Тексты для анализа к семинарскому занятию № 2

«Формирование эстетической и художественной культуры личности».

Становление особого представления о специфике чувственной жизни возможно лишь тогда, когда развивающийся и совершенствующийся человек впервые осмелился отделить себя, выделить себя из всего окружавшего его мира. Именно этот момент мы и должны считать началом рождения эстетического сознания, хотя до рождения эстетики как особой сферы философского знания и философской науки человечеству еще нужно было пройти по жизни и познанию не одну тысячу, а может быть, и миллионы лет.

Со времен древних греков (Пифагор и пифагорейцы, Гераклит Эфесский, Эмпедокл, Демокрит, особенно Платон и Аристотель) не было ни одной эпохи в развитии человеческой культуры и особенно познания и человеческой мысли, когда бы философы не пытались вновь и вновь осмысливать и пересматривать вопрос о предмете чувственно-эмоционального познания человеком мира вокруг себя и мира в себе и социальных функций результатов этого познания и результатов основанной на этих знаниях деятельности. Каждый раз это происходило по двум причинам. Во-первых, потому, что постоянно расширялась и обогащалась сама сфера чувственно-эмоциональной жизни человека, а потому и увеличивался арсенал знаний человека о самом себе и своих возможностях взаимодействовать с миром на основе совершенства, гармонии и красоты.

Во-вторых, сами постоянно совершенствующиеся знания, способности и возможности человека творить более совершенный мир в себе и вокруг себя открывали новые и новые пласты совершенной и гармоничной, а в итоге прекрасной и счастливой жизни. То есть сфера эстетического отвоевывала все новые жизненные пространства, в которых невозможно было ограничиться только лишь художественной сферой духовного творчества. В сферу интересов эстетики стала входить наука, религия (особенно в эпоху Средневековья), а в эпоху Возрождения сначала живопись и скульптура, отделившись от технэ, автономизировались в искусство, затем в Новое время и техника постепенно стала расширять предметное пространство эстетики.

Хотя, например, в XVIII и XIX веках в немецкой классической эстетике, особенно у Гегеля, очень сильно было желание ограничить эстетику лишь сферой искусства. Гегель вообще определял эстетику как философию искусства. XX же век в определении предмета эстетики метался в парадоксальных крайностях: от строгих рамок искусства –“искусство для искусства” до полного отрицания каких-либо эстетических критериев. В конце же XX века искусство стало растворяться, а иногда и отождествляться с жизнью, потому и эстетика повседневности превращается в повседневность и бытия и бытования. В постмодернизме же вообще возникает сомнение в том, нужна ли эстетика вообще, если все заменяют симулякры и всякого рода антихудожественные выходки, не имеющие никакого отношения ни к искусству, ни вообще к чему-то совершенному, гармоничному и тем более прекрасному: не считать же действия обнаженного человека, сидящего в выставочном зале на цепи и лающего на посетителей, относить к художественным творения! Да и в своих взаимодействиях с природой и космосом человек в прагматической и коммерческой неистовости докатился до возникновения глобальной проблемы выживания человечества.

Текст №1

А.Баумгартен “Эстетика”

1. Эстетика (теория свободных искусств, низшая гносеология, искусство прекрасно мыслить, искусство аналога разума) есть наука о чувственном познании.

2. Натуральная ступень низших познавательных способностей, совершенствуемая одним лишь применением их, без обучения, может быть названа натуральной эстетикой и разделена так же, как делится обычно натуральная логика, т.е. на прирожденную, или прирожденно прекрасное дарование, и приобретенную, и эта последняя, в свою очередь, на теоретическую (docens) и прикладную (utens).

3. Важнейшее практическое приложение искусственной эстетики, существующей наряду с натуральной, это: 1) доставлять хороший материал для наук, постигаемых преимущественно интеллектом; 2) приноровлять научно-познанное к любому пониманию; 3) расширять усовершенствование познания за пределы отчетливо нами постигаемого; 4) снабжать хорошими принципами все более утонченные занятия и свободные искусства; 5) в общежитии, в случае прочих равных условий, давать преимущество при совершении любых дел.

4. Отсюда частные приложения ее: 1) в филологии, 2) в герменевтике, 3) в экзегетике, 4) в риторике, 5) в гомилетике, 6) в поэтике, 7) в теории музыки и т.д.

5. Против нашей науки могут возразить, во-первых, что она слишком обширна и ее нельзя исчерпать в одной книжке, в одном курсе. Ответ: согласен, однако лучше что-нибудь, чем ничего. Во-вторых, могут возразить, что она есть то же самое, что риторика и поэтика. Ответ: а) она шире; б) она охватывает то, что является общим как этим двум так им и прочим искусствам, и если обозреть здесь это в надлежащем месте один раз, то любое искусство будет способно потом успешнее разрабатывать свой участок, без ненужных тавтологий. В-третьих, могут возразить: она есть то же самое, что критика. Ответ: а) существует и критика логическая; б) некий определенный вид критики есть часть эстетики; в) для такой критики совершенно необходимо некоторое предварительной знание прочих частей эстетики, если только она не хочет превратиться в простой спор о вкусах при суждении о прекрасных мыслях, словах, сочинениях…

10. Могут возразить, в-восьмых, что эстетика есть искусство, не наука. Ответ:

а) эти способности не являются противоположностями; ведь сколько некогда существовало искусств, которые теперь являются одновременно и науками?

б) что наше искусство поддается доказательству, подтвердит опыт, и это ясно а priori, ибо психология и др. науки снабжают его достоверными принципами; а что оно заслуживает быть поднятым до уровня науки, показывают его практические применения, упомянутые в других параграфах.

13. Наша эстетика, как и ее старшая сестра логика, разделяется во-первых на теоретическую, учащую, общую, дающую указания: 1) о вещах и о предметах мысли, эвристика, 2) о ясном порядке, методология, 3) о знаках, прекрасно мыслимых и прекрасно располагаемых предметов, семиотика, и, во-вторых, на практическую, прикладную, специальную. В обеих:

Если кто выбрал предмет по себе, ни порядок, ни ясность

не оставят его: выражение будет свободно.

Вещь пусть первою будет, вторым пусть будет порядок,

Знаки своим чередом третье место займут. (Гораций)

История эстетики. Памятники мировой эстетической мысли. Т. II. М., 1964. С. 452-455.

Текст № 2

Аристотель “Учение об эстетическом воспитании. Политика. VIII 5”

1. Первая задача [настоящего исследования] заключается в следующем: должно или не должно помещать музыку в число предметов воспитания? Мы поставили выше на разрешение три вопроса относительно назначения музыки. Что же она представляет: есть ли это предмет воспитания, забава или интеллектуальное развлечение? С полным основанием можно отнести музыку ко всем этим категориям, и во всех она, очевидно, принимает свою долю участия. Забава имеет своим назначением дать отдых, а отдых, конечно, приятен, так как он служит своего рода лекарством от грусти, навеваемой на нас тяжелой работой. Далее, интеллектуальное развлечение, по общему признанию, должно заключать в себе не только прекрасное, но также и доставлять удовольствие потому что счастье состоит именно в соединении прекрасного с доставляемым им удовольствием. Музыку же все считают за очень приятное удовольствие, будет ли она музыкою инструментальною или вокально-инструментальною.

2. И Мусэй говорит, что “смертным петь – всего приятней”. Поэтому музыку как средство, способное развеселить, с полным основанием допускают в такие собрания людей, куда они сходятся, чтобы провести время. Таким образом, рассматривая музыку уже с этой точки зрения, можно сказать, что она должна служить средством воспитания для молодежи. Как все безвредные развлечения, она не только соответствует высшей цели [человеческой жизни], но доставляет к тому же еще отдохновение. А так как человеку редко удается достичь высшей цели своего существования, так как он, напротив, нуждается в частом отдыхе и прибегает к забавам не ради какой-либо высшей цели, но и просто ради развлечения, то было бы вполне целесообразным, если бы он находил полное отдохновение в удовольствии, доставляемом музыкой.

3. Встречаются люди, для которых забава служит высшею целью их жизни, потому что и это, пожалуй, заключает в себе некоторый элемент наслаждения и может служить целью; но не случайное наслаждение может служить такой целью. Стремясь к такому наслаждению, которое составляет конечную цель, люди принимают за него другое наслаждение (т.е. наслаждение случайное) потому что и оно имеет некоторое сходство с тем наслаждением, которое является высшей целью человеческой деятельности. Дело в том, что подобно тому как высшая цель человеческой жизни не должна быть предпочитаема чему-либо такому, что сулит многое в будущем, так точно и упомянутые выше случайные наслаждения не должны быть ради чего-либо такого, что только мелькает в будущем, но они должны существовать ради того, что уже произошло, например, для отдохновения и для облегчения горестей. Итак, здесь можно с полным правом усматривать ту причину, которая побуждает людей стремиться найти свое счастье при помощи этих [случайных] наслаждений…

4. Но не только одной этой причиной объясняется то, почему прибегают к наслаждению, доставляемому музыкою; к ней обращаются также и потому, что она, по-видимому, приносит пользу тем, кто хочет отдохнуть [после труда]. Тем не менее нужно еще рассмотреть, не является ли такая польза от музыки лишь пользою случайною, и уяснить, что на самом деле сущность музыки более высокого порядка в сравнении с указанною приносимой ею пользой. [И тогда возникает вопрос], не должна ли музыка, помимо того, что она доставляет обычное наслаждение (это чувство испытывается всеми, так как, действительно, музыка дает физическое наслаждение, почему слушание ее и любо людям всякого возраста и всяких ступеней развития), служить еще более высокой цели, а именно: производить свое действие на человеческую этику и психику? Это стало бы очевидным, если было бы доказано, что музыка оказывает известного рода влияние на наши моральные качества.

5. Что так бывает на самом деле, доказывают, помимо многого иного, в особенности песни Олимпа, которые, по общему признанию, наполняют наши души энтузиазмом, а энтузиазм есть эффект этического порядка в нашей психике. Даже простое восприятие имитаций, хотя бы без сопровождения их мелодией или ритмом, возбуждает во всех нас сочувственное к ним настроение. А так как музыка относится к области приятного, добродетель же состоит в [восприятии нами] надлежащей радости, любви и ненависти, то, очевидно, ничего не следует так ревностно изучать и ни к чему не должно в такой степени привыкать, как к тому, чтобы уметь правильно судить о благородных характерах и прекрасных поступках и достойно радоваться тем и другим.

6. Ритм и мелодии содержат в себе ближе всего приближающиеся к реальной действительности отображения гнева и кротости, мужества и умеренности и всех противоположных им свойств, а также и прочих нравственных качеств. Это ясно из опыта: когда мы воспринимаем нашим ухом ритм и мелодию, у нас изменяется душевное настроение. Привычка же испытывать горестное или радостное настроение при восприятии того, что подражает действительности, ведет к тому, что мы начинаем испытывать те же чувства и при столкновении с [житейской] правдой.

История эстетики. Памятники мировой эстетической мысли. Т. I. М., 1962. С. 119-120.

Текст № 3

Киященко Н.И. “От эстетического опыта к эстетической культуре”

По мнению многих философов-исследователей красоты и прекрасного, совершенства и гармонии, меры и безмерности, пропорции и симметрии, особенно исследователей XX века, трудно однозначно утверждать, чем древнейший человек занялся раньше: поиском средств выражения своих чувственно-эмоциональных состояний, вызванных в нем окружающим миром, или передачей этих состояний, запечатленных в его чувственной памяти, и начинающем формироваться специфическом знании причин, вызывающих благоприятные и приносящих чувство удовлетворения состояния. Последние он тоже стремился как-то зафиксировать (в линии ли, обработанном камне, вылепленной из глины фигурке, примитивном огораживании места, принесшего особую удачу в добывании пищи, или в движении собственного тела, спонтанно или неосознанно вызванного этим состоянием, в звуке ли изумления, исторгнутом в момент наивысшего удовольствия и т.п.). Несмотря на почти общераспространенный характер этого сомнения, мне все-таки представляется, что в древнейшем человеке первоначально пробудилось стремление к красоте в процессе воспитания и наставления, может быть, даже в процессе осуществления сначала врожденного инстинкта продолжения рода, а потому и возникновения чувства влечения и почитания женщины как продолжательницы рода, подрастающих поколений, к самосовершенствованию с целью улучшения своего положения в природном мире и в Космосе…

Очевидно, что и слияние с природой, и выделение из нее требовали от человека запечатления в восприятии, в чувствах, в переживаниях и даже в ощущениях, через которые лежит путь к восприятию и переживанию прежде всего положительного и удовлетворяющего человека опыта. Осознание такого опыта происходит только в результате многократного повторения разнообразных обстоятельств и ситуаций.

Вот почему в самых ранних попытках уже философского осмысления процесса взаимодействия человека с миром прежде всего появляется понятие “опыт”, из которого в дальнейшем, по мере осознания человеком различных сторон и сфер своей жизни, выделяется собственно познавательный, хозяйственный, экономический, этический, эстетический, художественный, религиозный и т.п. опыт. Разумеется, каждая из разновидностей опыта складывается в реальной жизнедеятельности и деятельности отдельного человека, семьи, рода, племени, народа, но пути и способы формирования этого опыта равны и начинаются эти процессы на разных этапах жизни индивида. На это обращали внимание мудрецы и философы во всех странах Древнего мира: Египте раннего, срединного и позднего царств, в Шумере и Вавилоне, Индии и Китае, Персии и т.д. А в Древней Греции – у Платона и Аристотеля, а затем и у многих философов последующих поколений понятие опыта получает разностороннюю разработку. Нас же в данном случае в философии Платона и Аристотеля интересует то, что постепенно ведет к становлению понятия “эстетический опыт”, не совпадающем с общим понятием “опыт” в гносеологическом и житейском смысле.

Именно эстетический опыт Платон рассматривал как базу для развития эстетически развитой, а значит и эстетически действующей, то есть эстетически осуществляющей жизнестроительство личности. “Кто в этой области воспитан как должно, — писал философ, — тот очень остро воспримет разные упущения, неотделанность или природные недостатки. Его удовольствие или раздражение будет верно: он хвалил бы то, что хорошо, и, приняв его в свою душу, питался бы им и сам стал бы безукоризненным. Гадкое он правильно осудит и возненавидит с юных лет, еще даже не отдавая себе отчета, а когда придет пора ему мыслить, он полюбит это дело, сознавая, что оно ему свойственно, раз он так воспитан”. Вот это “даже не отдавая себе отчета”, накапливающееся в каждом в процессе спонтанных, еще не целеустремленных чувственных взаимодействий с миром, но уже каким-то образом фильтруемых промелькивающими мгновениями состояниями удовольствия, удовлетворения и даже наслаждения, — не это ли подталкивает, заставляет, а то и “принуждает” человека “охотиться” за таким ощущениями, впечатлениями, восприятиями, чувствами и наслаждениями, если говорить по большому счету? Ведь это случается не только с теми, кого старшие, непринужденно воспитывая, приобщают к заставляющим человеческую телесность и душу испытывать волнительные мгновения по отношению к различным явлениям, процессам и предметам, людским отношениям, поступкам и действиям, но и с теми, кто сам, без руководительства взрослых находит подобные качества в бесконечно многообразном мире предметов и вещей, людей и идей, какими бы они ни были простыми или сложными предельно ясными или туманными.

Во всем этом многообразном, единичном или многажды повторяющемся опыте что-то находящееся в самом человеке заставляет вздрогнуть некие струны сердечные, зазвучать их — в просветляющем или затемняющем чувства и мысль человеческую – тоне, духе, свете. В древние времена, разумеется, это еще не было понято, изучено, исследовано на самых разных уровнях, различными методами, способами и средствами. Не потому ли тогда и высказывались самые разнообразные догадки о существовании какого-то особого мира идей или способностей чувственно интуитивно ощутить, охватить совершенство, гармонию, красоту космических сфер, выражаемую в известных человеку цифрах, каким-то образом обладающих магической силой, или просто о способности человека к подражанию природе, в которой в более или менее концентрированном виде содержится красота. Вот она-то и заставляет трепетать человеческое сердце, растравляет человеческие чувства, вынуждая раз от раза в соприкосновении с красотой все больше и больше их развивать, совершенствовать, устремлять человека, развившего “нечаянно”, в себе такие чувства, к гармонии с природой, которая и насыщена этой гармонией и красотой […].

Исследователи XX века, можно сказать, ответили на вопрос Ф.Шиллера, каким образом природа выводит человека из состояния “чувственной дремоты” и поворачивает весь процесс его становления, формирования и развития к деятельности “свободного интеллекта”. Эстетики в XX веке пришли к выводу, что в каждом человеке природой заложено родовое чувство красоты, точнее, стремление к красоте. И не вина отдельного конкретного индивида в том, что в нем это стремление не проявляется, то есть “не работает”. Здесь вступают в действие уже другие факторы, которые не всегда благоприятно для человека направляют формирование, классификацию и отбор накопляемого индивидуального опыта. Естественнонаучные, психофизиологические и нейропсихологические исследования – прежде всего головного мозга, особенно подкорки и коры больших полушарий – с открытием в них в середине 70-х годов эмоциональны функциональных центров представили картину пробуждения этого стремления к красоте и его влияния на деятельность свободного интеллекта. В “Письмах об эстетическом воспитании” Ф.Шиллер писал: “Природа поступает с человеком не лучше, чем с остальными своими созданиями; она действует за него в тех случаях, когда он еще не в состоянии действовать как свободный интеллект”. И как только она доводит человека до выхода из состояния чувственной дремоты, он начинает сознавать себя человеком и пытается действовать независимо от природы. Чем это нередко кончается, мы знаем на своем собственном опыте “покорения природы”, “господства” над ней.

Теперь мы знаем, что вывод из состояния “чувственной дремоты” – это длительный процесс эмбрионального и прижизненного развития, который, увы, так может и не завершиться успехом: во всем накопленном опыте взаимодействия будущей матери с миром, в самой семейной жизни, в системе общения и отношений людей и т.д., и т.п. на жизненном пути того или иного индивида могут и не встретиться ощущения, чувствования, переживания, да и мысли, способные вывести его и его стремление к красоте из состояния чувственной дремоты. Это, конечно, беда, если не трагедия каждого оказавшегося в таком положении индивида. Разумеется, тут виноват не только внешний мир бытия человеческого, но и состояние самого индивида, особенного его душевного состояния и духовного наполнения жизни. Но корни все-таки, наверное, нужно искать и в самом характере накапливаемого в чувственных взаимодействиях опыта. Многовековой опыт эстетического развития человечества с несомненностью доказывает, что даже в самых неблагоприятных материальных, нравственных и духовных условиях, как правило, не рождаются люди с напрочь заглушенным стремлением к красоте. Ибо каждому представителю рода человеческого присуще неутомимое стремление к совершенствованию окружающего мира, к самосовершенствованию, никогда не утоляемое стремление к познанию: арсенал культурных ценностей современного человечества включает огромное количество великих творений и открытий, сделанных людьми, рожденными отнюдь не в благоприятных условиях и не обязательно высокообразованными и культурными родителями […].

Разбуженное и начавшее свою длящуюся на протяжении всей жизни человека “работу”, стремление к красоте не только “встраивает” индивида в наличную культуру человечества, но и направляет его развитие на обогащение культуры, на достраивание ее достижений во всех делах человеческих. Эту “работу” стремление к красоте осуществляет тем, что сначала оно формирует, вырабатывает в человеке эмоциональную отзывчивость ко всему в мире (в том числе и в самом себе), что содержит те или иные эстетические качества, что ценно не только для данного конкретного человека, но и для племени, рода, народа,…государства общества человечества. Пусть эта отзывчивость еще и не получает осознания, не всегда становится предметом рефлексии, хотя и дает для нее материал, но она постоянно расширяет поле таких взаимодействий человека с миром, которые все больше подчиняются закону гармонии и направлены на совершенствование этих взаимодействий. То есть самая главная человекотворящая функция отзывчивости на красоту, обладающая гораздо большей энергией созидания, чем это принято считать, особенно из числа тех, кто по своей или по чужой воле оказался обделенным способностью эмоционально откликаться на благотворные воздействия мира, но, будучи наделенным властью или возможностью влиять на настроения и мнения других, часто бросает слова: “ну это все эмоции, что с них возьмешь”. Великая беда России наших дней состоит не в том, что наши люди не эмоциональны, а в том, что в политически-деятельностный водоворот с головой окунулись в большинстве своем те, кто даже во сне не может себе представить, что политическая деятельность, как говаривал Платон, может поднимать человека до высших духовных откровений, доставляя субъекту политики подлинно человеческие радости и удовольствия.

“Чем более разовьется впечатлительность, чем она подвижнее, чем большую поверхность она будет обращать к явлениям, тем большую часть мира охватит человек, тем больше способностей разовьет он в себе”, — писал Ф.Шиллер. Вот эту созидательную мощь отзывчивости, чувственности не дано постичь многим и многим россиянам, поскольку ни семьей, ни детскими, ни дошкольными учреждениями, не системой высшего образования не пробуждено в них стремление к красоте, не развита впечатлительность, а потому и не воспринимается ими во всем его богатстве и величии. При “развитой” в таком виде чувственности не из чего формироваться и способностям рационального познания, особенно способности суждения, в которой прежде всего и выражается неповторимость личности и ее возможности “встраиваться” в наличный мир, а не только адаптироваться к нему. Именно поэтому Кант рассматривал опыт как систему для способности суждения: “…опыт должен составлять (в идее) систему эмпирических знаний по общим и частным законам, если только он, рассматриваемый объективно, вообще возможен”.

Думается, главный вклад в систематизацию эмпирических знаний, включаемых в формирование способности суждения, вносит эстетическая отзывчивость или впечатлительность. Вызвав в субъекте “эстетическое состояние” (Кант), то есть возбудив внутреннее чувство, эстетическая отзывчивость, как теперь это установлено, инициирует работу функциональных центров, которые являются катализатором мышления (точнее интеллекта), поскольку как бы изначально облагораживает ум, эстетизируя его.

Иначе говоря, эстетическая впечатлительность, восприимчивость, отзывчивость начинает культивировать, лелеять, возделывать в человеке его глубинные природные образования, подводя под разум человеческий то, благодаря чему человек может “иметь заслугу перед человечеством через культуру” (Кант), ставя перед собой благородные и добродетельные цели. То есть она лежит в основании эстетической культуры личности, определяя культурное будущее личности в целом “как деятельного совершенства самого себя” (Кант).

Разумеется, в данном случае Канта интересовала этическая сторона совершенствования человеком самого себя, точно так же, как и физическое совершенство и самосовершенствование человека он прежде всего рассматривал в этическом ключе. Но когда он переходил к физическому совершенству как культуре “всех вообще способностей для содействия поставленной разумом цели”, а логическое совершенство отождествлял с высокой культурой разума, ставящего возвышенные цели, он так или иначе подвигался к эстетическому совершенству, то есть к гармонизации всех человеческих сил и способностей, превращающих индивида в эстетически развитую или эстетически культурную личность. Ведь недаром же Кант последовательно рассматривал физическое, нравственное, логическое и эстетическое совершенство личности, в котором все достигшие уровня культурного развития способности в единстве дают совершенного человека, личность, совершенствующую мир.

Самая великая тайна состоит в усовершенствовании человеческой природы, заключающейся не только в гармонизации чувственных и умственных, физических и духовных способностей человека, но и доведение их до высшего уровня развития: выявить и развить природные задатки до таланта. Талант и есть внутреннее совершенство человека. В дальнейшем талант дополняется, усиливается знаниями, умением и навыками, но главной детерминантой является именно он, а он наделен и великой эмоциональной силой, подвигающей его к творческим дерзаниям. “Эмоция, — писал Л.С.Выготский, — обладает как бы способностью подбирать впечатления, мыли и образы, которые созвучны тому настроению, которое владеет нами в данную минуту”. Эту “работу” в нас и помимо нашего сознания эмоции выполняют на том уровне, до которого они сами развиты. Усиление их действенности осуществляется за счет объединения “усилий” разных впечатлений и образов, вызывающих чувственные переживания; “несмотря на то, что никакой связи ни по сходству, ни по смежности между этими образами не существует налицо” (Выготский).

“Окультуривающая” роль эмоций столь значительна, что А.Н.Леонтьев назвал их результатом и “механизмом” движения деятельности, поскольку эмоции “выполняют функцию внутренних сигналов, внутренних в том смысле, что они не являются психическим отражением непосредственно самой предметной действительности. Особенность эмоций состоит в том, что они отражают отношения между мотивами (потребностями) и успехами или возможностью успешной реакции, отвечающей им деятельности субъекта” (Леонтьев). Рациональная оценка или способность суждения складывается из естественного сочетания возможностей рефлектирующего (основанного на данных впечатлений и эмоциональных состояний), то есть собственно эстетического и определяющего (познавательного) суждений; по Канту: чувственно-эмоциональных и рационально-интеллектуальных способностей. В этом двуединстве и состоит загадка и таинственность эстетического вкуса, оказывающего решающее влияние на поступки, поведение, действия и деятельность человека, собственно открывающего личности путь к эстетической деятельности и эстетическому творчеству.

Если развитая до эстетического уровня эмоциональность человека оказывает столь сильное влияние на процесс культурного развития личности и возвышения ее до эстетической культуры, то способность эстетического вкуса, естественно гармонически сочетающая в себе развитую чувственность и развитую рациональность, становится не механизмом движения деятельности и жизнедеятельности личности, а ее главным энергоблоком, раскручивающим творческие потенции личности. Раз в эстетический вкус включается и рациональное (определяюще-оценивающее) суждение, то уже на этом этапе эстетического развития личности присущее культуре культивирование, лелеяние, возделывание приобретает осмысленный характер, не говоря уже о том, что оно целенаправленно, целеустремленно и целесообразно подчиняет жизнетворчеству и творчеству личность, сформировав в ней предварительно потребность в постоянном самосовершенствовании как проявлении, по Канту высшего долга перед собой и перед человечеством […].

В этой части разговора об эстетической культуре на первый план выступает одна ее самая сильная и действенная социальная особенность: развитая эстетическая культура обеспечивает личности, ею обладающей, свободу проявления всех задатков и развитых на их основе способностей и талантов в свободной деятельности и жизнедеятельности. Прежде всего она обеспечивает внутреннюю свободу, которая проявляется даже в самых неблагоприятных социальных, материальных и духовных условиях. Ведь внутренняя свобода побеждает, преодолевает внешнюю несвободу, ибо она торжествует в результате прежде всего эстетически значимого для творящей личности творчества, ценность которых в конечном итоге неизбежно раскрывается и перед обществом… Может быть, внешняя несвобода в какой-то мере снижает эффективность, внутренняя свобода – даже если личность и добывает родства материального существования в другой, вынужденной нетворческой деятельности – во всех отношениях ставит творящую личность в более благоприятные условия осуществления своего жизненного призвания. Ярчайший тому пример А.С.Пушкина: гений земли российской, почти всю свою творческую жизнь находившийся в самых неблагоприятных условиях, с блеском раскрывший свой гений и навечно обогативший не только Россию, но и все человечество.

Киященко Н.И. От эстетического опыта к эстетической культуре // Эстетическая культура /Рук. авт. коллектива Н.И.Киященко. М., 1996. С. 9-27

Текст № 4.

Ксенофонт “Воспоминания о Сократе”

В другой раз Аристипп спросил его, знает ли он что-нибудь прекрасное.

— Даже много таких вещей, — отвечал Сократ.

— Все они похожи на другую? – спросил Аристипп.

— Нет, так непохожи некоторые, как только возможно, — отвечал Сократ.

— Так как же непохожее на прекрасное может быть прекрасно? – спросил Аристипп.

— А вот как, — сказал Сократ.—На человека, прекрасного в беге, клянусь Зевсом, непохож другой, прекрасный в борьбе; щит, прекрасный для защиты, как нельзя более похож на метательное копье, прекрасное для того, чтобы с силой быстро летать.

— Твой ответ, — сказал Аристипп, — совершенно не отличается от ответа на мой вопрос, знаешь ли ты что-нибудь хорошее.

А ты думаешь, — отвечал Сократ, — что хорошее одно, — а прекрасное – другое. Разве ты не знаешь, что все по отношению к одному и тому же прекрасно и хорошо? Так, прежде всего о духовных достоинствах нельзя сказать, что они по отношению к одним предметам – нечто хорошее, а по отношению к другим – нечто прекрасное; затем, люди и называются прекрасными и хорошими в одном и том же отношении и по отношению к одним и тем же предметам, и тело человеческое кажется и прекрасным и хорошим; равным образом все, чем люди пользуются, считается и прекрасным и хорошим по отношению к тем же предметам, по отношению к которым оно полезно.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: