Зачем нужны истории 11 страница

Джим и Грейси очень хотели детей, но у Грейси было шесть выкидышей только в течение первых двух лет брака. У каких докторов она только ни побывала, и все в один голос советовали усыновить ребенка и больше не пытаться завести своего. Я стал крестным отцом усыновленного супругами Слейда Натана Кона.

Когда ему исполнилось два года, они привезли его ко мне в гости и я очень полюбил этого малыша. Он был почти такой же большой, как мой четырехлетний внук, только вел себя гораздо лучше. Грейси и Джим оказались замечательными родителями. А на днях меня пригласили быть крестным отцом их второго усыновленного ребенка.

Относительно человеческих знаний... они бесконечны... на самом деле люди знают так много вещей и даже не догадываются о своем знании. Большинство из вас считают, что нельзя самоиндуцировать анестезию. Позвольте привести пример.

Вы занимаетесь в колледже, а там есть один профессор, который ужасно нудно читает свои лекции. Предмет вас не интересует и вряд ли когда-нибудь заинтересует. А он бубнит и бубнит. “Чтоб тебе провалиться, старый сыч!” — думаете вы. Надежды, что ваше пожелание исполнится, нет никакой, а он, знай себе, нудит и нудит. Вы сидите на жестком стуле, у вас уже весь зад онемел, и плечи болят, и руки ноют, и вы извертелись, чтобы сесть поудобнее. И стрелки на часах словно замерли, и лекционный час кажется вечностью. Наконец, старый мухомор иссяк. Вы встаете и блаженно распрямляете затекшее тело.

Буквально на следующий день вы сидите на том же жестком стуле и профессор вам вполне симпатичен. Он говорит о том, чем вы как раз увлекаетесь. Вы всем телом подались вперед, не отрываете от лектора глаз, ушки на макушке. И ваш зад не болит и даже не чувствует жесткого сидения, а стрелки бегут, как ненормальные, и часу мало. Не успела лекция начаться, как уже конец. Такое бывало с каждым из вас. Каждый сам себе анестезиолог.

Сейчас расскажу вам о нескольких раковых случаях. Как-то мне позвонил врач из Месы и сказал: “У меня одна женщина умирает от рака матки. Довольно печальная история. С месяц назад ее муж скоропостижно скончался от сердечного приступа прямо на кухне. Вскоре после похорон вдова пришла ко мне на обследование. Когда у меня собрались все данные, я вынужден был сообщить ей, что у нее рак матки и метастазы затронули тазобедренные суставы и позвоночник. Я сказал, что ей осталось жить около трех месяцев. Я просил ее не пугаться, рано или поздно появятся боли, но я пропишу ей наркотические препараты, чтобы облегчить страдания. Сейчас сентябрь, она, видимо, умрет до конца декабря, но ее мучают страшные боли. Уже не помогают ни огромные дозы демерола с морфием, ни другие наркотики. Боль не прекращается ни на минуту. Может, попробовать гипноз?”

Я согласился и поехал к пациентке на дом, потому что она хотела умереть дома. Я успел только войти в спальню и представиться, как больная сразу заговорила: “У меня кандидатская степень по английской филологии, опубликован том моих стихов, так что я кое-что знаю о силе слов. Неужели вы действительно верите, что силой ваших слов вы сделаете то, что не смогли сделать сильнодействующие химические препараты?” “Мадам, вы знаете силу слов. Но я ее понимаю по-своему. Позвольте задать вам несколько вопросов? Мне известно, что вы принадлежите к мормонам. Вы по-настоящему веруете?” — “Я верю в свою церковь, бракосочеталась в Храме и детей воспитала в этой вере”. “Сколько у вас детей?” — спросил я. “Двое. Сын в июне заканчивает университет штата Аризона. Хотелось бы увидеть его в шапочке и мантии выпускника. Но я умру задолго до этого события. А дочери 18 лет, в июне у нее будет бракосочетание в Храме. Как бы мне хотелось увидеть ее в наряде невесты! Только я умру задолго до этого”. “А где ваша дочь?” — спросил я. “На кухне, готовит мне ужин”, — ответила больная. “Можно мне позвать ее сюда?” — спросил я. Мать согласилась.

“У вас сейчас сильные боли?” — спросил я у матери. “Не только сейчас, у меня болело и всю прошлую ночь, и весь день, и эту ночь будет болеть”, — ответила она. “Это вы так думаете. Я думаю по-другому”, — заметил я.

В это время в спальню вошла очень хорошенькая девушка лет восемнадцати. Мормоны известны своей высокой нравственностью и строгими моральными устоями. Я обратился к девушке: “На что ты готова ради своей матери?” С глазами, полными слез, она ответила: “На все что угодно”. “Я рад это слышать. Сядь вот в это кресло, мне понадобится твоя помощь. Сейчас ты не знаешь, как войти в транс, но это не страшно. Вот ты сидишь рядом со мной и, стоит тебе заглянуть в самые глубины своего разума, в бессознательное, называй это глубины разума, как ты узнаешь, как войти в транс. Так вот, чтобы помочь своей маме, войди в очень-очень глубокий транс. Такой глубокий, что твой разум покинет твое тело и поплывет в космосе и сопровождать его будет только мой голос. Ты будешь ощущать только мой голос”.

Я повернулся к матери. Она не отрывала напряженного взора от дочери, неподвижно застывшей с закрытыми глазами. Я приготовился сделать нечто, что должно было вызвать протест матери. На девушке была длинная юбка, почти до щиколоток, а на ногах белые гольфы и босоножки.

“Мамаша, — сказал я, — внимательно следите за мной. Вам не понравится то, что я буду делать. Это вызовет у вас чувство возмущения. И хотя вам непонятно, зачем я это делаю, прошу вас молча наблюдать, и все прояснится”. Я стал поднимать юбку девушки, постепенно оголив ее ноги до колен, потом выше колен и до самых бедер. В глазах матери стоял ужас: оголить ноги мормонской девушке — о таком даже помыслить срашно, каково же видеть это! Мать просто окаменела от ужаса.

Когда бедра оголились на две трети, я поднял руку и со всей силы шлепнул девушку ладонью по бедру. (Эриксон хлопает ладонью по собственному бедру.) При звуке шлепка мать чуть не выскочила из постели. Но дочь даже не шелохнулась, даже глазом не моргнула. Я убрал руку, и мать увидела на коже отпечаток моей ладони. Я снова поднял руку и с такой же силой шлепнул по другому бедру. Девушка не моргнула, не пошевельнулась. Она была в космосе и ощущала только мой голос.

Затем я сказал девушке: “Пусть твой разум возвратится и будет рядом со мной. Хочу, чтобы ты медленно открыла глаза и увидела стык стен и потолка на противоположной стороне комнаты”. Я уже прикинул глазами ширину комнаты и знал, что, когда ее взгляд будет устремлен на стык, она увидит периферическим зрением свои оголенные бедра. Девушка открыла глаза, и вдруг залилась густой краской стыда. Она стала незаметно одергивать юбку, полагая, что, может быть, никто ничего не заметил. Все это видела мать.

Я обратился к дочери: “Я тебя попрошу еще об одной вещи. Ты сейчас сидишь рядом со мной. Пожалуйста, пересядь, не поднимая тела, на другую сторону комнаты”. Я стал разговаривать с ней так, как будто она находится на противоположной стороне. Когда она отвечала на мои вопросы, у нее изменилась интонация, как будто она и в самом деле была там. (Эриксон смотрит на противоположную сторону своей комнаты.) Заметив что-то необычное в интонации дочери, мать только вертела головой то в одну, то в другую сторону спальни. Позвав девушку обратно, я усадил ее рядом с собой. “Я тебе очень благодарен за то, что ты помогла мне лечить твою маму. Можешь проснуться, ты чувствуешь себя прекрасно, возращайся на кухню и приготовь маме ужин”. Когда она проснулась, я еще раз ее поблагодарил. И сознание, и бессознательное пациента одинаково заслуживают благодарности. Очень важно выразить эту благодарность.

Проснувшись, девушка ушла на кухню. Я обратился к матери: “Вы этого не осознаете, но вы находитесь в очень глубоком трансе и не чувствуете боли. Так вот, вы знаете силу слов, как вы их понимаете, и вы также знаете теперь силу слов под гипнозом. Я не могу быть возле вас постоянно, да этого и не требуется, но я скажу вам нечто чрезвычайно важное.

Слушайте меня внимательно. Боль вернется к вам, здесь я ничего не могу поделать. Но когда придет боль, я хочу, чтобы вы усадили свою голову и плечи в коляску и укатили с ними в гостиную.

Там, в дальнем углу комнаты, я оставлю для вас особый телевизор. Кроме вас его никто не сможет смотреть. Вы будете включать его в уме. В его программе прекрасная поэзия и литература. Забирайте голову и плечи, катите в гостиную и включайте телевизор. Обещаю, там не будет никакой рекламы. (Я думаю, у женщины, написавшей целый том поэзии, достаточно воображения и воспоминаний.) Смотрите программу, а выбрать ее вы можете по своему желанию, самую любимую, самую заветную, какая придет в голову. Через некоторое время вы устанете, тогда выключите телевизор и отвезите голову и плечи обратно в спальню и приставьте к остальному туловищу. Вы так устанете, что сразу усне­те. Это будет хороший, спокойный сон. Когда вы проснетесь, вам захочется поесть или попить. А если вам станет одиноко, пусть ваши друзья навещают вас. Но как только вы почувствуете наступление боли, забирайте голову и плечи в коляску — и долой из спальни в гостиную, смотреть телевизор”.

Месяца полтора спустя, во время своей обычной воскресной автомобильной прогулки по пустыне, я решил навестить мою пациентку. Было 6 часов утра. На дежурство только что заступила незнакомая мне сиделка, видимо, не получившая исчерпывающих инструкций. Мне пришлось попотеть, прежде чем я убедил ее, что я доктор вообще, а также доктор именно этой пациентки. Изучив все мои удостоверения, она, наконец, признала, что хотя сейчас и 6 часов утра, я действительно лечащий врач этой пациентки.

Медицинская сестра сообщила мне: “У нее была жуткая ночь. Она всю ночь шикала на меня. Ей казалось, что она в гостиной. Бредила. Только пытаюсь объяснить ей, что она у себя в спальне, как она мне: “Т-с-с-с!”

Я успокоил пациентку: “Все в порядке. Я сейчас выключу телевизор и все объясню вашей сиделке, чтобы она к вам не приставала. А когда я уйду, программа продолжится с того самого места, на котором я ее выключил”. Сиделке я все растолковал. А моя больная вскоре устала, забрала свою голову и плечи в спальню, воссоединила их с остальным телом и мигом уснула. Проснувшись, она с аппетитом позавтракала, так как изрядно проголодалась.

Ее регулярно навещали друзья и уже не удивлялись, когда она забирала свою голову и плечи и отправлялась смотреть телевизор, который кроме нее никто не видел. Время от времени она возвращалась в спальню, засыпала, просыпалась от голода или жажды или просто просила дать ей немного фруктов или воды со льдом. Ко всему этому друзья постепенно привыкли.

Женщина умерла внезапно, в августе, в коматозном состоянии. Она успела увидеть сына в выпускной мантии и дождалась бракосочетания своей дочери в Храме, откуда та приехала к матери, чтобы показаться ей в наряде невесты. Она прожила спокойно 11 месяцев. “Всегда забирайте голову и плечи из спальни и смотрите этот воображаемый телевизор”.

Мою сестру прооперировали по поводу мастита. Пришло время снимать швы. Вот моя сестра и говорит: “Доктор, я до смерти боюсь этих швов. Вы не против, если я возьму голову и ноги и пойду в солярий?” Сестра мне объяснила потом: “Я загорала в солярии, а сама все смотрела через дверь в комнату. Доктор стоял так, что загораживал мое тело. А потом я взглянула, а его уже нет, я взяла голову и ноги, вернулась и снова приделалась к своему телу”.

Так совпало, что сестра выписалась после операции, а отец вернулся из больницы после обширного коронарного тромбоза. Сидят они вечерком, мило беседуют и вдруг каждый замечает, что у другого начался приступ тахикардии. Сестра и говорит: “Пап, у тебя тахикардия, как и у меня. Если мы надумаем драпануть на кладбище, я, пожалуй, тебя перегоню: я ведь помоложе, значит, у меня больше шансов”. “Нет, детка, — ответил отец, — на моей стороне возраст и опыт, так что гонку выиграю я”. И оба весело рассмеялись. Моя сестра до сих пор живет и здравствует, а отец умер в возрасте девяноста семи с половиной лет.

Члены семьи Эриксонов чаще всего воспринимают болезни и неудачи как черные сухари жизни. А ведь нет ничего лучше черных сухарей, скажет вам любой солдат, подъев весь свой неприкосновенный запас. (Эриксон смеется.)

Вот еще один раковый случай. Мне позвонил мой коллега и сказал: “У меня есть больная — тридцатипятилетняя женщина, мать троих детей. Она хочет умереть дома. Ей сделали правостороннюю мастектомию, но поздно. Метастазы захватили кости, легкие и другие ткани. Лекарства не помогают. Может, гипноз поможет?”

Я зашел к ней домой. Только я открыл входную дверь, как услышал доносившиеся из спальни причитания: “Не трогайте, мне больно, не трогайте, мне больно, не трогайте, мне больно, не пугайте меня, не пугайте меня, не пугайте меня, не трогайте, мне больно, не пугайте меня”. Я прислушался к этому бесконечному причитанию. Затем вошел в спальню и попытался представиться. Женщина лежала на правом боку, свернувшись калачиком. Было ясно, что если бы я даже стал орать, кричать и повторять свое имя, прорваться сквозь эти беспрерывные причитания не было никакой возможности.

Тогда я подумал: “Попробуем привлечь ее внимание иным способом”. Я запричитал в унисон: “Сделаю вам больно, сделаю вам больно, напугаю вас, напугаю вас, сделаю больно, напугаю, сделаю больно”. Наконец, она спросила: “Зачем?” — и, не дождавшись ответа, снова завелась. Я тоже продолжал причитать, только изменил содержание: “Хочу вам помочь, хочу вам помочь, хочу помочь, но я напугаю вас, сделаю больно, но хочу помочь, но напугаю, хочу помочь”. Вдруг она прервалась, спросила: “Как?” — и поехала дальше. Я забубнил вслед: “Помогу вам, помогу вам, напугаю вас, попрошу вас перевернуться мысленно, только мысленно, не телом, перевернитесь мысленно, не телом, перевернитесь мысленно, не телом, сделаю больно, напугаю. Помогу вам, если перевернетесь мысленно, не телом”.

Наконец, она произнесла: “Я перевернулась мысленно, не телом. Почему вы хотите напугать меня?” И снова стала причитать. Тогда я сказал: “Хочу вам помочь, хочу вам помочь, хочу вам помочь, хочу вам помочь”. Прервавшись, она спросила: “Как?” Я ответил: “Я хочу, чтобы вы ощутили укус комара на правой ступне, вот он жалит, жалит, больно, чешется. Так больно ни один комар не кусал, чешется, болит, такой злой комар вас еще никогда не кусал”.

Наконец, она сказала: “Доктор, извините, но у меня нога онемела, я не чувствую комариного укуса”. “Вот и хорошо, вот и отлично, — сказал я, — это онемение поднимается к лодыжкам, ползет вверх по ноге, ползет по икре, медленно ползет к колену, а вот уже поднимается к бедру, дошло почти до середины бедра, вот уже и середину захватило, захватило середину, а вот уже до самой талии дошло, а теперь это онемение перейдет с правой на левую ягодицу и опустится вниз по левому бедру, вот оно спустилось ниже колена, еще ниже, ниже, ниже, до левой ступни. И вот ваше тело ничего не чувствует от талии и до самого низа.

Теперь онемение медленно поползет вверх по левой стороне, медленно, медленно, к плечу, к шее, а затем вниз по руке, до самых кончиков пальцев. Затем оно поползет по правому боку, под руку, через плечо и вниз до кончиков пальцев. А теперь пусть онемение ползет вверх по спине, медленно по спине, все выше и выше, пока не достигнет затылка.

А теперь мы сделаем так, что онемение поползет к пупку, еще выше и, простите меня, мне так жаль, мне так ужасно жаль, что, когда онемение дойдет до хирургической раны, где была грудь, я не смогу сделать так, чтобы она онемела... совсем онемела. В том месте, где была операция, будет ощущаться сильный укус комара, будет чесаться”.

“Очень хорошо, — сказала больная, — мне гораздо лучше по сравнению с тем, как раньше болело, комариный укус я потерплю”. Я извинился, что не смог избавить ее от комариного укуса, но она все продолжала меня уверять, что не имеет ничего против комариного укуса.

Я часто навещал ее. Она даже прибавила в весе и прекратила свои причитания. Я ей сказал: “Под гипнозом время можно исказить так, что день будет пролетать мгновенно, и перерыв между моими посещениями покажется вам очень коротким”. Я приходил к ней раз в месяц.

В апреле она попросила меня: “Доктор, перед смертью мне хотелось бы хоть еще раз обойти весь дом, заглянуть в каждую комнату и посмотреть на все. И еще, мне хотелось бы в последний раз самой сходить в туалет”.

Я зашел к ее лечащему врачу и попросил показать мне последние рентгеновские снимки. Он поинтересовался, зачем они мне. Я объяснил, что больная хочет пройтись по дому. “Но у нее метастазы подвздошной кости, тазовых костей и позвоночника. Боюсь, попытка закончится переломом обоих тазобедренных суставов”, — возразил он. “Ну, а если бы не все это, она могла бы встать и обойти дом?” — спросил я. “Думаю, могла бы”.

Я сказал поциентке: “Сейчас я надену на вас корсет, и он будет все плотнее обхватывать ваше тело. Он очень крепко сожмет ваши бедра”. Иначе говоря, я сделал так, что ее мышцы сократились и словно в гипсе закрепили ее кости. “При ходьбе вам будет не очень удобно, подвижность бедер будет ограничена. Ноги будут передвигаться только от колен и ниже”.

Так, ни на шаг не отходя от нее, я проводил ее во все комнаты, где она рассматривала игрушки своих троих малышей, их кроватки, их платьица. Потом она зашла в туалет. Наконец, она с трудом взобралась на кровать и я осторожно снял с нее корсет.

В мае навестить больную я поехал вместе с миссис Эриксон и дочерью Бетти Элис. “Доктор, — пожаловалась моя пациентка, — у меня появилась новая боль, на этот раз в желудке”. “Хорошо, сейчас займемся этой болью”, — ответил я.

Я повернулся к жене и дочери и сказал: “Спите”. Прямо стоя, они немедленно погрузились в глубокий транс. Я сказал, что у них сейчас появятся страшная боль в желудке и чувство тошноты. Обеим немедленно стало плохо от тошноты и невыносимой боли в желудке. Было видно, что моя пациентка преисполнена жалости и сострадания к мучениям жены и дочери. Тогда я сказал: “А сейчас я сниму боль у них и у вас”. Я стал четко внушать, что чувство боли исчезает, тошнота проходит. Жена и дочь проснулись с отличным самочувствием, то же произошло и с больной.

Умерла она в конце июля, когда у нее в гостях были друзья. Она неожиданно впала в кому и умерла, не приходя в сознание.

Вот вам два случая. В одном я опирался на религию мормонов, а в другом использовал черту характера пациентки.

Еще один случай ракового заболевания. Раздался звонок от коллеги, который сообщил: “У меня в Больнице Милосердного Самарянина лежит одна больная. Ей 52 года, кандидат наук, умница, очень начитана и с великолепным чувством юмора. Но жить ей осталось меньше трех месяцев, она страдает от непрекращающихся болей. Я ввожу ей двойную дозу морфия, демерола и перкодана одновременно, плюс девять гранов амитала натрия. Но она даже задремать не может, так ее мучает боль. Она в состоянии сесть в инвалидную коляску, а машина скорой помощи может привезти ее к вам. Водитель подкатит ее прямо в ваш кабинет. Посмотрите, можно ли сделать что-то для нее с помощью гипноза?”

Водитель вкатил ее через эту дверь прямо в мой кабинет. (Эриксон показывает на боковую дверь кабинета.) Доставили ее, значит, в этот самый кабинет. Мне тогда уже было 70 лет, а волосы в основном того же цвета, что и сейчас. Я в таком оперении уже лет 15 хожу. Глянула она на меня и говорит: “Сынок, неужто ты и вправду веришь, что твои заговорные слова подействуют на мое тело сильнее, чем мощные химикаты, на которые это тело, кстати, вовсе не реагирует?”

“Мадам, — ответил я, — я вижу, как расширяются и сужаются зрачки ваших глаз и как дрожат мышцы лица. Из этого мне ясно, что вы страдаете от постоянной боли — бесконечной, пронзающей, пульсирующей боли. Я вижу это своими глазами. А сейчас скажите мне, мадам, какой силы боль вы бы ощутили, если из соседней комнаты вдруг появился бы тощий, голодный тигр и, облизываясь, уставился на вас горящими от голода глазами?”

“При таком обороте дел я бы ничего не успела почувствовать. О, Господи! Я не чувствую никакой боли! Позвольте прихватить этого тигра с собой в больницу?” “Нет проблем, только я предупрежу вашего лечащего врача”, — ответил я. “Сиделкам ничего не говорите, — попросила она, — я хочу над ними подшутить. Как только они станут спрашивать, не болит ли у меня что-нибудь, я отвечу: “А ну-ка, загляните под кровать. Если тигр там, то все в порядке”.

Если женщина пятидесяти двух лет называет меня “сынком”, у нее и вправду есть чувство юмора. Вот этим я и воспользовался.

Иначе говоря, используйте все, что есть у пациента. Если больная причитает, причитайте и вы. Если она исповедует религию мормонов, а вы нет, вам все равно следует знать достаточно о мормонах, чтобы в лечении опереться на их религию. Припомните моего идеалиста Джима и такую же идеалистку Грейси. Я, незнакомый им человек, мгновенно овладел их вниманием, как только попытался приоткрыть лифчик у девушки. Позволять себе такое с высокими идеалистами — верх неприличия. (Эриксон смеется.)

Кристина: Вы сказали, что дали Грейси специальные указания относительно того, что говорить Джиму в трансе. Можете объяснить поподробнее?

Эриксон: Я велел ей буквально заучить на память все, что я сказал о будильнике. Просыпаешься, выключаешь будильник, занимаешься разными работами и делаешь все, что положено делать в этот день. Если ты католик, а день постный, ешь рыбу. Так положено. А поскольку Джим строил дом и помогал обрабатывать свой участок, для него это было святым делом.

Участница семинара: Насколько поддаются воздействию спастические состояния при параличе? Э-м-м, вы воздействовали на спастические боли Джима с помощью гипноза?

Эриксон: Да, я не сказал об этом. У Джима были сильнейшие спазмы, но они пропали, как только я дотронулся указкой до груди его жены. Он прямо-таки приклеился ко мне глазами, вот куда делись его спазмы. (Эриксон посмеивается.) Я ничего не имел против такой пропажи, да и он тоже.

Другая слушательница: Как вы думаете, насколько раковый пациент может управлять развитием болезни в своем организме?

Эриксон: Здесь нет достаточных экспериментальных данных. Я могу лишь сообщить, что мои лекции в Твин Фоллз, в штате Айдахо, посещал ведущий хирург из местных, Фред К. Очень прогрессивно мыслящий специалист. Он решил, что в Твин Фоллз должно быть медицинское общество, и создал его. Затем Фред решил, что городу нужна муниципальная больница, и развернул компанию за ее строительство. Затем он настоял, чтобы здания строились с соблюдением всех медицинских норм. Фред — настоящий заводила у себя в Твин Фоллз.

После лекций Фред подошел ко мне и сказал: “Прослушав ваши лекции, я понял, что человечество гораздо спокойнее отнесется к трясущемуся от старости психиатру, чем к дрожащему от ветхости хирургу”. Практику по психиатрии Фред прошел в Солт Лейк Сити. Сейчас он профессор психиатрии.

Фред не соглашался принять звание профессора до тех пор, пока ему не разрешили работать в хирургическом отделении. Теперь каждого второго прооперированного им больного он долечивает с помощью гипноза. У этих больных процесс заживления проходит быстрее, чем у других пациентов. Вот все, что я могу вам сказать.

Джейн: Доктор Эриксон, у меня болезнь Рейно. Мне можно помочь гипнозом?

Эриксон: Курить бросила?

Джейн: Да. Я больше не курю.

Эриксон: Хорошо. В 1930 году я увиделся с доктором Фрэнком С. У него тоже была болезнь Рейно. Но он не бросал курения. Любил затянуться со смаком. Как-то он решил обратиться ко мне насчет своей болезни. “Тебе от нее не избавиться, — сказал я. (Эриксон смотрит на Джейн.) — Тебе не стоит переезжать в холодный климат”. Ему предложили заведовать главной больницей в Августе, в штате Мэн. Фрэнк сказал, что хотел бы получить эту работу. “Раз так, вот что я тебе скажу: как только ты почувствуешь, что у тебя похолодели пальцы, попробуй мысленно разжечь огонек в самом кончике мизинца”. Сейчас Фрэнку будет побольше лет, чем мне, но он все продолжает время от времени разводить крохотные костры в кончиках пальцев. Болезнь у него больше не прогрессирует.

Джейн: А у меня, наоборот, холодеют пальцы на ногах.

Эриксон: Время от времени мысленно разжигай огоньки.

Джейн: И сейчас?

Эриксон: Ну, если ты способна прямо сейчас подумать о том же самом, что и я, то ты покраснеешь. (Смех.) Ты знаешь, что можешь управлять капиллярами лица?

Джейн кивает.

Эриксон: А капиллярами рук? У тебя раньше бывала на них гусиная кожа? (Джейн смотрит на свои руки.) Когда выходишь из тепла на холод, на руках и на всем теле может появиться гусиная кожа. Влезаешь, например в ванну с чересчур горячей водой, а ноги покрываются гусиной кожей, с тобой ведь такое бывало? Это потому, что происходит резкий отлив крови от рецепторов тепла к рецепторам холода.

Теперь можешь краснеть не только лицом, но и ногами. (Эриксон посмеивается.) Разводить костер на лице ты уже научилась. (Эриксон смеется.) Спасибо за иллюстрацию. (Все смеются.)

Джейн: Просто здесь жарко. (Смех.)

Эриксон: Так. Насколько глубоким должен быть транс во время психотерапии? Вы не очень-то наблюдательны. Беседуя с вами, я несколько раз входил и выходил из транса. Я научился входить в транс, в то же время обсуждать с вами какие-то проблемы и одновременно наблюдать, как этот ковер вот настолько поднимается над полом. (Эриксон показывает расстояние рукой.) Это еще небольшой коврик. Я могу рассказывать вам о Джиме и Грейси (Эриксон смотрит на ковер), о голодном тигре и прочем, а вы, верно, замечаете, что я начинаю медленнее говорить. (Эриксон улыбается и оглядывается вокруг.) Незаметно для вас я могу входить и выходить из транса.

Кристина: Вы не можете рассказать нам подробнее о самовнушении?

Эриксон: Хорошо. Как-то я читал курс лекций по гипнозу, кажется, где-то в штате Индиана. И вот ко мне пробирается здоровенный верзила, сплошные кости и мускулы. На физиономии ничего, кроме упоения своей силой. Захотелось ему, видите ли, пожать мне руку. Не успел этот костолом подойти ко мне вплотную, как я сам поспешил взять его за руку.

Он сообщил, что все его знают по кличке “Бульдог”, и уж если он что забрал себе в голову, то никому его не отговорить. “Ни одна душа на свете не сумеет вогнать меня в транс”, — заявил он. “Хочешь убедиться в обратном?” — спросил я. “Да еще не родился такой человек, чтобы смог меня загипнотизировать”, — твердил он свое.

“Хотелось бы доказать тебе обратное и познакомить с человеком, который сможет тебя загипнотизировать”, — сказал я. “Ловлю вас на слове. Валяйте!” — воскликнул Бульдог. “Сегодня вечером, когда будешь готовиться ко сну у себя в гостиничном номере, выкрои часок, где-нибудь в семь или восемь вечера. Надень пижаму, сядь в кресло перед зеркалом и смотри на человека, который введет тебя в транс”.

Утром он заявился ко мне: “Я в этом чертовом кресле так и проспал сидя до восьми утра. (Смех.) Надо же просидеть так всю ночь. Признаю, что сам могу ввести себя в транс”.

В 1950 году была у меня одна пациентка. Звонит она мне спустя какое-то время и говорит: “Весь последний год я изучаю книгу о самогипнозе, по два-три часа каждый день, следую всем указаниям, но не могу войти в транс”.

“Джоан, — говорю я ей, — ты же лечилась у меня в 1950 году. Неужели после общения со мной ты не сообразила, что надо было давно мне позвонить. Наверное, автор книги, которую ты пытаешься осилить, такой-то”. (Эриксон называет имя известного профана в гипнозе.) “Да, он самый”, — отвечает Джоан. Я ей все объяснил: “Все его книжки о самогипнозе не более чем макулатура. Ты пыталась сознательно давать себе указания, что и как делать. Ты действуешь на сознательном уровне. Если ты хочешь самоиндуцировать транс, заведи будильник так, чтобы он зазвонил через 20 минут, поставь его на туалетный столик, сядь перед зеркалом и смотри на свое отражение”.

На следующий день звонит Джоан: “Я завела будильник и поставила на то время, что вы сказали. Только я села и посмотрела в зеркало, как он зазвонил. Я решила, что ошиблась. Опять очень внимательно установила его так, чтобы он зазвонил через 20 минут. Поставила часы на столик, села, посмотрела в зеркало, а будильник опять зазвонил. Часы точно показали, что прошло 20 минут”.

Иначе говоря, нельзя приказывать себе, что делать в состоянии транса. Бессознательное знает гораздо больше тебя. Просто надо довериться бессознательному, и оно займется самогипнозом вместо тебя. Возможно, бессознательное подскажет более интересные идеи, чем те, что ты сам придумаешь.

Кстати, недавно к нам приезжала из Далласа моя дочь, которая работает медсестрой. Она рассказывала о своей работе с пациентами. Работа у нее напряженная, много экстренных вызовов, дежурить приходится подолгу. Их отделение занимается пострадавшими в автомобильных катастрофах, а в Далласе их жди в любую минуту.

Мать спросила, как ей удается уснуть после изматывающего дежурства. “О, это очень просто, — ответила Роксана. — У меня есть часы со светящимся циферблатом. Я знаю, что если через десять минут я все еще смогу различать циферблат, я встану и 20 раз спущусь и поднимусь по лестнице из спальни в гостиную. Я в общем-то лентяйка и мне еще ни разу не приходилось 20 раз бегать по лестнице. Но я твердо знаю, что если через 10 минут я все еще не буду спать и смогу различать цифры на часах, я обязательно вылезу из кровати и 20 раз сбегаю вверх и вниз по лестнице”.

У меня есть статья о человеке, который потерял жену. Он жил вместе с сыном-вдовцом. Они сами вели хозяйство и вместе управляли делами в своей конторе по операциям с недвижимостью. Вдруг им пришло в голову поделить хозяйственные обязанности.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: