Дети – это правда счастье?

Сначала все подруги родили по первому.

И я очень радовалась за них. Потом многие из них родили по второму. И мне становилось немножко грустно каждый раз, когда какая-нибудь из них снова оказывалась беременной. Когда некоторые завели третьих (а мне было 25), я поняла: все, я никогда не рожу, мой поезд ушел. Как тяжело было смотреть на радостные семейные фотографии в фейсбуке: вот чьи-то дети трогательно завтракают, утренний свет бьется в окно, на их тарелках яичница, они в пижамках. Вот дети в гостях вместе смотрят мультфильм на компьютере, как сосредоточены их маленькие смешные детские лица. А вот выходной, 25-летние мамы с папами и многочисленными детьми гуляют в парке, их дети ножками разбрасывают листья.

Как завидовала я этой красоте и полноте жизни. Как часто, идя по улице, я чуть-чуть отставляла от себя руку, представляя, что это я иду со своим маленьким сыном. Как часто вечерами я смотрела в угол комнаты и видела там детскую кроватку, а в ней рыжего мальчика. А по утрам, просыпаясь часов в 12, представляла, как он молча приходит и ложится мне под бок, а я копошусь у него в голове и говорю ему нежное.

Ну и что вы думаете?

Теперь я выкладываю в фейсбуке семейные фотографии, как завтракают два моих сына, а в инстаграме в милой сепии они обнимают друг друга, а старший поит младшего из бутылочки, а потом мы все вместе с их отцом делаем семейный портрет в прекрасном парке. Ну и конечно, вот они смотрят мультфильм, вот старший смеется, вот младший улыбается. Чудо, а не дети. Чудо, а не жизнь.

И кто-то, наверное, завидует теперь и мне, ставя сто первый лайк сто первому снимку.

Но пришло время рассказать правду о том, что скрывается за этими картинками.

Первые два года все было как на фотографиях. Один ребенок – это, скажу я вам, вообще тьфу, ерунда (многодетные так скажут, конечно, о двух, трех и так далее). Спустя два года между моими фотографиями и реальной жизнью выросла пропасть. Вот один день: Леве – два с половиной года, Яше – полгода.

День начинается с ночи, когда в полубреду я смотрю на кричащего ребенка. Некоторое время я просто пытаюсь понять даже не кто это, а сколько ему и можно ли его кормить грудью.

Потом наступает утро – не в 12 с ласковыми солнечными лучами, а в 6:30, еще темно, младший сын с радостной улыбкой садиста тянет ко мне свои милые пухлые ручки и агукает. Я хватаю его вместе со своим одеялом и подушкой и бегу из комнаты, пока он своим агуканьем не разбудил старшего. Я кладу его на пол в гостиной, а сама ложусь на диван и сплю дальше. В 7:30 слышу дикий крик – это значит, что старший проснулся, треснул младшего и подбирается к моей голове. На моей голове он прыгает, держась за стенку, а я извергаю допустимые для интеллигентной любящей матери проклятья.

Подхватываю Яшу, несу его в кроватку – время спать снова – и возвращаюсь на диван. Спихиваю Леву и твердо говорю, что буду спать. Лева просит налить ему бутылочку, но я отказываю, я не могу встать, я не могу встать, я просто не встану. Тогда он приносит бутылочку и молоко – наливаю. Говорю ему: телефон на столе, поиграй.

Через полчаса Лева бережно кладет телефон под подушку и продолжает прыгать у меня на голове, на спине, выдергивать волосы, улыбаясь самой светлой своей утренней улыбкой. В 9:30 просыпается Яша, и тогда приходится вставать.

Хотя честнее будет сказать, что встаю я только тогда, когда слышу звук разбившейся чашки: оказывается, Лева сидит на кухонном шкафчике и боится слезть, а к луже компота и разбитой чашке по полу ползком приближается Яша. Мне стыдно? Ну да. Стыдно. Могла бы я быть хорошей матерью, вставать в шесть и варить им кашу, разрисовывать ее вареньем, играть с ними в развивающие игры? Нет, хорошей матерью я могу быть, только если я встану не раньше десяти. И это не фигура речи, это проверенный факт. Были к этому моменту в моей жизни недели (простите, да, считаные недели), когда я вставала в восемь часов, и вот именно в эти недели мне было за себя стыднее всего. Я превращалась в тех мам, которые на вопрос ребенка “Мам-мам, это что?” огрызаются и говорят: “Ничего”, дергаются на все, кричат и вообще ведут себя жалко и противно. Так что хорошей матерью я становлюсь только при условии, что встаю в десять.

Так, все убрала. Сварила кашу, сделала омлет, усадила Яшу в стул, Леву за стол, надела нагрудники. Мило. Сфотографировала на айфон. Лева отказывается от каши, Лева достает из холодильника йогурт, открывает его, Яша давится бананом, Лева выливает йогурт, бежит за тряпкой, Яша разливает мой спасительный утренний кофе. Так, все убрала, сели играть в железную дорогу. Мило. Сфотографировала.

Лева не хочет играть в железную дорогу, а хочет мультфильмы, а мультфильмы полагаются только вечером. Плач. Лева хочет поиграть Яшей в футбол, а я не даю. Плач. Лева хочет принять ванну, но он простужен, и ванну ему нельзя. Плач. Он хочет мороженого, но мороженого сейчас тоже нельзя. Плач. В какой-то момент глаза начинают слипаться, я ложусь на диван, глаза закрываются, и меня снова будит крик – Яша споткнулся и упал. Яша отправляется спать. Лева скандалит, что он хочет спать в Яшиной кроватке, не хочет спать вообще, я прошу не кричать, потому что Яша спит, тогда Лева кричит так громко, что Яша просыпается. А это значит, что вдвоем они только что украли мои личные два часа детского сна. Значит, надо только дождаться вечера – там мне полагается еще несколько часов на все, что я захочу.

Мы идем гулять, потому что проще застрелиться, чем оставаться так долго в замкнутом пространстве с двумя маленькими детьми. Лучше их привязывать к коляске и везти в открытые пространства. Лева катается на электромашинке в парке. Время заканчивается, и он начинает скандалить, что хочет еще раз. Лева не ходит со мной за руку, потому что ему больше нравится идти одному, не дает себя обнимать (приходится делать это только ночью, когда он спит, или просто обнимать его насильно), с налету вспрыгивает мне на шею и отказывается с нее слезать, даже если на руках у меня Яша, и мы полчаса не можем сдвинуться с места. Он не дает мне танцевать, ему не нравится, как я читаю, ему хочется только, чтоб я пела “Главное, ребята, сердцем не стареть” сто раз подряд.

Вечером, когда часов в 10–11 они оба оказываются спящими (опустим подробности) и появляется время на все, что я захочу, я уже ничего не хочу. Теперь нужно убрать квартиру, всю заваленную лего, чтобы оно не стало Яшиным завтраком. Отлепить от стен пластилин и убрать в коробочки. Поставить на стол немножко фруктов Леве на утро, чтобы у него был хоть какой-то завтрак.

И вот тут передо мной встает выбор дня: потратить время на работу, на кино, на книжку, страшно сказать, или лечь спать, признав, таким образом, что ничего, кроме детей, в моей жизни нет и быть не может. Ну, может, завтра, но и то вряд ли.

Пока дети маленькие, но очень бодрые, очень сложно испытывать счастье в тот самый момент, когда вся твоя кухня усыпана крупой, когда после удара один брат целует другого, когда ты приходишь домой и видишь, что вся квартира завалена мелким слоем лего, дети бегают по кругу, а папа тихо спит на диване. Почему-то в эти самые моменты ты испытываешь какие-то другие глупые чувства, типа тревоги, усталости и раздражения.

Поборов сон, я иду в комнату, копошусь у Левы в волосах, обнимаю, укрываю Яшу, а потом в тишине и покое выбираю самую трогательную фотографию за день и вывешиваю ее в инстаграм. И в этот момент я понимаю, что это был счастливый день. Но разглядеть получилось только ночью и на фотографии.

Глава 3

Я плохая мать?

Рано или поздно это чувство приходит ко всем.

К бедным, богатым, счастливым, несчастным, работающим и нет, добрым и злым, сомневающимся и уверенным, хорошим и так себе.

Чувство вины – это какая-то зараза, передающаяся родовым путем. От ребенка к матери, или от роддома к матери, или от матери к матери. А инкубационный период настолько непредсказуем, что кого-то оно накрывает сразу, а кого-то спустя 20 лет. А кого-то волнами всю жизнь.

Ты никогда не знаешь, когда оно нахлынет. Когда ты поймешь, что не умеешь рисовать? Что не любишь гулять с коляской? Что ты заплакала при ребенке? Сорвалась на него? Тебя бросил муж, и ребенок через слово повторяет “папа”? Муж не бросил тебя, но вы все время ссоритесь? Вы не ссоритесь, а, наоборот, все время целуетесь с мужем, так увлечены друг другом, что только и мечтаете – остаться наедине без всяких детей? Ты проспала детский утренник, где ребенок играет зайчика? Обещала мороженое и наврала? Не вывезла летом на дачу? Отправила на все лето на дачу с бабушкой, когда он хотел остаться с тобой в Москве? Пятый день подряд возвращаешься с работы, когда он уже заснул? Отказалась петь на ночь, потому что лень? Все делаешь, но не получаешь никакого удовольствия? Наняла няню? Не самую идеальную? Хотела бы пойти поработать немножко? Хотела бы, чтобы они на часок испарились вовсе? Включила мультфильмы на два часа? Водила в музыкальную школу против воли? Не водила?

Никто не уйдет неотмеченным. Где бы ни было твое слабое место, как бы глубоко оно ни было запрятано – это вопрос времени. Оно обязательно станет явным и будет использовано против тебя.

Вот одна моя подруга не может справиться с чувством вины с самого развода пятилетней давности: ей с тех пор кажется, что она слишком мало занималась детьми, все время с ними ругается, толку от нее мало, они мучаются, она страдает.

Другая считает, что родила слишком много детей, и от этого доказывает себе и миру, что способна уделять время, силы, внимание и деньги каждому, поэтому без конца возит их на сто занятий, причем у каждого из трех они какие-то свои и все, конечно, в разных местах. Поэтому, помимо чувства вины, у нее еще и абсолютно безумный график и трафик.

Третья – тоже из-за развода – чувствует, что у ребенка травма, поэтому балует его почем зря и от этого тоже уже страдает и чувствует себя виноватой.

Четвертая, казалось бы, идеальная мать, но старший сын у нее слишком нежного и ранимого устройства, страдает и рыдает от погоды, а она чувствует, что недодает ему чего-то абстрактного, типа чувства защищенности, и тоже страдает.

Казалось бы, чувство вины выращивается в каждой матери вместе с детьми. Но нет, оно появляется когда угодно и всегда очень неуместно.

Мой первый приступ материнского чувства вины случился еще во время беременности. Когда я поняла, что стану кому-то матерью, меня стали беспокоить две проблемы: незаконченность высшего образования и неспособность интересно рассказывать о природе (или о домах, или о картинах, или о животных, или о блеснах – да хоть о чем-нибудь специфическом).

Меня мало тревожил смог, грозящий медленно прикончить меня летом 2010 года вместе с моим внутриутробным младенцем, совсем не беспокоил московский привокзальный район Павелецкой с дикими визгами, криками и пьяным весельем ночи напролет, где я жила и собиралась растить ребенка. Нет, соседство с алкашами и отсутствие свежего воздуха не щемили мое материнское сердце. Но вот что у меня нет какой-то родительской придури или увлечения – типа ходить в поход с гитарой каждое лето, собирать гербарий, бормотать себе под нос все стихи Маршака и Бродского, ходить в театр на Чехова, вязать, в конце концов, уметь различать птичек по голосу и травку по полезности… Чему же я его тогда научу?! Ведь дети вырастают в родительской среде: ну, например, среди биологов они начинают коллекционировать трупы жучков и весело вспоминают об этом в университете. Среди врачей они мечтают стать врачами или, наоборот, актерами. В доме писателей дети сочиняют, в доме историков – взирают на мир из-под столика. А у меня нет никакой такой среды, я – журналист, муж – того же типа, мы любим смотреть сериалы по вечерам, и у нас много друзей в фейсбуке.

Мы с мужем выросли в довольно исключительных семьях – благополучных и полных, у каждого из нас – папа профессор, вокруг всегда крутились умные, воспитанные, вежливые, обаятельные, незаурядные люди, которые шутили то над словами (мой папа – лингвист), то над формулами (папа мужа – математик). Уважали свободу, правду, честь и достоинство. Мы не стали учеными, но планку держим – мы любим свободу, правду, честь и достоинство, и у нас тоже отличные друзья.

С высшим образованием и объяснять нечего: вина очевидна. Нельзя требовать от ребенка, чтобы он учился, если тебе самой предъявить нечего.

Конкретно эти две тревоги прошли у меня вместе с рождением сына. То есть придури и законченное высшее образование по-прежнему отсутствуют, но это перестало меня беспокоить так же внезапно, как и начало.

Но иногда по вечерам, когда дети уже спят, я чувствую, как откуда-то поднимается это странное чувство. Почему вдруг начинаешь переживать, что ты мало им сегодня почитала? Вдруг сквозь тишину в тебя закрадывается этот стыд, эта боль, что ты – не та мать, которой могла бы быть. Ведь ты могла бы еще больше, еще выше, еще сильнее. Даже если сил у тебя на это нет, но чувство-то есть. И пока ты не скажешь: “Ну, какая есть”, оно будет подгрызать тебя со всех сторон по вечерам. Когда ты сквозь слезы впервые за полгода пойдешь с мужем в кино, или не с мужем, или не в кино. Что значит это чувство? Зачем оно? Ведь известно же, что дети вырастают вопреки, поперек, вообще непонятно как. У неучей – ученые, у рохлей – спортсмены, у строгих – расхлябанные, у бестолковых – сосредоточенные и целеустремленные, у заботливых – эгоисты, у эгоистов – альтруисты.

Если совершенно очевидно, что никому не известно, какими вырастут мои дети, и это как-то очень неочевидно связано с тем, что я для них делаю, зачем мне это чувство вины? А тем, от кого ушли мужья, оно зачем? А тем, у кого мало денег? У кого много забот и работ? В чем вообще смысл? Что это дает? Кроме того, что ребенок рано или поздно может научиться этим пользоваться, чтобы тобой манипулировать?

Я для себя решила, что раз с годами чувство вины только растет вне зависимости от того, сколько ты почитала на ночь, – значит, наверное, это какой-то важный родительский механизм. И надо с ним не бороться, а, наоборот, взаимодействовать. То есть надо относиться к нему не как к парализующему фактору, а как к интуиции. То самое шестое чувство. Ну, например, если сегодня я чувствую себя виноватой, что не занимаюсь с детьми, – на следующий день мы занимаемся. Если чувствую, что мало провожу времени просто так, ради общего удовольствия, – следующии день мы посвятим не занятиям, которые терзали меня позавчера, а ерунде и катанию по полу. Главное правило – чувство вины надо утолять очень быстро, даже если и поверхностно. Запущенное застарелое чувство вины может стать хроническим. А это не полезно ни матери, ни ребенку.

Глава 4

Так будет всегда?

Человеку свойственно думать, что то, как есть сейчас, – будет всегда. В любых отношениях. И это всегда оказывается неправдой, но с детьми особенно. И в хорошем, и в плохом смысле.

Лева был самым ангельским ребенком из всех, кого я видела в своей жизни. С рождения он спал и улыбался, улыбался и спал. Он чуть слышно хныкал, только когда был повод.

Почему-то, даже несмотря на это, я пыталась поначалу воспитывать его. Например, я зачем-то решила, что буду кормить его по часам. Впрочем, на вторую ночь, когда я, как дура, сидела на кровати, слушая грустный тихий плач, и, как зомби, ждала 30 минут, когда на часах зазвонит сигнал и можно будет нам с Левой снова заснуть, я прекратила эксперимент. Больше таких глупостей я не делала. Мне казалось, что все уже сложилось как нельзя удачнее. И так будет всегда.

Утром, спустя почти четыре года, Яша разбил Леве в кровать три яйца, Лева толкнул его ногой в голову о стену, Яша разбил себе нос и губу, я понесла его умываться, пытаясь сдержать фонтаны крови, а Лева шел за нами и говорил: “Мама, посмотри, у меня тоже царапина, посмотри”. На часах было шесть утра.

Я очень хорошо помню то время, когда Лева был маленький. Это, наверное, свойственно всем счастливым парам – впадание в прелесть. Я могла давать советы о воспитании направо и налево. Как укладывать? Кладете в кровать, говорите спокойной ночи и уходите. Как прекратить истерику? Сказать: а теперь успокойся, – и он подбирается и перестает плакать. Как приучить к горшку? Сказать: малыш, если ты захочешь писать, писай в горшок. Как научить убирать игрушки? Сказать: а теперь мы убираем игрушки. И мне казалось, что это правильно, что это просто, что это и есть воспитание и так будет всегда.

А потом Лева вырос еще немножко, появился Яша, и все изменилось. Нет, я читала про ревность, я даже долго готовила Леву к рождению брата, рассказывала, что я скоро рожу брата именно Леве, что у него будет свой маленький мальчик, бу-бу-бу. И он даже был ему рад, обнимал, целовал. Но спустя пару месяцев после Яшиного рождения нашу семью было не узнать. Наступил момент, когда я поняла, что просто не справляюсь. Ну вот бывает же такое – взялся за что-то и понял, что не справляешься. Раньше справлялась, а теперь нет.

Я помню, когда блаженное ощущение, что так будет всегда, навсегда пропало.

Это случилось весной. Был март, холодно и ужасно мокро. Яше был месяц с лишним, Леве, соответственно, два года и месяц. Мы шли из гостей, находящихся в 400 метрах от нашего дома, Лева уже очень хотел спать, а я не могла взять его на руки, потому что на одной руке был Яша, а на другой – сумка. И вот мы шли очень медленно и капризно, и в какой-то момент Лева еще и прыгнул в лужу и весь промок. А у Левы есть привычка, когда он промок или испачкался, немедленно снимать с себя испорченную одежду и надевать чистую и сухую. Честно говоря, я сама дура, так учила его. Ну а что, торчишь дома, одежды много, срыгнул – новую надел. Красиво же.

И вот холод, мокрота, и Лева, который всю зиму проболел, начинает стаскивать с себя штаны и рыдать, что я ему не разрешаю эти штаны снять. Я уговариваю его дойти до дома, он в ответ начинает прыгать в луже и кричать. Все это продолжается в том же духе минут двадцать, а до дома все те же 350 метров. Лева мокрый, холодный и кричащий, я начинаю волноваться, что он сейчас опять заболеет, Яша начинает волноваться, что я волнуюсь. Некоторое время я пытаюсь засунуть Яшу в зимнем его костюме медвежонка в сумку, решив, что раз люди и так часто принимают его за игрушку, то не удивятся, если он будет лежать в сумке. Но в сумку Яша, хоть и маленький, никак не помещается. Я пытаюсь приспособить Леву на вторую руку, но он вырывается. Проходит еще минут двадцать. В какой-то момент я впадаю в состояние полного бессилия и изнеможения – я беру Леву за одну руку и несу. Он рыдает еще пуще, таким образом мы переходим улицу и преодолеваем еще метров двести, Лева вырывается, падает еще в какую-то лужу, внешне я еще сохраняю спокойствие, но внутри уже вся трясусь от того, что я физически не могу преодолеть эти глупые сто с лишним метров. И навсегда останусь стоять в этой луже.

На помощь приходит наша дворничиха, которую я вообще-то недолюбливаю, потому что она много кричит; но в этот момент она, что-то милое щебеча, что, мол, как же ты промок, малыш, скорее домой, подхватывает Леву, и доносит его до подъезда, и – отдельное спасибо ей за это – вносит прямо в лифт.

От этого с Левой случается настоящая истерика, первый раз в жизни. Я пытаюсь уложить его спать – он бьется обо все, и тут моя внутренняя истерика вырывается наружу. Я понимаю, что он очень устал и хочет спать, и начинаю кричать: “Лева! Ложись спать!”, Лева кричит, я кричу и пытаюсь удержать его в кроватке силой, трясу его с криками “Успокойся!”, отчего Лева, естественно, заходится еще сильнее. И вот в этот момент на одно мгновение я чувствую агрессию, направленную на самого ребенка, которая, по моим теперешним представлениям, должна быть знакома каждой матери. Ту самую, с которой родители причиняют вред ребенку – ударяют или еще что похуже.

Сколько раз я читала про мать, чуть не задушившую подушкой собственного ребенка, и никогда не могла понять, что она чувствовала. Зато теперь знаю: полное бессилие. Потому что в тот момент я отлично понимала, что сама я перенервничала и испугалась, он перевозбудился и очень-очень устал, понимала, что я просто не знаю, как справиться с ситуацией в данный момент, и агрессия моя – результат бессилия и тревоги, но тем не менее мы вошли в настоящий безумный клинч, и ни я, ни он не могли из него выйти. Все это длилось минуты три, и Лева благополучно заснул. И такого ощущения с такой силой испытать мне больше не доводилось. Случались клинчи поменьше, примерно такого же свойства: после пяти часов укладывания спать или когда он час не мог отойти от машинки в витрине. В те моменты, когда мне безнадежно было от него что-то нужно.

Все родители очень любят спрашивать у родителей более опытных: скажите, он просыпается пять раз за ночь, это скоро пройдет? он на все отвечает “нет” – это надолго? он пишет с ошибками – это до какого возраста? он отказывается мыть голову, разговаривать, есть, читать книжки, здороваться с людьми, дружить с хорошими ребятами – когда это закончится?

Более опытные родители на все такие вопросы отвечают: дальше – хуже. В том смысле, что все проблемы, которые меня сейчас волнуют, – такая ерунда по сравнению с тем, какие проблемы будут волновать меня через год. Сегодня меня волнует, что он отказывается есть мясо, а через год – что он отбирает игрушки, через год – бьет девочек, через десять я буду волноваться, как бы он не связался с плохими мальчиками, а через пятнадцать – что лучше б он этих девочек бил, как раньше, а не запирался с ними в комнате. В общем, если так думать – то лучше бы Яша всегда делал в Левиной кровати яичницу и получал за это от своего же брата в нос. И, в общем, надо радоваться, что я могу взять и потащить своего рыдающего сына через дорогу за руку, а он будет только плакать, а не скажет мне: знаешь что, ты меня не понимаешь, я ухожу из дома.

Но и так, к сожалению, будет не всегда.

Глава 5

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: