Люся в небесах с алмазами

В каждом городе есть человек без имени, каждое мгновение он вспарывает брюхо вечности, чтобы найти там Бога. Он всюду сует свой нос, вынюхивая следы истины. Ему нужна любовь, но он получает её по капле, потому что любовь ему выжимают из камней.

В огромном городе таким человеком был я. Все улицы и подворотни, по которым я прошелся в поисках любви, теперь пересекались в моей печени. Вокруг было пусто, но мои глаза, уши и сердце продолжали получать знаки, которые как шальные пули, прилетали отовсюду. Метаясь в разные стороны, я изматывал душу и не чувствовал - иду ли по следу или наоборот его теряю. В моей голове от постоянного ожидания чуда случались микровзрывы и тихо лопались сосуды.

Сдавалось мне, здесь мало кто играл в такую игру. Впрочем, мне всегда было наплевать как жить - вдоль течения или поперек, я понимал, что не живу, а лишь повторяю движения тех, кто легче переносит яд этого мира. Тех, кто никогда не засунет себе в рот ствол, заряженный смертью.

В середине апреля мы отправились в Санкт-Петербург на очередную ярмарку сбывать мёд. Безнадежную троицу староверов возглавила Люся. За рулем стонущей «Волги» восседал бородатый Иван Абрамович, по возрасту годившийся машине в сыновья. А я со страдальческой ухмылкой и флаконом травяной настойки трясся на заднем сиденье и наблюдал за метаморфозами промозглого туманного утра, за недовольными птицами, на днях прилетевших с юга.

Предводительница мирно дремала под дикое гудение печки. Ничто не предвещало неприятностей, но типичная молдавская неумелость загубила наш неторопливый ход где-то под Тверью. Заклинивший двигатель перешел на сторону дьявола. На наш зов из автопарка староверов, состоявшего из трех груд металлолома одной марки, на помощь прибыл еще один катафалк и стал мертвым грузом через полчаса. Поездка обещала быть запоминающейся.

- Вот шельма! - выругался Абрамыч, - Надо вызывать третью машину!

- Это всё староверская жадность, - плюнул в сторону четырехколесного хлама Вася. – Говорил же им купите одну машину, но нормальную!

Головоломку Е95 взялся решать шофер с собачьим именем Мухтар. Со свойственной горцам горячностью он взял в оборот жалобно скрипевшую повозку и погнал, как молодого скакуна. Пассажиры недолго гадали, чем это кончится. Пока в роковом для автолюбителей месте, у деревни Верхние Волочки, машина ни лишилась стартера.

Однажды мне уже приходилось терпеть аварию у Верхних Волочков. Ночью в лютый мороз я на ходу покидал через заднюю дверь старенькую «девятку». На процедуру пришлось решиться из-за здохшего сцепления. Не имея возможности остановиться, мы с приятелем, возвращаясь из Питера, кругами катались по Верхним Волочкам в поисках ремонтной мастерской. Я выпрыгивал на улицу, выспрашивал дорогу и тем же способом возвращался. Ответ я получил раз на пятый.

В этот раз возбуждающе пахло весной, я попивал отвратительный коньяк и наблюдал, как Мухтар возится под капотом. Жизнь не казалась мне отвратительной на обочине дороги. Я забыл, что еду на промысел по заданию староверов, и чувствовал себя так, будто с экспедицией Фернандо де Сото плыл к Новому Свету.

Без лишней суеты, теряя запчасти, под Люсины охи мы добирались до Питера сутки и въехали в город ранним утром, зевая, словно желая проглотить пустой Московский проспект.

Мероприятие, на которое пригласили староверов, имело обнадеживающую вывеску: «Красота, здоровье и долголетие». Однако половина блуждавших по залам стариков и старушек в лучшем случае могла рассчитывать на отсрочку от могилы в несколько месяцев. Медок пользовался среди них чрезвычайной популярностью. Видимо за счет пчел и трав пенсионеры рассчитывали надуть костлявую с косой и с утра до вечера осаждали прилавок.

В первый же день к обеду торговля встала поперек горла. Конечно, в Питере я мог сбежать, записавшись на судно вольным матросом. На крайний случай податься в ритм-гитаристы. Но я поглядывал на вертевшую прелестями Люсю, невольно представлял её обнаженной и с нечеловеческим упорством продолжал отбиваться от покупателей, чувствуя, как руки превращаются в счетные машинки. С чужих денег липнут грязь и обман, подушечки пальцев стираются о них, как о камни, теряя творческую силу. Влюбившись, я как всегда готовился к худшему, слыша, как хохочут демоны желания.

Вечером после ярмарки Люся уехала к брату на Васильевский остров, а нас с Мухтаром поселила в церковном помещении недалеко от кладбища на южной окраине города. Церковь была старообрядческой, все в ней пропиталось духом аскезы, и мы чувствовали себя неуютно. Да и аварская национальность Мухтара не приветствовалась церковниками, ждавших благообразного Ивана Абрамыча.

- Надо бы нам курулаек найти, - вздохнул Мухтар утром, как только мы выкатились с церковного двора.

Солнце с трудом выбивалось из-за туч, отплевывавшихся дождиком. Спрятавшись за наушниками плеера, я все-таки услышал предложение:

- Курулаек? Это еще что такое?

- Женщины, которые были замужем, - пояснил Мухтар, - а теперь живут одни и рады разделить свое жилье с каким-нибудь мужчиной.

- Да, такие бы нам не помешали, - согласился я. - В церковном подвале этой ночью мне было жутковато, хотя в сон я провалился мгновенно, как в могилу.

- Там всюду духи, я их чувствую, - поежился Мухтар. – Вах!

- Слушай, Мухтар, - спросил я, глядя на молодую бабенку, как будто плывшую по Невскому. - Если курулайка - это уже опытная женщина, то как зовут молодую и не замужнюю?

- Ясал.

- Хм, ясал.

Мы встречались с Люсей за полчаса до открытия ярмарки. Прибегая пораньше как на свидание, я терял голову от тепла и первой зелени, глупо попрыгивал и щебетал. А весеннее солнце радостно смеялось над распустившим сопли и слюни влюбленным дурачком.

- Ну и как, нашли курулаек? - спросила Люся на следующий день.

- Пока нет. Зато Мухтар нашел дешевое общежитие для командированных, завтра вечером заселяемся, может, там кого встретим.

- Удачи вам, - улыбнулась Люся.

- Давай погуляем вечерком, – предложил я.

- Не могу.

- Ну хотя бы прокатимся на машине через центр, - упрашивал я, - и где-нибудь сфотографируемся. На память.

- Хорошо, но только на часок.

Теплый вечер, ждавший у выхода с работы, позволил расстегнуть пальто и ловить ветер. Мы гуляли на Мойке, позировали у черных коней на Аничкином мосту, у памятника Петра Великого, кормили чаек у причала революционного крейсера, глядели на Неву и каждый думал о своём.

- Я немного завидую тем, кто живет в этом необычном городе, - помолчав, призналась Люся, - ты хотел бы здесь поселиться?

Солнце садилось за мостом, в неподвижной воде на красно-бордовом фоне отражались кокетливые дома, там же отражались и мы, задумчиво облокотившиеся о парапет. От вида наших призраков на воде, касавшихся головами, сердце шпарило кипятком.

- Да, приятно здесь сойти с ума от любви весной. Я так молил твоей любви, смеялся, пел и плакал горько! А ты за все мои мольбы, мне обещала дружбу только! – прочитал я. - Даниил Хармс.

- И что?

- Он здесь хорошо писал, мало жил и плохо умер. Важнее не город, где ты живешь, а сердце, где тебя поселят.

- Мне пора, – сказала Люся и пошла в сторону метро.

Поздно вечером мы с Мухтаром сидели в машине недалеко от церкви, где должны были ночевать в последний раз, и ужинали. Мы пили дешевое пиво, ели колбасу с майонезом и запивали сырыми яйцами. Аппетит делал меня болтливым и я рассказывал, как автостопом пересекал Польшу от Кракова до Гданьска, где дикарем жил на побережье и чудом избежал наводнения.

- Мой брат тоже был в Польше, - задумчиво проговорил Мухтар. - Рэкетом промышлял, однажды в споре его один румын на нож посадил. Чудом братишка выжил и все деньги, которые заработал, и машина, и квартира, всё на лечение ушло. Вах.

- А румын?

- Нашел братишка его потом и убил.

- Да, вот такая жизнь, - вздохнул я.

- Что жизнь, - проворчал Мухтар, - нам с тобой опять в этом склепе ночевать.

- Последняя ночь, потерпим.

На следующий вечер мы пили пиво в собственном номере. После работы Люся, тряхнув челкой, опять убежала в гости. Меланхолично шарясь по улицам, в соседнем квартале я обнаружил общественную баню и позвал Мухтара. Не приученный к березовому венику и жару мой компаньон быстренько по-собачьи ополоснулся и убежал, а я основательно попыхтел в парной, пока не почувствовал умиротворение и чистоту. Накупив пива и колбасы, мы расположились в своих апартаментах. Общежитие для командированных стояло на Лесном проспекте, окна смотрели прямо на вход в метро, и мы чувствовали себя в гуще жизни.

Под окном долго и сочно целовалась какая-то парочка.

- Мухтар, как по аварски любовь? - спросил я, глядя на них.

- Роткхли.

- А по алтайски - сюшь.

Мухтар игриво улыбнулся:

- Знаешь, как по-аварски семьсот семьдесят семь лягушек квакали под мостом.

- Как?

И тут Мухтар издал такое непередаваемое клокотание, что кто-то испуганно вскрикнул в коридоре и уронил посуду. Мы посмеялись, допили пиво и Мухтар, нацепив на уши плеер, уснул под блеющее "далеко-далёко, тебя люблю". Я же долго ворочался, прислушиваясь к разным звукам, доносившимся отовсюду.

Сквозь полудрему я почувствовал, как кто-то тянет с меня одеяло. Конечно, это могли быть дзасики-варасики, маленькие домовые, или семья Джонсонов. Но откуда им было взяться здесь. Дзасики-варасики жили в Японии, а семья Джонсонов в Новой Зеландии.

- Мухтар, ты? - спросонья пробормотал я.

- Не Мухтар, а Мефистофель, - насмешливо произнёс чей-то голос.

Вздрогнув, я открыл глаза и понял, что не могу пошевелиться. Передо мной, спиной к окну с полной луной вместо головы стоял силуэт.

- Ты кто? Тебе чего? - еле выдавил я.

- Гм, это я пришел спросить. Чего тебе?

- Ме...

- Отвечай коротко.

- Ме...

- Перестань мекать!

- Ме…

- Ах ты, влюбчивый сукин сын, - все равно поняла тень. - Или нет?

- Нет.

- Дай-ка, дружок, я загляну тебе в левый глаз.

Силуэт чуть двинулся вперед и на моей левой щеке начался тик.

- Тебе будут помогать каштан, сирень и белая роза, - заговорщицки прошептала тень.

-?! - мой вопрос был немым.

Тут у меня больно кольнуло в сердце. На мгновение я закрыл глаза, а, открыв, увидел, лишь колышущуюся штору.

Утром Люся принесла фотографии с прогулки. На всех снимках темный Мухтар был как будто вдавлен в серое питерское пространство и очень походил на Мефистофеля.

- Ты случайно лунатизмом не страдаешь? - спросил я Мухтара.

- А что это?

- Это когда вместо того, чтобы ночью спать, ходишь и разговариваешь

- Нэт. Ночью я сплю, - уверенно сказал Мухтар.

Вечером, проводив Люсю до метро, мы выехали подкалымить. Командировочных денег на пиво не хватало, и мы за дешево развозили по городу людей, показывавших куда им надо доехать.

- Есть такой фильм "Цена молока", - начал я.

- Не видел, - покачал головой Мухтар.

- Там есть героиня по имени Люсинда, - продолжил я и замолчал, решая, говорить или не говорить то, что хотел сказать.

- О! Наш клиент! - поворачивая с Фонтанки на Московский проспект, обрадовался Мухтар.

Парень, поднявший руку, заглянул в кабину. Он уже было совсем решился сесть, как Мухтар зачем-то повернулся к нему и улыбнулся, как можно приветливей, во всю ширь худого кавказского лица.

- Неее, ребята, стоой!! - как ужаленный дернулся из машины парень. - Я с вами не поеду!

- Двери хоть закрой! - крикнул я ему вслед.

Но от парня уже и след простыл.

- Чего это он? - удивился Мухтар.

- Зря ты ему улыбнулся.

- Почему зря, я думал ему приятно будет.

- Это почему же ему должно быть приятно?

- Как почему, потому что водитель радуется ему. Это всегда приятно.

- Какой же ты водитель, ты скорее похож на Мефистофеля.

- Это кто такой?

- Один коварный тип.

- А я здесь причем?

- Не причем. Ты просто похож на него.

- Вах, неприятно, - расстроился Мухтар.

Мы поехали дальше.

- И что там Люсинда? - вспомнил Мухтар.

- Мучилась она от любви, понимаешь. И почем зря… От Люсинды ушел жених, потому что она отдала всех его коров за одно одеяло.

- Дура какая-то.

- Точно, – сказал я и замолчал, решив ничего не говорить о своих чувствах.

- А тебе нравиться наша Люся? - вдруг хитро спросил Мухтар.

- Она красивая.

- И я люблю красивых женщин.

- Кто же их не любит. У меня вот, к примеру, раньше была подружка, вылитая Эрин Уоссон.

- Это кто?

- Модель такая.

- Не видел.

- Снимается для "мэйбеллин".

- Для кого?

- Ну, реклама такая есть, типа вся от "мэйбеллин".

- А, это реклама такая.

- Да, – кивнул я. - Это реклама такая.

Мы остановились у Исаакиевского собора и вышли покурить. Мухтар увидел старушек, торговавших орехами, и пошел к ним. Задрав голову, я стал любоваться потемневшим небом и вдруг увидел на золотом куполе Люсю. Она сидела и махала рукой. Потом она бросила горсть чего-то блестящего, и сверху заморосил алмазный дождь. Он растекался по моим щекам.

- Так не бывает! - крикнул ей я.

- Бывает!

- Я влюблен в тебя!

- Люби на здоровье!

- Дура!

- Сам дурак!

Тут я понял, что прохожие вокруг останавливаются и решают, псих я или нет.

- Ты чего орешь, как ненормальный?! - подскочил Мухтар.

- Я видел её!

- Кого?

- Люсю!

- Где?

- На куполе Исаакиевского собора.

Мухтар затолкал меня в машину и побыстрее сорвался с место. Еще минут пять он оглядывался, словно ожидая погони.

- Нет, так нельзя! - волновался он. - Что с тобой?! Я даже испугался за тебя! Ты вел себя, как псих! Вах!

- У меня кружится голова. Останови у аптеки, купи мне настойки овса, это помогает, - проговорил я слабым голосом, хотя чувствовал себя, как нельзя лучше.

Мухтар остановил машину и побежал в аптеку. Я вышел из машины и лег на лавку у Зимнего дворца, и вдруг услышал за спиной знакомый голос Мефистофеля.

- Сходишь с ума? - спросил он.

- Понемногу.

- Сходить так сразу, - засмеялся Мефистофель. - Поехали на бал.

- Какой еще бал?

- Увидишь.

Сначала я услышал стук копыт и колёс, потом кто-то вежливо на французском языке обратился к Мефистофелю. Тот лишь хмыкнул в ответ. Почему-то было очень темно, и я не мог разглядеть лицо Мефистофеля, к тому же он был в широком плаще с капюшоном. Он помог подняться и усадил в карету, и мы понеслись по Невскому. Мимо приносились другие кареты, кричали форейторы, вдоль дороги горели газовые фонари. Мы остановились у ярко освещенного подъезда, поднялись по ступеням, всюду царило оживление, в большом зале было особенно людно и шумно. Играла музыка, вроде как, мазурка, и танцевали пары, между которых сновала прислуга с подносами бокалов шампанского. Мефистофель все время держался где-то за спиной, я его не видел, а он говорил мне в ухо:

- Здесь полно разного сброда, никого долго не слушай и ни с кем не разговаривай. Иначе тебя не отпустят, ты здесь лишь для того, чтобы узнать, что о тебе говорят.

Я обернулся, и он исчез. Ко мне подскочил человек в костюме домино.

- Добрый вечер, несчастный влюбленный, - напевно заговорил он, - так это вы и есть, мне вас так жаль, но я и сам пребываю в похожем положении, мне тоже не с кем поделиться и никто не может мне помочь...

- Вы должны поговорить с её вагиной, - вдруг начала приставать старушка с бородавкой на щеке, - все вагины ужасно разговорчивы, для этого не обязательно лезть под юбке к барышне, достаточно представить её вагину и заговорит с ней, вы даже можете...

Я в ужасе отскочил от неё.

- У тебя не голова, а сундук с нижним бельём! - прокричал мне в другое ухо старик в адмиральском мундире.

- О, милый друг, - потащил меня за руку какой-то человек во фраке, - послушайте меня, как я вас понимаю, но вы не должны отступать, поверьте мне, ваше чувство способно на многое...

- Так вот вы где, милостивый государь, - прямо в меня въехала дородная дама, - тут все говорят, что ты не в себе, лишился разума из-за юбки, а я не верю этому, тебе ли, друг мой...

Меня у неё отбил не менее грузный мужчина, он буквально приподнял меня и отставил в сторону поближе к себе.

- Что же ты, брат, - отрывисто заговорил он, - делаешь с собой, ведь ежели так далее пойдет, то уже никто и не поручиться, что ты протянешь до…

- Чем меньше женщину мы любим! - прокричал кто-то в ухо.

- Я буду с вами танцевать! - радостно воскликнуло появившееся рядом очаровательное юное создание в бальном платье. - Как это удивительно! Чудесно! Танцевать!

Меня окружили со всех сторон, что-то кричали и дергали за рукава. И тут моё сознание не выдержало и разлетелось, как бомба Аблеухова. Прозвучавший взрыв перешел в гулкое эхо, в котором слышалось только одно: «Что с тобой, что с тобой».

- Что с тобой?! - тряс меня за плечо Мухтар. - Зачем ты здесь спишь?! Не надо здесь спать!

Я открыл глаза и увидел его с настойкой овса в руках.

- Мне стало душно, и я вышел из машины, - открывая пузырек, объяснял я, - но так закружилась голова, что я потерял сознание. Сейчас выпью настойки овса и пройдет.

Больше мы калымить не ездили.

На следующий день я нашел куст цветущей сирени, ободрал его и пришел на ярмарку с целой охапкой. Люся сделала большие глаза и засмеялась, не внушая ни надежды, ни разочарования.

Через пару дней наша экспедиция вернулись из Питера. Приезд совпал с майскими праздниками и Пасхой. Въезжая во двор, мы увидели, как среди цветущих яблонь Володя и Вася жгли костер, а остальные нанизывали на шампуры куски мяса и наливали кагор. В окружении церквей и молодых зеленых листьев чудо парило между ними опадавшими белыми лепестками, похожими на маленьких ангелочков.

Нас встретили как полярников из команды Роберта Скотта неожиданно благополучно вернувшихся с Южного полюса, неся перед собой крест из красного дерева.

- Иисус воскрес! – гаркнул Иван Абрамыч и полез целоваться.

- Воистину воскрес! – радостно завопили мы, подставляя щеки и стаканы.

Шампуры положили на угли, нарезали зелень, помидоры и сыр, принесли разноцветные яйца и сдобу, запотевшие бутылки с водкой и вином. Праздничный галдеж заполонил двор. Мое прекрасное настроение стало портиться, когда Меркурий переполз из левого зрачка в правый, и я вдруг понял, что не могу остановиться пить. Алкоголь мой главный враг, потому что он мой друг. Гм, это я так сказал?

- Вернусь через полчасика, - поднявшись с лавочки, загадочно объявила Люся. - У меня есть сюрприз.

В мой стакан нырнуло дурное предчувствие. Пытаясь его поймать, я сделал не один большой глоток.

Через полчаса они вошли во двор под ручку.

- Это Олег, мой жених, - представила Люся плотного добродушного дядю, прихрамывавшего на правую ногу.

Пожав жениху руку, я всосал стакан вина и пошел прочь со двора.

- Ты куда? – крикнула мне вслед Люся.

- Бороться и искать, найти и не сдаваться!

С пьяных чувств и по молодости я окунулся в переживания терзаемого Диониса с выдиранием сердца, телесных членов и позвоночника, как хворостины из плетня. Я буквально разрывался от несчастной любви.

Слышали, что высшая любовь - это тайная любовь? Будучи облеченной в слова, любовь теряет своё достоинство. Всю жизнь тосковать по возлюбленному и умереть от неразделенной любви, ни разу не произнеся имени возлюбленного - вот в чем подлинный смысл любви. Это Хагакурэ. И еще она говорит, что идеальная любовь черпает свои силы из смерти - умирая за свою любовь, ты очищаешь её и делаешь трепетной.

- Ха-ха-ха! – восхищено смеялся я и стонал от боли.

Мефистофель соткался из дыма моей сигареты и развязано спросил:

- Что с тобой? Опять чем-то расстроен!!

- Люся в небесах с алмазами, - истерично кричал я и смеялся. - Люся в море с водолазами! Люся в джунглях с дикобразами! Люся на бахче с арбузами! Люся на скамейке с карапузами!

- Вот даже как! - обрадовался Мефистофель. - Мне нравится! Продолжишь?

- Может мне к врачу пойти? - посерьезнел я.

- Сходи, – согласился Мефистофель. - И что ты ему скажешь?

- Скажу, что каждый день вижу Люсю в небесах с алмазами.

- А он тебе скажет, что ты псих и пропишет галоперидол.

- Пусть! Я и есть псих! Псих, страдающий без любви!

- Ты просто влюбчивый сукин сын. Только и всего, - похлопал меня по плечу Мефистофель. – Не переживай, бывает и хуже.

Я плюнул в его сторону и ускорил шаг. Точно-точно, подумал я, так оно и есть, просто влюбчивый сукин сын. А кто еще поверит, что ему помогут каштан, сирень и белая роза? Идиот!

Остановившись, я поднял мокрое от пьяных слёз лицо и увидел Люсю. Она стояла на одной ноге на пирамиде цветущего каштана.

- Привет, - помахала она ладошкой.

- Люся, откуда у тебя жених? - обиженно спросил я.

- Извини, - усмехнулась она. - Мне без жениха никак нельзя.

- А как же я?

- Что ты?

- Я ведь люблю тебя.

- Люби на здоровье. Ты и должен меня любить, ведь ты же мой рыцарь, - она подпрыгнула и засмеялась, балансируя на трепыхавшемся соцветье, и вдруг прокричала голосом Мефистофеля:

- Мой трубадур, блядь!

Взмахнув тоненькой рукой, маленькая Люся вывела в воздухе блестевшие алмазные буквы: shevalier servant.

- Ты понял? - спросила она.

- Нет! - сердито крикнул я и побежал прочь.

Мефистофель гнался за мной до дверей винного магазина. Там я спрятался в бутылку и покатился под откос. Очнулся я на другом краю Москвы под кроватью, на которой храпел Шао, актер, музыкант и отличный собутыльник. Он перебрался к своей подруге Арине, которая промышляла в столице рукоделием. Только здесь за сшитые её руками кожаные штаны или куртку могли выложить штуку баксов. Раз в месяц свою лепту вносил и Шао, притаскивая домой после выступления в клубе немного еды и выпивки.

Парочка снимали комнату вблизи Царицынского парка, в соседней комнате с женой и дочкой жил однокурсник Шао по институту культуры. Всё бы ничего, но у бездетной парочки водилось много знакомых и все как один не дураки выпить.

У меня были деньги и желание выпивать, к староверам я не хотел возвращаться. На следующее утро мы очнулись втроем на маленьком диване.

- Вставай старовер! - сказала Арина. – Идем на свежий воздух в Царицынский парк.

Был весенний день, солнечный и теплый. В этот день по календарю хорошо было высаживать перец, загадывать желания и петь, камнем дня был гранит. Мы разлеглись на весенней травке и занялись пивом и пением. Мы хотели ограничиться десятью бутылками, но подъехали еще друзья-выпивохи, и мы все набрались до чертиков.

Еще более обстоятельное похмелье встретило нас на другое утро и озадачило пустыми карманами. Пошарив в ворохе кожи из недоделанных заказов, Арина вытащила пятидесятидолларовую заначку и отправила нас на рынок.

Мы долго болтались по базару, пока Шао набирал овощей на борщ. В его приготовлении он был спец. Покупая свеклу, он сказал мне:

- Любовь как жулик, берёт самое ценное и не говорит зачем? А если я сейчас не выпью, мне кранты..

- Точно, - поддержал я, – надо выпить.

По дороге домой, мы свернули в парк, спустились к озеру и открыли вино. После четвертого глотка я поведал о Люсе в небесах с алмазами.

- Ха-ха, у тебя волос торчит из носа, - рассмеялся Шао. - Таких девушки не любят. Ха-ха-ха! Щас я тебе его вырву. Ха-ха-ха!

- Я был влюблен до последнего нерва, - пьянея, твердил я. – Теперь нет, теперь я star over!

- Ты слишком сильно влюбляешься, женщины это не ценят, - со знанием дела проговорил Шао и открыл вторую бутылку.

- А что они ценят?

- Ничего, кроме умения жить, создавать семью и зарабатывать деньги.

- А у меня что на роже написано, что я живу как-то по-другому?

- Написано.

- Ну и что делать? Что? - отбиваясь от бутылки, прокричал я.

- Ничего. Ты ничего не должен делать. Понимаешь?

- Нет.

- Тогда пей.

На Рогожку я вернулся еще через пару дней и принес букет цветущего каштана. Ирина и Люся сидели на кухне в домашних халатах и с серьёзными минами обсуждали Люсиного жениха. Выяснялось, что повидал он в жизни достаточно: воевал в Афганистане, был женат, имеет дочку и второй раз обзаводиться супругой не торопится. Хотя Люся и ухаживала за ним, даже жила у него, когда у него были приступы в раненной ноге.

Мое появление оживило невест.

- Привет, Ира! Привет, Люся! - помахал я букетом.

Хм, привет, Люся. Не прими меня за психа, дорогуша, но я видел тебя в небесах с алмазами. А еще в доме с цветочными вазами и на картине с тремя водолазами, с бутылкой невского пива, с мобильным телефоном, с блестящим саксофоном, с новым дружком, без нового дружка, в свадебном платье, в латах на коне, в лодке на реке, в небе на метле. Возможно, стоило влюбиться в дерево или в тот фонарный столб на углу, ходить к нему на свидание, назначать час встречи и приносить цветы, зная, что он поймет меня, не отвергнет и не бросит под грузовик любви. Впрочем, всё это глупости, не больше чем игра воображения. Любовь одна на всех и это нужно ценить.

Вскоре у Люси разладилось с женихом, старый хромой вояка оказался законченным холостяком. Вот тогда то за ней и приударил Вася. Посмеиваясь надо мной, он тоже любил повторять, что настоящие мужики не любят как я.

- Не надо ныть перед бабой, - учил он, - веди себя так, словно ты её уже отымел. Тогда она по любому будет твоей.

Свои методы воздействия на женщин Вася решил продемонстрировать на Люсе. В день их первого свидания я поехал к друзьям в Алтуфьево.

По пятницам вечером Андрей и Таня Сатиновы устраивали дома алхимические сеансы. Они собирали приятелей и знакомых и в мягком дыме гашиша и благовоний рассуждали о тонких соединениях мира. Бывало и без выпивки. Я не мог относиться к этому серьезно.

Много интересного затрагивали их вечерние беседы. Мне и самому было что порассказать. Например, о том, как когда-то каждый четверг на рассвете я принимал ванны из шалфея и анализировал минувшие события, погружаясь за девять минут девять раз. Это помогало достичь мудрости. Но без выпивки мой язык не развязывался.

В сумерках я осторожно сошел с крыльца. У гаража Вася готовил машину к свиданию и о чем-то переговаривался с Лёвой, вышедшим прогуляться с собакой. Незаметно я проскользнул, закурил и пошел мимо окна Люси. Не выдержав, я остановился и заглянул в комнату. Люся сидела за столом над раскрытой книгой Мураками, на коленях у неё лежал черный котенок. Мурлыкая, он дремал, уютно свесив лапы, а Люся смотрела сквозь книгу и что-то шептала. Припадая ухом к стеклу, я долго вслушивался, пока не разобрал: «Моё сердце на замке, мое сердце на замке, моё сердце на замке».

Теперь многие закрывают на замок дома, кошельки и сердце, и все равно найдется тот, кто это взломает. Пришла пора жить нараспашку, имея casa libre (свободный дом) по соседству с международным фондом внутренней свободы.

Когда я пришел, алхимики сидели в кружке и что-то обсуждали. Кроме Сатиновых я знал еще несколько человек: все они были честными ребятами, но некоторым не хватало хорошенького раздрая в голове, чтобы не быть интеллектуалами.

- Вот разбирайте, - сказал один из парней и выложил на фольгу кусочки сахара со следом капнувшей на них слезинки.

- Мне два много, - решил Сатинов и повернулся ко мне. - Тебе надо?

- А что это?

- Кислота, ЛСД, Люся в небесах с алмазами. Берешь?

- Давай, сколько с меня.

- Двадцать.

Я аккуратно завернул свой кубик в фольгу.

- Не ешь все сразу, - сказал парень, деливший кислоту. - А если съешь, то лучше никуда не ходи. Особенно в метро, ха-ха!

На следующий день я встречался у станции «Южная» со старым дружком. В юности он, я и милая девушка с неустойчивой психикой, разболтанной травкой, решали, кто кому достанется. Всё выяснилось само собой: Икс, он же Серёжа, и наша Соня обвенчались и поселились в деревушке, где-то под Домодедово, там они пели в церковном хоре и жили при батюшке. Вера позволяла им веселить дух вином и марихуаной, по праздникам они закатывались в научный городок Пущино, где для этого баловства имелась жилплощадь. Хозяйка квартиры нашла себе дело в Бостоне, поручив Сереже, которого уважала прежде всего как Икса, поддерживать уют, поливать цветы и протирать пыль.

- Зачем тебе сейчас ключи? - спросил Икс. - Поехали через неделю вместе с нами. Отлично проведем время. Или тебе негде жить?

- Да я пока у староверов. Просто надо побыть в одиночестве пару дней, - сделал я умный вид. - Поработать над книгой.

- Над книгой? Какой еще книгой?

- О бродягах.

- Гм, и что они?

- Бродяжничают.

- И всё?

- Почти.

- Ерунда, наверное, какая-то. Кому это будет интересно?

- Может быть, и никому.

- А тебе это зачем?

- Еще не знаю.

- Ты серьезно?

- Да.

- И как называется книга?

- Эстетика бродяг.

- Гм, название мне нравится.

- Я рад.

Ответив на вопросы, я получил ключи, сел в автобус и через полтора часа был в Пущино. Найти нужную квартирку на верхнем этаже одной из башен-высоток, кои местные жители почему-то называли «зайчиками», не составило труда. Наскоро обустроившись, я сглотнул сахарный кубик.

Моё двадцать пятое соединение лизергиновой кислоты было несколько иным, чем у дедушки Хофмана во время психоделической поездки на велосипеде. Оно опустило меня на дно восточного борделя, где полуголый я возлежал на низком диване в дыму опиумных воскурений. Мной управляла плоть, не желавшая избавляться от сексуальности. Хаксли предупреждал - надо держать своего кота секса в мешке.

- Хватает проблем, - уверенно говорил он, качаясь в кресле, - когда наркотик стимулирует эстетические чувства.

Но мой кот, к сожалению, никогда не знал никакого мешка. В центре бегущей спирали золотого сечения я видел прекрасную обнаженную женщину, переливающуюся всеми цветами радуги. Касаясь её, я извергал семя. Только она и я – и всё. Мир вокруг пульсировал. И если бы в этот момент появился чудак Харингтон со своей чайной ложкой, я бы не отказался от еще одной дозы.

- Это лекарство такое забавное, – бормотал я.

Но утверждать, что в нём заключается какая-то особенная свобода, которая изменит всё вокруг, я бы не стал. Это все равно, что утверждать, будто этот мир сделал старик Бенамуки.

Зазвонил телефон. Подняв трубку, я услышал, как она радостно кричит:

- Привет, малыш, это я Света Ракета!

- Как ты меня нашла?! - громко вопрошала моя голова. - Что ты здесь делаешь?!

- Я приехали к тебе!

- Ко мне?! Зачем?!

- Ты нужен мне! Я тебя искала.

- Нет! Не надо меня искать! Я сам всё найду!

Я не сразу понял, что разговариваю с мерно гудевшей трубкой. Я положил её на пол, накрыл подушкой, оделся и стал спускаться за вином. Ступени и пол походили на чешуйчатую шкуру огромного пресмыкающегося, она двигалась и казалось, сейчас откуда-нибудь появиться его голова и мне конец. Озираясь, я шел по незнакомому миру. В лавке я покупал вино самым странным образом, причиной тому была продавщица, стоило к ней приблизиться на один лишний шаг, и она преображалась в уродину, но стоило шагнуть обратно и лицо её менялось, и было прекрасным. И я дергался туда обратно, как паралитик.

Мир вокруг пульсировал еще сутки. Возвращаясь из Пущино, я понял, что пора уходить от староверов.

За ужином, когда Люся спросила, как я провел свои выходные, над нашими головами поднялся шум. Не сразу мы поняли, что это крысы затеяли драку. В соседней комнате под потолком, где была огромная щель, мы увидели длинные толстые веревки хвостов. Одна из крыс в жестокой схватке ранила другую, и та, высунув морду, что-то пропищала нам, потом из пасти у нее полилась кровь.

Несколько дней никто не решался смыть со стены кровавые подтеки, похожие на знаки Киприсового кодекса. Всё указывало на то, что пора менять место обитания. Но я откладывал отъезд со дня на день, чтобы только видеть Люсю и строить ей глазки. И возможно, еще долго изображал бы рыцаря печального образа, но вернулся Холмогоров. Он сразу круто взялся за дисциплину, и потребовал, чтобы мы не только трудились, как пчелки, но и внимали каждому его слову. Мы должны были порхать над прилавком, увеличивая выручку, а после работы перетаскивать с место на место коробки с медом, чтобы не скучать до и после ужина.

Раньше мы начинали утро по примеру Черной Бороды с коктейля из рома и пороха и ничего - бодро держались весь день, а от работы по новому мы скисли на четвертый день. Даже добровольцам на галерах через каждые пять дней полагался один выходной. И только нас дрючили днём и ночью, превращая честных бродяг в торгашей.Признаться, за прилавком, обложившись товаром и ценниками, волей-неволей глядишь на покупателя как на жертву, которая должна пасть и вывернуть кошелек. Что-то нехорошее происходит в душе, когда в чужих сбережениях видишь сиюминутный смысл. Я бунтовал, прогуливал работу и приходил после ужина.

В Питер на новую ярмарку вместо меня Холмогоров отправил с Люсей Васю, и я решил, что наступил мой последний день у староверов. Вечером я зашел к зеркальщику, он был пьян и ругался на чем свет стоит, методично ударяя кулаком по столу:

- Пингвины! Мудни! Нет у них веры! Нет! Пингвины!

На меня он не обращал внимания.

- Лёва, ты чего? – затревожился я.

- Они дали мне месячный срок, чтобы я съехал отсюда! Пингвины! Нет у них веры! Я им бороды буду отрывать!

От каждого удара шатало стол и зеркальщика. Вокруг стола бегал старый Лорд и жалобно скулил. С грохотом распахнув двери мастерской, Лёва выставил радиолу и крутанул ручку громкости. На улицу вывалился «Отель Калифорния» да так, что стекла и окрестности задребезжали.

- Развлекайтесь! Пингвины! - предложил Лева испугано глядевшим из окон староверам.

- Что будем делать? - спросил я, когда Лева успокоился, убрал радиолу и закрыл двери коморки.

- Никогда не верь им, слушай их и бери у них всё, что нужно. Слышишь?!

Я кивнул.

- Слышишь?! - Лёва стукнул по столу.

Я встал и послушно принёс две коробки мёда.

- Сколько нужно, столько и бери! Не мелочись!

Я принес еще две коробки. Мне была нужна одна банка, а остальные я хотел раздать детям и друзьям-сладкоежкам. Потом мы выпили вина, и я пошел к Холмогорову. С порога я честно выложил всё, что думаю об этой работе.

- Я воспитан как бродяга и поэт, - завершил я свою речь, - и мир мне близок и любим, когда я в дороге, а не за вашим долбанным прилавкам. Я против мёда ничего не имею, но от торговли из меня уже блевотина лезет. Поторговал и хватит дерьма!

Холмогоров посмотрел на меня так, словно я был обманщик, вор, плут, проныра, проходимец и гнуснейший педераст-содомит, почище Паисия Лигрида.

- И чем ты будешь заниматься в столице? - нахмурившись, спросил он, - Здесь то у тебя крыша над головой и пропитание.

- Как-нибудь выберусь. А нет, значит, так судьбой положено.

На следующий день мы расстались. Что теперь делают, староверы? Хм, настоящие староверы - это вам не псы господни, как доминиканцы, и не шпионы сердца, как суфии. Они все так же изгоняют дьявола, освящают артус и панагиарный хлеб. А те, у которых жил я, ничего такого не делали. До свидания, star over!

Эстетика бродяг

В большом городе, где миллионы человеческих тел носятся в непрерывной суете, одно из удовольствий найти не занятый толчок и вволю посидеть на нем, наслаждаясь свободой и одиночеством. Всюду кипит вонючее варево жизни, а ты сидишь с невозмутимым видом, спустив штаны, и пялишься на дверь перед носом. Внизу шаркают ботинки, шлепают каблуки, кто-то время от времени дергает за ручку, а ты заперт в неприступной крепости и всё тебе нипочём.

За стенкой слева и справа появляются соседи, они шуршат бумагой и что-то бормочут. Спешка не дает им даже, как следует, посрать. Они второпях выдавливают не переваренные слоеные пирожки, пиццу, шаурму, суши и чипсы. Чертова жизнь, бормочут они, вечное несварение желудка, понос и запоры. Помните, друзья: la verite est refuse fux constipes! Что означает, истина недоступна страдающим запором!

Все мы бродяги в большом городе. Хотя порой, кажется, что это и не город, а один большой сортир. Если кто-то полагает, что можно преспокойно жить в сортире, тогда, конечно, он не бродяга. Потому что у него есть дом, из которого не выселят, а просто смоют.

В пасмурный день я сидел, отгородившись от мира, читал надписи на стенах и курил сигарету. До фильтра целая вечность, а потом можно закурить еще. На стенах написано много разного: "если ты не бурачок, не вставай ногами на толчок", "кони -чемпионы, мясо - быдло", "марина - блядь", "и ты здесь был?", "чего пялишься, мудень". Прямо на уровне моих блаженных глаз намертво приклеен клочок красной бумажки, который извещал, что презервативы не защищают от спида, что возбудитель проходит насквозь, как кулак в дверной проем. Хм, я не люблю презервативы.

Снаружи довольно оживленно и почти непрерывное журчание, словно сидишь на берегу небольшого ручейка или водопадика, иногда возле них кто-то переговаривался, приятно щекоча нервы откровениями. И я, словно католический священник на исповеди, выслушиваю обо всех их грешках, а они даже не видели меня.

- Вот эти две шлюхи, которых ты снял вчера, - говорили черные кожаные башмаки на высокой подошве двум замшевым, - где-то я их раньше видел, но работают они ударно.

- У меня есть их телефон, я всегда их вызываю.

- Мне по хер, что она решила, - разговаривал с кем-то скрипучий голос, - я приеду и всё будет так, как хочу я. Как хочу я, понял?

- Семак играл, как бог, - болтали двое подростков. - Поэтому мы и порвали их. Теперь мы точно чемпионы.

Разговоры не прекращались. А я курил и хихикал, развлечение, что надо. Под задницей я постелил часть вчерашней спортивной газеты, и мне было тепло и приятно, как в кресле кабины космического пилотирования. Сначала отходит первая ступень, потом вторая, атмосфера разряжается, и я ухожу в открытый космос.

Если торопиться, даже сидя на толчке, в жизни толку не будет. Перемажешься, и тебя будут сторониться, как чумного. Не спеши, брат, посиди и послушай, что творится кругом, и главное - внутри. Почувствуй, какая дохлятина гниет в твоей утробе, выпусти её на волю, пусть догнивает в другом месте. Хотя, чего уж там, мы сами такие же дохлятины и гнием все вместе заживо.

Впрочем есть и приятное. Спасибо мистеру Томасу Крепперу за то, что вовремя изобрел унитаз, теперь мы стали свободнее. Да что тут говорить, если ученые уже изобрели унитаз-электростанцию, который вырабатывает электричество за счет разложения органических отходов!

Если посчитать общее время, которое мы сидим на толчках, получится года два-три. А может, и больше. Неплохой способ проводить время, а? Нам всегда есть чем заняться. Так что, если заскучал или засомневался, то снимай штаны и садись на толчок. Сам старик граф Честерфилд в поучительных письмах к сыну, делясь жизненным опытом, давал дельный совет, настойчиво рекомендуя не терять времени даром и даже на толчке побольше читать, ибо в таком положении лучше всего врезаются в память мудрые мысли.

Я выкурил вторую сигарету. Пора было убираться - город звал на свои помойки. И сразу встал вопрос, чем подтереться. Хорошо, если рядом рулончик, а если нет, то извини. Повернув голову, я прочитал надпись на боковой стенке: «если взял бумаги много, попу ты рукой не трогай, если взял бумаги мало, подтирайся, чем попало». Рулончика не было. Ерунда, в таком положении всё, что под рукой - сгодится. Ничего не жаль, даже белой печатной бумаги. Не надо ничего жалеть. Всё, что мы имеем здесь, не наше. Отдай всё, выдави из себя последнее никчемное желание иметь. Что может быть лучше, чем быть свободным от желаний.

Уже месяц я шатался по городу без работы. Ночевал по квартирам знакомых или на вокзале, если никто не пускал. Летом в городе с жильем попроще, сгодится и лавка в сквере. Но я подумывал, может мне пора уехать.

- Оставайся с нами, - шептал город, - еще немного, и мы найдем тебе судьбу по вкусу.

- Спасибо, - отвечал я, - но здесь всюду попахивает.

Повсюду валялись объедки - приглашение для бродяг. Объедки достаются им, как обломки кораблекрушения. И глядя, как бродяги копошатся в них, невольно представлялось, как мир будет выглядеть у самой грани. Вряд ли там понадобятся музыка и книги, вряд ли собирая объедки, кто-то вспоминает, что такое любовь. Ты думал, такого не случится? Хм, может быть, я не против… Просто я уверен, что нас просто так не отпустят с этой помойки, пока мы не соберем всё собственное дерьмо, пока не сожрём его столько, сколько навалили. Так что, готовьтесь!

Лично я уже готов. И заглядываю в мусорный бак лишь удостовериться, что пищи для нас предостаточно. Впрочем, поднимая любую крышку, можно найти и дверь, чтобы выбраться отсюда. Иногда я надеялся именно на это.

Стоило мне заглянуть в очередной мусорный бак, как оттуда вывалился бродяга, воняющий так гадко, что обоняние отказывалось идентифицировать запахи.

- Чего тебе? - прохрипел он.

Он был похож на большую крысу, которую не поймать, не отравить и не научить плясать под дудочку. Однако наши жизненные нити где-то пересекались, и потому мы смотрели друг на друга с пониманием. В его глазах не было и тени любопытства, он только пошевелил ноздрями, стараясь понять, можно ли с меня хоть что-то поиметь. Мой поношенный наряд ему не понравился, мои обвисшие карманы и щетина тоже. Конечно, он и не надеялся, что сегодня в бачок заглянет принц и осыплет его бриллиантами.

- Что ты здесь ищешь? - опять захрипел бродяга.

Скажи я ему правду, он бы не поверил. Только в чём же она заключалась? В том, что мы жили на одной помойке, и он забрался в самую вонючую нору.

- Я расчленил труп невесты и выкинул его где-то здесь, но забыл снять золотое кольцо и вернулся за ним, - спокойно проговорил я и пошел дальше.

Бродяга отхаркнулся и хлопнул крышкой, возвращаясь домой.

Вечером я зашел в «Макдональдс» и уселся на бесплатный толчок. Меня не смущала надпись «В целях вашей безопасности за вами ведется наблюдение». Холеные музыкальные уборные здесь более всего располагали к созерцанию и медитации. Кажется, я даже задремал. Из транса меня вывел неприятный голос, который бубнил одно и то же:

- Я залезу к ней в трусы, залезу к ней в трусы, залезу в трусы, в трусы......

Чуть приоткрыв дверь, я осторожно выглянул. Жирный боров полоскал лицо и пристально изучал свою харю в зеркало.

- Она выглядит, как неприступная сучка, - сказал боров своему отражению. - Она думает о себе бог весть что, а я выкину лишнюю сотню баксов, но залезу к ней в трусы...

Тут кто-то вошел еще, и он заткнулся.

Такие вот дела творятся здесь. Под половиной черепных коробок не мысли, а завалы всякой дряни, мусор гниет и разлагается, в голове заводятся крысы и черви. О люди, если бы вы знали, как трудно миру справляться с вашими желаниями!

На выходе я заметил того похотливого толстяка, он сидел за столиком со сногсшибательной юной брюнеткой, при виде её груди третьего размера любой бы поспорил, что на такую стерву придется выкинуть не одну сотню, чтобы она позволила лезть в свои трусы, которые стоили не меньше.

Ночь я провел в кафе на Казанском вокзале, было тепло, и я выходил покурить на перрон, встречая пассажиров. Они прибывали в город, словно бестолковые муравьи. Отсюда нужно было бежать, как можно дальше. А они прибывали и прибывали.

Под утро я сел на первую электричку и уснул в ней, потом пересел обратно и вернулся в город выспавшийся. Денег у меня оставалось совсем немного. Хотя я и экономил, скоро мне грозило стать еще и попрошайкой.

Я шел пешком через город, сворачивая то налево, то направо. Шел, куда глаза глядят. За этот месяц без внимания староверов я похудел, в мои глаза вернулся волчий блеск и нюх к новой жизни. Я проходил мимо церкви на Елоховской и решил зайти, послушать, что творится у меня внутри.

На ступенях я краем глаза заметил, как у тротуара остановилась машина с тонированными окнами. В церкви я пробыл недолго, я понял - Бог мне еще верил.

Я спустился со ступеней храма и пошел к метро, та машина с тонированными окнами тронулась следом. Тогда я перешел дорогу, постоял у газетного киоска, читая заголовки, и опять заметил эту машину. Я прошел вперед, развернулся и опять увидел её. Даже не псих решил бы, что за ним следят.

Я заскочил в метро «Бауманская», доехал до «Кропоткинской» и купил билет в Пушкинский музей. Первым делом я пошел к картине, на которой Лота соблазняли его дочери. Чем-то картина разбирала да меня до самого нутра. Я мог долго гипнотизировать её, а потом переходил к работе Иорданса, где Пан рассказывал крестьянам о сокрытой жизни, я прямо так и слышал, как он говорит им: «чуваки, скоро мир закрутится в обратную сторону и всех, кто не старался познать его тайн, вынесет отсюда».

«Да ну тебя на хер!» - ржали крестьяне, указывая на волосатые козлиные ноги Пана.

После осмотра полотен я спустился вниз, попил кофе, выкурил две сигареты «Галуаз» и оценил сортир. Не хуже, чем в «Макдональдсе», решил я. Так здесь еще и храм искусства, обязательно вернусь сюда опять смотреть на Пана и сидеть на толчке. На улице я убедился, что за мной больше не следят, и пошел к Гоголевскому бульвару.

Еще два дня я перебивался с хлеба на воду, ошиваясь по привокзальным площадям, пока у меня совсем не кончились деньги.

На улице шел дождь, я стоял недалеко от Рижского вокзала и набирал номер за номером. Мне нужны были деньги, кто-то должен был их занять. Но никто не отвечал, никто не хотел меня выручать, никто не хотел лишаться своих сбережений. Отчаявшись, я ударил по аппарату трубкой, набрал последний раз номер и дозвонился до Базина. Он тоже перебрался в столицу, подключал стиральные машинки и учился на кинооператора недалеко от Ботанического сада.

- Выручай, мне нужны деньги! - прокричал я так, что несколько прохожих остановилось.

- Сколько тебе нужно?

- Долларов пятьдесят.

- Я дам тебе, но не сколько ты просишь, - сказал Базин, - у меня сейчас столько нет, дам тебе тысячу рублей.

- Хорошо. Я сам рассчитывал получить не больше пяти сотен.

Мы договорились о встрече в глубине ВДНХ у ракеты. Я пришел раньше, обошел площадь и полез в самолет, но вход оказался платным. Я развернулся и зашел в ближайший павильон.

Редкие посетители бродили осторожно, шагая так, чтобы не нарушить тишину. Из-под моих ног вспорхнул воробей, я задрал голову и увидел разрисованный купольный потолок. В поднебесном мире пышногрудая крестьянка доверчиво возложила руку на спину мудрой коровы. Крестьянка была словно Европа обнимающая Зевса, у которого выросло конспиративное вымя. А вдали по желтым полям плыли мифические комбайны. Я сразу решил, что когда-то вывалился оттуда и не знаю, как попасть обратно. Воробей порхнул к потолку и исчез.

В окно я увидел, как Базин подходит к месту встречи.

- Как ты? - участливо спросил он, отдавая деньги.

- Не очень…

- Возвращаться не собираешься?

- Куда это?

- На родину.

- Моя родина на дне Атлантического океана.

- Пойдем, выпьем пива, я угощаю, - предложил Базин.

Мы взяли пива и сели напротив фонтана.

- Как твоя девушка? - спросил я.

- Нормально. Устроилась на работу. Может, тебе тоже подыскать работенку и снимать квартиру?

- Вряд ли… Я так и не увидел чего хотел…

- Чего же?

- Такую жизнь… Как там, куда делся воробей.

- Какой воробей?

- Обычный воробей.

- Я ничего об этом не знаю.

- Я тоже.

Мы допили пиво.

- Извини, я спешу на занятие, - глянул на часы Базин.

- Спасибо за помощь.

- Ты же знаешь, я рад тебе помочь. Пока.

Я вернулся в павильон. Еще раньше я приметил там WC с надписью «посторонним вход воспрещен». Это оказался очень милый и уютный сортир. Сидя на унитазе, я слушал, как вдалеке поет Джон Леннон: «представьте себе в мире больше нет войн и собственности». Я представил и мечтательно заулыбался. На подоконнике лежала газета.

«Нужен ли инвалидам секс?» - первое, что я вычитал, взяв её в руки.

- Конечно, нужен! - ничуть не сомневаясь, дал я правильный ответ.

На фотографии мужчина в инвалидной коляске держал за руку миловидную женщину. Она сидела рядом на стуле и глядела на мужчину глазами полными счастья. Парочка была с другой планеты.

Не успел я прослезиться, как кто-то вошел и грузно расставил ноги прямо напротив моей двери. Через несколько секунд мощная струя была пущена в писсуар. Я видел только массивные подошвы и слышал звук, но судя даже по этому, там стоял редкий бугай.

Он вдруг тяжело засопел, словно угадал мое присутствие и мысли.

- Ты один? - вдруг спросил он.

Сначала я решил, что он говорит по мобильнику. Но он вдруг не сильно лягнул по моей дверце и опять спросил:

- Ты один?

Пересилив испуг, который пищал, что меня все-таки выследили, я ответил, как можно спокойнее:

- Нет, нас здесь трое, мы играем в карты и точим ножи.

- Тебе привет от ангелов, - миролюбиво произнес голос.

- Вот как, - обрадовался я. - Они еще не забыл про меня.

- Они помнят про всех. Они просили передать, чтобы ты потерпел здесь еще немного.

- Терпение уже давно лопнуло. Мне страшно от мысли, что я живу без него.

- Ничего, ничего, не дури. Они сказал, что тебя любят и всё будет в порядке. Твоя новая жизнь уже началась.

- Подожди, я сейчас выйду.

Но когда я вышел, никого не было. Только в стерильном духе сортира витал нежный запах миндаля.

- Похоже, что надо мной подшутили, - пробормотал я.

Впрочем, в этом мире всё так. Кто-то играет тобой, кто-то играет теми, кто играет тобой, а кто-то играет всеми сразу. Хм, если новая жизнь уже началась, я должен это скоро заметить и не пугаться её прежних ужасов.

Только я вышел на улицу, как ударил гром и полил дождь. Я вернулся обратно и еще раз взглянул на пышногрудую Европу. В углу павильона работала маленькая медовая лавка «Старовер», возле неё стояла единственная покупательница. Поглядывая вверх, я подошел к лавке.

- Мой муж был старовер, - рассказывала пожилая женщина незнакомому парню, грустившему в белом фартуке у прилавка со всеми продуктами пчеловодства, - но об этом мало, кто знал. Ведь еще он был одним из конструкторов вот этой ракеты. Гагарин на ней летал.

- Гагарин настоящий космический бродяга, - не выдержав, влез я с замечанием. – А когда он приземлился, то чуть не стал жертвой трактористов, которые его пришли встречать с ломами.

Женщина недовольно покосилась и вновь обратилась к продавцу:

- Очень жестокие люди староверы.

- Почему же жестокие? - не понимал тот.

- А от чего у вас прополис? - опять вмешался я, экзаменуя продавца.

- От всего, - неуверенно проговорил тот, - от печени, желудка, простатита и… зубной боли.

Парень сунул мне брошюрку о целебных свойствах прополиса. Я сделал вид, что изучаю её, и слушал, как женщина твердит свое:

- Староверы очень жестокие люди. Доброго слова от них не дождешься, они замкнуты в своей общине и живут по таким строгим правилам, что девушки лет тридцати у них уже на старух похожи. А как они относятся к тем, кто другой веры, вы же не знаете. Это просто ужас.

Тетка была не в теме. Я купил десятиграммовый шарик прополиса, пошел в сортир и засунул его себе в задницу. Не подумайте ничего порочного, просто профилактика простаты. И вообще, тема ануса такая популярная и разносторонняя, что я решил по-своему поучаствовать в грязном деле. Почему бы не походить, имея в жопе шарик прополиса, если это еще и профилактика от мужских недугов.

Я шел по городу, как ни в чем не бывало. Я насвистывал. А у меня в заднице хранился шарик прополиса, словно маленькая планета или новый мир. Этот факт меня очень смешил. Я казался себе фокусником, который под ахи удивленной публики в любой момент может извлечь из глубокого небытия волшебный шарик.

- Оп-ля! Держите! - воскликнет фокусник.

- Уау, откуда он у вас?! - воскликнут зрители. - Ведь только что у вас ничего не было! Как же так!

- А это мой маленький секрет.

- Удивительно!

Смехом то смехом, а многое в этом мире проходит через жопу. Как выяснялось, некоторые даже стараются загнать туда и любовь. Меня это пугало.

Я был одним из бродяг, про которых пел Рой Гамильтон: «У всех есть дом, кроме меня». И хотя порой чувство незащищенности змеей ложилось под сердце - это мало расстраивало и беспокоило. Я точно знал, что скоро откроется дверь в новый мир. Для всех. Ну, если не дверь, то уж форточка точно.

Уверенность моя была похожая на манию, на психическое расстройство. Приставая с этим к знакомым, я не метил в пророки, а, как ни глупо, просто беспокоился о судьбе человечества. Мне было трудно отделаться от мысли, что я всего лишь стоптанный башмак, сила которого в том, что он все равно никогда не сносится.

Когда в жизни происходит что-то важное, начинаешь обращать внимание на каждую мелочь, понимаешь, что все вокруг состоит из знаков, при помощи них с тобой разговаривает будущее. И я понимал, что новый мир набирает своих волонтеров, заставляя их бродяжничать и искать двери. Он подавал им знаки, что последний путь лежит через мертвые города. И не было ничего странного в том, что в огромном городе я чувствовал себя еще больше бродягой, чем на обочине пыльной дороги.

Я зашел в кафе разменять занятые деньги, взял пива и горячей самсы. Над столиком висел телевизор, я жевал и не обращал на него внимания, пока не понял, что с экрана разговаривают со мной. Это были две молодые женщины в пляжных костюмах, они плыли на паруснике вдоль берега тропического моря и, улыбаясь, спрашивали: "Неужели ты еще не решился? Скорее делай свой выбор". Потом они дружно прыгнули в прозрачную голубую воду и исчезли с экрана. Вместо них появился внушающий доверие мужчина, он подмигнул мне и указал на точку в океане, которая тут же превратилась в карту Галапагосских островов. Потом начался бандитский сериал.

Только я перекусил, как почувствовал внизу живота позывы. Только я вбежал в уборную и снял штаны, как из меня в толчок вылетело пушечное ядро. Черт возьми, я и позабыл о маленькой планете прополиса, которой теперь суждено бродяжничать между мирами. Возможно, переплыв океан дерьма, она тоже попадет в новый светлый мир. Тогда наши судьбы будут схожи.

Умывшись, я смотрел на своё отражение. Раньше я думал, что вижу товарища. Теперь я видел только муляж из прошлого, он тянул меня назад к своим мертвецам. Он жаждал слиться со мной, попасть в моё будущее и выкачать из него всё живое. Нас объединяло только то, что мы не знали, как избавиться от двойника. Пуля пущенная в голову не помогла бы ни тому и ни другому. Пострадало бы только зеркало.

Могло помочь только одно. Отсечение взамен на свободу. Это так же верно, как и то, что первая деревянная нога появилась у жителя Афин Эгистрата. Посаженный на цепь в плену у спартанцев, он отрезал себе ногу и сбежал, а потом уговорил плотника сделать протез. И ничуть не жалел, что за полученную свободу рассчитался ногой.

Через день я понял, что нужно помыться целиком, и поехал к Стиновым.

- Как я выгляжу? - спросил я.

- Выглядишь хорошо, только пахнешь плохо, - сказал Андрей.

Таня выдала мне полотенце, и я забрался в ванную.

Каждый раз плавая в горячей воде, я думал, как хорошо иметь дом, ванную и личный сортир. Закрываться на ключ и никого не видеть.

После купания меня накормили ужином: рисовой лапшой и рыбой. Андрей и Таня Сатиновы совсем не ели мясо, и пищу принимали деревянными палочками. После сытной кормежки мы растянулись на индийских покрывалах, зажгли благовония и курили гашиш. Из динамиков звучала приятная электронная тарабарщина. Хотелось подняться с дымом и исчезнуть под потолком.

Рядом на полу лежали фотографии. Часа за два до моего прихода Андрей рассказывал гостям, как сплавлялся на катамаранах по Абакану. Это было позапрошлым летом, в наш экипаж входили помимо Андрюхи и меня, Джоник и Марьяна. Мы отлично ладили вчетвером, подружились на всю жизнь. Я с завистью посмотрел на прошлое, на довольные лица экипажа, на наш катамаран «Черный Бадан», на нем мы подняли пиратский флаг и с той поры у нас появилась привычка отпускать бороды. Десять дней наша группа не видела людей, мы плыли через тайгу навсегда свободные - если это начинается, то не заканчивается.

- Тебя искал Бертран, - вспомнил Андрей, - он здесь проездом на пхову в Питер.

Как выяснилось, Бертран увлекся буддизмом и теперь повторял только одну молитву: «аминь, молния во тьме пустыни». На следующий день я ждал его на площади Гагарина, в центре которой. мощный каменный человек ломился вверх, уж он бы разогнал узморских механизаторов. О них я сочинял рассказ, пока ждал Бертрана.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: