Мост через вечность 6 страница

Я, который всегда уходил от столкновений, потерял дар речи, осознавая контраст между нами. Если другие желают воевать, погибать на войне или выступать против войны, считал я, то в этом проявляется их свобода выбора. Для меня имеет значение лишь один мир — субъективный мир человека, который каждый создает для себя сам. Я бы скорее начал по-другому истолковывать историческое прошлое, но не стал бы политиком, не стал бы убеждать людей писать письма, голосовать, выступать или делать то, к чему они сами не чувствуют расположенности.

Она так сильно отличалась от меня. Откуда же это благоговейное уважение по отношению к ней?

— Ты думаешь о чем-то очень важном, — сказала она мне серьезным тоном.

— Да. Ты права. Ты полностью права. — Я так хорошо понял ее в этот момент, она мне так сильно понравилась, что я сказал ей все, что думал. — Я подумал, что именно это различие между нами делает тебя моим лучшим другом.

— Да?

— У нас очень мало общего — шахматы, хот-фадж, фильм, который мы хотим посмотреть — и в то же время мы так сильно отличаемся во всех других отношениях, что ты не кажешься мне такой опасной, как другие женщины. У них часто есть надежда выйти замуж. Но для меня одного брака уже достаточно. Никогда больше.

Очередь медленно ползла вперед. Мы будем в зале не раньше, чем через двадцать минут.

— Все это относится и ко мне, — сказала она и засмеялась. — Я не хочу показаться тебе опасной, но это еще одна наша общая черта. Я уже давно разведена. Едва ли я вообще встречалась с кем-то до свадьбы, поэтому, когда я получила развод, я начала встречаться, встречаться, встречаться! Но ведь так невозможно узнать человека, как ты думаешь?

Мы можем отчасти узнать его, думал я, но лучше было послушать, что она думает об этом.

— Встречалась с некоторыми из самых выдающихся, самых пресловутых, знаменитых людей этого мира, — сказала она, — но никто из них не сделал меня счастливой. Большинство из них подкатывают к твоей двери в машине, которая больше, чем твой дом. Они одеваются изысканно, они едут с тобой в фешенебельный ресторан, где все собравшиеся — знаменитости. Затем ты получаешь фотографию и видишь, что все выглядит так пышно, весело и изысканно! Я продолжала думать, что лучше мне ходить в хороший, а не в фешенебельный ресторан, носить ту одежду, которая мне нравится, а не ту, которую модельеры считают в этот год последним криком моды. А чаще всего я бы предпочла спокойно побеседовать или прогуляться в лесу. Мне кажется, что это другая система ценностей.

Мы должны иметь дело с той валютой, которая представляет для нас ценность, — продолжила она, — в противном случае любой успех в этом мире не покажется нам удовлетворительным, не принесет счастья. Если кто-то пообещает, что тебе заплатят миллион скрунчей за то, что ты перейдешь через улицу, а скрунчи не представляют для тебя никакой ценности, — ты будешь переходить через улицу? А если тебе пообещают сто миллионов скрунчей, что тогда?

Я чувствовала такое отношение к большей части того, что высоко ценилось в Голливуде, будто я имею дело со скрунчами. У меня было все, чего требовало мое положение, но я чувствовала себя как-бы в пустоте. Казалось, что я не могу уделять много внимания всему, что меня окружало. Зачем это все, если это лишь скрунчи? — спрашивала я себя. А между тем я боялась, что если буду продолжать встречи, то рано или поздно я сорву банк ab.(,abln в миллион скрунчей.

— Как это могло случиться?

— Если бы я вышла замуж за мистера Выдающегося, я бы до конца жизни носила изысканную одежду, была бы хозяйкой дома для выдающихся людей на аристократических застольях в его кругу. Он бы стал моей гордостью, а я — его завоеванием. Вскоре бы мы стали жаловаться, что наш брак утратил всякий смысл, что мы не так близки друг другу, как нам следовало бы быть — когда о смысле и близости говорить было бы уже слишком поздно.

Я очень ценю две вещи — душевную близость и способность доставлять радость. Кажется, их нет в списке ни одного другого человека. Я чувствовала себя как чужой человек в чужой стране, и решила, что лучше мне не выходить замуж за туземцев.

Я отказалась еще от одной вещи. От встреч. А сейчас: — сказала она, — хочешь узнать секрет?

— Скажи.

— Сейчас я бы предпочла быть со своим другом Ричардом, чем встречаться с кем угодно другим!

— Аууу — сказал я. Я обнял ее за это, неловко обнял одном рукой.

Лесли была уникумом в моей жизни: красивая сестра, кому я доверял и кем восхищался, с которой я проводил ночь за ночью за шахматной доской, но ни одной минуты в постели.

Я рассказал ей о своей совершенной женщине, как хорошо эта идея работает. Я чувствовал, что она не согласна, но слушает с интересом. Прежде чем она успела ответить, мы уже были в кинотеатре.

В фойе, где уже не было холодно, я перестал обнимать ее и не прикасался к ней больше.

Фильм, который мы увидели в этот вечер, нам суждено было посмотреть еще одиннадцать раз до конца этого года. В этом фильме было большое, пушистое, голубоглазое существо с другой планеты, которое попало к нам в результате крушения космического корабля. Это существо называлось вуки. Мы полюбили его так, будто мы сами были двумя вуки, а на экране видели своего представителя.

В следующий раз, когда я прилетел в Лос-Анжелес, Лесли встретила меня в аэропорту. Когда я вылез из кабины, она вручила мне коробку, перевязанную ленточкой с бантиком.

— Я знаю, что ты не любишь подарков, — сказала она, — поэтому я принесла тебе это.

— Я никогда не делаю тебе подарков, — прохрипел я польщенно. — Это мой тебе подарок: никогда не делать тебе подарков. Почему?:

— Открой коробку, — попросила она.

— Хорошо, еще один раз. Я открою ее, но:

— Открывай же, — сказала она нетерпеливо.

Подарком оказалась эластичная и пушистая маска вуки, которая надевалась на голову и доходила до шеи. В ней были сделаны дырки для глаз, а зубы были отчасти обнажены — полное подобие героя нашего любимого фильма.

— Лесли! — воскликнул я.

Маска мне очень понравилась.

— Теперь ты сможешь позабавить всех своих подруг своим мягким пушистым лицом. Надень ее.

— Ты хочешь, чтобы я прямо здесь на аэродроме у всех на виду?:

— Да, надень! Для меня. Надень ее.

Под влиянием ее обаяния весь мой лед растаял. Я надел маску, чтобы позабавиться, немножко порычал, как вуки, а она смеялась до слез. Я тоже смеялся под маской и думал о том, как много она для меня значит.

— Пошли, вуки, — сказала она, вытирая слезы и внезапно взяв меня за руку. — Мы можем опоздать.

Верная своему обещанию, она поехала со мной из аэропорта в киностудию LGМ, где заканчивались съемки фильма с ее участием. По пути я заметил, что люди с ужасом смотрят на меня в машине, и я снял маску.

Для того, кто никогда не был в звуковом киносъемочном павильоне, это было похоже на приглашение в царство Запутанности, где везде проведена Запретная Черта. Кабели, стойки, операторские пульты, камеры, тележки для камер, направляющие, лестницы, подвесные леса, прожекторы: Потолок был прямо увешан огромными тяжелыми прожекторами, и я мог поклясться, что арматура над головой вот-вот не выдержит. Люди были везде, перетаскивая аппаратуру с места на место, настраивая ее или сидя в окружении разных установок, ожидая следующего звонка или светового сигнала.

Она появилась из своей гримерной в золотистого цвета мантии из парчовой ткани или в чем-то похожем на мантию. Затем она проскользнула ко мне через все кабели и препятствия на полу, будто это были узоры на коврике.

— Тебе хорошо видно отсюда?

— Конечно. — Я корчился от взглядов всех служащих, которые следили за ней, но она, казалось, не замечала их. Я был раздражен, скован и чувствовал себя, как мустанг из прерий, который оказался в тропических джунглях, но она вела себя как дома. Мне казалось, что стоит неимоверная жара, а она выглядела отдохнувшей, свежей и сияющей.

— Как тебе это удается? Как ты можешь играть роль, когда все это происходит вокруг, когда все мы смотрим? Я думал, что исполнение роли — это что-то уединенное, каким-то образом:

— ОСТОРОЖНО! ДАЙТЕ ДОРОГУ! — Два человека волокли на сцену дерево, и если бы она не прикоснулась к моему плечу, чтобы я отошел в сторону, я бы не избежал столкновения с ветками и декорацией, на которой изображалась улица.

Она посмотрела на меня и на то, что было, как мне казалось, окружающим нас хаосом.

— Нам еще придется ужасно долго ждать, пока они настроят все эти специальные эффекты, — сказала она. — Надеюсь, что тебе не будет скучно.

— Скучно? Это все захватывает! Как ты можешь смотреть на это спокойно? Разве ты нисколечко не волнуешься, хорошо ли сыграешь роль?

Электрик на подвесных лесах над нами посмотрел вниз на Лесли и закричал сверху:

— Джордж! Не правда ли, сегодня те горы хорошо видны? Какая красота! О! Здравствуйте, мисс Парриш, как дела у вас там внизу?

Она посмотрела вверх и прижала рукой золотистую мантию к своей груди.

— Работайте, ребята! — засмеялась она. — Или вам делать нечего?

Электрик покосился на меня и покачал головой:

— Это компенсация за нашу высотную работу!

Она продолжила разговор со мной, как будто ничего и не произошло:

— Режиссер беспокоится. Мы отстаем на полтора дня от расписания. Наверное сегодня придется работать поздно вечером, чтобы догнать график. Если ты устанешь, а я буду как раз задействована в съемке в это время, возвращайся в гостиницу сам. Я тебе позвоню, когда мы закончим, если не будет очень поздно.

— Сомневаюсь, чтобы я устал. Не разговаривай со мной, если я здесь тебе мешаю, если хочешь повторить свои слова перед выходом:

Она улыбнулась.

— Это не проблема, — сказала она и посмотрела быстро в сторону съемочной площадки. — Мне уже пора идти туда. Желаю тебе хорошо провести время.

Парень, стоящий рядом с камерой, закричал:

— Первая группа! Займите, пожалуйста, свои места!

Почему она совсем не переживала о том, чтобы не забыть свои слова? Я чувствовал, что мне повезло, когда мне удавалось, не перечитывая много раз, запомнить те слова, которые я написал сам. Но почему она не переживала, когда нужно помнить так много чужих слов?

Начались съемки. Сначала одна сцена, затем другая, а потом еще одна. Она ни разу не посмотрела в текст. Я чувствовал себя привидением, которое наблюдает за своими собратьями, когда видел ее игру в снимаемой драме. Она ни разу не сбилась. Когда я наблюдал за ней, мне казалось, что я вижу друга, который в то же время — незнакомец для меня. У меня было странное теплое настроение — моя сестра сейчас находится в окружении прожекторов и камер!

Изменилось ли мое отношение к ней, подумал я, когда я увидел ее здесь?

Да. Здесь происходит нечто магическое. У нее есть способности и навыки, которым я никогда не мог научиться до сих пор и никогда не смогу в будущем. Если бы она не была актрисой, она бы нравилась мне не меньше. Но она оказалась актрисой, и поэтому стала еще более привлекательна для меня.

Мне всегда нравилось встречаться с людьми, которые могли делать то, что было недоступно мне. Это всегда было очень увлекательно. То, что Лесли оказалась одной из таких моих знакомых, доставляло мне большое удовольствие.

На следующий день в ее офисе я попросил об одном одолжении.

— Можно мне воспользоваться твоим телефоном? Я хочу позвонить в Общество писателей:

— Пять-пять-ноль и тысяча, — сказала она с отсутствующим видом, перемещая телефон поближе ко мне и не отрывая глаз от финансовых сводок, которые поступили из Нью-Йорка.

— Что это?

Она посмотрела на меня.

— Это телефон Общества писателей.

— Откуда ты знаешь этот номер?

— Гм-м.

— Как ты можешь его знать?

— Я знаю много номеров. — И она снова вернулась к своим бумагам.

— Что это значит: «Я знаю много номеров»?

— Просто я помню много телефонных номеров, — ласково ответила она.

— А что если я захочу позвонить в: Парамаунт-фильм? — спросил я с подозрением.

— Четыре-шесть-три, ноль и сто.

Я с недоверием покосился на нее.

— А хороший ресторан?

— «Волшебная сковородка» — довольно хороший. В нем есть зал для некурящих. Два-семь-четыре, пять-два-два-два.

Я взял телефонный справочник и принялся листать его.

— Общество актеров, — сказал я.

— Восемь-семь-шесть, три-ноль-три-ноль. — Она сказала правильно. Я начал понимать.

— У тебя вчера не было текста сценария, Лесли: неужели у тебя фотографическая память? Неужели ты запомнила наизусть: весь телефонный справочник?

— Нет. Это не фотографическая память, — сказала она. — Я не вижу перед собой напечатанной страницы, я просто помню. Мои руки запоминают телефонные номера. Спроси у меня какой-нибудь номер и посмотри на мои руки.

Я открыл толстую книгу и перевернул несколько страниц.

— Город Лос-Анжелес. Приемная мэра?

— Два-три-три, один-четыре-пять-пять.

Пальцы ее правой руки двигались так, будто набирала на кнопочном телефонном аппарате. Только теперь шел обратный процесс: она вспоминала цифры, а не набирала их.

— Дэннис Вивер, актер.

— Один из приятнейших людей в Голливуде. Его домашний телефон?

— Да.

— Я пообещала, что никогда никому не буду его давать. Может быть, назвать тебе вместо него номер телефона магазина здоровой пищи «Гуд лайф», в котором работает его жена?

— Давай.

— Девять-восемь-шесть, восемь-семь-пять-ноль.

Я проверил номер по справочнику. Конечно, снова она была права.

— Лесли! Ты пугаешь меня!

— Не бойся, вуки. Это просто одна из забавных вещей, которые происходят со мной. Когда я была маленькой, я запоминала музыку и знала номерные знаки всех машин в городе. Когда я пришла в Голливуд, я запоминала сценарии, последовательность движений в танце, телефонные номера, расписания, разговоры и все, что угодно. Номер твоего красивого желтого самолетика N Один Пять Пять Х. Номер твоего телефона в гостинице два-семьвосемь, три-три-четыре-четыре, а остановился ты в комнате номер двести восемь. Когда мы вышли из студии вчера вечером, ты сказал: «Напомни мне, чтобы я рассказал тебе о моей сестре, которая работает в шоу-бизнесе». Я сказала: «А может, мне напомнить тебе об этом прямо сейчас?» И ты сказал: «Вполне можно и сейчас, потому что я в самом деле хочу тебе рассказать о ней». Я сказала: «Тогда я напоминаю». — Она прекратила вспоминать и засмеялась, видя мое удивление.

— Ты смотришь на меня так, Ричард, будто я ненормальная.

— Это так и есть. Но ты мне нравишься в любом случае.

— И ты мне нравишься тоже, — сказала она.

* * *

Ближе к вечеру в этот день я работал над телесценарием, переделывая последние несколько страниц и выстукивая их на леслиной пишущей машинке. Она в это время улизнула в сад, чтобы поухаживать за своими цветами. Даже сейчас, думал я, как сильно мы отличаемся друг от друга. Цветы — прелестные маленькие создания, это ясно, но уделять им столько времени, сажать их для того, чтобы они зависели от меня, который должен их поливать, подкармливать, полоть и делать все то, что для них нужно: Нет, зависимость не для меня. Я никогда не буду садовником, а она никогда не будет какой-то другой.

Среди комнатных растений в ее офисе были полки с книгами, которые отражали все цвета той радуги, которой она была. Над столом были выписаны цитаты и идеи, которые нравились ей: Наша страна может поступать правильно или неправильно. КОГДА ОНА ПОСТУПАЕТ НЕПРАВИЛЬНО, ИСПРАВЛЯЙТЕ ЕЕ ОШИБКИ.

(Кари Шурц) Не курить: ни здесь, ни где-нибудь еще! Гедонизм — плохое развлечение. Я опасаюсь за свою страну, когда я думаю, что Бог справедлив.

(Томас Джефферсон) Предположим, что войну объявили, а никто не идет воевать. Что тогда?

Последнее было ее собственным высказыванием. Она предложила его в качестве лозунга, а потом его подхватили все участники антивоенного движения, и телевидение быстро разнесло его по всему миру.

Я размышлял об этих высказываниях время от времени, отрываясь от работы над своим сценарием, и понимал ее все лучше и лучше с каждым звуком, который доносился из сада, где она работала лопатой, секатором и граблями. Затем донеслось глухое шипение воды, текущей по трубам и по шлангу, когда она ласково утоляла жажду всех членов своего цветочного семейства. Она знала и любила каждый отдельный цветок.

Она от меня отличается, отличается, отличается, твердил я про себя, заканчивая последний абзац, но, Боже мой, я восхищаюсь этой женщиной! Был ли у меня когда-либо такой друг, как она, даже если учесть все наши различия?

Я встал, потянулся и вышел через кухню и боковую дверь в ее сад. Поливая цветочные клумбы, она стояла спиной ко мне. Ее волосы были на время работы собраны на затылке. Она тихо пела, обращаясь к своему коту.

Ты мой котик — о, да! — Ты мой пушистик, моя звездочка, Когда уходишь, не ходи далеко:

Ее коту, по всей видимости, песенка очень нравилась, и это был слишком интимный момент, чтобы я мог долго стоять незамеченным. Поэтому я заговорил так, будто только что подошел.

— Как дела у твоих цветов?

Она быстро развернулась в мою сторону со шлангом в руке. В ее голубых, с чайное блюдце глазах был испуг, потому что она оказалось не одна в своем уединенном саду.

Разбрызгиватель на конце шланга был направлен на высоту груди, но был настроен так, что вода лилась конусом, который имел в диаметре несколько футов и доставал мне от пояса до шеи. Никто из нас не сказал ни слова и не пошевелился, когда вода из шланга лилась прямо на меня, будто я был горящим манекеном.

Она оцепенела от страха. Сначала от моих неожиданных слов, а затем от вида того, что вода сделала с моим пиджаком и рубашкой. Я стоял, не двигаясь, потому что мне казалось неприличным кричать или убегать, и потому, что я надеялся, что вскоре она наконец решит направить струю в каком-то другом направлении и не поливать больше из нее прямой наводкой мой городской костюм.

Эта сцена так ясно запечатлелась в памяти, будто у нее в руках было смертельное оружие: солнечный свет, сад, окружающий нас, огромное удивление у нее в глазах, будто в ее цветочный рассадник ворвался полярный медведь, и шланг был ее единственной защитой. Если я буду поливать довольно долго полярного медведя водой из шланга, должно быть, думала она, он наверное развернется и убежит.

Я не чувствовал, что похож на полярного медведя в чем-то, кроме того, что меня поливают струей ледяной воды, и одежда на мне постепенно промокает. Я увидел, наконец, как она ужаснулась, поняв, что сделала с тем, кто не был полярным медведем, а был ее другом по бизнесу, приехавшим погостить к ней в дом. Хотя она все еще по прежнему неподвижно стояла, способность контролировать разбрызгиватель вернулась к ней, и она медленно отвела льющуюся воду в сторону.

— Лесли! — сказал я в тишине под звук стекающей воды, — я только хотел:

И вдруг она залилась смехом. В ее глазах была безудержная веселость, все еще затуманенная предшествовавшим шоком — они умоляли о прощении. Смеясь и рыдая, она упала в мои объятия, прижимаясь к пиджаку, из карманов которого вытекала вода.

Пятнадцать

— Сегодня звонила Кэтти из Флориды, — сообщила Лесли, расставляя но местам свой шахматный народец и готовя его к очередному поединку. — Она ревнует?

— Ни в коем случае. При знакомстве с какой-либо женщиной я договариваюсь с ней об отсутствии ревности.

Я ощущал внутреннее недовольство. Для верной расстановки фигур я все еще вынужден бурчать себе под нос фразу: «Королеве-ее-собственный-цвет». И mb. после стольких лет игры в шахматы.

— Она хотела узнать, есть ли у тебя, кроме меня, какие-нибудь особые приятельницы здесь, в Лос-Анжелесе, поскольку за последнее время ты приезжал сюда слишком часто.

— Да ну, перестань, — не верилось мне. — Ты шутишь.

— Честное слово.

— И что ты, ей ответила?

— Я успокоила ее. Я сказала ей, что когда ты здесь, то не бываешь с кемпопало и проводишь все время со мной. Мне кажется, ей стало лучше. Но, может быть, тебе следовало бы еще раз договориться с ней об отсутствии ревности, так, на всякий случай.

Она на минуту оторвалась от доски, чтобы взглянуть на коллекцию своих музыкальных записей.

— У меня есть Первый концерт Брамса в исполнении Озавы, Орманди и Мехты. Что ты предпочитаешь?

— Что-нибудь наиболее отвлекающее тебя от шахмат.

Мгновение поразмыслив, она выбрала кассету и вставила ее в свою замысловатую аппаратуру.

— Вдохновляюще, — уточнила она. — Чтобы отвлекаться, у меня есть другие записи.

С первого же хода игра приобрела напряженный характер и длилась вот уже полчаса.

Она только вот-вот дочитала Современные принципы шахматного дебюта, которые стерли бы меня порошок, если бы двумя днями ранее я не покончил с Шахматными ловушками, капканами, тупиками. Мы играли приблизительно на равных, затем с моей стороны последовал блестящий ход, и равновесие покачнулось.

Насколько я мог видеть, любой ее ход, кроме одного, гарантировал мой успех. Единственным спасением для нее оказался бы ход пешкой для прикрытия клетки, вокруг которой я выстроил свою тонкую стратегию.

Без этой самой клетки мои усилия напоролись бы на камень.

Часть меня, всерьез воспринимавшая шахматную игру, представила себе, что Лесли, заметив этот ход, разрушила мои планы и вынудила меня бороться за свою жизнь, воплощенную в деревянных фигурках (лучше всего я играю тогда, когда меня прижимают к стенке). Просто невообразимо, как бы я выкрутился, если бы она воспрепятствовала моему замыслу.

Другую часть меня, знавшую, что это всего-навсего игра, тешили надежды на то, что Лесли упустит свой шанс, поскольку изобретенная мной стратегия была такой прелестной, такой стройной. Пожертвовать королевой, и через пять ходов — мат.

Пока она размышляла над шахматной доской, я на мгновение закрыл глаза, потом открыл их, столкнувшись нос к носу с удивительными мыслями.

Передо мной был стол, за ним находилось окно, полное красок мерцающего в сумерках Лос-Анжелеса. Последний день июня, догорая, погружался в море. Лесли, силуэт которой вырисовывался на фоне этих красок и огоньков, сидела за шахматной доской в дымке раздумий, притихшая, словно насторожившаяся лань. Ее пшенично-кремовые тона мягко утопали в спокойствии наступающего вечера.

«Теплое мягкое виденье, — подумал я. — Откуда пришло оно, кто его прислал?»

Ловушка из слов, собранная наскоро, сети из пера из записной книжки, наброшенные на мысль до того, как та убежит.

Время от времени, — писал я, — забавно просто закрыть глаза и посреди этой темноты шепнуть, самому себе: я — волшебник, и когда я открою глаза, то увижу мир, который я создал, мир, творцом которого являюсь я и только я. Затем медленно, словно занавес на сцене, приподнимаются веки. И глядите, без сомнения, вот он, мой мир, точно такой, каким я построил его.

Я написал это с большой скоростью, при тусклом освещении. Затем закрыл #+ и попытался проверить еще разок: Я — волшебник:, — и снова медленно открыл.

Локти — на шахматном столике; кисти рук, подпирающие подбородок, образуют своеобразную чашу; я вижу Лесли Парриш. Глаза, большие и темные, глядят прямо в мои.

— Что это вуки написал? — поинтересовалась она.

Я прочитал ей вслух.

— Небольшая церемония, — пояснил я, — является способом напоминания самому себе о том, кто правит бал.

Она попробовала: «Я — волшебник» — и, открыв глаза, улыбнулась: «Это пришло к тебе сейчас?»

Я кивнул.

— Я создала тебя? — спросила она удивленно. — Значит, по моей воле попали на сцену ты, кинофильмы, мороженое, шахматы, беседы?

Я опять кивнул.

— Ты тоже так считаешь? Ты — причина меня-такого-каким-ты-знаешь-меня в своей жизни. Никто в мире не знает Ричарда, который знаком с Лесли, которая есть в моей.

— Это удивительное замечание. Не прочитаешь ли ты мне еще какие-нибудь записи, или я слишком любопытна?

Я включил свет.

— Мне приятно, что ты все понимаешь. Да, это очень личные записи:

Я произнес это с легкостью, но это была правда. Чувствовала ли она, что мы вступили в новую полосу доверия между нами, во-первых, когда она, так ценившая мою личную неприкосновенность, проявила интерес к моим записям, и, во-вторых, когда я стал ей их читать? У меня было такое впечатление, что да, чувствовала.

— Вот, к примеру, несколько заголовков для книг, — начал я. — Ощипанные перья: наблюдатель птиц разоблачает национальный скандал.

А вот эта книга могла бы стать пятитомным изданием — К чему приводит кольцевание уток?

Я перелистнул страницу назад, пропустил список продуктов, перелистнул еще одну страницу.

Погляди в зеркало, и можешь быть уверен: то, что ты видишь — это не то, что ты есть. — Это было после того, как ты рассказала мне о зеркалах, помнишь?

Когда мы оглядываемся на свое прошлое, то оно вспышкой проносится перед нами. Время невозможно сохранишь. Никто не долговечен. НЕЧТО пронизывает время мостом — что же? Что? Что?

Ты можешь считать, что все это — лишь наброски: Лучший способ отплатить за удивительный миг — просто насладиться им.

Единственное, что разрушает мечты, это — компромисс.

Почему бы не представить, что мы живем практически так, как если бы были чрезвычайно разумными? Как бы мы стали жить, будучи совершеннее духовно?

Я добрался до первой страницы своих записей за этот месяц. Как нам спасти китов? МЫ ИХ КУПИМ! Если они будут куплены нами, а затем сделаны жителями Америки, Франции, Австралии или Японии, то ни одна страна в мире не осмелится поднять на них руку!

Я посмотрел на нее, оторвавшись от записной книжки.

— Это все, что есть за этот месяц.

— Мы купим их? — спросила она.

— Детали я не прорабатывал. На каждого кита можно прицепить флаг той страны, к которой он принадлежит, что-то вроде огромного паспорта. Разумеется, водонепроницаемого. Деньги от продажи гражданства пойдут на основание большого Китового Фонда, что-то в таком духе. Это вполне разумно.

— И что ты с ними будешь делать?

— Пускай плавают, где им вздумается. Растят маленьких китят:

Она рассмеялась.

— Я имела в виду, что ты будешь делать со своими записями?

— В конце каждого месяца я перечитываю их, стараюсь услышать то, о чем они говорят мне. Возможно, что некоторые из них выльются в рассказ или книгу, а может быть и нет. Быть записью — значит вести совершенно непредсказуемую жизнь.

— А те, которые ты сделал сегодня вечером, они говорят тебе о чем-нибудь?

— Пока не знаю. Пара из них говорят, что я не очень-то уверен, что эта планета — мой дом. У тебя никогда не было такого ощущения, что ты на Земле — турист? Ты идешь вдоль улицы, и вдруг тебе начинает казаться, что мир вокруг тебя — словно движущиеся открытки. Вот как здесь живут люди в больших домах-тройках, чтобы укрыться от «дождя» и «снега», по бокам коробок проделаны дырки, чтобы можно было глядеть наружу. Они перемещаются в коробках меньшего размера, раскрашенных во всевозможные цвета, с колесами по углам. Им нужна эта коробчатая культура, потому что каждый человек мыслит себя заключенным в коробку под названием «тело»; им нужны руки и ноги, пальцы, чтобы держать карандаши и ручки, разные инструменты, им нужен язык, потому что они забыли, как общаться, им нужны глаза, потому что они забыли, как видеть. Странная маленькая планета. Побывайте здесь. Скоро домой.

Бывало ли с тобой так когда-нибудь?

— Два раза. Не совсем так, — ответила она.

— Принести тебе что-нибудь с кухни? — спросил я. — Печенье или чтонибудь еще?

— Нет, спасибо.

Я поднялся, отыскал коробку с шоколадным печеньем, выложил его двумя покривившимися башнями каждому из нас на тарелку.

— Молоко?

— Нет, спасибо.

Я принес печенье и стаканы с молоком, поставил их на стол.

— Записи напоминают. Они помогают мне вспомнить, что я турист на Земле, напоминают мне о тех забавных обычаях, которые здесь бытуют, о том, как мне здесь нравится. Когда я это делаю, мне почти удается припомнить, на что похоже то место, откуда я пришел. Есть магнит, который нас тянет, тянет нас перебраться через забор ограничений этого мира. Меня не покидает странное чувство, что мы пришли сюда из-за забора, с той его стороны.

Лесли тоже задавалась вопросами обо всем этом, и у нее были такие ответы, которые мне и в голову не приходили. Она знала мир-как-он-долженбыть, а я готов был поспорить, что этот мир без войн, — это мир-которыйесть в некотором параллельном измерении. Идея очаровала нас, и в этом очаровании растаяло время.

Я взял одно печенье, вообразил, что оно теплое, аккуратно впился в него зубами. Лесли откинулась назад, на ее лице светились едва заметная улыбка любопытства, словно ей были дороги мои заметки, те мысли, которые так меня интересовали.

— Мы когда-нибудь говорили о писательстве? — спросил я ее.

— Нет. — Она наконец потянулась за печеньем, ее упорство было сломлено смиренной, но безжалостной близостью этого лакомого кусочка. — Я бы с удовольствием послушала. Готова поспорить, что ты рано начал.

— Ага. В нашем доме, когда я был ребенком, меня повсюду окружали книги. Когда я научился ползать, я видел книги на уровне моего носа. Когда я смог стоять — узнал, что есть книги, до которых не добраться, они были выше, чем я мог достать. Книги на разных языках: немецком, латинском, иврите, греческом, английском, испанском.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: