Подход к философии Плотина

Понимать философию Плотина весьма и весьма сложно, оттого что сам Плотин не стремился излагать ее систематически (так, как этого мы были бы вправе ожидать от философов XVII или XVIII в.). Многие историки философии пытаются, что называется, восстановить систему философии Плотина. В курсах истории античной философии вы найдете, как правило, изложение философии Плотина в виде изложения ее онтологии – т. е. учения о едином, уме, душе и материи. В таком случае неоплатонизм сводится к сугубому онтологическому иерархизму, к пониманию того, что, кроме материального бытия, существует бытие духовное, а духовное бытие также не однородно (как это было у Платона), а разбито на три уровня бытия, на три субстанции, которые именуются, соответст-венно, Душа, Ум и Единое. Такой подход, наверное, правильный, но к этому не сводится вся философия Плотина. Сам Плотин, когда он писал, или преподавал, или искал ответы на вопросы, прежде всего исходил из некоторых задач, которые перед ним стояли. Какие это были задачи?

Время, когда жил и писал Плотин, – III в. после Р.Х. – было временем раз-вала Римской империи, начала нашествия варваров и одновременно временем по-пыток сохранить величие империи, когда разные императоры предпринимали довольно значительные походы. Это время, когда прежние античные идеалы – этические, религиозные, философские – уже себя изжили и никто не воспринимал их всерьез, а христианство еще не распространилось и не стало официальной религией. Можно определить это время, как время духовного вакуума – один из наиболее тяжелых периодов в истории человечества, когда человеческая личность вообще ни во что не ставилась. Настроение людей в то время было отнюдь не духовным, его можно выразить лозунгом черни: «Хлеба и зрелищ!» – вот о чем мечтали люди, вот до чего пал «венец творения».

Плотин, который жил в это время, видел все эти безобразия – и во время похода на Персию, и во время жизни в Риме – и хотел, тем не менее, найти выход из этого положения. Возможно, он знал о христианстве: название одного из его трактатов, «Против гностиков», дает основание такому предположению. В нем он не пишет ни слова о христианстве, но с гностиками очень сильно полемизирует. Порфирий, его ученик, впоследствии напишет трактат против христиан. Так или иначе, ни за, ни против христианства Плотин нигде не высказывался, и о его отно-шении к христианству можно только гадать. Плотин ищет пути спасения человека не на религиозном, не на христианском поприще, не через Христа, а на пути собственно философском. И здесь Плотин покажет нам всю мощь человеческого духа, доказывая, как путем только лишь человеческого разума можно достичь спасения человеческой души.

Однажды Порфирий попросил Плотина пойти с ним в храм, на что тот, ус-мехнувшись, ответил: «Пусть боги ко мне приходят, а не я к ним». «Но что хотел сказать этим Плотин, – пишет Порфирий, – это мне неведомо». Мысль о том, что весь божественный мир находится внутри человека, вытекает из всей философии Плотина, об этом кричат его трактаты, и тогда ясно, что такому человеку незачем ходить в языческие храмы. Истинное богопознание есть прежде всего самопозна-ние, и на путях самопознания, прежде всего, и нужно искать ключ к философии Плотина.

Кроме этого чисто философского ключа, есть еще один. О нем говорится в трактате, опубликованном в Историко-философском ежегоднике – «О нисхожде-нии души в тела». Здесь Плотин пишет следующее:

«Пробуждаясь от тела к себе самому, я оказываюсь от всего в стороне, самого же себя – внутри; созерцая мир изумительной красоты, я глубоко верю в то, что главному во мне судьбой назначен удел нетленных, я преисполнен сил жизни ис-тинной и слит с бытием божественным; утвердившись в нем, я охвачен силою того бытия, что превосходит все остальное в умопостигаемом, и вот опора моя там, – после такого успокоения в божественном, снизойдя от ума к рассуждению, я вся-кий раз недоумеваю: как объяснить это мое нынешнее сошествие вниз и как душа моя вообще оказалась рожденной внутри тела».

Многие склонны видеть в этих словах Плотина описание необычного духовного состояния, которое именуется мистическим экстазом и которое, по словам Порфирия, Плотин испытывал четыре раза в своей жизни. Это состояние внутреннего экстаза, выхода из самого себя, из своей телесной оболочки в некоторое истинное умопостигаемое бытие, о котором не нужно рассказывать и существование которого не нужно доказывать, но которое ты непосредственно зришь и вид которого убеждает тебя больше, чем что бы то ни было другое, больше, чем какие бы то ни было философские рассуждения, этот мистический экстаз также, возможно, лежит в основе философии Плотина.

С одной стороны, мы можем положить в основание философии Плотина его мистический опыт, экстаз, непосредственное видение духовных субстанций, а с другой – философские умозрения, самопознание, основанное на платоновском и аристотелевском методе. Этот двойственный философско-мистический опыт и по-рождает Плотина как самобытного философа, а отнюдь не простого ученика и по-следователя Платона. В трактате V.1 Плотин пишет, что душа человека имеет высшее происхождение, божественную природу, и недоумевает, отчего это проис-ходит, что души забывают Бога, своего Отца? Отчего это происходит, что они, имея божественную природу, будучи созданием и достоянием Божиим, теряют знание и о Боге, и о самих себе? Как дети, тотчас после рождения отлученные от родителей, вскормленные и выросшие на чужбине, не узнают их потом и себя не признают их детьми, так и души, живя долгое время без созерцания Бога, теряют, наконец, фактически свое природное, прирожденное достоинство вследствие заб-вения о своем происхождении. Души находятся в забвении Бога по той причине, что все прочее, чувственное, чтут и любят больше, чем самих себя.

Именно эти вопросы, почему наши души забыли Бога и оказались в таком бедственном положении, почему они, находясь в телах, ценят телесное больше все-го, Плотин считает самыми главными. Чтобы избавить людей от такого заблужде-ния, им нужно показать всю ничтожность того, что они обычно так высоко ценят, и напомнить им о божественном происхождении и достоинстве души. Второй пункт должен предшествовать первому, так как будучи разъяснен, он прольет свет и на первый. Прежде всего, как пишет Плотин в другом трактате, исследовать нужно исследующее, т. е. душу, начав свои размышления не с познания окружающего мира, а с исследования души.

Такое начало философии Плотина имеет и другое, чисто внешнее происхож-дение. Мы помним, что к тому времени скептиками уже доказана была тщетность всех попыток построить школу, построить философскую систему на основании как рациональных методов, так и методов сенсуалистических. Ни сенсуалистическая, ни рационалистическая, ни материалистическая философия не могут привести к познанию истины. Скептическая проблема, по всей видимости, стояла и перед Плотином, и Плотин пишет, что для того, чтобы понять причину всего этого, нуж-но «исследовать исследующее», т. е. не просто душу, а то, что в этой душе является ведущим началом, то, что стоики называли «гегемоникон», владычественное (это слово впоследствии перейдет и в терминологию Отцов Церкви). Владычественное, ведущее – это разум, это то, что мыслит, ибо центр души – в мысли. Поэтому прежде всего нужно исследовать душу, нужно доказать ее божественное происхождение, а для этого нужно направить исследование на главное в ней, т. е. на ее познающую способность, и таким образом познавать то, что познает. Это проблема из проблем: как можно познавать то, что само познает, т. е. саму мысль, которая всегда является субъектом познания, сделать одновременно объектом познания? Этой проблеме, проблеме самопознания, посвящена работа V.3 (третья работа в пятой Эннеаде).

Бессмертие души

Понимая всю сложность проблемы бессмертия души, Плотин решает ее не сразу. Вначале он доказывает, что наша душа все же имеет божественное происхо-ждение, отличаясь от мира материального. Исследовать нужно душу именно пото-му, что она имеет совершенно другую природу, что невозможно удовлетвориться жизнью в теле, что Платон был совершенно прав, когда описывал мир материальный как мир теней, а нас как узников в этой пещере, наблюдающих только лишь тени на ее стене.

В трактате «О бессмертии души» Плотин подробно описывает различные концепции античных философов о душе и подвергает их серьезной критике, которая сделала бы честь и современному мыслителю. Аргументы, которые приводит там Плотин, практически объемлют собою всё, и многие христианские мыслители зачастую просто повторяли аргументы Плотина. Итак, доказывая, что душа наша имеет божественное происхождение и что возможно спасение человека (я сознательно употребляю христианские термины, потому что, не будучи христианином, Плотин стремился достичь той же цели, к которой стремится любой христианин, – уйти от забот греховного настоящего мира и взойти в мир божественный, ибо только лишь там может быть достигнуто наше упокоение), Плотин пишет, что существуют четыре наиболее распространенные концепции души – стоическая, эпикурейская, пифагорейская и аристотелевская, и всем этим концепциям противопоставляет платоновскую. Стоическая концепция утверждает, что душа есть тело, т. е. разновидность материи. Эпикурейская концепция основана на демокритовом атомизме и утверждает, что душа есть совокупность атомов. Пифагорейская концепция говорит, что душа есть гармония тела; и, наконец, аристотелевская концепция утверждает, что душа есть энтелехия тела, или форма естественного тела.

Каждую из этих концепций Плотин подробно рассматривает. Если душа есть тело, как утверждают стоики, то тогда, пишет Плотин, душа должна обладать и всеми телесными свойствами. Но любое тело бывает или влажным, или сухим, или теплым, или горячим, или черным, или белым, поэтому душа наша, в таком случае, также должна быть черной или белой, влажной или сухой, но мы не наблюдаем ни-чего подобного в нашей жизни: душа не может быть влажной или сухой, как раз наоборот, она является тем началом, которое формирует в нашем теле избыток влажности или сухости. Душа объединяет в себе все эти начала, она может позволить в себе существование противоречий, она может вместить и начало влажное, и начало сухое, сама не будучи при этом ни влажной, ни сухой.

Будучи телесной, душа должна обладать и таким свойством телесности, как движение, но это также абсурдно, ибо мы не видим, чтобы душа двигалась. Любое материальное тело обладает свойством роста, душа же этим свойством не обладает. Свойство роста указывает, что материя постоянно находится в некотором движе-нии, и рост тела или предмета происходит от того, что другие части материи входят в него и становятся его частями. Если бы душа была телом, то тогда материя также входила бы в душу и выходила бы из души. Душа, по Плотину, должна быть неким постоянным субстанциальным началом, что необходимо, если мы вспомним, что душа обладает таким свойством, как память. Если бы душа обменивалась некими своими телесными элементами с окружающим материальным миром, то такой способности, как память, у души не было бы. Душа не имеет частей и формы, пишет далее Плотин, а любое тело всегда делимо на части и всегда объемлемо некой формой. Всякая душа всегда одна и та же в нашем теле, и совершенно неосязаема, тогда как любое тело всегда воспринимаемо посредством наших органов чувств.

Любое материальное тело всегда познается посредством органов чувств и всегда является предметом ощущения, но, как пишет Плотин, повторяя аргумент Аристотеля, если ощущение существует, то это ощущение должно отличаться от того, что именно ощущается. Душа наша не познается ощущениями, и тем более мы знаем, что душа наша ощущает тело, поэтому душа не может сама ощущать се-бя, и поэтому она не телесна. Еще более убеждает нас в нетелесности души наличие у нее такой способности, как мышление, ибо мысль всегда есть акт, осуществляющийся без тела. Для того, чтобы мыслить, человек часто вообще не прибегает к своему телу, наоборот, он стремится как бы отделиться от тела, забыть о теле – только в этом случае наша мысль наиболее чиста и последовательна, чем если бы мы все это время о нашем теле помнили. И последний аргумент, приводимый Плотином, это нравственность. Категории нравственности, добро и зло, вообще не приложимы к материальным телам. Что доброго в красивой статуе или что злого в прыщике на лице человека? Это есть просто некое материальное образование, а добро или зло приписывает этому материальному образованию человек, обладающий нематериальной душой. Поэтому душа не может быть телом, и стоики совершенно напрасно пытаются убедить в обратном.

Душа не является и совокупностью атомов, ибо каждый атом сам в себе не несет жизненного начала. Если один атом не имеет жизненного начала, то откуда оно возьмется у совокупности атомов? Даже если у совокупности атомов это жиз-ненное начало появилось, то мы должны предположить, что оно пришло к этим атомам откуда-то извне; тем самым мы неявно предполагаем, что душа и атомы противоположны друг другу: если один атом не одушевлен, а совокупность атомов обладает жизненным началом, то, следовательно, это жизненное начало откуда-то в нем появилось, и если мы говорим, что оно откуда-то пришло, значит, оно сущест-вует отдельно от атомов.

Таким образом, эти две материалистические концепции, по Плотину, не выдерживают никакой критики. Другие две концепции – пифагорейская и аристотелевская – также, по мнению Плотина, материалистичны, только в более завуалированной форме. Пифагорейская концепция, утверждая, что душа есть гармония тела, указывает на вторичность души по сравнению с материей. Если душа есть гармония тела, то без тела душа не существует. Если тело теряет эту гармонию в результате каких-либо изменений в нем, то и душа также исчезает. Если душа человека есть гармония тела, то со смертью нашего тела она должна прекратить свое существование. Но гармония сама по себе не может рассматриваться; у Пифагора есть излюбленный пример – гармония лиры, музыкального инструмента. Очевидно, что в музыкальном инструменте гармония появляется только тогда, когда этот инструмент создан мастером и настроен музыкантом, т. е. гармония появляется извне, она привносится в материальное тело. Поэтому если мы и говорим, что душа есть гармония тела, то только в том смысле, что душа привносит гармонию в наше тело, а не является гармонией тела. Только с такой поправкой можно принимать пифагорейскую концепцию. Вообще пифагорейскую философию Плотин не отбрасывал, а воспринял в качестве элемента, органично вошедшего в его мысль.

Душа не может быть и энтелехией тела, как это указывает Аристотель, ибо это также ставит душу в зависимость от тела. Душа, по Аристотелю, есть энтелехия естественного тела, и возникает она на определенной стадии его развития, когда его форма достигает развития всех возможностей, потенциально в нем зало-женных. Но в этом случае душа также оказывается зависящей от тела и не обладает субстанциальной характеристикой. Тем более, что если душа есть энтелехия, т.е. форма тела, а тело имеет различные формы, об этом Аристотель и сам говорил, то можно говорить о форме головы, о форме руки, о форме ноги и т. д., в том числе можно говорить и о форме мысли, о форме нравственности – нематериальные по-нятия также могут рассматриваться с точки зрения их формы. Это настраивает нас на мысль, что в человеке возможно несколько душ: душа, объемлющая человека целиком, и душа отдельно руки, отдельно ноги и т. д. Но это нереально, душа у че-ловека одна. Тем более, что если душа есть энтелехия тела, душа должна также де-литься, как и тело (если тело распадается, то и душа также должна распасться). Что такое смерть человеческого тела? Это распад его, и душа с распадением тела на части также должна распасться, и поэтому она уже не является энтелехией, не является завершенностью.

Если душа есть энтелехия тела, то она зависит от тела и должна обслуживать все его нужды. Но тогда непонятно, откуда в душе человека берутся желания, которые не только не зависят от телесных нужд, но, наоборот, часто противоречат им или свободны от них. Ведь по аристотелевской концепции душа должна бы только обслуживать потребности тела, и тогда все мысли, которые в ней появлялись бы, должны быть мыслями о том, как поесть, как отдохнуть, как добыть пропитание и т. п. В лучшем случае это может быть душа животного, но человек всегда мыслит, человек есть нравственное, свободное существо, он всегда может поставить перед собой проблему: скажем, вкушать ли сейчас мясо или соблюдать пост и т. п. Мы понимаем, что душа независима от тела, она главенст-вует над телом, а не тело над ней, как это вытекало бы из аристотелевской концепции.

Рассмотрев эти различные взгляды, Плотин приходит к выводу, что душа абсолютно не зависит от тела и имеет самостоятельную сущность. Душа есть суб-станция, которая не зависит от тела и, наоборот, управляет им. Тело зависит от души, а не душа от тела. Это еще раз убеждает Плотина в том, что исследовать нужно именно душу, которая является владычествующим началом в человеке, и именно через познание души можно найти ответ на вопрос о том, почему человек пал так низко, а ответив на этот вопрос, мы сможем ответить и на другой: как же человек может отменить причину этого падения, т. е. как же он может спастись.

От самопознания к познанию мира

Материальный, чувственный мир, таким образом, оказывается не всеобъемлющим бытием, а только лишь одним из видов бытия. Нематериальная, умопостигаемая душа представляет совсем другой вид. Возникает проблема: какое бытие истинное? И эта проблема соотносится с проблемой человека: чтобы найти пути спасения человека, нужно определить, что такое человек, в чем его сущность и что означает спасение человека?

Исследуя сущность человека, Плотин неизбежно приходит к выводу, которого придерживались до него практически все античные философы, к выводу о том, что человек состоит из души и тела. Чтобы познать сущность человека, необходимо познание человеком самого себя. Что это означает? Означает ли это познать душой тело или познать душой душу? Что такое самопознание?

В трактате V.3 Плотин подробно рассуждает о том, что такое самопознание, и приходит к выводу, что самопознание возможно только лишь у простого существа. Нельзя говорить о самопознании как о познании одной частью другой. Поэтому самопознание есть самопознание только лишь простого существа, когда одна часть познает саму же себя, т. е. самопознание предполагает наличие простоты. Посколь-ку очевидно, что человек мыслит душой, а отнюдь не телом, то, следовательно, самопознание есть познание человеком своей души, а не тела. Еще раз напоминаю вам тезис Плотина, ключевой для понимания его философии, тезис о том, что исследовать надо исследующее. Именно здесь, по мнению Плотина, мы найдем ключ к разгадке человека и всей тайны бытия. Исследовать нужно именно душу, которая есть истинная сущность человека.

Что может служить подспорьем в этом самопознании? В одном из фрагмен-тов, помещенных в трактате III.9, Плотин пишет следующее: «Когда я мыслю, то я наблюдаю умопостигаемую субстанцию, иначе состояние мышления было бы ложным (возможен другой перевод: иначе мы ошибались бы при мышлении. – В.Л.)». Что это означает?

Обращаясь к самопознанию, к анализу своей души, Плотин обнаруживает, что человек первым делом обнаруживает то, что он мыслит. Отнюдь не чувства убеждают человека в его существовании, чувства могут нас обманывать. Чувствам нельзя доверять, можно доверять лишь своему разуму. Особенность же разума со-стоит в том, что когда человек мыслит, он обнаруживает, что он мыслит, познавая объективную, не зависящую от человека истину. Ведь все люди мыслят одинаково.

Следовательно, познавая свою собственную сущность, я смотрю не в глубины себя, а взираю не некую умопостигаемую субстанцию, на некую природу, которой причастны все люди. Эта природа – не субъективное мое состояние, не особенность моего биологического устроения, которое порождает мою психику, как сказали бы сейчас. Нет, постигая свое я, свою душу, я мыслю некую умопостигаемую субстанцию, иначе нельзя было бы объяснить акт познания истины, акт мышления. Если я думаю, что дважды два четыре, и вы со мной соглашаетесь, это означает, что мы с вами в этот момент узрели эту объективную истину. Точно так же, когда я показываю на доску и говорю, что это доска, и вы со мной соглашаетесь, это происходит потому, что доска существует независимо от нас, и достаточно открыть глаза и взглянуть на нее, чтобы убедиться в объективном ее существовании, в том, что это не химера и не галлюцинация, не бред и не сон, а материальный предмет. Можно даже подойти и потрогать ее, подключая к познанию и другие органы чувств. Точно так же и в области умопостигаемой: если я в процессе своего мышления прихожу к созерцанию некоторых истин, с которыми согласны все люди, то это доказывает, что они не есть порождение моей души, моего бреда, а есть объективная реальность, есть субстанция – не материальная, а умопостигаемая, потому что мы видим истину не глазами, и не руками ее ощупываем, а постигаем ее своим разумом.

Плотин при анализе души обнаруживает и массу других моментов. Кроме то-го, что человек, анализируя себя, обнаруживает в себе множество мыслей, он обна-руживает в себе, в своей душе ощущения, эмоции, страсти. Все это обнаруживается в душе, и это, по Плотину, не есть просто мои субъективные состояния, а объективная реальность, объективная субстанция. Доказательством того, что люди друг друга понимают, служит тот факт, что все, что происходит в душе человека, есть проявление некоей умопостигаемой сущности, некоей умопостигаемой при-роды. Эмоции, страсти, ощущения, чувства – все это есть проявления некоего мира, существующего объективно, но этот мир существует и субъективно, во мне. Тот факт, что дважды два четыре, от меня не зависит, это объективная истина, но в отличие от материального мира, который существует только вне меня, умопостигаемый мир существует двояко: с одной стороны, во мне, в моей душе, с другой – вне меня, но вне меня не в пространственном смысле, а вне меня как объективная реальность. И это есть одно и то же существование умопостигаемого мира. Но сможем ли мы остановиться на таком пути, на таком способе познания своего внутреннего мира, своей души? Нет, это только лишь начало того огромного пути, который предполагает проделать Плотин.

Кроме того, что наша душа содержит в себе истины, формы, аффекты, стра-сти и т. д., есть и еще кое-что. Мысля себя, я замечаю в себе такую особенность: что значит – я познаю сам себя? Пример: я размышляю о Плотине и вдруг вспоминаю о том, что я забыл пообедать. В другой момент я размышляю о том, что дважды два четыре, или еще о чем-нибудь. Но каждый раз присутствует некоторое Я, некоторое начало, которое направляет мою мысль. При этом я думаю о философии, или о математике, или о еде, или о какой-то другой подробности, составляющей моего мира, которую я могу сделать объектом своего восприятия, а могу о ней забыть, могу и вообще не знать о ней. Например, многие из вас еще не знают, в чем состоят особенности философии Канта или Гегеля, но это ведь не значит, что Кант и Гегель ничего не написали, наоборот – они писали, и через год вы узнаете, о чем именно. Наш мир, который мы подвергаем нашему мышлению, огромен; он гораздо больше, чем мир вещей. Это не только то, что я в данный момент мыслю, но это еще и то, что я не могу вспомнить, или то, чего я еще не знаю, и то, чего я никогда не узнаю. Все это, тем не менее, существует объективно.

Мы с вами только что согласились с тем, что вот эта доска и вот этот стол существуют. Но вот я спрашиваю: а существует ли Австралия? Вы говорите: да, существует. А что, вы ее видели? Нет, но нам рассказывали. А существует ли, на-пример, планета Плутон? Вы говорите: да, существует. А что, вам рассказывали? Нет, не рассказывали, и никто ее не видел, но мы знаем, что она существует и т.д. И, таким образом, существует масса материальных вещей, о которых мы знаем, что они объективно существуют независимо от того, знаем ли мы о них или нет, видели мы их или не видели.

То же самое происходит и в нашем собственном мире, в нашей душе: все на-ши состояния, непосредственно в душе наблюдаемые, это лишь малая часть того, что вообще существует в этой умопостигаемой природе. Все истины богословия, математики, физики, истории, искусства, философии, филологии, музыки – все, что угодно, все это существует не в качестве материального носителя. Конечно, что-то имеет материальный носитель: скажем, трактат Канта может быть изложен на бумаге, но он к этому не сводится, он гораздо шире, чем просто бумага, ис-писанная чернилами. А некоторые вещи вообще не могут иметь никакой корреляции в материальном мире: что такое любовь? что такое истина? что такое слово? Можно наблюдать некоторые деяния, совершаемые под воздействием любви, можно сказать, что некоторая фраза истинна или ложна, но сами эти понятия, любовь и истина, конечно же, не имеют никакого коррелята в материальном мире.

Поэтому мы видим, что мир души, кроме того, что он существует объективно и субъективно одновременно, он еще имеет какое-то отношение и к миру матери-альному. Во-первых, мир души – это мир полный; по Плотину, он оформляет ма-териальный мир, он его одушевляет, он придает ему жизнь и порядок, он придает ему красоту и истину. Но он этим не исчерпывается. Мир души существует во мно-гом и сам по себе, он гораздо шире, чем мир материальный, и все это существует в каждом из нас, в любом человеке. Этот параллелизм объективности и субъек-тивности чрезвычайно важен для понимания плотиновской философии. Увы, в школьных учебниках философии на это почему-то не обращается внимание, и говорится об этом вскользь, но об этом нельзя говорить вскользь, это ключ к пониманию всего Плотина.

Вернемся к анализу мира человеческой души. Кроме того, что человек обнаруживает в себе все это многообразие своего душевного мира: эмоции, формы, страсти, мысли, истину, ложь и т. д., – он обнаруживает в себе и еще некоторый центр, который направляет свое внимание на то или другое, направляет внимание на какую-то математическую истину, или на то, что ему хочется есть, или на то, что ему в данный момент неприятно. Сознание в данном случае можно сравнить с не-которым лучом, который попеременно выхватывает из огромного мира нашей души то или иное ее составляющее. Все это возможно лишь потому, что это составляющее действительно существует и оно от нас независимо. Но объективно существует и тот центр моего сознания, который я назвал лучом света, который обращает, направляет в какую-то сторону наше внимание. И кроме того, этот наш внутренний центр сознательной деятельности также существует не только во мне, но и объективно, не только как субъективная составляющая моей души, но и объективная. Что значит познавать мысль? Как говорят в Одессе, у меня есть мысль, и я ее думаю. Эта фраза лучше всего показывает сущность философии Плотина. У меня есть мысль, скажем, мысль о Плотине, и я эту мысль делаю объектом, я ее в данный момент думаю. Довольно странное словосочетание «думать мысль», а уж «осмысливать мысль» – это уже просто плеоназм, «масло масляное». Почему же возможно осмысливание, обдумывание мысли? Да потому, что в нашей душе, по всей видимости, имеется некоторая ее часть, которая как бы возвышается над мыслью, над душой, она смотрит на душу как бы с некоего возвышения (все время приходится прибегать к некоторым пространственным аналогиям, но это всего лишь образы, позволяющие нам проще объяснить и легче понять). Точнее сказать, мышление состоит из двух частей: из объектов мысли и самого мышления. Мы обнаруживаем, что в нашем уме, кроме предметов для размышления и массы разнообразных мыслей, есть сама мысль – то, что позволяет мыслить. Так вот эта сама мысль не может принадлежать душе, не может быть просто одной из мыслей этой души, не может быть частью целого. Мысль вообще не может быть мыслью о Плотине, или мыслью об Аристотеле, или мыслью о картошке. Мысль вообще может быть только лишь мыслью вообще, она не принадлежит миру души, а возвышается над ним. Поэтому это отдельная ипостась, отдельная субстанция, отдельная природа. Таким образом, Плотин приходит к выводу, что наш внутренний мир не однороден. Читая трактаты Плотина в хронологическом порядке, мы обнаруживаем, что в третьем трактате по хронологии речь идет только о душе, в пятом трактате появляется термин ум, а дальше появляются и другие термины, отражающие эволюцию взглядов Плотина. Так вот, эту вторую ипостась Плотин называет термином ум – по-гречески «нус», этот термин знаком нам из Аристотеля и Анаксагора. Это чистая мысль, мысль, которая может только мыслить, мысль, мыслящая сама себя, мысль, абсолютно простая, не разделенная на мысли о том или другом. То, что эта чистая мысль может существовать только отдельно, а не в душе, я вам, надеюсь, показал. Но возникает и второе следствие: ум существует и во мне, и вне меня, он существует и субъективно, и объективно. Занимаясь самопознанием, я обнаруживаю в себе способность к мышлению, мысль как таковую. Но если мы убедились в том, что составляющие нашей души существуют объективно, то и мысль, то, что мыслит эти объекты и предметы нашей души, также существует объективно. В каком отношении находится ум по отношению к душе? Здесь уместно привести то же са-мое сравнение, когда речь шла о душе по отношению к миру. Подобно тому, как в душе содержится огромное количество составляющих частей, которых нет в мире, так же и ум относится к душе. Если ум будет направлять свою познавательную способность на любую часть нашей души (не важно, есть ли она в моей памяти или еще нет), значит, эта мысль имеет форму, эйдос, идею тех мыслей, которые имеются в душе. Если мой ум постигает такую мысль, как дважды два четыре, то эта мысль в душе формируется как дважды два четыре, а в уме – как идея этого положения. В уме содержатся идеи всех тех положений, которые имеются в душе, и не может быть ничего такого, что могло бы быть только в душе, а в уме не было бы. Ум мыслит все, а мышление возможно лишь тогда, когда есть идея этой мысли. Но так как ум может мыслить все, существующее или несуществующее, то он гораздо шире, чем душа. Ум есть способность мыслить вообще, а не только мыслить уже существующее. Ум может помыслить и то, что еще не существует, чему еще нет аналогов в душе, но в уме эта идея уже есть. Поэтому ум относится к душе, как к какой-то части, ум гораздо шире, он объемлет душу.

Затем Плотин обнаруживает, что ум, который является отдельной ипостасью, не является последней ипостасью. Чистое мышление, чистая мысль – это то, до чего возвысился еще Аристотель: Бог есть чистая мысль, которая мыслит сама себя. Еще до Плотина Альбин и Аммоний синтезировали это положение Аристотеля с платоновскими положениями, показав, что ум, мысля сам себя, мыслит в себе идеи. Таким образом они произвели соединение аристотелизма и платонизма. Ум – это не просто пустое аристотелевское множество, а множество, наполненное идеями. Поэтому оказывается, что ум не прост. С одной стороны, он прост – это простота ума, мыслящего и познающего сам себя. Но познавая сам себя, ум уже раздваивается. Если ум мыслит сам себя, то он узнает сам себя, и, значит, существует уже и как субъект познания, и как его объект. Ум как субъект мыслит, а мыслит он сам себя, следовательно, является и объектом познания. Поэтому даже в этом акте самопознания ум не может быть абсолютно простым. Он прост, но эта его простота не абсолютна, она всегда раздваивается. А поскольку, мысля сам себя, ум мыслит идеи, то эта простота оказывается еще более иллюзор-ной.

Но ум все же прост. Откуда в нем эта простота, это единство? Почему ум не разваливается, почему ум, познавая сам себя, оказывается, тем не менее, простым? Следовательно, должна существовать еще одна субстанция, которую Плотин называет Единое – to hen. Именно единое, абсолютно единое, которое не раздваивается на мужское и женское начало, как это было у Пифагора. Существует единое само по себе, которое придает единство и уму, и душе, и всему нашему миру. Рассуждая таким же образом, как это мы делали по отношению к уму и к душе, мы вместе с Плотином придем к выводу, что единое объемлет весь ум, оно создает ему единство, и поэтому оно не может быть меньше ума по содержанию; оно не может быть частью ума, единое не может быть частью чего-то, оно может быть только единым, поэтому единое не может быть в уме, оно может быть только отдельной ипостасью. Единое не может быть частью ума, поэтому оно не может быть и частью ума и по своей наполненности. Единое включает в себя все то, что есть в уме, но гораздо шире. Оно дает уму единство и поэтому включает в себя ум как свою собственную часть, хотя единое не имеет частей, но если прибегнуть к математическому языку, единое есть гораздо более полное множество, чем множество ума. Возникает иерархия: единое, которое объемлет собой все, в нем есть ум, который составляет «часть» единого. Единое по самой своей природе не может быть объектом познания или субъектом познания, объект и субъект существуют только на уровне ума, но само существование ума показывает, что единое существует. Единое можно вычислить, т. е. вычислить, что оно есть, но увидеть его нельзя. Так же как существование планеты Плутон было вычислено на основании отклонения орбиты планеты Нептун, но увидеть ее нельзя в силу ее бесконечной удаленности от Земли, так и единое есть, даже если его нельзя уви-деть. Единое непознаваемо по свой природе, ибо то, что познается, всегда существует как объект познания, противопоставленный субъекту. Единое выше противопоставления субъекта и объекта, поэтому единое не может познаваться по своему определению. И именно поэтому единое составляет отдельную субстанцию.

Напомню все наши рассуждения о существовании трех ипостасей – душа, ум и единое. Все эти ипостаси, с одной стороны, существуют объективно, составляя особый умопостигаемый мир, но они же существуют и субъективно, в душе каждого человека. Главная задача Плотина – показать, что умопостигаемый мир существует не просто вне меня, скажем, где-то в небесах, но и в человеке. «Так же, как и вне меня существуют эти три ипостаси, так же и во мне они существуют» (V.1). Это одно и то же. Душа, ум и единое существуют и объективно, и субъектив-но, и это один и тот же умопостигаемый мир.

Какие выводы можно сделать из анализа человеческого внутреннего мира? Плотин делает очень серьезное открытие, на которое не обратила внимания ни со-временная ему философия, ни позднейшая – открытие о том, что внутренний мир человека настолько огромен, что сделать объектом познания человек может только лишь ничтожно малую часть: то, что существует в душе. Есть часть, которая человеком не осознается, так называемое бессознательное; есть часть, которая не может быть осознана вообще, – так называемое единое, которое не может быть объектом познания. Но все это существует в человеке и составляет подавляющую его часть, если тут вообще можно говорить о частях. Это деление на части очень условно, и приходится прибегать к нему от бедности нашего языка, но другого способа выражения у нас нет. Поэтому тот внутренний мир человека, который мы делаем объектом своего знания, – это ничтожно малая часть огромного нашего мира, относительная величина которой меньше даже, чем вершина айсберга, возвышающегося над водой. Гораздо большая часть нами не осознается, а еще большая часть нами и не может быть осознана вообще. Но именно эта часть, которую мы не познаем и не можем познать, составляет основу мира и сущность человека. Именно единое, именно ум является сущностью человека – то, что дает человеку единство, единство индивида, субъекта, личности, и то, что дает ему мышление, способность познавать, в том числе познавать самого себя. Именно поэтому человек существует как личность, как мыслящее существо, а это, оказывается, не подвластно познанию.

Таким образом, Плотин выстраивает иерархию ипостасей: душа, ум, единое, которая, с одной стороны, существует субъективно в человеке, а с другой – объек-тивно. Во многих трактатах Плотин подробно рассуждает о том, что собой пред-ставляет каждая из этих ипостасей. Термин ипостась не следует понимать здесь как термин христианской догматики: ипостась у Плотина это не лицо, не личность, это синоним слова субстанция. Изучая в курсе православной догматики такие понятия, как субстанция и ипостась, природа и ипостась, мы должны понимать, что по своему происхождению эти слова синонимичны. Это философские термины, ко-торые в дальнейшем возьмут на вооружение отцы Церкви. Терминология же Плотина не христианская, ипостась у него – это природа, субстанция, а не лицо, не личность. Душа, ум и единое – это не три лица, а три природы, три субстанции (хотя в дальнейшем возникнет соблазн понимать христианскую Троицу именно на манер плотиновского умопостигаемого мира, и отсюда возникнет много ересей).

Единое, ум, душа

Большинство трактатов, всю шестую Эннеаду, Плотин посвящает описанию единого, пятую Эннеаду он посвящает описанию ума и четвертую – описанию души. Единое Плотин рассматривает как бы с двух сторон. С одной стороны, единое описывается Плотином в положительных терминах, с другой – в терминах отрицательных. У Плотина четко присутствует то, что можно назвать апофатическим и катафатическим богословием. Единое – это уже положительный термин, это объединяющее начало, не имеющее в себе никакой множественности, абсолютное единое, объединяющее и всю ту множественность, которая существует и после него. С другой стороны, единое – это благо, это то самое благо, идея блага, которое описывается у Платона в его диалогах: абсолютная энергия, аб-солютная деятельность, абсолютная воля, которая содержит в себе все положительные категории в абсолютной степени. Единое есть абсолютная воля, а воля предполагает и объект своей волевой деятельности, и волевое начало, и саму волю. Единое едино, поэтому единое – это и воля, и тот, кто имеет волю, и предмет этой волевой деятельности. Единое – это благо, но благо всегда предполагает некоторый объект блага: скажем, предмет любви и сама любовь. О едином Плотин часто говорит как о Творце или Отце, но понятие Творца или Отца предполагает и его порождение, творение и тварь. Единое абсолютно едино, поэтому оно включает в себя все эти категории без всякого разделения.

Но прежде всего единое описывается Плотином на уровне отрицательных категорий, потому что единое непознаваемо. Непознаваемо же оно по определению: если сделать единое объектом познания, то оно тут же будет противопоставлено субъекту познания и уже не сможет являться единым. В человеке единое обеспечивает сам процесс познания: человек познает сам себя, и оказывается, что познавая сам себя, человек познает весь мир. Самопознание, как это видели мы у Платона и Аристотеля, оказывается познанием всего мира: истинным познанием внешнего мира является не го лицезрение глазами, а именно самопознание. Единое, существуя в нашей душе (но не являясь ее частью), есть начало, объединяющее и субъект, и объект. Я как человек оказываюсь всем – всем миром. Раздвоение на субъект и объект исчезает, и это начало присутствует в каждом человеке. Смысл учения Плотина именно такой, и тут нельзя не вспомнить знаменитые слова: «Царство Божие внутрь вас есть».

Единое выше всякого познания, поэтому нельзя сказать о едином ничего. Все, что мы уже сказали о едином, означает, что мы попытались как-то его делить. Го-воря, что единое – это единое, я тем самым его определяю, т. е. ставлю ему предел, противопоставляю его многому. Единое ничему не противостоит, оно все объемлет, потому что оно единое. Говоря, что единое есть Творец, я противопоставляю его твари, поэтому так тоже нельзя сказать. Говоря, что единое существует, я тем самым противопоставляю его несуществующему. Единое выше всякого определения, единое безгранично, беспредельно, и определить его, поставить его предел нельзя. Поэтому более адекватным языком для описания единого является язык апофатического, отрицательного богословия. Единое – это не бытие, не мысль, не множественность, не зло. О едином нельзя сказать как о мысли, мысль существует только на уровне ума. В едином мысль исчезает, так как исчезает раздвоение на субъект и объект. Единое превосходит всё, поэтому мыслить его нельзя и сказать о нем ничего нельзя.

Это единое в своей безграничной мощи, превосходящей всякое понимание, всякое определение, не может не творить. Это довольно сложный момент в понимании этого термина, породивший множество спекуляций. Трактаты Плотина – это не догма. Его ученики и последователи во многом догматизировали его положения, а некоторые неловкие христианские мыслители создали на этой основе многочисленные ереси. Одна из них, в частности, была связана с пониманием единого как некоего безличного начала. Положение о том, что единое, имеющее неограниченную мощь, не может не творить, как бы предполагает некое насилие над единым, наличие некоторой силы, заставляющей его творить. Но единое, как подчеркивает часто Плотин, есть сверх-я, ибо оно часто обнаруживается в нашей душе при анализе нашего я. Я говорю, что обнаруживаю в душе сознательный центр моей умопостигаемой деятельности и понимаю, что это есть мое я. Говорю: я мыслю, я делаю, я люблю, и это я есть содержимое той суб-станции, которая называется умом. Но единство этому моему я дает единое, поэтому единое есть сверх-я, сверхличность. У Плотина присутствует момент личностного понимания единого. Нельзя сказать, что единое у Плотина абсолютно безлично, точнее сказать, единое у Плотина сверхлично, и в таком понимании единого Плотин еще более приближается к пониманию Бога так, как понимают Его христиане. Христианский Бог – это не безличная сила, не logos стоиков, но и не человек, не просто личность, которая обладает всяческими страстями. Он Един в трех Лицах, даже хотя бы поэтому Он сверхличен. У нас одна личность, у Бога три Личности, поэтому сказать, что Бог личен, значит уже Его ограничивать, сводить к человеку.

Но есть у Плотина момент и безличного понимания единого. На нашем языке понятие сверх-личность означает не-личность, и тогда всплывает в уме другое по-нятие – без-личность, и тогда получается, что сверхличное и безличное начало – одно и то же. Это и породило многие ереси околохристианского толка.

Итак, единое не может не творить, и эта безграничная мощь как бы выплескивается из единого. Плотин употребляет образ солнца: солнце не может не светить, но свет, из него исходящий, никоим образом не умаляет его природу. Так же и единое бесконечно творит, при этом не умаляясь само, оно остается таким же бесконечным. Этот процесс творения, который действительно бесконечен, не имеет начала и не будет иметь конца, этот процесс называется эманацией (истечением). Из единого эманирует некая сущность. В силу этой эманации и возникает вторая ипостась – ум. Будучи истечением из единого, эта ипостась имеет в себе всю природу единого. Она так же проста, так же имеет в себе творческую эманируемую энергию, но пока, в качестве эманации ум есть чистая потенциальность, ум может творить, готов творить, но еще не творит. Ум может стать ипостасью, может стать субстанцией, но еще не стал. Чтобы это произошло, ум в созерцании должен обра-титься к единому. Созерцая единое, ум воспринимает его в себе как свое актуальное единство, и тогда ум становится единым началом, единой ипостасью, единой субстанцией. Созерцая единое, ум представляет его уже как некий объект, и тогда в уме возникает разделение на субъект и объект, возникает мысль. Мысль возникает как мысль о чем-то, возникают идеи. Но эти идеи есть не весь ум. Если единое есть просто единое, то ум есть единое-многое. Ум содержит в себе все идеи, но каждая идея является одновременно и умом. Ум мыслит что-то, и это что-то является объектом мышления. Этот объект существует, значит, он есть бытие. Поэтому самое первое раздвоение в уме – это раздвоение на бытие и мышление. Но это раздвоение кажущееся, потому что бытие и мышление совпадают в уме.

В уме бытие и мышление совпадают, но и не совпадают, потому что когда мысль мыслит, она мыслит что-то. Но ум имеет в себе также творческую способ-ность, которую он получил от единого, поэтому процесс эманации на этом не прекращается. Ум также творит, творит эманатийно, и образуется душа. Если ум Плотин описывает как единое-многое, то душа – это единое и многое, в душе единство сохраняется, но это единство существует уже как объединение самостоятельных форм. Таким образом Плотин объединяет Платона и Аристотеля. Если на уровне ума существуют идеи, то на уровне души существуют формы – формы конкретных тел.

Если на уровне ума существует мысль вообще (та мысль, о которой пишет Плотин и о которой нельзя сказать, что она иногда мыслит, а иногда нет), то наи-более творческой, наиболее истинной является та мысль, которая не обращает на себя внимание. Плотин приводит такой пример: если я читаю и думаю о том, какую умную книжку я читаю, какой я умный, какой я молодец, пойму ли я то, что написано в этой книге? Да ни за что. Я пойму, что написано в книге, когда я не буду думать о процессе мысли, когда мысли будут идти сами по себе. И вот эта чистая мысль не противопоставляется сама себе как объекту мысли. Невозможно мыслить и думать о самой мысли, мышление должно быть чистым. Ум есть чистое мышление, а душа – это уже некоторый объект мысли. Если на уровне ума мысль существует всегда, то ум – это категория вечности, на уровне души возникает время. Поэтому на уровне ума существует то мышление, которое называется разум, а на уровне души существует рассудок, рассудочная деятельность.

Такие понятия, как разум и рассудок, мы впервые встретили у Платона, упо-мянутые как бы вскользь, для Плотина это уже существенные категории. Разум мыслит всегда, это есть категория вечная, поэтому разум может схватывать все противоположности. Вспомним аристотелевское правило: основной закон философии, закон непротиворечия, применяется лишь к действительному миру, а к потенциальному миру, миру возможностей, он неприменим. На уровне возможности вещь может быть и белой, и черной, но в действительности она или белая, или черная. Также и на уровне ума: в вечности ум не рассуждает, не доказывает, а схватывает мысль во всей ее полноте. На уровне души мысль уже рассуждает. Это рассуждение действует как рассудок, развивающийся во времени, т. е. как доказательство, как аргументация. Поэтому на уровне души возникает язык – как среда, в которой мысль действует. Язык невозможен на уровне ума. Именно поэтому, описывая отношения между субстанциями, язык наш теряет силу, ибо язык существует только в нижней субстанции, только на уровне души. На уровне ума, а тем более единого, языка нет. Поэтому возникают и разные языки: различные способы выражения языковой мысли. На уровне ума языков нет, есть мысль вообще. Но каждый человек может восходить от души к уму, и поэтому по-знавать мысль саму по себе, как бы абстрагируясь от языковых особенностей. На уровне ума нет и пространства, ум действует вне пространства, а на уровне души возникает пространственная категория.

Душа – это субстанция, которая едина, но единство ее внешнее, она объеди-няет в себе различные формы, различные мысли, конкретные мысли, объединяет в себе рассудочную деятельность, такие формы, как пространство и время. Но душа имеет божественную природу. Конечно, она далека от единого и мощь ее уже не та. Мы видим, что эманация происходит по пути умаления: единое есть абсолютная мощь, ум – ограниченная мощь, душа – еще более ограниченная мощь, но тем не менее мощь, поэтому душа творит, она также направляет свою деятельность вовне. А что есть вне души? Да ничего. Можно сказать, что есть материя, но что такое ма-терия? Материя есть объект деятельности. Вот, скажем, ум. В уме, с одной сторо-ны, есть мысль, а с другой стороны, есть предмет этой мысли, как идея. Так вот, предмет этой мысли есть материя самого ума. Поэтому когда мы говорим, что в уме есть раздвоение на собственно ум и бытие, бытие в данном случае является материей ума, но материей не в вещественном смысле, а в умопостигаемом. Материя в данном случае не вещество, а то, что противопоставляется форме, то, что противопоставляется идее у Платона.

В других местах Плотин указывает, что деятельность ума – это эманация, творение души. Это не догма, в своих трактатах Плотин просто высказывает множество взглядов, он размышляет, а не излагает свою систему. Иногда он говорит, что в уме материя – это идея, а иногда он говорит, что материя – это душа. Ум – это материя единого, душа – это материя ума. Душа есть то, на что направляет ум свою деятельность. Душа также творит, также направляет свою деятельность, но нет другой ипостаси, нет ничего вне души, во что бы она направляла ее. Душа имеет в себе способность творить, поэтому она творит в небытии, она оформляет неизвестно что. Это неизвестно что и называется материей в нашем понимании, как вещество. Вещество – это уже оформленная материя, вещь – это материя, имеющая форму. Так вот, материя без формы – это небытие, но не в том уничижительном смысле, как это мы видим у Аристотеля или у Платона, а именно материя как абсолютное небытие. Душа творит из небытия, творит в небытии. Это не есть умаление души. Для Плотина было огромной проблемой объяснить, каким образом душа, имея божественную природу, соединяется с нашим телом, имеющим такую природу, которой сам Плотин искренне стыдился. Так вот, этого тела как такового нет. Конечно, Плотин часто повторяет платоновские слова, что тело есть могила душа, но чаще он склоняется к своей собственной идее о том, что душа творит в небытии. Она оформляет это небытие, и тогда из него возникает чувственный мир. Этот чувственный мир есть единство небытия и души, поэтому он прекрасен, поэтому он един, в нем есть добро и жизнь. В трактате 5.1 Плотин подробно описывает, почему мы, наблюдая наш мир, можем сделать вывод о существовании души. Но это не сама душа, а душа, которая оформляет небытие, оформляет материю. Поэтому всякие недостатки этого мира существуют в силу того, что здесь имеет место опять же умаление души, следующий уровень ее нисхождения. Но эти недостатки не существуют как отдельная ипостась, как отдельная субстанция, поэтому зло как таковое, по Плотину, не имеет своей сущности, не имеет своей отдельной ипостаси, своего носителя. Плотин никак не высказывался в отношении христианства, но есть у него один трактат, который называется «Против гностиков, или против утверждающих, что мир есть зло и творец его злой». Мнение о том, что мир зол, имеет в себе злое начало, или что творец его зол, такое мнение Плотина страшно возмущало, так же как и манихейское гностическое воззрение (у мира два творца, и один из них добр, а другой зол). Здесь Плотин был абсолютно последователен: у мир есть только одно онтологическое начало, доброе. Зло возникает только как умаление добра, как отход от единого, как некоторый момент эманации. Зло есть множественность. Это противопоставление единства и множественности – основное противопоставление Плотина. И этот момент показывает отличие философии Плотина от христианства, основным противопоставлением которого является противопоставление Творца и твари, Бога как Творца и мира как Его творения.

Главное противопоставление Плотина – это противопоставление единства и множественности, и зло возникает как следствие абсолютной множественности в мире. Душа есть единое и многое, а наш мир – это уже просто многое. Мы можем заметить в нем единство, но для этого мы должны сделать над собой некоторое усилие, т.е. подняться на уровень души. Сама по себе абсолютная множественность есть не начало зла, а спутник зла.

* * *

На прошлой лекции мы рассмотрели структуру умопостигаемого мира, структуру космоса, которая у Плотина представлена знаменитой триадой – тремя ипостасями единое, ум и душа, – и материей как небытием. Еще несколько замечаний по этому поводу. Метод, при помощи которого Плотин восходит к существованию единого, по-видимому, очень трудно усвоить. Здесь важно обратить внимание не просто на плотиновскую структуру мира: единое, ум, душа, материя, эманация, взаимодействие между этими ипостасями, чем каждая ипостась характеризуется, а именно – на тот способ, которым Плотин открывает для себя (не доказывает, а именно открывает) эту структуру.

Дело в том, что Плотин, по признанию многих философов и богословов, та-ким своим построением явился первым философом, предложившим так называемое онтологическое доказательство бытия Бога. Согласно устоявшемуся мнению, онтологическое доказательство бытия Божия возводят к средневековому английскому богослову и философу Ансельму Кентерберийскому, но по сути оно восходит к гораздо более древним временам, и в наиболее отчетливой форме показано у Плотина.

Суть любого онтологического аргумента, онтологического доказательства бытия Бога, сводится к восхождению от понятия о Боге к бытию Бога. Если в своем уме я имею мысль о Боге, понятие о Боге, значит, Бог существует. Это как бы сердцевина доказательства, сущность его, а дальше аргументы могут варьиро-ваться, почему от понятия о Боге мы можем восходить к Его бытию.

Проблема онтологического доказательства настолько остра, что начиная от Ансельма Кентерберийского и до сего времени философы и богословы не перестают спорить о значимости этого доказательства: что это – логическая увертка, некий софизм или же это усмотрение некоторой сущности нашего мышления и вообще сущности мироздания?

Об этом доказательстве спорили и католические, и православные богословы, здесь нет какого-то конфессионального предпочтения. История философии, особенно философия средневековья и Нового времени, не раз возвращается к этому доказательству. Мы найдем его и у Августина, и у Ансельма Кентерберийского, и у Бонавентуры, у Николая Кузанского, Декарта, Спинозы, Канта, Гегеля (это наиболее яркие имена). А теперь еще раз рассмотрим, как это понимается у Плотина.

Обычно считается, что Кант окончательно разгромил онтологическое доказательство, показав его логическую ошибочность. Хотя в дальнейшем Шеллинг и Гегель возвращались к онтологическому доказательству, но кантовская аргументация все равно как бы возвышается над этими философствованиями. По моему мнению и по мнению других философов (в частности, С.Л. Франка, статья которого так и называется: «Онтологическое доказательство бытия Бога»), доказательство Плотина лишено той логической несообразности, которую можно найти в доказательствах Ансельма, Декарта или Лейбница. Доказательство Плотина действительно является, по выражению Франка, не столько до-казательством, сколько умозрением Бога.

Плотин исходит из той мысли, что когда мы мыслим, то мы мыслим умопо-стигаемую субстанцию, иначе мы ошибались бы при мышлении. Это основная мысль, через которую я пытаюсь понять Плотина. Поэтому дальше, когда Плотин смотрит на любое понятие, возникающее в нашем уме, он говорит, что это понятие существует не только в моем уме, но и имеет объективную природу, онтологическую природу. Дальше он восходит от понимания души через нахождение некоего общего чувства, объединяющего нашу душу (а то, что объединяет нашу душу, не может быть частью души, ибо тогда оно не было бы объединяющим началом), к понятию ума и затем к понятию единого. И все время повторяет, что как эти три ипостаси имеются в мире, так же они и являются во мне.

Поясняя вам этот метод восхождения Плотина по трем ипостасям, я приводил примеры, образы для пояснения этой логики Плотина, отсылая к пониманию чув-ственного мира. Почему я это делал? Часто, разговаривая с людьми неверующими, мне приходилось слышать такого рода аргументы: а вот докажите мне, что Бог су-ществует. Эта фраза сразу распадается на несколько достаточно странных положе-ний.

Во-первых, человек, так вопрошающий христианина, по всей видимости, по-лагает, что существует только то, что можно доказать. Значит, доказательность яв-ляется для него критерием существования. Обычно на такого рода вопросы я отвечаю очень просто: докажите мне, что существует этот стол. После этого собеседник обычно немеет и не понимает, в чем суть вопроса: ведь в том, что стол существует, никто не сомневается, так же и остальные предметы. Но вот доказать их существование никто не сможет. Обычно на этот вопрос отвечают: ну как же, вот он стол, я его вижу, значит, он существует. Ну хорошо, значит, если вы закрываете глаза, стол перестает существовать? Если критерием существования является ваше зрение, значит, для слепого вообще ничего не существует?

Точно так же легко опровергается и аргумент к другим органам чувств: если я не слышу стука об этот стол, то он не существует, так же, как если я не чувствую запаха апельсинов или не слышу музыки, не существуют ни апельсины, ни музыканты. Т.е. опять должна быть некая вера в то, что объект существует вне зависимости от того, смотрю я на него или нет. Допустим, вы говорите, что стол или что бы то ни было существует, потому что есть вы или я, или другие люди, которые могут это подтвердить. А если бы других людей не было вообще? Все согласятся с тем, что еще до появления человека мир существовал, все существовало и будет существовать, даже если по каким-то причинам человек существовать перестанет. Значит, у человека есть вера в существование всех предметов вне зависимости от того, есть познающий субъект или его нет. И он также верит, что существуют не только те предметы, которые мы можем видеть, но и те, которые мы видеть не можем в силу слабости наших познавательных спо-собностей (звезды, другие галактики и т. п.).

Итак, вера в существование чего-либо зиждется не на доказательствах, а именно на вере. Я вижу что-то и верю, что это существует. И Плотин в своих рас-суждениях довольствуется именно такой логикой, только у него главную роль играет не зрение, а умозрение. Поэтому его доказательство бытия Бога, т.е. едино-го, – это скорее не доказательство, а умозрение. Плотин восходит к бытию едино-го своим «умным взором». Такой человеческий аргумент, что стол существует, поскольку я его вижу, в какой-то мере истиннен, хотя стол существует не потому, что я его вижу (понятно, что я своим зрением его не создаю).

Так же и у Плотина единое существует не потому, что я его вижу, не потому, что я его доказываю, а я могу его видеть и доказать его бытие, потому что оно су-ществует. Поскольку существует душа и существуют идеи, я могу мыслить, и мы можем общаться, рассуждать, понимать друг друга, расспрашивать, отвечать. Поэтому существует нравственность, существуют законы и все многообразие духовного мира.

У Плотина не существует четкой границы, противоположности между рели-гией и философией. В различных книгах западных плотиноведов, которые мне доводилось читать, постоянно встречается мнение, что основное противоречие философии Плотина – это противоречие между его религиозными и философскими взглядами на структуру мира. Теперь я понимаю, что у самого Плотина такого противоречия, собственно противоречия, не было. Философское умозрение для него – это именно умозрение – зрение умом. Верующий человек на вопрос о существовании Бога может ответить: я не видел Его, потому что я грешен, но я знаю, что Он есть, и святые люди Его видели, почитайте их жития, начиная с Ветхого Завета и кончая современными житиями, например, преп. Серафима Саровского. Мистический опыт существует, даже если его нет у нас с вами. Просто мы с вами слепые, а есть люди зрячие. Таким образом, мы сами часто апеллируем к умозрению, так же, как мы апеллируем к зрению, когда речь идет о существовании материального мира. И так же, как у нас не возникает противоречия между умозрением Бога и нашим обычным зрением (мы понимаем, что одно дело видеть глазами, а другое – видеть нечто в молитвенном опыте), так же и у Плотина не было противоречия между его философией и его религиозными взглядами. Учение Плотина – единая, целостная система. Поэтому Плотин не противопоставляет некий свой мистический опыт своим рациональным построениям. Для него все это одно и то же: да, он видел в своем мистическом опыте некую умопостигаемую сущность, и это не отвлекает его от творений его великих предшественников Платона и Аристотеля, а, напротив, заставляет к ним вернуться, чтобы открыть или описать это свое видение.

Учение о человеке

Одна из основных проблем у Плотина – проблема существования человека в этом мире, бедственное и наглое (последнее определение есть условный перевод греческого слова tolma, обозначающего дерзновение, наглость, т. е. поступок души человеческой вопреки законам, установленным умом). Почему человек существует в таком странном мире? Единое, ум, душа – это благие сущности. Сущее, бытие – всегда благо, но мы постоянно видим, что блага в мире не хватает. У Плотина все эти вопросы перетекают один в другой: почему существует зло? Как получилось, что благая природа порождает из себя зло? Почему человек, имеющий в себе, в своей душе все три ипостаси и поэтому имеющий добро в абсолютной степени, тем не менее пал настолько низко, что дальше некуда? Как спасти человека, как пока-зать ему путь к его истинной сущности? Все эти вопросы касаются одной и той же проблемы, и эта проблема в конце концов для Плотина сводится, с одной стороны, к проблеме сущности человека, а с другой – к проблеме онтологии, т. е. существования трех ипостасей.

Основным для понимания Плотина всегда является положение, что человек не существует как некоторая часть в этом умопостигаемом целом. Нельзя сказать, что существует единое, ум и душа, оформляющая материю, и человек существует где-то в точке пересечении души и материи; нельзя показать его «место» в этом пе-речислении, на этой «географической карте». Человек объемлет в себя все, человек есть микрокосм, по античной терминологии. С другой стороны, человек действительно состоит из души и тела и потому как бы находится в точке пересечения материального и душевного мира. Положение человека сложное и загадочное: с од-ной стороны, он есть весь мир, с другой – он есть часть этого мира. И пытаясь это сопоставить, как-то это объяснить, Плотин часто сам теряется, о чем свидетельствуют трактаты под таким называнием, как «Все ли души – одна душа?» и т.п.

Пытаясь разрешить свое недоумение, Плотин часто говорит, что существуют три вида людей. Одни уподобляются животным и живут, как животные, т. е. так, как будто у них есть только тело. Другие понимают, что у них есть душа, и пытаются обратить ее к чему-то более высокому, но, не зная истины, теряются в догадках. Есть люди, владеющие истинным знанием, те люди, которым открыта дорога к созерцанию единого, т. е. Бога. Эти три вида людей Плотин сопоставляет с тремя философскими учениями. Первые люди сравнимы у него с эпикурейцами, вторые – это стоики, и третьи – платоники.

Почему же платоники обладают истинным знанием? Может быть, одно из величайших открытий Плотина состоит в том, что человек оказался не столь прост, как это казалось античным философам. Нельзя сказать, что человек просто состоит из души и тела, как говорили об этом Платон, Аристотель или стоики. Все они го-ворили о душе по-разному, но именно к тому, что такое душа, и сводились все их споры. Но тогда возникает один сложный вопрос. Если философ утверждает, что сущностью человека является его душа, то оказывается, что живой человек, существующий в теле, существует не истинной жизнью, что весь смысл жизни человека состоит в умирании. Еще Платон устами Сократа говорил, что любой философ всегда стремится к смерти; конечно, к смерти не в смысле самоубийства, а просто как к более ценному состоянию, когда душа освободится от телесных оков. С другой стороны, все понимают, что если человек есть единое существо, состоящее из души и тела, то душа входит в тело по некоей необходимой своей сущности. Эта сущность содержится в самой душе, заставляя ее задерживаться в теле.

Однажды ученик Плотина Порфирий, видимо, в минуту меланхолии (а может быть, на основании приведенных выше размышлений) захотел добровольно уйти из жизни. Плотин отговорил своего ученика от этого шага, и нам известны его аргументы, изложенные в небольшом трактате под названием «О добровольном уходе». В нем Плотин говорит, что уходить из жизни нельзя, потому что душа помещена в наше тело в соответствии с некоторыми законами, установленными Богом, и нарушая эти законы, мы совершаем противоправный поступок, увеличивая свой собственный грех, свою tolma, (наглость, дерзость), о которой говорилось выше. Поэтому необходимо дождаться, когда, движимая всеобщим законом душа, дождавшись своего часа, сама отойдет от тела, а Богу, по всей ви-димости, угодно, чтобы человек пришел в мир умопостигаемый, увенчанный многими добродетелями, которые он обретет в этом мире. Как видите, все эти аргументы Плотина вполне приемлемы даже для нас, христиан, и теперь трудно сказать, как обстояло дело: Плотин ли что-то у христиан заимствовал, или христиане что-то нашли у Плотина. Так или иначе, ни слова о христианском богословии или христианской философии мы у Плотина не найдем.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: