Главная

Популярная публикация

Научная публикация

Случайная публикация

Обратная связь

ТОР 5 статей:

Методические подходы к анализу финансового состояния предприятия

Проблема периодизации русской литературы ХХ века. Краткая характеристика второй половины ХХ века

Ценовые и неценовые факторы

Характеристика шлифовальных кругов и ее маркировка

Служебные части речи. Предлог. Союз. Частицы

КАТЕГОРИИ:






ЭТНОПСИХОЛОГИЧЕСКАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА ПОЛИТИЧЕСКОГО РИТУАЛА




 

Рассматриваемая тема нуждается в ряде предварительных замечаний. Во-первых, ритуал в политической сфере жизни общества играет далеко не вспомогательную роль, а, напротив, образует ее «нерв», имеющий «макроповеденческий» масштаб функционирования. Во-вторых, проявление ритуала в политике предлагает несколько измерений — антропологическое, социологическое, культурологическое, социально-психологическое, историко-политологическое и т.д., среди которых этнопсихологическое, безусловно, занимает важное место. Изучая ритуал в политической сфере, можно не только оценить степень традиционности соответствующей политической культуры, но и показать многое из особенностей национального характера. Еще одно замечание касается символической природы ритуала: символ динамизирует поведение, делает его смыслонесущим, направляет его в определенное «макроповеденческое русло». Ритуализация политического поведения представляет собой позитивный процесс, поскольку в самом широком смысле означает включение его в сетку эмоционально насыщенных смыслообразов, архетипов и ми­фологем этнической культуры.

Любой политик действует в рамках четко очерченной и этнокультурно обусловленной символической сферы, т.е. специфической области опосредования политической реальности и политического поведения, существующей в виде совокупности символов, ритуалов и иных политико-культурных реалий. Системное символическое опосредование выступает важнейшим механизмом выражения публичной политики. Результаты политикоантропологических исследований со неси очевидностью показывают, что конструктивной доминантой этой сферы является ритуал. Символическая сфера публичной политики представляет собой гетерогенное и аддитивное образование. Она обладает системными качествами: интегративностью, ус­тойчивостью, способностью к саморазвитию. В каждой политической культуре формируется неповторимая и своеобразная символическая сфера, которая воплощает собственную этнополитическую модель мира, допускающую только определенные формы сакрализации власти и ритуализации политического поведения. В символической (точнее — ритуально-символической) сфере постоянно воспроизводятся политические традиции, мифологические и идеологические представления, ценности национальной культуры и самосознания.

Ритуал определяется нами как сложная, исторически изменяющаяся, полуфункциональная система социально санкционированных форм символического поведения, подчиненных определенным целям и задачам общества, достижение которых возможно лишь посредством осуществления самого ритуала.

Многие исследователи полагают, что ритуал представляет собой общественную форму реализации основных жизненных потребностей человека, существующих в виде инстинктов, неосознанных мотивов и влечений. Появление и развитие ритуала было обусловлено необходимостью адаптировать в социальной жизни низшие уровни мотивации и нейтрализовать спонтанные и потому представляющие общественную опасность поведенческие проявления. Согласно теории «ритуального процесса» В. Тэрнера в структурно-динамическом отношении ритуал имеет три этапа своего развертывания. Сущность «ритуального процесса» заключается в переходе из одного состояния в другое, перемене социального или иного статуса, обновлении (на первом этапе — потеря признаков прежнего и привычного состояния; на втором — переживание промежуточного состояния, или — «лиминальности»; на третьем — обретение признаков нового состояния, или — «инкорпорации»). Обобщая выводы различных работ, выполненных на основе этой теории, можно ограничить сферу функционирования ритуала в обществе. Функции ритуала, по сути, сводятся к следующим: 1) онтологическая (реализация картины мира); 2) мифологическая (воспроизведение в обрядовых действиях поведения сакральных существ — богов, предков, легендарных героев прошлого; 3) социально-интегративная (достижение социальной интеграции и консолидации, бесперебойная трансляция традиций, опыта, навыков и т.д., поддержание системы воспитания, социализации, распределения материальных и духовных благ); 4) социально-психологическая (стимулирование социального поведения). Теория «ритуального процесса» позволяет также постулировать динамический характер ритуала как системы социальной регуляции поведения. Элементами этой системы являются: мотивация вступления в ритуал; ситуативная эмоциональность, сопровождающая этапы развертывания ритуального действа; ценностная ориентация поведения как конечный результат ритуала. В этой системе происходит сдвиг начального мотива на этот конечный результат, подтверждающий и закрепляющий социальные, культурные, религиозные, политические нормы, правила, запреты, идеологемы общества. Весь процесс высвобождения, изменения и нейтрализации неосознанных влечений, мотивов и инстинктов подчинен задачам воссоздания и укрепления этих ценностей в форма символического поведения, мифологии, исторических преданий, комплекса идеологических представлений. В этом смысле ритуал понимается как мотивационно-ценностная система регуляции поведения.

В своей динамике ритуал обнаруживает определенную иерархию действий — акциональный код, который составляют рудиментарные, вторичные и высшие символы действий и в соответствии с которым развертывается ритуальное поведение. Не приходится сомневаться, что акциональный (символический) код ритуала отражает этнокультурные особенности и может служить важным показателем черт национальной психологии. Этническое своеобразие выявляется как на уровне динамического перехода от рудиментарной к высшей символике действий (этнокультурная специфика ритуального символизма может, без сомнения, иметь собственное психологическое объяснение, так и на уровне сопровождающих этот переход изменений в мотивационной, ценностно-ориентационной и эмоциональной сферах поведения.

Символические и поведенческие изменения полностью регулируются ритуалом, при этом ритуальный символ выступает важнейшим фактором динамики ритуального поведения. Более того, согласно некоторым исследованиям, символ в ритуале способен замещать внесознательные мотивы, влечения и инстинкты поведения, трансформировать их, а также выступать побудителем сознательной и целенаправленной активности.

По сути, ритуальное поведение является поведенческой объективацией заданного этнокультурными и этнопсихологическими факторами символического, осуществляемой в рамках структурно-функционального единства ритуала. Применительно к ситуации каждого этапа развертывания ритуала прослеживается структурная схожесть черт ритуальной символики и характеристик ритуального поведения. Так, на первом «критическом» этапе, как правило, наблюдается аффектация поведения, характеризующегося двигательной сверхактивностью, напряженной эмоциональностью, агрессивностью, деструктивностью. Аффективное состояние вызвано условиями этого этапа, во время которого происходит разрыв с прежним состоянием, потеря привычной жизненной ситуации, ревизия норм социального поведения. Рудиментарные символы здесь подчеркнуто деструктивны, эмоционально перегружены и нацелены на побуждения аффективных действий. Происходит рудиментарная символизация поведения как процесс первичного символического опосредования освобождаемых на первом этапе внесознательных влечений и инстинктивных элементов психики. На втором этапе «лиминальной» середины обозначенный интенсивный психический процесс начинает затухать. Вторичная символизация поведения происходит по той причине, что «сильный» символ после неоднократного повторения делается эмоционально нейтральным и аморфным. Характерное по­ведение на этом этапе отражает процесс преобразования внесознательного мотива в осознанное желание. Затухание интенсивных эмоциональных проявлений и двигательной сверхактивности получает свое символическое выражение. Третий этап характеризуется процессом высшей символизации ритуального поведения. Ритуальные символы несут здесь значение устойчивости, стабильности, нормативности, а поведение является эмоционально уравновешенным, конформным — не отклоняется от социальных норм и правил, ориентируется на общее, коллективное, стандартизированное и обезличенное.

Мотивационные процессы, протекающие в рамках ритуального поведения, направлены на достижение строго определенных последствий, связанных с общими ценностями группы, или общества. Важным показателем мотавацнонпого процесса является эмоциональное изменение, происходящее по ходу ритуала. В ритуальном поведении достигается единство мотивационных и эмоциональных процессов. Сдвиг мотива на цель принимает характер эмоционального смещения. По этой причине каждый этап ритуала обнаруживает собственные так называемые ситуативные эмоции. Показательно, что ритуальная символика разных этапов соотносится с возникающей ситуативной эмоциональностью. Так, с рудиментарными формами первого этапа связана аффективность (сильные проявления страха, эйфории, гнева, азарта), вторичная символизация соответствует эмоционально приглушенному поведению (апатия, безразличие, податливость, эмоциональная безликость), высшие символы этапа инкорпорации служат эмоциональной уравновешенности или стойкому активному чувству (радость победы, чувство ответственности, долга, ненависти к врагам).

Выявляемые в ритуале структурно-функциональное единство, символико-поведенческий изоморфизм, базирующийся на безусловно глубоких, универсальных основаниях системный динамизм мотивационных, ценностно-ориентационных и эмоциональных отношений имеют, вне всякого сомнения, конкретные, культурно-исторические формы проявления. В этих ритуально организованных и этнически обусловленных формах поведения фиксируются те мотивы, ситуативные эмоциональные состояния и ценностные установки, изучение которых может многое прояснить в социально-психологических характеристиках этнических общностей. В традиционной обрядовой практике и ее современных рефлексах (отражениях) обнаруживается единая мотивационно-ценностная система эталонного, нормативного «макроповедения» (т.е. поведения вне рамок индивидуального, семейного, группового и коллективного обихода, релевантного для всего этноса. На уровне «макроповедения» хорошо прослеживается этническая специфика эмоциональных, мотивационных и ценностно-ориентационных процессов. Признание же системного характера этнического «макроповедения» равносильно признанию его ритуальности и символичности.

Есть все основания также говорить о принципе психодинамической асимметрии ритуального поведения, который проявляется, в частности, в своеобразном балансе, позволяющем сохранять определенное соотношение между возбуждением и торможением, что раскрывается в поэтапной смене поведенческих форм — от «антиповедения», допускающего нарушение общепринятых норм на первом этапе, к социально-нормативному поведению на третьем этапе. Благодаря этому принципу осуществляется обратное отображение и последующее подтверждение правил, предписаний и ценностей общества. Психодинамическая модель ритуального поведения предполагает три субмодели, каждая из которых описывает форму символического поведения (точнее — поведенческий комплекс, который соответствует определенному этапу развертывания ритуала): 1) маргинальная субмодель описывает «антиповедение» (двигательную сверхактивность, аффектацию, амбивалентность, девиантность, агрессивность, аморальность, эротизм); 2) лиминальная субмодель поведения включает эмоциональную приглушенность, суггестивность, имитативность, готовность подчиниться чужой воле; 3) структурированная субмодель предполагает конформность, эмоциональную уравновешенность, нормативность. Общая модель выявляет связи и взаимозависимости между разными ее частями, благодаря которым становится возможным переход от маргинального символического поведения первого этапа к социально-конформному, структурированному поведению третьего этапа.

Все вышесказанное прямо относится и к политическому ритуалу. К характерным особенностям политического ритуала относится то, что он прежде всего выступает фактором развития политической культуры; нацелен на создание ригидного системного миропереживания; является инструментом идеологического воздействия; представляет собой систему регуляции политического поведения; выполняет функции политической социализации, коммуникации, легитимации, интеграции; выступает инструментом символического насилия, т.е. мощным орудием борьбы за власть и удержания власти.

Ритуал может выступать как фактором развития образцово-нормативной политической культуры, так и проводником экспансии, субкультуры, тем самым способствовать маргинализации политики, сращиванию профессиональных, социально-возрастных и политических структур в единые олигархо- или охлократические анклавы.

Политик не в состоянии безболезненно для себя игнорировать доминирующий в обществе политический ритуал. Ритуализируя же свою публичную активность, политик не сковывает себя холодной механистичностью и ригидностью ритуала. Вступая на это символическое поле, которое таит в себе издержки и даже «миныловушки», политический деятель избавляет себя от главной опасности — лабильности, непрозрачности, принципиальной «непрочитываемости», «беспрецедентности» и неукоренности модуса своего политического поведения в культуре этнического сообщества. И хотя, очевидно, что личное отношение политика к ритуально-символической остается всегда двойственным (или — амбивалентным), он тем не менее вынужден осваивать глубоко архетипические, надындивидуальные ритуалемы (элементарные значимые единицы акционалъного кода), поставляемые этнической культурой.

В ритуале воссоздается этнокультурный образ политической реальности, — внутри этой картины мира человек идентифицирует себя и свое поведение вполне определенными силами в политике, которые выражены в различных символических, очень близких, ясных и понятных формах. Эта идентификация представляет собой первичный эмоциональный процесс, на котором надстраиваются сложные психологические и поведенческие комплексы, имеющие собственные ритуально-символические значения. Круг объектов идентификации в политике достаточно ограниченный. По этой причине, даже занимая резко негативную, нигилистическую позицию по отношению к символическому полю публичной политики, революционер или диссидент не избавляется от эмоциональной идентификации в матрице символически организованного пространства, поскольку в ней зарезервирована форма ритуального протеста (позиция «антиповедения»).

Есть все основания утверждать, что политический субъект типизирует свою публичную активность по определенным, внеположенным этой активности правилам ритуала. Эмоциональная окраска, ценностно-ориентационная и мотивационная специфика и в целом поведенческая стилистика этой типизированной активности зависят не только от «широты разброса» приемлемых или поощряемых («матричных» в данной этнической культуре) ритуальных форм поведения. Определяющим фактором является и политическая ситуация, конкретные условия которой прямо влияют на состояние этнической культуры. Об этом можно судить, в частности, по степени выраженности в политической культуре национально-традиционной образно­сти, символики, этнических стереотипов поведения, мифологических и фольклорных сюжетов и т.д. Другими более важным показателем выступает доминирующий в обществе тип политического ритуала.

Дело в том, что структурно-функциональном отношении все политические ритуалы можно разделить на две большие типологические группы. К первой группе принадлежат так называемые «ритуалы революции» или ритуалы борьбы за власть, соответственно образующие интенсивный тип ритуала. Во вторую группу попадает экстенсивный тип «ритуала власти» или ритуала удержания власти. Проявление того или иного типа зависит от текущего политического момента, состояния политической культу­ры, а также от актуализации более глубоких характеристик национальной культуры (паттернов, архетипических схем, мифологе). В актуализируемых схемах обнаруживаются основания символической сферы политики, политической культуры и политического поведения. Ритуал борьбы за власть имеет усеченную структуру, его интенсивность заключается в развертывании маргинальной и (или) лиминальной субмодели символической формы поведения. Он ориентирован на процедуры карнавализации политики и политического поведения: пародирования, осмеяния, унижения, дискредитации, демонизации политических противников («политика карнавала», по Д.И. Кертзеру). В период политической стабильности, как правило, карнавальность избегается на первый план выходят экстенсивные ритуалы, благодаря которым политическое поведение типизируется по структурированной субмодели. Ритуалы удержания власти актуализируют такие сюжеты и схемы, которые нацелены на прославление, триумфализм и сакрализацию режима.

Оба типа ритуалов по-разному выражают связи с народным прошлым, культурой, религией, духовными ценностями нации, что вызвано их функциональными особенностями. Интенсивная ритуалистика порождает поведенческие стратегии, связанные с традициями карнавала, святочной обрядности, коллективно-игровых действ, праздничного смеха, возлияний, эротизма и т.д. Такое эмоционально насыщенное, освобождающее «буйство» ритуального «антиповедения» на политической арене со временем со временем сменяется (и в этом можно прослеживать определенную цикличность со своими психодинамическими изменениями) строгой безликостью и сухостью ритуалов власти, которые опираются на традиционные, этнокультурно зафиксированные системы воспитания, научения, наказания и т.д. Смена ритуальных («макроповеденческих») парадигм в политической жизни общества закономерна. Такие трансформации отражают не только конкретное течение политического процесса, но и психодинамику политической культуры — от маргинально-лиминальной неуравновешенности к структурированной «инкорпорации». В определенной фазе «макроповеднческого» цикла политик, действующий на определенной ритуальной-символической сцене, принимает облик культурного героя-трикстера-шута-сына или царя-вождя-отца. Каждый прототип политика, раскрываемый в интенсивном или экстенсивном русле, преполагает систему ролей (мифологические, религиозные, сказочные, народно-театральные, легендарные, исторические герои). Из ритуальной роли проистекают все возможные варианты самовыражения публичного политика. Эти варианты остаются всегда понятными, воспринимаемыми, «своими» для носителей этнического сознания. Положительная рецепция со стороны последних вызвана совпадением фаз «макроповеденческого» цикла лидера И массы, обеспечивающим такую взаимную проницательность. Укрепляется такая синхрония при мотивационной, ценностно-ориентационной и эмоциональной «близости», их укорененности в одной эт­нической психологии. При всех оттенках и вариациях реализуется одна и та же ритуальная модель политического поведения, которая может быть соответственно маргинальной, лиминальной или струк­турированной.

Адекватным эмпирическим материалом для анализа ритуальной модели политического поведения является политическая биография, которая может быть ритуальным эталоном, или «макроповеденческим образцом» для группы или всего общества. Политическая биография сориентирована обычно на хорошо прочитываемые легендарно-традиционные сюжеты, образы и схемы этнической культуры. Модель политической биографии опирается на архаический ритуал жизненного цикла (рождение-зрелость-смерть), который, безусловно, можно считать универсальным, т.е. свойственным любой человеческой культуре. С другой стороны, в конкретной политико-культурной ситуации, а также в силовом поле этнопсихологических факторов, модель претерпевает определенные субмодельные изменения (маргинализация, лиминализация, структурализация-инкорпорация «включаясь» в образующие смыслообразы и мифологии культура этнической культуры и поэтому в соответствующей степени определял ее.

 

 

РАЗДЕЛ 2. СОЦИАЛЬНО-ПСИХОЛОГИЧЕСКИЙ АНАЛИЗ ОБЩЕНИЯ

В. Лабунская

О «ПРАКТИЧНОСТИ» СОЦИАЛЬНОЙ ПСИХОЛОГИИ НЕВЕРБАЛЬНОГО ОБЩЕНИЯ.

Интерес социальной психологии к психологии невербального общения нельзя отнести к сиюминутным, прагматическим интересам, возникшим в последнее время. Как известно, в качестве областей приложения усилий практических соци­альных психологов выделяются маркетинг, реклама, работа с персоналом в организациях, политика, семья, школа и т. д. Центральной проблемой, объединяющей психологов, работа­ющих, в этих областях, по праву считается проблема общения, решение которой невозможно без учета различных характери­стик невербального поведения участников взаимодействия. Постоянное обращение социальных психологов к данным пси­хологии невербального общения, безусловно, послужило осно­ванием для более глубокого понимания специфики невербаль­ного общения и его функций в конкретных условиях психологической деятельности.

Но, несмотря на этот оптимистический результат практи­ческой социальной психологии, до сих пор остается остро дис­куссионный вопрос: «Могут ли невербальное поведение, не­вербальные выражения, коммуникации быть использованы для решения задач практической социальной психологии?» Одни участники дискуссии отвечают на поставленный вопрос в утвердительной форме, исходя из тезиса, что «практичность» присуща психологии невербального общения с самых первых шагов ее становления. Данное утверждение подкрепляется ссылками на то, что она всегда была нацелена на решение за­дач, связанных с коммуникацией, общением, межличностным и межгрупповым познанием, воздействием и т. д. Такого рода позиция в отношении «практичности» психологии невербаль­ного общения страдает, на наш взгляд, существенным недо­статком, так как в ней не определена роль специальных знаний, умений, способностей психолога-практика, необходимых для практического использования выводов и рекомендаций пси­хологии невербального общения. К данному выводу подводит тот факт, что на протяжении веков в обыденном сознании статус «психолога» приобретал именно тот, кто умел с помощью невербальных средств диагностировать состояния, отношения, использовать их в качестве воздействия на других людей, Ц интерпретировать с целью создания целостного образа о парт­нере. В этой связи психолог-практик оказывается в весьма не­простой для него ситуации.' Он должен в своей работе постоянно демонстрировать умения, навыки, которые присущи каждому человеку, и в то же время обладать таким уровнем их, развития, который бы обеспечивал эффективность его деятельности, свидетельствовал бы о его профессиональном статусе, страхующем от ошибок обыденной психологии невербального общения и вместе с этим делающем его открытым отношении спонтанно накапливаемого опыта.

Негативный ответ на выше поставленный вопрос не менее правомерен, чем позитивный, так как аргументы психологов относящихся скептически к «практичности» психологии невербального общения, базируются на распространенном утверждении, подчеркивающем, что старые проблемы», который были поставлены еще Ч. Дарвином, его предшественниками последователями, до сих пор не решены. Среди них проблема, привлекающая внимание социальных психологов, — проблема измерения, фиксации, кодирования невербального поведения. Именно в связи с ней возникает вопрос о том, как избежать влияния субъективных, личностных факторов на процесс кодирования и интерпретации невербального поведения. Если учесть тот факт, что различные виды социально-психологической практики представляют непосредственное взаимодействие психолога с клиентами, в процессе которого осуществляется и кодирование и интерпретация невербального поведения, то поставленный вопрос еще раз возвращает нас к проблеме специальных умений, способностей практикующего психолога призванных обеспечить адекватное решение задач измерение фиксации и кодирования невербального поведения.

Откуда сегодня практикующий психолог может черпать информацию об особенностях кодирования и интерпретации невербального поведения? Ответ на этот вопрос прост из тех рабочих пособий «по языку тела, которого большими тиражами издаются в последнее время в них как правило приводятся описания невербальных кодов состояния, отношений свойств личности, и настраивается читателем на то, что достаточно заучить приведенные невербальные коды, чтобы их можно было использовать в качестве системы знаков- индикаторов внутреннего мира человека. Чаще всего авторы таких" пособий не утруждают себя тем, чтобы сообщить читателям, какими данными они пользовались для создания невербаль­ных кодов. Наиболее смелые из них в качестве главного ис­точника создания кода используют свой личный опыт обще­ния. Безусловно, вне личного опыта не формируется практи­ческая психология, но для ее построения необходима рефлексия особого рода, базирующаяся на определенных теоретические идеях. Увлеченность психологов такими изданиями, отражает, на наш взгляд, не только запросы практики, но и свидетельствует об упрощенном подходе к невербальному общению, который является порождением недостаточной представленности теоретических, экспериментальных, методических работ по психологии невербального общения.

Цель настоящей статьи заключается в том, чтобы привлечь внимание психологов-практиков к тем проблемам психологии невербального общения, которые не позволяют проявлять «детский» оптимизм в отношении ее «практичности», и не столько потому, что они не имеют однозначного решения, сколько по­тому, что их решение в контексте социально-психологической практики находится на пересечении определенного уровня Профессионализма и специфического психологического твор­чества, приравнивающего процессы кодирования и интерпре­тации к искусству.

Начнем с того, что, с нашей точки зрения, необходимо понимать под невербальным общением.

Анализ имеющейся в нашем распоряжении литературы позволяет заключить, что невербальное общение — это такой вид общения, для которого является характерным использование в качестве главного средства передачи информации, организации взаимодействия, формирования образа, понятия о партнере, осуществление влияния на другого человека невербаль­ного поведения и невербальных коммуникаций. Из этого оп­ределения следует не только то, что невербальные средства полифункциональны, но и то, что этот термин объединяет яв­ления различной природы, интегрированности, сложности.

Из приведенного определения также следует то, что невер­бальные средства являются предметом рассмотрения в различ­ных направлениях психологии общения: как коммуникативный феномен, как предмет социальной перцепции, как вид взаимо­действия. В каждом из этих направлений проблема кодирова­ния-интерпретации вместе с оригинальностью звучания приоб­ретает решение, ограниченное рамками задач этих дисциплин.

Поэтому первое, что необходимо сделать практикующему психологу, — это разобраться с такими явлениями, как невербальная коммуникация, невербальное поведение, невербальная интеракция.

На наш взгляд, понятие «невербальное общение» являете более широким, чем понятие «невербальные коммуникацию определяя которое, многие авторы обращают внимание на то, что невербальные коммуникации представляют систему символов знаков, жестов, использующихся для передачи сообщения с боль­шой степенью точности, которые в той или иной степени отчуждены и независимы от психологических и социально-психологических качеств личности, которые имеют достаточно четкий круг значений и могут быть описаны как лингвистические знаковые системы. Проблеме кодирования—декодирования невербальной коммуникаций посвящено достаточно большое количество ра­бот, которые убеждают в том, что конвенциальные, интенциональные, произвольные жесты, телодвижения, позы, выражений лица успешно кодируются и декодируются.

Понятие «невербальное поведение» более широкое, чем «невербальные коммуникации», но более узкое, чем «невербальное бальное общение». Оно, как и поведение в целом, представляет сочетание индивидных, личностных форм поведения групповыми, социокультурными, для него является характерным единство неинтенциональных, не конвенциальных, не сознаваемых движений с осознаваемыми, направленными, имеющими четкие семантические границы. Ядро невербального поведения составляют самые разнообразные движения (жесты, экспрессия лица, выражения глаз, позы, интонационно-рит­мические характеристики голоса, прикосновения), которые сопряжены с изменяющимися психическими состояниями че­ловека, его отношениями к партнеру, с ситуацией взаимодей­ствия и общения. Исходя из этих характеристик невербально­го поведения, можно утверждать, что оно, в отличие от невер­бальных коммуникаций, является более сложным явлением, которое постоянно обсуждается в связи с проблемой кодиро­вания—интерпретации.

В настоящее время в психологии невербального общения выделяются в отдельные предметные области изучения инди­видуальное невербальное поведение и невербальное поведе­ние диады, группы лиц, которое фиксируется как совокупность невербальных интеракций.

В основе возникновения невербальной интеракции лежат механизмы согласования, подстройки, переноса программ невербального поведения. Актуализация этих механизмов приводит к возникновению невербальных паттернов взаимодействия. Исследователи, работающие в этих двух областях психологии невербального общения, стремятся определить, насколько свя­зано невербальное поведение со структурой личности и дина­мическими процессами в группе, насколько оно устойчиво изменчиво и, наконец, что свидетельствует о том, что невербаль­ное поведение может быть рассмотрено как личностное или групповое образование. От ответов на эти вопросы зависит и ответ на вопрос — что кодировать и интерпретировать.

Если поставленные вопросы объединить, то их комплекс образует центральную проблему психологии невербального общения — проблему взаимосвязи невербального поведения с психологическими и социально-психологическими характе­ристиками личности и группы. Уровень ее осмысления практикующим психологом, выбор в соответствии с ним направлений решения определяет меру его доверия диагностическим, коммуникативным, регулятивным, психокоррекционным возможносностям невербального поведения. Иными словами, оценка «практичности» психологии невербального общения во многом зависит от того, как решает для себя практикующий психолог проблему жесткости—вариативности связей между невербаль­ным поведением и психологическими, социально-психологи­ческими характеристиками личности и группы.

История рассмотрения проблемы взаимосвязи между не­вербальным поведением и социально-психологическими харак­теристиками партнеров, системы отношений в группе свидетельствуют о том, что для ее решения необходимо определиться, прежде всего, в том, является ли невербальное поведение системой знаков (кодом). Под кодом обычно понимается со­вокупность знаков, система символов, при помощи которых информация может быть представлена (закодирована). Кодирование в большинстве исследований, посвященных изучению этого явления, трактуется как перевод какой-либо информации, выраженной в процессе взаимодействия, в последователь­ность сигналов, символов. В качестве результата кодирования рассматривается создание кода, невербального паттерна, имею­щего определенное психологическое значение. Возьмем данные определения в качестве рабочих и, исходя из них, рассмотрим, насколько соответствуют понятия «код» и «кодирование» тому, что принято называть в психологии невербального общении кодом и процессом кодирования.

Прежде всего, следует отметить, что код и кодирование изучаются с двух позиций. Первая позиция — это акцент на исследовании закономерностей кодирования информации тем, кто пытается ее передать. Представители второй позиции обращают внимание на особенности кодирования наблюдателем, экспертом полученной информации.

Понятно, что для практической социальной психологи представляют интерес как сведения, касающиеся особенностей кодирования невербального поведения с целью передач партнеру определенной информации, так и те данные, которые фиксируют особенности кодирования невербального поведения наблюдателем.

Таким образом, практикующий психолог оказывается в ситуации, когда ему необходимо проявлять два рода способностей демонстрировать то, что в психологии называют экспрессивное одаренностью, способностью к передаче с помощью невербального кода важной для практической деятельности информации, и проявлять способности, базирующиеся на социально-психологической наблюдательности, социальном интеллекте и обеспечивающие кодирование полученной информации для ее дальнейшего использования в диагностических, психокоррекционных целях. Результаты работ, выполненных в этих направлениях та­кими авторитетными во всем мире исследователями, как П. Экман, Р. Шерер, Д. Эфрон, М. Аргайл, Р. Бердвистл и многими другими, повлияли на формирование различных взглядов на процессы кодирования—интерпретации невербального пове­дения. Первая точка зрения базируется на том, что многие виды невербальной информации не имеют адекватной ей системы за­писей, поэтому невербальное поведение с точки зрения практи­ческих задач бросает исследователям вызов, оставаясь неуло­вимым, вероятностным. Именно трудности, появляющиеся на пути разработки способов фиксации, кодирования невербаль­ного поведения, послужили основанием для выражения со­мнения относительно «практичности» психологии невербаль­ного общения, а иногда и более суровой оценки ее как отрас­ли, не имеющей будущего.

Примерно такой же точки зрения относительно кодирова­ния невербальной информации придерживаются Е. И. Фейгенберг и А. Г. Асмолов. Они считают, что «невербальная коммуникация является преимущественно выражением смысловой

сферы личности. Она представляет собой непосредственный канал передачи личностных смыслов». Исходя из этого тезиса, они объясняют «безуспешность многочисленных попыток со­здания кода словаря, дискретного алфавита языка невербаль­ной коммуникации... Невозможность воплощения симультанных динамических смысловых систем личности в дискретных равнодушных значениях» — и убеждают, что «поиски дискретных формализованных словарей жестов, телодвижений» обречены на неудачу.

История психологии невербального общения не позволяет столь категорично подойти к ответу на вопрос о возможностях кодирования и декодирования невербального поведения. Да и сами авторы вышеприведенной работы, ставя вопрос о том, «ка­кое содержание передается через невербальные коммуника­ции», исходят из тезиса о «связи личности и познотонических движений». В качестве аргумента в пользу этого утверждения они ссылаются на работу Л. И. Анцыферовой, которая обра­щает внимание на тот факт, что активность проявляется в установках всего тела человека, например в позах внимания, ожидания, тревоги, раздумья и т. д. Она пишет, что «в специфике поз, в динамике их смены отчетливо проявляются психодинамические характеристики и личностные свойства человека» - делает акцент на том, что психотоническая активность человека отчетливо «выражает эмоционально-аффективное отношение личности к событиям». Л. И. Анцыферова приводит в качестве примера два невербальных паттерна, кода эмоциально-аффективного отношения личности. Первый из них характерен для человека, испытывающего напряжение в социальных ситуациях, а второй невербальный паттерн поведения включает движения человека, относящегося с доверием социальному миру. Центральным комплексом движений, входящих в первый паттерн, являются: схватывание себяру прижатие их к телу, «утаивание» частей тела (убрать руки за спину, прикрыть часть лица, спрятать под стол ноги и т.д. специфическими движениями, образующими второй паттерн являются движения, направленные к партнеру, в часта «спокойное положение тела, чуть откинутая в сторону рука с полуоткрытой ладонью...». Из приведенной работы, на взгляд, следует, что утверждение о безуспешности опыт делить отдельные движения, расчленить симультанную бальную коммуникацию, описать набор взаимосвязанных движений, т. е. паттерн, невербальный код, соответствуют, которым эмоционально-аффективным отношениям личности не соответствует в полной мере положению о взаимосвязи

развития личности и ее поведения. «Телесная непрерывность» пишет Л. И. Анцыферова, — входит в психологическую организацию индивида, сама выступает как один из способов (деятельность) существования психического».

Таким образом, отношение к кодированию невербального поведения как к безнадежному занятию появляется на основе гиперболизации одних его характеристик и недооценки других (например, постоянное подчеркивание симультанности невербальных коммуникаций и в то же время игнорирование такого свойства, как завершенность в соответствии с теми или иными аффективно-эмоциональными отношениями).

Другая точка зрения состоит в том, чтобы при рассмотрении возможностей кодирования и интерпретации дифференцированно подходить к различным компонентам невербального поведения как знакам-индикаторам психологических и социально-психологических характеристик личности и груп­пы, учитывать ряд контекстуальных переменных, говорить об устойчивости—изменчивости,.психологической неоднознач­ности невербального кода, исходя из того, какие психологиче­ские образования он представляет. Результаты работ, выпол­ненных в разное время, с помощью различных технических средств, отличающихся процедурой эксперимента, задачами и данными, все-таки говорят в пользу того факта, что существуют программы, паттерны невербального поведения, что они свидетельствуют определенным стимульным ситуациям и в этом смысле могут быть представлены как коды. Но из этих же работ трудно сделать заключение о том, насколько невербальные программы устойчивы и общеприняты (это главные характеристики кода как вида знака).

Наиболее существенный вклад в решение проблемы кодирования невербального поведения внесли работы П. Экмана и о коллег, выполненные в рамках проблемы «Культура и невербальное поведение» на примере изучения экспрессивных кодов лица. Ими были получены данные, свидетельствующие существовании универсальных взаимоотношений между мускулатурными движениями лица и отдельными эмоциями (счастье, печаль, гнев, страх, удивление, отвращение, интерес) и культурных различий в некоторых стимулах, которые, благодаря образованию, стали известны как детерминанты определенных эмоций, в правилах контролирования экспрессивного поведения, в социальных ситуациях выражения тех или иных эмоций. Из результатов работ, выполненных в этом направлении, следует, что проблема кодирования экспрессии может быть решена на пути совмещения индивидуальных аспектов выра­жения и социально-психологических, культурных детерми­нант проявления эмоций.

Исследователями, считающими, что невербальное поведение поддается кодированию, применяются разнообразные методи­ческие приемы, в основе которых лежит процедура наблюде­ния, дополненная различными способами фиксации: вербаль­ное описание движений, пиктограммы, рисунки, фото-кино­видеозапись. В результате многолетней работы были созданы вербальные, графические, цифровые коды различных компо­нентов невербального поведения и соответствующие им спо­собы кодирования. При всей значимости такого рода работ для практической психологии они лишь частично отвечают собственно задачам практической психологии. Так, например, из данных экспериментальной психологии невербального общения, приведенных в обобщающих работах, следует, что различные отношения личности, ее эмоционально-аффективные реак­ции, состояния, некоторые индивидно-личностные образования имеют достаточно четкий невербальный код и поэтому успешно интерпретируются субъектами общения, но описание этих кодов с помощью вышеуказанных приемов приводит к неполному отражению всех характеристик наблюдаемого не­вербального поведения.

Во-первых, любая запись, любой рисунок, фото эталон — это статика, а невербальное поведение динамично, во-вторых, в «коде» любого типа опускаются нюансы, следовательно, он дает весьма обобщенную, типичную информацию, и, наконец, для его использования на практике необходимо специальное обучение. В этой связи правильное применение разработанных «кодов» ограничено степенью обученности психолога-практи­ка, уровнем развития у него умений выделять необходимые признаки, устанавливать связи между ними и переводить их в иную систему записи, чаще всего неадекватную природе невербального поведения и его основным характеристикам.

Далее, в приведенных исследованиях представлены то кинесические коды, то экспрессивные, то коды движения глаз, а целостное невербальное поведение, с которым имеет дело практикующий психолог, так и не описано в виде системы знаков, имеющей определенное поле психологических значений. Имен­но целостное невербальное поведение не отвечает всем харак­теристикам, которые приписываются коду, и поэтому его ана­лиз с помощью приемов, разработанных с целью кодирования, в том числе и сложившихся в лингвистике, затруднен. П. Эк-ман и Р. Шерер прямо пишут, что решение вопроса о возмож­ностях кодирования невербального поведения, выделения дис­кретных единиц его анализа осложняется не тем, что оно не может быть закодировано, описано с помощью различных при­емов, а тем, что для создания кодов используются методы, При­емлемые для кодирования естественного словесного языка.

Проблема заключается также ив том, чтобы совместить в коде наряду с типичными, устойчиво повторяющиеся невер­бальными движениями индивидуальные, появляющиеся в ответ на определенный раздражитель. Основной критерий, который используется исследователями с целью определения; повторяющихся невербальных движений, — это частота их появления в различных контекстах общения и интенсивность. На основе этих параметров установлено, что тревожные люди больше двигают руками, у них короче и быстрей взгляд, улыб­ка появляется реже, чем у спокойных и уверенных людей. Че­ловек, находящийся в состоянии депрессии, низко опускает голову, избегает контакта глаз. Экстраверты и интроверты различаются частотой и интенсивностью невербальных дви­жений. Первые склонны более пристально смотреть на парт­нера, больше смеются, чем вторые. Женщины чаще, чем муж­чины, смотрят на своего партнера, улыбаются. Все эти сведе­ния получены в процессе сравнения невербального поведения различных групп людей, образованных экспериментатором на основе того или другого критерия. В силу этого факта их ин­дикативная ценность очевидна тогда, когда практикующий психолог имеет возможность долгое время наблюдать невер­бальное поведение конкретного человека или группы лиц, когда он может его сравнить с поведением других людей или групп. В противном случае некоторые характеристики невербального поведения он не сможет закодировать как устойчиво повторяю­щееся, так как их смысл становится понятным только в сравнении с другим человеком (экстраверт—интроверт, спокойный—тре­вожный). Но даже если возможно длительное наблюдение за поведением человека, его сравнение, то практикующего пси­холога не могут в полной мере устраивать такие критерии, показатели невербального поведения, как «больше-меньше», «чаще-реже», «интенсивнее». Для того чтобы они были ис­пользованы в практической работе, необходимо иметь некую точку отсчета для оценки невербальных движений как устой­чиво повторяющихся. Иными словами, описать какие-то усред­ненные показатели. Именно такого рода описания имеют место в учебных пособиях по «языку тела». Как только практикую­щий психолог начинает ими пользоваться, он деперсонифи-цирует своего клиента.

Попытки создать невербальные коды взаимодействия двух и больше людей также не увенчались полным успехом. На пути разработки кодов невербальных интеракций кроме тех про­блем, которые названы выше, возникли новые, обусловленные особенностями кодируемой информации. В реальном акте об­щения невербальное поведение партнеров представляет раз­личные уровни соответствия, гармоничности, целостности: от полного дублирования невербального поведения друг друга до полного рассогласования между ними, приводящего к раз рушению самого феномена «невербального взаимодействия». Центральной характеристикой, создающей эффект невер­бальной интеракции», является взаимодействие между кинесической структурой невербального поведения и простран­ственно-временными компонентами общения — проксемикой. На основе выделения различных параметров этих компонентов невербального взаимодействия описаны коды вступления в контакт, выходы из него, проявления интереса к собеседни­ку, статусно-ролевого взаимодействия и т. д. Главный недостаток этих кодов в том, что в них представлено невербальное поведение каждого из партнеров и фактически отсутствует информация о том, как же взаимодействуют невербальные структуры. Не удается разработать такую систему записей, которая бы фиксировала невербальное взаимодействие, т. е. одновременные и постоянно изменяющиеся невербальные движения. Существующие методы («кадр за кадром», структур,но лингвистические, описания—рисунки) неизбежно приво­дят к превращению целостного, объемного, подвижного, раз­ворачивающегося во времени невербального взаимодействия в плоское, фрагментарное, застывшее явление. У исследовате­лей паттернов невербальной интеракции возникает одна и та же проблема — выделение этапов взаимодействия и границ «кода», имеющего отношение к тому или иному этапу. Очень трудно обнаружить начало и конец невербального акта, зако­дировать интенсивность невербального поведения, отследить -микродвижения, которые оказывают влияние на взаимодей­ствие, но которые не могут быть зафиксированы без специаль­ных средств наблюдения, осуществить запись невербальной информации, поступающей по различным каналам связи.

X. Смит, проанализировав невербальное взаимодействие в учебном процессе (учитель—ученик, студент—преподаватель), констатировал ряд трудностей в создании кодов невербальной интеракции. Первая из них заключается в том, что для создания интерактивных схем недостаточно простого подсчета невербальных движений партнеров и выделения тех, которые встречаются чаще, чем другие.так как в этом случае уходят из поля зрения невербальные сигналы, которые: появляются не часто, но сильно влияют на изменение взаимодействий. Усложняется описание невербальных интеракций также и тем, что невербальное поведение каждой из сторон взаимосвязано с предыдущими и последующими сигналами, которые не вклю­чаются в невербальный паттерн, но придают ему дополнитель­ный психологический смысл. В его исследовании обнаружено также влияние структуры группы (класса) на невербальное взаимодействие и наоборот. Отсюда возникает еще одна про­блема — определение факторов, задающих схему невербальной интеракции.

Таким образом, несмотря на наличие достаточного количества описаний различных видов невербального взаимодействия, в них зафиксирована совокупность компонентов невербальной интеракции, которая имеет широкое поле психологи­ческих значений.

Кодирование невербальной интеракции предполагает, что у психолога сформированы навыки фиксировать информацию, идущую от различных частей тела и представленную с различной степенью интенсивности. Он не может в процессе кодирования ограничиваться только тем, чтобы отмечать присутствие или отсутствие хорошо наблюдаемых движений, ему еще необходимо обращать внимание на определенные микродвижения, которые влияют на психологический смысл всей интеракции.

Также психолог-практик, имея в своем распоряжении ей систему записей невербального поведения, может столкнуть с проблемой, которая была сформулирована П. Экманом.(заметил, что легко поддается кодированию такой элемент невербального поведения, как улыбка, если фиксировать с помощью специальных обозначений ее присутствие или отсутствие, но практически невозможно разработать такую систему записей, которая бы регистрировала качество улыбки (фальшивая, жалкая, счастливая).

Таким образом, на пути становления практической психологии невербального общения возникают барьеры, появление которых обусловлено самим феноменом «невербальное общение». Этим, можно объяснить также и то, что решение проблем записи кодов, выделения единиц движений или их совокупностей осуществляется на основе изучения отдельных кож тов невербального доведения (кинесики, такесики, прока а также то, что удельный вес исследований кодов индивидуального невербального поведения значительно выше в общ токе работ, чем исследований кодов невербальной интеракции больше описаний кодов, включающих отдельные подструктуры невербального поведения (например, коды экспресси коды движений глаз, коды движений тела — позы, интонационно- ритмические коды, жестовые коды, проксемические и проксемико-кинесические, такесико-кинесические коды и т.д. сравнению с целостным невербальным поведением.

Наиболее изучены кинесические коды, особенно экспрессия лица, а в рамках исследований невербальной интеракции преобладают описания кодов движений тела — позы, проксемических, такесико-кинесических, проксемико-кине кодов, контакта глаз.

Вышеперечисленные виды невербальных кодов приводятся в качестве невербальных компонентов тех или иных психических явлений. С этой точки зрения лучше всего изучены не­вербальные структуры эмоциональных состояний человека, его аффективно-эмоциональных реакций невербальные коды отношений, определенных типов взаимодействия.

Но, несмотря на обилие результатов исследования процессов кодирования, данная задача выглядит для практикующего психолога все более и более сложной за счет введения таких [переменных, как ситуация, индивидные, личностные особен­ности субъекта невербального поведения или указания на факторы культуры, влияющие на процесс кодирования и характеристики кода. Введение такого количества переменных, влияющих на процедуру кодирования невербального поведения, привело к возникновению в психологии невербального общения парадоксальной ситуации: многие исследователи утверждают, что существуют невербальные коды, паттерны психологических характеристик личности, но большинство попыток сделать их доступными для психодиагностических или других целей практической психологии не увенчались полным успехом. Одна из причин заключается в том; что большинство ботанных кодов не соответствует в полной мере не только наблюдаемому невербальному поведению; но и тому образу, который возникает у наблюдателя, тому что он фиксирует как осознанно, так и неосознанно. Означает ли этот факт, что невер­ное поведение не может быть закодировано наблюдателем?

На наш взгляд, положительный ответ на поставленный вопрос правомерен тогда, когда процесс кодирования рассматривается так, как это принято в лингвистике, математике, где дается внимание на целенаправленность, осознанность операций, точность, адекватность единиц фиксации, обеспечивают создание кода. Ответ на поставленный вопрос может быть отрицательным, если оставить термйны-код, кодирование, наполнить но их содержанием, исходя из природы невербального поведения и особенностей отражения социальных объектов.

На наш взгляд, такой подход к кодированию невербального поведения в определенной степени представлен в третьем направлений исследований, в котором ставится задача определить влияниеественных коммуникативных ситуаций на выполнение невербальным поведением его индикативных функций.

П. Балл, рассматривая факторы, управляющие процессами кодирования и интерпретации, пришел к выводу, что на эти процессы оказывает существенное влияние ряд характеристик общающихся: пол, возраст, их личностные особенности, а так­же ситуация общения. Но главным фактором, определяющим превращение невербального поведения в объект интерпрета­ции, по его мнению, является коммуникативная задача и соот­ветственно коммуникативная установка, или доминанта, на невербальное поведение партнера. С точки зрения П. Балла, успешность кодирования и интерпретации невербального по­ведения зависит от того, насколько значима для партнеров ситуация общения, складывающиеся между ними отношения,

Именно эти переменные актуализируют доминанту на невербальное поведение партнера, запускают процессы кодирования— интерпретации. Если ситуация для партнеров общения незначима, то, как правило, невербальное поведение превраща­ется в фон, перестает выполнять функции кода, следовательно, играть роль диагностического, коммуникативного средства.

М. Конней придерживается примерно такого же мнения по поводу проблемы кодирования невербального поведения. Он достаточно прямолинейно заявляет, что «кодирование» не вербальных компонентов зависит от доминанты на него парт­неров. По его мнению, если невербальная информация оказы­вается «фоном» хотя бы для одного из партнеров, она просто превращается в «невербальные шумы».

В такой трактовке проблемы «кода» акцент сдвигается с анализа индикативных возможностей невербального поведе­ния, устойчивости его связей с психологическими характери­стиками человека на определение роли ситуативных, субъек­тивных факторов в его формировании, в актуализации процес­сов кодирования. Но важным для практической психологии является выделение роли направленности (установки) лично­сти на активное кодирование и интерпретацию невербального поведения. Такого рода установки, на наш взгляд, могут ком­пенсировать недостатки рациональных способов кодирования невербального поведения и послужить основой для развития способностей кодировать и интерпретировать невербальное поведение.

Существующие подходы к проблеме кодирования—интер­претации невербального поведения, результаты исследова­ний, выполненных в рамках каждого из направлений; позво­ляют заключить, на наш взгляд, что решение проблемы коди­рования предполагает отношение к невербальному поведению как личностно-динамическому образованию.

В рамках личностно-динамического подхода к проблеме кодирования невербального поведения многие противоречия, отмеченные в процессе исследования невербальных кодов, пре­вращаются в характерные особенности функционирования невербального поведения, а сам процесс кодирования стано­вится сложной социально-перцептивной задачей, успешное решение которой зависит как от объективных характеристик невёрбального поведения, как знака-индикатора, так, и от ряда специальных способностей к кодированию и интерпретации невёрбального поведения.

Перечисленные выше принципиальные выводы психоло­гии невербального общения относительно возможностей ко­дирования невербального поведения личности и группы не позволяют, на наш взгляд, принимать с большим оптимизмом идею «практичности» современной психологии невербального общения, но вместе с этим не дают основания пренебрегать тем, что адекватно запросам социально-психологической прак­тики. Самоопределение социального психолога по вопросам ко­дирования—интерпретации невербального поведения должно осуществляться на основе признания уникальности невербаль­ного языка и неизбежности противоречий между невербальным выражением и его психологическим содержанием, изменчиво­сти способов невербального выражения, зависимости успеш­ности кодирования от умения человека адекватно выражать свои переживания и от уровня сформированное навыков Кодирования различных подструктур невербального поведе­ния. Результатом такого самоопределения может выступать Установка на невербальное поведение как специфическую зна­ковую систему, меняющую свои характеристики в соответ­ствии с видом невербальной информации, не являющейся в прямом смысле кодом.

Современная психология невербального общения может пройти проверку на «практичность» в том случае, если она внесет существенный вклад в решение конкретных задач, проблем, возникающих в различных областях социальной психологии, и при этом осуществление ее рекомендаций будет доступно широкому кругу специалистов, имеющих определенную подготовку.

 

А.Г.Чернявская

СЕМЕЙНЫЙ ДЕСПОТ

Возможно, это покажется странным, но деспотическую личность можно описать даже внешне. Мы рас­скажем о двух вариантах деспотов. Внешне - это люди двух разных типов.

Вариант первый. Широкоплечие, часто грузные мужчины с мощной широкой шеей, сильными руками и толстыми пальцами. Как правило, они педантичны и семейная тирания начинается с их патологической страсти к порядку. Такой отец в доме - ад для детей. Они не только лишены естественной потребности бе­гать, шуметь, раскидывать вещи, но и находятся под неусыпным надзором. Под таким же контролем пре­бывает и жена, поскольку он требует абсолютной чистоты. Все должно быть так, как приказывает повели­тель, семья, как в армии, ходит строем. Возражений не терпит, права на собственное мнение других в семье категорически отрицает. Если все в идеальном порядке, активно ищет единственную пылинку или не по цен­тру лежащую салфетку. Деспоты такого рода чрезвычайно гневливы. В гневе совершенно безудержны, взры­вы свои реализуют обычно физически, вплоть до жестоких травм. Совершенно искренне уверены, что они "воспитывают" жену и детей для их пользы.

Таким людям свойственны достаточно долгие периоды мрачно-тяжелого настроения, которое они и сами объяснить не могут. Домашние это тягостное настроение улавливают сразу и тихо расползаются по углам, каждый раз надеясь, что удается избежать апофеоза, когда в гневной слепоте крушится все подряд. Но приступ гнева через какое-то время неизбежен, а повод для разрядки чаще всего смехотворен.

Как вести себя с подобными людьми, как общаться с ними без существенных потерь для собственного ду­шевного равновесия? К сожалению, для семьи посоветовать что-то кардинальное очень трудно. Если выросшие дети окончательно не забиты и не раздавлены как личности, чем скорее они уйдут из семьи, тем лучше. Жены при таких мужьях обычно очень быстро превращаются в бессловесных рабынь, и это поистине спасительное поведение, которое они невольно вырабатывают. Никакие другие способы в атмосфере дикого деспотизма себя не оправдывают, поскольку законов логики для семейного тирана не существует.

Однако, эти смиренные жены делают общую ошибку, которой лучше бы избежать. Подсознательно оправдывая собственное приниженное и безрадостное существование, они делают деспота кумиром в семье. «Папа всегда прав. Это мы виноваты.» Действительно, это способ достичь тишины и покоя хотя бы на непродолжительное время. Но чем меньше деспот встречает сопротивления в семье, тем деспотичнее из года в год он становится. Создается, поистине, заколдованный круг, из которого нет выхода. Но даже смирившись и похоронив чувство собственного достоинства, женщине следует подумать, каково в семье детям. Существование и выживание в такой семье значительно облегчается, когда мать откровенно с детьми, когда она и дети составляют единую общность и служат друг другу опорой. Откровенность, мягкое женское начало защитит ребят от бессмысленной жестокости, охранит от поведения деспотической отцовской линии в будущем, в их собственных семьях. Принцип, видимо, таков: «Да, наш отец таков, и ничего достойного в этом нет. Мы не можем изменить и переделать его. Но в жизни есть много тепла и доброты, и если вы принесете их потом в свои семьи, вы будете жить совсем по-другому. Он считает, что всегда прав, но это не так. Но спорить с ним бессмысленно, и мы не станем этого делать. Мы будем любить друг друга и не ждать любви от него».

Очень хорошо, когда подобный деспот заводит себе крупную собаку. Тогда его энергия и страсть повеле­вать реализуется в этом направлении. Можете не сомневаться, собаки у них всегда очень злые.

Второй вариант семейных деспотов. Эти не станут бить посуду и пороть по субботам детей розгами, потому что в принципе они - утонченные эстеты. У них вытянутые лица, тонкие губы, холеные руки с длинными пальцами. Круг интересов высок и недосягаем для простых смертных и, тем более, для членов семьи. Они сами воздвигают себя на недосягаемый пьедестал, откуда нехотя и с пренебрежением поглядывают на недостойную суету. Так надменный орел окидывает с высоты скал смешную и нелепую суету мелких земных тварей. Они полны сознания собственной значимости в этом суетном и приземленном мире обычных человеческих желаний, чувств и ошибок. Безупречны и непоколебимы в сознании собственной безупречности. Это сверкающие холодные айсберги, главное содержимое которых - лед.

На службе они - над всеми, поэтому вопрос человеческих взаимоотношений автоматически исключается. Лести не приемлют, потому что умны, над естественными человеческими порывами сослуживцев иронизи­руют. Это люди, которых природа наградила хорошим интеллектом, но лишила одного из самых притягатель­ных свойств - душевного тепла. Холодные и неприступные, они выстраивают свою жизнь так, что окружающие люди безропотно служат им. Нет, в семье он не устроит скандала по поводу слегка помятого воротничка рубашки. Он молча презрительно ее отбросит. Если он завтракает в восемь, а обедает в два, жена не посмеет опоздать с ежедневным ритуалом на пятнадцать минут. Обедает от детей отдельно, поскольку дети раз­дражают. Однако, этот бесчувственный айсберг все же имеет одну, но мощную страсть - любовь к себе. И посему они чрезвычайно внимательны к кардиограмме, содержимому обеда. Быт организован так, что ему служат все. Дети - тихие и послушные, потому что главное их жизненное предназначение "не мешать папе". Жены чрезвычайно выносливы. Даже с гипертоническим кризом она не смеет прилечь, если через полчаса нужно подать обед своему величественному супругу. Деспоты этого рода всегда абсолютно беспомощны в быту: не знают, где стоит сахарница, где лежат спички.

Что получают члены семьи, сосуществуя с таким "айсбергом"? Наверное, сознание собственной элитар­ности. Отблеск холодной луны, которая освещает их существование. Освещает, но не греет. Иногда, впрочем, и деньги. Хотя, скажем прямо, деньги эти небожители считать умеют, более того, достаточно прижимисты. И при внешнем лоске квартир очень скупо отстегивают на жизнь семье. Ребенку проще обойтись без детских удовольствий, чем попросить у отца денег. Собственные болезни - даже если это только насморк -вселенская катастрофа. Болезни детей не только не волнуют, но и раздражают, поскольку больной ребенок склонен капризничать, и может отвлечь на себя долю внимания жены. Заболевание жены никогда не вызывает естественного в таких случаях сочувствия, и если беспокоит, то лишь в смысле нарушения сложившегося распорядка. Даже в случаях, когда жена больна тяжело, заменить ее в семье хоть частично не хотят, да и не умеют. Муж ищет выход из ситуации: призывает на помощь соседку или родственницу.

Излишне говорить, что счастливых в такой семье нет. Дети вырастают или инфантильными и закомплексованными тем, что не повторили "звездность" родителя, или высокомерными снобами. Тогда "лунный отсвет" отца становится пожизненным капиталом. Женщина, жена, так и не познавшая чувства родственной привязанности, замерзает в жизни, какие бы престижные норковые шубки не надевал на нее муж. Как прежде, у нее нет истинных подруг, потому что общение ее ограничено кругом, навязанным мужем, а в та­кой среде на мужа не пожалуешься. И несет она пожизненную маску счастливицы, отловившей синюю птицу. К сожалению, невозможно дать ей радикального психотерапевтического совета, потому что не уходят люди из ледяных дворцов по собственной воле. Нужна чья-то теплая, живая слеза, чтобы растопить заледеневшее сердце. Да где ж она, такая "благополучная", найдет кого-то, кто пожалел бы ее за богатство и преуспевание мужа! Судьбы таких женщин печальны, потому что жизнь положена на алтарь божества, которое на самом деле не более чем холодная статуя.

Нельзя прожить полноценную жизнь с ледяной статуей. Для жизни нужно что-нибудь потеплее, пусть и менее сверкающее. Потому что живая, теплая душа одинаково быстро устает как от постоянного блеска, так и от постоянного холода.

Но если ситуация такова, что менять что-то невозможно, самое мудрое, что можно сделать - не терзать себя упреками и сожалениями о том, чего судьба не дала. Найти и оживить в себе то, что от природы дано вам: разморозить собственную душу, и тогда вы получите отдачу, тепло других людей: детей, близких, друзей. Согласна: это вряд ли полностью заменит то, чего вы лишены. Но кто же в этой жизни имеет все необходимое!

Карен Хорни

 

ОТНОШЕНИЯ ПОЛОВ

Базальная тревожность определенным образом влияет на отношение человека к себе и другим. Она означает эмоциональную изоляцию, тем более невы­носимую, что она сочетается с чувством внутренней слабости "Я". А это означает ослабление самой основы уверенности в себе. Она несёт в себе зародыш по­тенциального конфликта между желанием полагаться на других и невозможностью сделать это вследствие идущего из глубины недоверия и враждебного чувства к ним. Она означает, что из-за внутренней слабости человек ощущает желание переложить всю ответственность на других, получить от них защиту и заботу; в то же самое время вследствие базальной враждебности он испытывает слишком глубокое недоверие, чтобы осу­ществить это желание. И неизбежным следствием этого является то, что ему приходится затрачивать льви­ную долю своей энергии на успокоение и укрепление уверенности в себе.

Чем более невыносимой является тре






Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском:

vikidalka.ru - 2015-2024 год. Все права принадлежат их авторам! Нарушение авторских прав | Нарушение персональных данных