ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ТЕОРИЯ

Сорос Джордж

Алхимия финансов

ОТ АВТОРА

Многие ознакомились с рукописью книги или некоторыми ее разделами на различных стадиях работы. Я не могу перечислить всех, их слишком много. Но я хотел бы поблагодарить всех за помощь и критику. Я благодарен Байрону Виену, "который особенно внимательно прочел и прокомментировал книгу на трех различных этапах ее подготовки, намного более внимательно, чем того требовали его обязанности. Особую благодарность мне следует принести Антонио Фолья, который подготовил графики, иллюстрирующие ход эксперимента в реальном времени. Ларри Къярелло предоставил численные данные.

Я также хочу поблагодарить группу, которая внесла свой вклад в успехи Квантум Фонда в период проведения эксперимента: Билл Эрман, Гарри Гладштейн, Том Ларкин, Роберт Миллер, Стивен Окин, Джо Орофино, Стефан Плант, Аллан Рафаель и Анн Стайере.

Вступительное слово

Четыреста семьдесят три миллиона против одного. Таковы были шансы Джорджа Сороса на то, чтобы добиться инвестиционных показателей, которых ему удалось достичь в качестве менеджера Квантум Фонда в период с 1968 по 1993 гг. Результат его инвестиционной деятельности является самым безукоризненным опровержением гипотезы случайных блужданий!

Подобно биржевикам, достигшим совершеннолетия в конце "сумасшедших семидесятых" и в восьмидесятых. Алхимия финансов была в чем-то революционной книгой. Вспомните, что это был период, когда в инвестиционной деятельности прочно держалась мода на индексирование и на следование за общим трендом. Это был период, когда технический анализ (изучение динамики цен как инструмент прогнозирования) достиг своего расцвета. Биржевики моего поколения вооружались таблицами и компьютерными графиками, которые предсказывали будущее движение цен. Мы проводили день за днем перед экранами, загипнотизированные их мерцанием и потоком постоянно меняющихся цифр в оглушающей какофонии информационных перегрузок. За возможным исключением волновой теории Элиотта, интеллектуальный подход к пониманию хода социальных, политических и экономических событий был в значительной степени забыт и уступил стремлению попросту чувствовать себя участником все ускоряющегося процесса.

Для меня Алхимия финансов была подобна вспышке молнии. Она позволила мне значительно продвинуться вперед после небольшого отступления, прояснив события, которые казались чрезвычайно сложными и подавляющими. В период, когда в результате более чем исторических событий зарабатывались огромные средства, начиная с захвата рынка серебра компанией братьев Хант в 1979 г. и заканчивая выкупом компанией ККР контрольного пакета акций компании ЭрДжейЭр Набиско в 1989 г., теория рефлексивности, предложенная Соросом, явилась первой современной нетехнической попыткой описать и спрогнозировать динамическое взаимодействие между участниками процесса. В этом блеск этой книги. Она описывает динамику движения между моментами крайних оценок и периодами равновесия на рынке. Это особенно важно для среднего инвестора. Сколько раз нам удавалось в правильный момент сделать ставки на повышение вблизи нижней границы падения цен или вовремя поставить на понижение вблизи пикового момента в процессе крупного движения цен на рынке? Но наша возможность.сохранять эти ставки была слабой (как и наши доходы), поскольку нам не хватало понимания динамики крупномасштабных процессов движения цен. Сорос предлагает нам глубокий критический взгляд на эти процессы и таким образом позволяет нам обрести уверенность в наших вложениях. А это составляет 70% успеха любой кампании инвестирования.

Когда я вступаю в неизбежный период потерь, который является участью любого инвестора, я беру Алхимию финансов и перечитываю описание инвестиционных кампаний Сороса. Изучение того, как он справлялся с трудностями, является отличным руководством как прорвать замкнутый круг ошибочных привычек, в которые время от времени попадает каждый инвестор. Успех заразителен. В этой книге приведены многочисленные примеры поведений биржевика на рынке, которые найдут многочисленных подражателей. Очень важно, что интеллект Сороса придает ему ту уверенность и силу убежденности, которые позволяют ему сохранять свои ставки даже в те периоды, когда они подвергаются испытаниям. В этом смысле Алхимия финансов, наряду с книгой Эдвина Лефевра "Воспоминания биржевого брокера", является руководством по ведению операций на рынке, имеющим непреходящую ценность. И здесь Сорос должен быть особенно осторожным! В фильме о второй мировой войне под названием "Паттон "в моем любимом эпизоде американский генерал Джордж С. Паттон проводит несколько недель, изучая работу своего немецкого противника фельдмаршала Эрвина Роммеля, а затем разбивает его в грандиозной танковой битве в Тунисе. Паттон наблюдает за ходом битвы со своего командного поста и, предчувствуя победу, рычит: "Роммель, ты потрясающий выродок! Я прочел твою книгу!"*. Больше добавить нечего.

Алхимия, помимо всего прочего, прекрасно представляет экономическую и политическую историю последних лет. Начиная с невольного детального предсказания, за шесть лет до реальных событий, того, как будет разрешен кризис сбережений и займов в США (стр. 149) и заканчивая предсказанием кризиса фондового рынка в 1987 г., за два года до того (стр. 216), Сорос раскрывает себя как величайшего провидца нашего времени.

История, вероятно, запомнит Сороса как биржевого игрока, который ставил против Банка Англии в 1992 г. (и избавил Англию от депрессии). Миллиардный счет его успехов просто слишком значителен, чтобы летописцы могли о нем умолчать. Сам Сорос, вероятно, хотел бы, чтобы о нем помнили как о великом экономисте или даже ученом. Но я запомню его за нечто намного более важное, что еще не получило должной оценки. Это человек, удивительно обеспокоенный состоянием условий жизни человечества и пытающийся их улучшить. Его многочисленные и значительные гуманитарные проекты делают его одним из величайших в истории филантропов. Даже сегодня, в возрасте 62-х лет, он активно следит за деятельностью своих шести фондов и, проявляя энергию и специфическую трудовую этику младотурка**, прокладывает себе путь к вершинам финансовой лестницы, отдает делу по 18 часов в день и перемещается по всей планете, работая над своими проектами. Это не значит, что он просто подписывает чеки, на что способен любой состоятельный человек. Он настоящий "трудоголик", который реально влияет на качество жизни людей, к которым судьба была не столь благосклонна. И знаете, — это признак величия.

Пол Тюдор Джоунс Второй

* Patton, 20th Century Fox; E.Rommel, The Tank in the Attack. — Прим. ред.

** Young turk — младотурок: член политического движения в Турции начала XX в., стремившегося к радикальному изменению цивилизационной фазы.

ПРЕДИСЛОВИЕ

С момента первой публикации Алхимии финансов прошло семь лет, полных разнообразных событий. Мой инвестиционный фонд, Квантум Фонд, продолжал процветать: акционеры получали среднегодовой доход в объеме 35,8% в течение последних семи лет, невзирая на некоторые потери во время краха 1987 г. Квантум Фонд также положил начало многочисленным филиалам, и некоторые из них показывают даже лучшие результаты, чем курица, несущая золотые яйца. Начиная с 1989 г. мы решили распределять часть нашей прибыли между акционерами либо в форме наличности, либо акциями вновь созданных фондов. В результате мы сейчас управляем семью фондами, суммарный акционерный капитал которых превышает 10 млрд. долл.

Шаг за шагом я стал принимать все менее активное участие в управлении фондами. Мне повезло, так как благодаря Алхимии финансов я познакомился со Стенли Дракенмиллером. Он в это время управлял другим фондом и он нашел меня, поскольку моя книга его заинтриговала. Мы стали встречаться, и в итоге он присоединился к моей фирме. Сначала ему показалось нелегко работать со мной. Несмотря на то, что я наделил его значительными полномочиями, его стесняло мое присутствие и ему казалось, что результаты его деятельности хуже, чем до прихода в мою фирму. К счастью, я начал принимать все большее участие в революционном процессе, который привел к краху коммунистической системы. Я создавал сеть фондов в коммунистических странах и путешествовал по таким местам, связь с которыми была весьма слабой. Летом 1989 г. я сказал Стену, что он должен принять на себя полную ответственность за управление фондом. С этого момента мы больше не испытывали трудностей.

Я стал тренером, а он — спортсменом. Результаты нашей деятельности улучшились, и мы вступили в период стабильного роста. Каждый год в течение последних трех лет мы отмечали рост более чем на 50%. Несмотря на то, что у нас и ранее было два похожих периода процветания, это можно считать исключительно успешным результатом, особенно принимая во внимание наши международные масштабы. Дракенмиллер не только хороший управляющий фондом, он также и хороший партнер. Под его руководством мы смогли увеличить и улучшить нашу команду менеджеров так, что сейчас она обладает наибольшей глубиной понимания за все время своей работы. Случилось так, что наградой за мою филантропическую деятельность стало процветание моего бизнеса. Процветание позволило мне расширять сеть фондов с головокружительной быстротой.

Мое участие в крушении коммунизма — это иная история, о которой следует рассказать отдельно. Фактически я уже написал об этом две книги — Открытие советской системы, в 1990 г., и Подписка на акции демократии, в 1991 г. Здесь же необходимо заметить, что в своей филантропической деятельности в Восточной Европе я руководствовался той же философией, как и на финансовых рынках. Как читатель скоро увидит, я рассматриваю изменения на финансовых рынках как некий исторический процесс. Это делает мою теорию особенно приложимой и к такому историческому процессу, как крушение коммунизма. Я действительно применял мою теорию и это позволило мне предвосхищать события лучше, чем это в большинстве своем делали остальные. Я обнаружил, что существует значительное сходство между процессом типа подъем-спад, характерным для финансовых рынков, и подъемом и падением советской системы.

По иронии судьбы я стал популярным не благодаря моей деятельности в Восточной Европе, а вследствие прибылей, которые мы получили, играя на курсе фунта стерлингов, когда Великобритания вышла из Механизма Обменных Курсов 16 сентября 1992 г. В одно мгновение я стал знаменитостью, прежде всего в Великобритании, а затем и во всем остальном мире. Когда стало известно, что группа фондов Квантум приобрела большой пакет акций Нью-монт Майнз, взлетели цены на золото. Хотя я и не выражал никакого мнения по поводу золота, мне приписывали самые разнообразные точки зрения. Я пытался их отрицать, но без всякого успеха. Хотя я не претендовал на статус гуру, я не мог не отреагировать, когда он был мне навязан. В действительности я даже приветствовал это, поскольку полагал, что это будет полезно и даст мне возможность высказывать свою точку зрения по политическим вопросам. Но это было не так-то просто. Когда я заявил, что политика высоких процентных ставок Бундесбанка начала становиться контрпродуктивной, рынок ответил резким давлением вниз на немецкую марку. Когда же я возражал против европейской политики в Боснии, меня либо игнорировали, либо мне советовали придерживаться той области, в которой я разбираюсь. Наихудшие результаты моя деятельность имела во Франции, где я воздержался от спекуляций против франка, поскольку не желал нести ответственность за крах остатков европейского механизма обменных курсов. Но вина за это все равно была возложена на меня. Правительство Франции отреагировало на мои рекомендации даже более негативно, чем оно реагировало бы на мою спекулятивную деятельность. Необходимо было показать, что спекулянты должны спекулировать и не раскрывать рта.

Моя репутация финансового гуру создала огромный спрос на Алхимию финансов, вот почему и выходит это новое издание. Я должен признать, что мой образ мыслей значительно изменился с тех пор, как я написал эту книгу, но сейчас меня занимают в основном исторические, а не финансовые процессы. Рамки этого предисловия не позволяют мне изложить свои идеи, для этого мне надо написать новую книгу. Я намереваюсь сделать это, как только позволит время, а здесь я должен сделать лишь одно важное теоретическое замечание, необходимое для того, чтобы привести эту книгу в соответствие с моим сегодняшним образом мыслей.

В Алхимии финансов я представил теорию рефлексивности так, словно она всегда может быть релевантной. Это верно в том смысле, что механизм двусторонней обратной связи, являющийся основным отличительным признаком рефлексивности, может вступить в действие в любое время, но он не может считаться действующим постоянно. В действительности же в большинстве ситуаций он является настолько слабым, что его без опасений можно игнорировать. Следует различать условия, близкие к равновесным, когда определенные корректирующие механизмы предотвращают слишком разительное расхождение восприятии и реальности, и условия, далекие от равновесного состояния, когда действует рефлексивный механизм двойной обратной связи и тенденция к сближению восприятии и реальности не возникает, если не происходит значительных изменений в существующих условиях, то есть, изменения всего режима. В первом случае применима классическая экономическая теория и расхождения между восприятиями и реальностью можно игнорировать как чисто шумовой эффект. Во втором случае теория равновесия становится неприменимой, и мы сталкиваемся с однонаправленным историческим процессом, когда изменения как в восприятиях, так и в реальных условиях становятся необратимыми. Важно различать эти две различные ситуации, поскольку то, что нормально в одной из них, в другой нормальным не является.

Идея разграничения условий, близких к равновесным, и условий, далеких от равновесного состояния, представлена в Алхимии финансов. В конце первой главы я провел различие между обыденными и историческими изменениями, но я недооценил важность этого разграничения. Я назвал его тавтологическим. Теперь я считаю это ошибкой. Тавтология возникла лишь потому, что я не рассматривал этот вопрос достаточно глубоко и охватил этим словом то, что в действительности является фундаментальным различием в структуре событий.

В большинстве явлений, изучаемых с помощью научного метода, один набор условий следует за другим, независимо от чьих бы то ни было мыслей по этому поводу. Явления, изучаемые общественными науками, в том числе и деятельность финансовых рынков, имеют мыслящих участников, и это все усложняет. Как я пытался показать, взгляды участников по самой своей природе являются предвзятыми. Вместо прямой линии, ведущей от одного набора условий к другому, мы имеем постоянные переходы от объективных, поддающихся наблюдению, условий к наблюдениям участников, и наоборот: участники опираются при принятии решений не на объективные условия, а на свою интерпретацию этих условий. Это очень важный момент, имеющий далеко идущие последствия. Он вводит элемент неопределенности, который делает предмет исследования менее поддающимся тому типу обобщений, предсказаний и объяснений, которые и помогли естественным наукам завоевать свою репутацию Именно потому, что этот элемент неопределенности является настолько разрушительным, общественные науки в целом, и экономическая теория в частности, делали все возможное, чтобы исключить или проигнорировать его. Я взялся за решение этого вопроса во всей его сложности и попытался выработать альтернативный подход, который в качестве исходной точки принимает предпочтения участников.

Оглядываясь назад, я могу сказать, что сделал слишком сильное утверждение. Существует множество ситуаций, которые можно плодотворно изучать, даже если предпочтения участников считаются заданными, а элемент неопределенности, который они могут внести, игнорируется. Только в некотором отношении и при некоторых, особых, обстоятельствах неопределенность становится значимой. Она вступает в игру, когда ожидания относительно будущего хода событий оказывают влияние на поведение в данный момент, что и происходит на финансовых рынках. Но даже и в этом случае должен быть приведен в действие некоторый механизм для того, чтобы предпочтения"участников оказали влияние не только на рыночные котировки, но и на так называемое фундаментальные условия, которые, как считается, определяют котировки рынка. Кажется, я недостаточно четко это сформулировал. Основная идея моей книги обычно формулируется фразой о том, что ценовые суждения участников всегда основаны на предпочтениях, а превалирующее предпочтение влияет на рыночные котировки. Если бы этим и ограничивалось все, что я хотел сказать, вряд ли стоило бы писать об этом книгу. Мое утверждение заключается в том, что существуют случаи, когда предпочтения влияют не только на рыночные котировки, но и на фундаментальные условия. Именно в этом случае рефлексивность приобретает весьма важное значение. Эта ситуация не постоянна во времени, но когда это происходит, рыночные котировки следуют по особому пути. Кроме того, они играют особую роль: не просто отражают фундаментальные условия, а сами становятся частью фундаментальных условий, которые формируют эволюцию цен. Это рекурсивное взаимоотношение делает эволюцию цен неопределенной, а так называемую равновесную цену — нерелевантной.

Никто не станет отрицать, что отдельные участники рыночного процесса действуют, опираясь на оценки, основанные на их предпочтениях; но расхожая мудрость гласит, что предпочтениями участников можно пренебречь как временными отклонениями, так называемыми "случайными блужданиями". Но это — как раз то, с чем я не согласен. Я полагаю теперь, что это утверждение можно было бы сделать более четким, проведя разграничения между условиями, близкими к равновесным, и условиями, далекими от равновесных, чем предлагая общую теорию исторических процессов, основанную на постоянном перекрестном взаимодействии между восприятиями и реальностью, как я сделал это в Алхимии финансов. Это не значит, что общая теория неверна; это значит лишь то, что понятие рефлексивности становится более значимым, если его приберечь для тех случаев, когда в действие действительно вступает механизм двойной обратной связи.

Алхимия финансов посвящена именно таким случаям. Наиболее очевидным примером является привлечение дополнительного акционерного капитала, когда временная завышенная оценка акций конвертируется в прибыльность на акцию путем эмиссии акций по завышенным ценам. В большинстве описываемых случаев предпочтения участников содержат в себе реальные ошибки в мышлении. Например, в конце 1970-х гг. международные банки предоставили слишком крупные займы развивающимся странам, поскольку они не смогли осознать, что коэффициенты покрытия задолженностей*,

которые они использовали для оценки кредитоспособности стран-должников, были рефлексивными, в том смысле, что они подвергались воздействию со стороны их собственной деятельности по предоставлению займов. Но предпочтения не обязательно включают реальные ошибки. Как я показываю в третьей главе, система свободно плавающих обменных курсов является нестабильной по своей природе вследствие влияния спекуляций, следующих за трендом рынка, хотя биржевые игроки, следуя за трендом, выбирают правильную стратегию.

Судя по реакции общественности — в основном это комментарии журналистов, прочитавших книгу поверхностно или не читавших ее вообще — я не достиг успеха в демонстрации важности концепции рефлексивности. Кажется, что была воспринята только часть моего утверждения — о том, что превалирующее предпочтение влияет на рыночные котировки. Вторая часть — о том, что превалирующее предпочтение может при определенных условиях влиять также и на "фундаментальные условия", а изменение рыночных котировок вызывает дальнейшие изменения рыночных котировок — кажется, прошла незамеченной.

Вина за это, по меньшей мере частично, ложится на меня. Поскольку рефлексивность изменяет структуру событий, я попытался представить рефлексивную структуру как универсально верный способ описания эволюции рыночных котировок — своего рода общая теория а ля Койне**, в которой отсутствие рефлексивности составляет особый случай. Было бы лучше саму рефлексивность представить в качестве особого случая, поскольку значимость рефлексивности придает именно тот факт, что она действует лишь периодически.

* Debt ratio (англ.) — отношение заемных средств к собственным; отношение долг/капитал, где "капитал" может пониматься как суммарные активы или, более узко, как акционерный капитал. Термин "коэффициент покрытия" не является общепринятым. Финансовая терминология в книге выверялась по трем словарям: Б.Г.Федорова, Е.Г.Коваленко и ЮД.Терехова, а также по некоторым другим источникам. — Прим.ред.

** Кейнс Джон Мейнард (1883—1946) — крупнейший английский экономист, оставивший заметный след во многих разделах экономики. Один из основателей Бреттонвудской системы. Последняя книга — Общая теория занятости, процента и капитала (1936). Полное собрание сочинений Кейнса в 29 томах издано Королевским Экономическим Обществом (1971-1979). - Прим. ред.

Как только понимание значимости рефлексивности проникнет в умы и будет осознана неадекватность расхожей точки зрения, настанет время предложить общую теорию рефлексивности. У меня есть оправдание. Я не вывел рефлексивность из наблюдений за финансовыми рынками, а разработал концепцию рефлексивности как абстрактную философскую идею до того, как я начал свою деятельность на финансовых рынках. Иными словами, я потерпел неудачу в философских спекуляциях прежде, чем преуспел в финансовых. Очевидно, моя неудачная карьера философа оказала свое влияние на эту книгу, поскольку я не сделав понятие рефлексивности — которое можно пронаблюдать и пре вратить в прибыль — настолько ясным, насколько оно может быть. Когда человек открывает что-то новое, вполне понятно, что он склонен преувеличивать важность своего открытия. Именно это я и сделал с рефлексивностью. Предлагая общую теорию рефлексивности, я, вероятно, зашел слишком далеко и двигался слишком быстро. Я утверждал, что экономическая теория является неверной, а общественные науки представляют собой лишь ложную метафору. Это преувеличение. Поскольку условия, далекие от равновесного состояния, возникают лишь периодически, экономическая теория лишь периодически становится ложной, и разграничительная линия между естественными и общественными науками является не настолько жесткой и не настолько прямолинейной, как я это представил в процессе написания этой книги. Эти ограничения скорее увеличивают значимость рефлексивности, чем уменьшают ее.

После того, как концепция рефлексивности определена, представляется, что спектр ее приложений расширяется. Можно рассматривать эволюцию цен на всех финансовых рынках в совокупности как рефлексивный исторический процесс. Я сделал это в Алхимии финансов, когда анализировал Рейгановский Имперский Круг, а после публикации этой книги я нашел другие примеры, такие, как Германский Имперский Круг, возникший после падения Берлинской стены (лекция, прочитанная 29 сентября 1993 г. и озаглавленная: "Перспективы европейской дезинтеграции"). Но есть и опасность зайти слишком далеко в использовании концепции рефлексивности, в чем я убедился за свой собственный счет. Существуют продолжительные непродуктивные в этом плане периоды, когда события на финансовых рынках следуют не рефлексивной модели, а скорее напоминают "случайные блуждания", предписываемые теорией эффективного рынка. В таких случаях лучше ничего не предпринимать, чем следовать гипотезе рефлексивности. Рассмотрение рефлексивности как периодически возникающего явления, а не универсального условия, создает плодотворную почву для исследований. Например, возникает следующий вопрос: как разграничить условия, близкие к равновесным, и условия, далекие от равновесного состояния? Каков критерий разграничения? Я долго думал над этим вопросом и, кажется, я начинаю находить ответ на него. Смогу ли я ответить на этот вопрос должным образом — будет видно из моей следующей книги. Она касается вопроса о ценностях и имеет отношение к обществу в целом, а не только лишь к финансовым рынкам. Моя следующая книга, если она когда-нибудь будет написана, будет посвящена теории истории, а не теории финансов. Я даю пример того, как модель подъем-спад, свойственная поведению финансовых рынков, может быть применена по отношению к более крупным историческим процессам (лекция "Перспективы европейской дезинтеграции").

ВВЕДЕНИЕ

В определенном смысле эта книга является трудом всей моей жизни. Она касается многих вопросов, представляющих для меня непреходящий интерес, и объединяет в себе два основных направления моего интеллектуального развития: одно — абстрактное, а другое — практическое.

Абстрактное возникло первым. Как только я осознал сам факт своего существования, я начал испытывать страстное желание понять его и я рассматривал понимание самого себя как центральную проблему, которую требовалось понять. Познать себя — gnote aucton, nosce te ipsum* — неразрешимая задача. Чтобы получить нечто похожее на знание, мы должны провести четкое различие между субъектом и объектом исследования; однако в данном случае они совпадают. Мысли человека являются частью того, о чем он размышляет; следовательно, человеку не хватает независимой точки отсчета, с которой он мог бы произвести оценку, — ему не хватает объективности.

В колледже я изучал экономику. Но я нашел экономическую теорию весьма неудовлетворительной, поскольку она не могла проникнуть в существо этой проблемы; более того, она судорожно старалась всячески обойти ее. Экономика стремится стать наукой. Считается, что наука объективна, но научного подхода трудно придерживаться, когда субъекту исследования — участнику экономического процесса — не хватает объективности.

В то время я находился под сильным влиянием идей Карла Поп-пера о том, что должен представлять собой научный метод. Я был согласен с большинством его взглядов, за одним значительным исключением. Он выступал в защиту того, что называл "единством метода" — утверждение о том, что методы и критерии, которые применимы к изучению явлений природы, также применимы и к изучению событий общественной жизни. Я чувствовал, что между ними существует фундаментальное различие. В событиях, изучаемых общественными науками, действуют мыслящие участники; в явлениях природы таковых нет. Мышление участников создает проблемы, не имеющие аналога в естественных науках. Ближайшую аналогию можно найти в области квантовой физики, где научное наблюдение приводит к принципу неопределенности Гейзенберга; но в событиях общественной жизни именно мышление участников отвечает за элемент неопределенности, а не вмешательство внешнего наблюдателя.

Естественные науки изучают события, которые состоят из последовательности фактов. Когда в событиях действуют мыслящие участники, предмет исследования больше не ограничивается фактами, но включает также и восприятия участников. Причинно-следственная связь не ведет напрямую от факта к факту, а проходит от факта к восприятию и от восприятия к факту. Это не создавало бы непреодолимых трудностей, если бы существовало некое соответствие, или эквивалентность, между фактами и воспри-ятиями. К сожалению, это невозможно, поскольку восприятия участников соотносятся не с фактами, а с ситуацией, которая зависит от их собственных восприятии и, следовательно, не может трактоваться как факт.

Экономическая теория пытается обойти этот вопрос, вводя предположение о рациональном поведении. Считается, что люди действуют, выбирая лучшую из возможных альтернатив. Но различие между восприятиями альтернатив и фактами почему-то не принимается во внимание. Результатом служит очень элегантная теоретическая конструкция, которая напоминает естественные науки, но не напоминает реальность. Она относится к идеальному миру, в котором участники действуют на основе совершенного знания, и приводит к теоретическому равновесию, в котором распределение ресурсов является оптимальным. Она имеет лишь слабое отношение к реальному миру, в котором люди действуют на основе несовершенного понимания, а равновесие недостижимо.

Взаимоотношение между пониманием участников и ситуацией, в которой они участвуют, долго продолжало занимать меня после того, как я закончил колледж. В первую очередь мне надо было заработать себе на жизнь, но в свободное время я написал философский трактат на эту тему с примечательным заглавием "Бремя сознания ". К сожалению, название было лучшей его частью. К тому моменту, когда я закончил работу, я был не согласен со своей собственной позицией. Я потратил три года на пересмотр этой работы. Однажды я перечитал то, что написал накануне, и не смог ничего понять. Это заставило меня осознать, что я зашел в тупик, и я решил оставить эту работу. Это случилось как раз тогда, когда в моем интеллектуальном развитии стала доминировать практическая жилка.

Если бы мне потребовалось кратко сформулировать, каковы мои практические навыки, я использовал бы одно слово: выживание. Когда я был еще подростком, вторая мировая война преподала мне урок, которого я никогда не забуду. Судьба подарила мне отца, который имел большой опыт в искусстве выживания, бежав из плена и пережив русскую революцию. Под его руководством в моем нежном возрасте вторая мировая война послужила курсом повышенной трудности. Как читатель увидит позднее, инвестиционный механизм, который я создал четверть века спустя, в значительной степени опирается на те навыки, которые я приобрел, будучи подростком.

После окончания колледжа у меня было несколько фальстартов, и в итоге я стал международным арбитражным торговцем акциями, сначала в Лондоне, а затем в Нью-Йорке. Когда в 1957 г. был сформирован Европейский Общий рынок, американские инвесторы заинтересовались европейскими акциями, и я стал аналитиком по ценным бумагам, давая рекомендации американским институтам по поводу их европейских вложений. В течение короткого периода времени я правил, как одноглазый король среди слепых. Мое процветание резко оборвалось, когда президент Кеннеди ввел так называемый "налог по выравниванию процентов", который фактически остановил покупку иностранных ценных бумаг. Я решил переставить свое делание денег на заднюю горелку и провел три года, с 1963 по 1966, пересматривая свою работу "Бремя сознания".

Когда же в итоге я решил вернуться с небес на землю, я начал с образцового портфеля вложений с пониженным риском, который в 1969 г. превратился в хедже вый фонд (фонд взаимных вложений, который использует левередж — привлечение заемных средств — и различные методы хеджирования). Начиная с этого момента я руководил деятельностью фонда, хотя в период между сентябрем 1981 г. и сентябрем 1984 г. я делегировал большую часть своих полномочий. Фонд вырос с приблизительно 4 млн. долл., которыми он владел в начале своей деятельности, до примерно 2 млрд. долл., и большая часть этого роста генерирована изнутри. Инвесторы-учредители могли видеть, как стоимость их акций выросла в 300 раз. Ни один инвестиционный фонд никогда не демонстрировал сравнимых результатов.

В первые десять лет моей деловой карьеры я не находил особого применения тому, что мне удалось узнать в колледже, и существовало почти полное разделение между моей практической деятельностью и моими теоретическими интересами. Покупка и продажа ценных бумаг были игрой, в которую я играл, не вкладывая в это всей своей личности.

Все это изменилось, когда я стал управляющим фондом. Я полностью зависел от своих решений по размещению средств и не мог отделять себя от своих инвестиционных решений. Я должен был использовать все свои интеллектуальные возможности и с великим изумлением и удовлетворением обнаружил, что мои абстрактные идеи могут пригодиться. Было бы преувеличением сказать, что они определили мой успех; но не может быть никаких сомнений в том, что именно они дали мне преимущество.

Я разработал свой особый подход к инвестициям, который находился в противоречии с расхожей мудростью. Общепринятый взгляд состоит в том, что рынок всегда прав — рыночные цены стремятся правильно компенсировать будущие изменения, даже когда неясно, что же будут представлять собой эти изменения. Я начал с противоположной точки зрения. Я считаю, что рыночные цены всегда неверны в том смысле, что они отражают взгляд на будущее, основанный на предпочтениях. Но искажение работает в обоих направлениях: не только участники рыночного процесса действуют на основе своих предпочтений, но также и их предпочтения влияют на ход событий. Это может создать впечатление, что рынки верно предчувствуют будущие изменения, но на самом деле не ожидания отвечают будущему ходу событий, а будущие события формируются этими ожиданиями. Восприятия участников по самой своей природе содержат ошибку, и существует двусторонняя связь — связь между ошибочными восприятиями и действительным ходом событий, — результатом которой является отсутствие соответствия между ними. Я называю эту двустороннюю связь рефлексивностью.

В ходе своей инвестиционной деятельности я обнаружил, что финансовые рынки следуют принципу, который несколько родствен научному методу: процесс принятия решения об инвестициях похож на формулирование научной гипотезы и представление ее на практическое испытание. Основное различие здесь в том, что гипотеза, на которой основаны решения об инвестициях, должна принести прибыль, а не установить универсально верную закономерность. Обе эти операции связаны со значительным риском и в обоих случаях успех приносит соответствующее вознаграждение — материальное в одном случае, научное — в другом. Придерживаясь этой точки зрения, можно рассматривать финансовые рынки в качестве лаборатории для испытания гипотез, хотя и не строго научных. Истина в том, что успешная инвестиционная деятельность является своего рода алхимией.

Большинство участников рыночного процесса не рассматривают рынки в таком свете. Это значит, что они не знают, какие гипотезы тестируются; это также значит, что большинство гипотез, представляемых на рыночное тестирование, довольно банальны. Обычно это не более чем утверждения о том, что какие-либо акции могут превысить средний рыночный уровень.

Я имел определенное преимущество перед другими инвесторами, поскольку у меня, по крайней мере, была какая-то идея о том, как функционируют финансовые рынки. Однако я солгал бы, если бы стал утверждать, что я всегда формулирую стоящую гипотезу на основе своих теоретических построений. Иногда невозможно было зафиксировать какой-либо рефлексивный процесс;

иногда мне не удавалось его обнаружить; и, в наиболее досадных случаях, иногда я неверно этот процесс определял. Так или иначе, часто я делал вложения, не имея стоящей гипотезы, и моя деятельность не сильно отличалась от того, что называют "случайным блужданием". Но я был настроен на рефлексивные процессы на финансовых рынках, и мои основные успехи возникли в результате использования тех возможностей, которые они предоставляли.

Мой подход к рынку был не столь абстрактным, как кажется. Он принял высоко личную, эмоциональную форму: тестирование ассоциировалось с болью, а успех — с избавлением от нее. Когда я утверждаю, что "рынок всегда основывается на предпочтениях", я выражаю свое глубоко прочувствованное отношение: я слишком мало верю в прозорливость профессиональных инвесторов;

чем крупнее пост, который они занимают, тем менее я считаю их способными принимать правильные решения. Мы с моим партнером испытывали злорадное удовлетворение, получая прибыли путем ставок на понижение акций, которые были институциональными фаворитами, но наше отношение к нашей собственной деятельности было различным. Он считал ошибочными лишь взгляды других участников, в то время как я полагал, что мы можем ошибаться столь же легко, как и все остальные. Мое самокритичное отношение хорошо отвечало допущению, что ошибки внутренне присущи всем нашим восприятиям.

Управление хеджевым фондом дало мне возможность полностью проявить свои способности к выживанию. Использование ле-вереджа'1' может принести чрезвычайно высокие результаты в случае удачи, но если события не будут отвечать вашим ожиданиям, это может выбросить вас из игры. Здесь наиболее трудным является решение о том, какой уровень риска безопасен. Универсальных мерок здесь нет: каждая ситуация должна оцениваться отдельно. В окончательных оценках следует опираться на свой инстинкт самосохранения. Таким образом, мои обязанности по управлению хеджевым фондом совместили мои абстрактные интересы с моими практическими навыками.

У меня нет какого-то особого набора правил, следуя которому я веду игру на финансовых рынках; я был всегда более заинтересован в том, чтобы понять изменения, которые происходят в правилах игры. Я начал с гипотез, касающихся индивидуальных компаний; с течением времени мои интересы значительно отклонились в направлении макроэкономических вопросов. Это отчасти произошло благодаря росту фонда, а отчасти — вследствие нестабильности макроэкономического окружения. Например, до 1973 г. обменные курсы были фиксированными; впоследствии они стали плодотворной областью для биржевой игры.

В течение последних четырех-пяти лет у меня все более нарастало ощущение нависшей финансовой катастрофы. Я чувствовал, что долгосрочный цикл роста становится все более нестабильным и не поддающимся сохранению и что мы все более приближаемся к периоду спада. Это убеждение стало одной из причин того, что в 1981 г. мне пришлось отойти от активного управления фондом и сократить общий риск потенциальных убытков. Мои интересы сместились от моего собственного выживания к выживанию всей системы. Я провел исследование проблемы международных задолженностей и опубликовал несколько работ на эту тему. Я использовал ту же теоретическую систему, что и в своей инвестиционной деятельности, и мои исследования не остались без вознаграждения. К сожалению, чем сложнее система, тем больше в ней простора для ошибок. В своем анализе я допустил несколько ошибок, которые уменьшили точность моих прогнозов; они отрицательно сказывались и на результатах моей инвестиционной деятельности, пока я не пересмотрел свои взгляды в процессе работы над этой книгой.

Чем успешнее я использовал свои идеи на финансовых рынках тем острее становилось мое желание выразить их в теоретической форме. Я продолжал лелеять идею о том, что концепция рефлексивности является важнейшим вкладом в понимание мира, в котором мы живем. Я полагал, что предпочтения участников являются ключом к пониманию всех исторических процессов, в которых действуют мыслящие участники, точно так же как генетические мутации являются ключом к пониманию биологической эволюции. Но удовлетворительная формулировка теории рефлексивности по-прежнему ускользала от меня. Я всегда сталкивался с трудностями, когда пытался определить, что же я имел в виду под "несовершенным пониманием участников". Чтобы аккуратно определить степень искажения, нам необходимо знать, какой была бы ситуация, если бы она не была искажена восприятиями участников. К сожалению, это вряд ли возможно, поскольку мышление участников является неотъемлемой частью ситуации, о которой они должны размышлять. Неудивительно, что концепция рефлексивности должна создавать огромные трудности; если бы с этой концепцией было проще работать, экономисты и другие ученые — специалисты по общественным наукам не затрачивали бы стольких усилий, чтобы изгнать ее из предмета своего исследования.

Эта книга является заключительной попыткой изучить последствия рефлексивности. Я попытался избежать трудностей, с которыми я сталкивался в прошлом, используя противоположный подход к предмету. Вместо того, чтобы увязать в трясине абстрактной теории, я собираюсь как можно больше внимания уделить описанию результатов своих практических экспериментов. Я не могу совсем исключить обсуждение абстрактных вопросов, но ограничил это одной главой. Исследуя практические последствия, я начинаю с наиболее простых случаев и постепенно продвигаюсь к более сложным. Случилось так, что этот подход совпал с хронологическим порядком, в котором я на практике столкнулся с рефлексивными процессами: сначала фондовый рынок, затем валютный рынок, затем проблема международных задолженностей, и в заключение — то, что может быть названо кредитным циклом.

Фондовый рынок предоставляет несколько примеров, наиболее четко отвечающих модели подъем-спад; свободно плавающие обменные курсы валют позволяют мне исследовать отчетливые волнообразные модели хода событий. Подъем и спад в международных займах являются частью более сложного исторического процесса расширения и последующего сокращения объемов кредитования. Этот процесс положил начало конфигурации, которую я назвал "Рейгановским Имперским Кругом". Эта конфигурация превалировала с момента возникновения международного долгового кризиса в 1982 г. до первой половины 1985 г., но по своей природе она была нестабильной. Как эта нестабильность может разрешиться — один из основных вопросов, рассматриваемых в данной книге.

Экспериментальный подход принес неожиданные результаты. В процессе написания этой книги я сделал два основных открытия: одно заключается в том, что существует рефлексивая связь между кредитом и залогом; второе — в том, что существует рефлексивное взаимоотношение между регулирующими органами и экономикой, которую они регулируют.

Давно утвердилась точка зрения, гласящая, что денежные стоимости являются пассивным отражением состояния дел в реальном мире. Классическая экономика сосредоточивалась на реальном мире и пренебрегала проблемами, связанными с деньгами и кредитом; даже Кейнс представил свою общую теорию в терминах реального мира. Монетаристы стремились поставить взаимосвязи с ног на голову: они утверждали, что можно контролировать инфляцию, контролируя рост объемов денежной массы.

По-моему, все эти взгляды основаны на фундаментально неверных концепциях. Денежные стоимости не являются простым отражением состояния дел в реальном мире; оценивание является позитивным актом, который оказывает влияние на ход событий. Денежные и реальные явления рефлексивным образом взаимосвязаны; то есть они взаимно влияют друг на друга. Рефлексивные взаимоотношения проявляют себя наиболее четко при использовании кредита или при злоупотреблении им.

Займы основаны на оценке заимодавцем способности заемщика производить выплаты по обслуживанию своего долга. Оценка залога считается независимой от акта предоставления займа, но в действительности акт предоставления займа может повлиять на стоимость залога. Это верно и в конкретных случаях, и для экономики в целом. Рост кредитования стимулирует экономику и увеличивает стоимость залогового обеспечения; выплаты и сокращение объемов кредитования оказывают депрессивное влияние как на экономику, так и на оценку залогового обеспечения. Связь между кредитом и экономической деятельностью вовсе не является постоянной — например, результаты предоставления кредита на строительство новой фабрики в значительной степени отличны от последствий выделения кредита для выкупа контрольного пакета акций с использованием привлеченных средств. Это затрудняет количественное выражение взаимосвязи между кредитом и экономической деятельностью. Тем не менее было бы ошибочным ее игнорировать. Монетаристская школа поступила именно так, и последствия были ужасающими.

Рефлексивное взаимодействие между актом предоставления займа и оценкой залога привело меня к постулированию схемы в которой за периодом постепенного, медленно набирающего скорость роста кредитования следует короткий период резкого сокращения кредита — классическая последовательность подъем-спад. Но спад является сжатым во времени, поскольку попытки ликвидировать займы вызывают схлопывание стоимости залог».

Через всю экономическую историю красной нитью проходят подъемы и спады. Тем не менее концепция кредитного цикла является слишком упрощенной для объяснения хода событий. Прежде всего, связь между кредитом и экономической активностью является слишком нечеткой и изменчивой, чтобы позволить создать регулярную ее модель. С другой стороны, последовательность событий сильно усложняется под влиянием экономической политики. Периодические спады оказались настолько разрушительными, что были предприняты значительные усилия, чтобы их избежать. Эти усилия привели к эволюционированию системы центральных банков и других механизмов, предназначенных для контроля кредитования и регулирования экономической активности.

Чтобы понять роль регулирующих органов, необходимо ого-знать, что они также являются участниками: их понимание по своей природе является несовершенным, а их действия приводят к непредвиденным последствиям. Взаимоотношение между регулирующими органами и экономикой является рефлексивным; оно также проявляет циклические характеристики, в том смысле, что оно, как правило, колеблется от одной крайней точки к другой.

Какова же взаимосвязь между регуляторным и кредитным циклами? Здесь мои взгляды становятся в значительной степени пробными. Я считаю, что оба эти цикла широко перекрываются во времени, так что минимум ограничений имеет тенденцию совпада-ь с максимумом в расширении кредита, и наоборот. Но в пределах этого хронологического совпадения существует постоянное взаимодействие между этими двумя циклами, которое влияет на их форму и длительность. Взаимодействие между этими двумя циклами идет по уникальному пути, который не может быть подогнан ни под одну регулярную или повторяющуюся схему.

Я пытался применить эту сложную и в значительной степени пробную схему к интерпретации современной истории экономики и финансов. Само собой разумеется, что здесь действует намного больше факторов; но я сосредоточился на циклах-близнецах в кредитовании и регулировании. Основные темы, на которых я останавливаюсь, — это трансформация банковской системы из высокорегулируемой в менее регулируемую отрасль, подъем и спад в международных займах, мания слияния компаний и международное движение капитала.

До 1982 г. история довольно четко следовала модели подъем-спад, но после 1982 г. ситуация значительно усложнилась. Если бы событиям было позволено идти своим путем, неконтролируемый рост объемов кредитования в 1970-х гг. привел бы к катастрофическому концу; но именно потому, что последствия могли бы стать столь разрушительными, финансовые власти пришли на помощь и спада удалось успешно избежать. Начиная с этого момента мы плывем в неизведанных водах. Великий подъем уже потерял свой импульс, но его жизнь была искусственно продлена для того, чтобы избежать великого спада.

Я пытаюсь проследить уникальный путь, по которому пошли события: сохранение накопившегося бремени безнадежных международных долгов путем введения того, что я назвал "коллективной системой кредитования", и принятие правительством США на себя роли "должника последней инстанции". Оба эти события являются беспрецедентными. Они положили начало той странной конструкции, которую я назвал Имперским Кругом: круг процветания в центре и порочный круг на периферии всемирной системы, основанной на сильном долларе, сильной экономике США, растущем бюджетном дефиците, растущем торговом дефиците и высоких реальных процентных ставках. Имперский Круг удерживал вместе различные элементы международной финансовой экономической системы, но он был внутренне нестабильным, поскольку сильный доллар и высокие реальные процентные ставки должны были перевесить стимулирующий эффект бюджетного дефицита и ослабить американскую экономику. Имперский Круг не может длиться до бесконечности. Что же случится дальше?

Чтобы ответить на этот вопрос, я провел эксперимент, начавшийся в августе 1985 г. На практике это выразилось в том, что я вел дневник, записывая в нем мысли, которым я следовал при принятии своих инвестиционных решений, и делал это по мере хода событий, т.е. в реальном времени. Поскольку я полагал, что будущее Имперского Круга чрезвычайно важно, эксперимент служил испытанием моей способности предсказывать будущий ход событий с использованием теоретических рамок, разработанных в этой книге. Эксперимент имел гигантский финансовый успех — мой фонд никогда не работал лучше. Но он привел также к неожиданному результату: я вышел из эксперимента с весьма изменившимися взглядами на будущее.

Я начал с предположения о том, что опасность заключается в возможности обратного поворота в развитии круга процветания:

слабый доллар и слабая экономика могли бы совместно поддерживать процентные ставки на более высоком уровне, чем требуется, и при отсутствии возможности дальнейшего денежно-кредитного или финансово-бюджетного стимулирования падение как экономики, так и доллара могло бы стать неудержимым. Но ситуация вновь была исправлена благодаря вмешательству финансовых органов. Перейдя от системы свободно плавающих обменных курсов к "управляемому плаванию", удалось смягчить падение доллара, а благодаря более низким процентным ставкам и расцвету финансовых рынков удалось предотвратить сползание экономики в стадию депресии. Мы вступили в новую фазу, которую я, лишь с некоторой долей иронии, описываю как "Золотой Век Капитализма."

Можно заметить, что в этой книге я стараюсь решить несколько задач сразу. Книга предлагает не только общую теорию — теорию рефлексивности, но также и другую весьма конкретную теорию — теорию кредитно-регуляторного цикла. Последняя идея является настолько пробной, что ее вряд ли можно назвать теорией. Тем не менее, я постараюсь применить ее не только для объяснения событий современной истории, но также и для предсказания последствий, и при этом я провожу практическую демонстрацию фундаментального различия между объяснением и прогнозированием рефлексивных явлений. Я пытаюсь также вывести несколько общих заключений из моего анализа. Наиболее важными являются, во-первых, утверждение о том, что значение имеет именно кредит, а не денежная масса (иными словами, что монетаризм является ложной идеологией), и, во-вторых, утверждение о том, что концепция общего равновесия не имеет отношения к реальности (иными словами, классическая экономика является пустым по содержанию упражнением). Финансовые рынки по своей природе нестабильны; это приводит к третьему ВЫВОДУ, который проще высказать как вопрос, а не как утверждение: какие меры в экономической политике необходимы для того, чтобы вернуть стабильность нашей экономической системе?

Книгу было бы легче читать, если бы в ней за один раз делалось лишь одно утверждение. К сожалению, это невозможно, поскольку различные аспекты являются взаимосвязанными. Если бы теория рефлексивности была широко известной, я мог бы принять ее как данную и сконцентрироваться на исследовании кредитного и регуляторного циклов. Точно так же, если бы тот факт, что кредитно-финансовым рынкам внутренне присуща нестабильность, был общепризнан, мне не потребовалось бы тратить так много времени на демонстрацию того, что концепция равновесия в том виде, в каком она используется экономической теорией, является абсолютно нереалистичной. Как бы там ни было, но я должен попытаться рассматривать несколько вопросов более или менее одновременно.

Еще более усложняет положение и тот факт, что данная книга не может считаться законченным произведением. Когда я начал писать ее, я думал, что уже имею теорию рефлексивности, которую хочу в ней представить, и что мои трудности относятся лишь к способу ее представления. Когда же я пытался применить эту теорию к различным ситуациям, я понял, что в действительности не имею хорошо сформированной теории. Идея о том, что предпочтения участников играют важную причинную роль в исторических событиях, является и истинной, и интересной, но она слишком общая, чтобы считаться теорией, которая могла бы помочь объяснять и предсказывать ход событий. Я установил, что схема подъем-спад приложима к некоторым развитиям событий и не приложима к остальным. Попытка втиснуть в нее любой процесс, который в своем начале является самоусиливающимся, а.в конце самоуничтожающимся, может внести серьезные искажения. Я чувствую себя подобно первым астрономам, которые пытались описать эллиптический путь планет в терминах окружностей и полуокружностей; единственное различие заключается в том, что путь рефлексивных событий является с самого начала нерегулярным.

Я мечтал предложить общую теорию рефлексивности, которая объяснила бы великий спад 1980-х гг. в той же манере, в которой Общая теория занятости, процента и капитала Кейнса объясняла великую депрессию 1930-х гг. Как оказалось, у нас не было великого спада, а у меня нет общей теории. У меня есть лишь подход, который, видимо, помогает осветить настоящее опасное состояние нашей финансовой системы. Он не может объяснять и предсказывать ход событий тем способом, к которому мы привыкли за время нашего длительного романа с естественными науками, по той простой причине, что рефлексивные процессы не могут быть объяснены и предсказаны таким способом. Необходим иной подход и эта книга является попыткой его выработать. Ее лучше всего рассматривать как часть процесса открытия, а не как законченное изделие.

Все это делает книгу сложной и очень плотной, хотя я могу обещать читателю, что оставшаяся часть книги не будет столь же плотной, как введение. Я исследую сложный предмет. Мне пришлось приложить немалые умственные усилия, чтобы в нем разобраться. Я могут утверждать в свою защиту, что сложность моих размышлений довольно хорошо отражает сложность финансовых рынков, что показали финансовые результаты моего эксперимента в реальном времени. Они представляют собой неопровержимое доказательство, требующее предоставления мне слова. Я попытаюсь не злоупотреблять этой привилегией.

Представлятся полезным описать здесь общую структуру этой книги. Часть первая содержит теоретические положения. Глава 1 касается концепции рефлексивности в общих терминах и исследует трудности, возникающие в понимании рефлексивных явлений. В частности, она утверждает, что симметрия между объяснением и предсказанием, которой характеризуются законы естественных наук, недостижима. Следующие три главы применяют теорию к финансовым рынкам: глава 2 — к фондовому рынку, глава 3 — к валютному рынку, а глава 4 дает набросок кредитно-регуля-торного цикла.

Вторая часть книги стремится объяснить современную экономическую и финансовую историю, используя гипотезу, очерченную в главе 4. Описание, в силу необходимости, является избирательным и концентрируется вокруг тех событий, которые связаны с концепцией кредитно-регуляторного цикла. Моими основными темами являются банковская деятельность, предоставление международных займов и мания слияния компаний. Третья часть описывает эксперимент в реальном времени, который явился одновременно испытанием и прогнозом. В качестве испытания он не может считаться научным по стандартам естественных наук; но он может служить примером того, как можно тестировать теории, касающиеся рефлексивных процессов.

Четвертая часть оценивает результаты эксперимента в реальном времени. Глава 15 исследует, что же входит в понятие, которое я провокационно называю алхимией. Эксперимент в реальном времени может рассматриваться как упражнение в алхимии финансов. Глава 16 исследует ограничения, свойственные общественным наукам. Пятая часть пытается предоставить некоторые рецепты экономической политики. Глава 17 описывает относительные выгоды свободных и регулируемых рынков. Глава 18 содержит аргументы в пользу создания международного центрального банка. Поскольку как рыночный механизм, так и попытки регулировать его по своей природе содержат ошибки, можно предположить, что все попытки системного реформирования обречены на провал. Я опровергаю эту точку зрения в главе 19.

В эпилоге я исследую следствия концепции рефлексивности за пределами финансовой сферы и в последнем полете фантазии я пытаюсь дать свои ответы на некоторые "вечные" метафизические вопросы. Поскольку мой образ мыслей эволюционировал в процессе написания этой книги, читателю может быть полезно узнать, когда были написаны различные ее главы. Работа над первой частью этой книги была завершена до того, как я начал эксперимент в реальном времени в августе 1985 г. Кроме того, главы 5—9, которые касаются недавней истории, предшествовали по времени главе 4, которая набрасывает концепцию кредитно-регуляторного цикла. Глава 4 включает в себя открытия, которые я сделал в процессе работы над книгой; именно поэтому она носит столь пробный характер.

Я хотел бы подчеркнуть, что эта книга не может служить практическим руководством к тому, как разбогатеть, играя на фондовом рынке. Большая часть моих знаний представлена в книге, хотя бы в теоретической форме. Я не старался что-либо намеренно скрыть, но ход моих рассуждении представлен здесь в обратном направлении: я не пытаюсь объяснить, как использовать мой подход для получения прибылей; напротив, я использую свой опыт на финансовых рынках, чтобы разработать подход к изучению исторических процессов в общем и современного исторического момента — в частности. Если бы я не верил в то, что моя инвестиционная деятельность может служить этой цели, я не стал бы писать о ней. Пока я принимаю активное участие в деловых операциях, мне лучше было бы держать их в секрете, как профессиональную тайну. Но более чем любой успех в бизнесе, я ценю свой вклад в понимание мира, в котором мы живем, а еще более, — в сохранение экономической и политической системы, которая позволила мне, одному из ее участников, добиться успеха.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ТЕОРИЯ

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: