коту, закрыв глаза и вытянув вперед руки.

– Как хорошо, – облизнулся кот, – будет что поесть на обед.

Но мышь была странной и вместо того, чтобы убежать, шагнула ему навстречу. Кот испугался. «Вдруг она отравленная», – первое, что пришло ему в голову…»

Но чаще у героев даже имена не изменены, они даже ещё не вышли из юношеского возраста, а все живут и здравствуют кто в Ульяновске, кто в Германии, кто в селе Водорацком. Всех их знаем, у одного костра пели. Все обязательно влюблены, порой чувства наивны и просты. Зло в сказках высмеивается, добро вознесено на небывалые вершины. Сказки могут нравиться иль не нравиться, но излучают такую добрую энергию, что на нынешнем Грушинском фестивале эта книга была нарасхват.

Ирек свято верит в Острова, где может, невзирая ни на какие катаклизмы (типа смены формации – из социализма в капитализм!), сохранится в России особая высокоморальная атмосфера. Общечеловеческие ценности на Острове ставятся превыше других: дружба – это предельная открытость, искренность без камня за пазухой, взаимопомощь, внимание к миру ближнего; любовь – чувство избранных, добрых, не способных на предательство. И, конечно, любовь к малой родине, где ты живёшь.

Остров Ирека – это лесная поляна с палатками, куда на летние сборы съезжаются романтики – дети и взрослые. Поют у костра или стартуют на время в походы по окрестностям. И арбуз, съеденный на вершине какой-нибудь Лысой горы, кажется вкуснее съеденного дома. Посиделки у костра ночью непременно заканчиваются чтением Иреком своих сказок. Ребята слушают внимательно: сказка про него или его друзей. И я, поклонник Серебряного века и авангардных искусств, слушая безыскусные сказки Ирека, узнавая в героях или ребят сидящих рядом, или своих гринладцев, чувствую, как сходит горестная накипь с сердца моего. Небо в Тямрязани почти чёрное, звезд немеренно, воздух осенне-звенящий, костер кажется незатухающим… Сорок два часа тряслись в неудобном поезде полубольные, грустные, закомплексованные на своих проблемах, чтоб ночь посидеть у костра в Тямрязани! Казалось бы, и дома были леса, костры, Таганай, Да нет! Тут что-то ещё другое. Здесь и взрослые-то особенные. Дима Травкин, учитель истории из Водорацкого, целую поэму о Степане Разине в какой-то пещере рассказал. Да и барды-то сюда приезжают иные, чем на Грушинский; безумно любящие всех детей, объединённые кругом костра, остро чувствующие контакт с каждым, а не со всеми вообще: Ланцберг, Бикчентаев, Харисов и другие.

На Острове Ирека нет глухих к соседу. Методы воспитания разные: авторитарные и демократические. На этом Острове тебя не примут, если ты погрешил против его Морали. Там не всегда свободно: если поют, то надо слушать, а не гулять со своей тусовкой по окрестностям; если не выполнишь какую-то физическую работу, особого замечания не сделают, но в следующий поход не возьмут (а это могут быть Алтай, поездка в Крым на «Костры» к барду-поэту Ланцбергу или парусный поход по Волге…).

Темрязань – это глухая заброшенная русская деревушка, в которой потихоньку ульяновская интеллигенция покупает дешёвые полуразрушенные домишки и восстанавливает их. Двери их домов гостеприимно распахнуты для всех. У Щеколдиных можно встретить и кучу простых деревенских ребят, и профессора из Ульяновска. И всем там интересно, и все приняты с одинаковым гостеприимством.

Старая русская доброта, роскошь интересного, человеческого общения (без спиртного!) там заменяют материальное и бытовое (а проблемы, как и у нас!). Оттого-то и вырастают на Острове из ребятишек Темрязани добросердечные взрослые люди… А я, было уже, действительно, перестала верить в чудеса…

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: