21 страница. – Простите, пожалуйста, что вас беспокоим, но вы ведь… Хаси?

– Простите, пожалуйста, что вас беспокоим, но вы ведь… Хаси? – проговорила наконец одна, сильно покраснев. Хаси хотел сказать, что они ошиблись, и вообще послать их подальше, но, подняв глаза, вдруг услышал, что произносит прямо противоположное:

– Да, я – Хаси. Чем могу вам помочь? Девушки захлопали в ладоши и запрыгали на месте.

– Вот видишь! Я же говорила!

На них смотрели уже все посетители ресторана. Официантки притащили альбомчики для автографов, а из-за стойки выглядывали повара и бурно обсуждали происходящее.

– Он ниже ростом, чем по телевизору, – сказал кто-то.

Хаси механически давал автографы всем, кто просил. Какая-то женщина в кимоно подошла к нему с ребенком, и Хаси расписался на носовом платке.

– Разрешите пожать вашу руку? – спросила женщина.

Хаси пошел дальше: галантно поцеловал ей руку. Раздался всеобщий гул, и вся толпа – клиенты, официантки, повара, администратор – стала наседать на его стол.

– Полегче, ребята! – крикнул Хаси, поднимаясь из-за стола и улыбаясь. – Я никуда не ухожу, времени у нас достаточно. Становитесь, пожалуйста, в очередь!

– Вы любите рисовый омлет? – спросила какая-то продавщица после того, как он расписался на спине ее потной блузки. Хаси кивнул, заметив искривленное отражение своего лица на тыльной стороне ложки. Отражение улыбалось.

Ему в лицо ткнули визитную карточку, и мужчина, представившийся репортером местной газеты, под огнем фотовспышек принялся задавать бесконечные вопросы.

– Когда выходит ваш новый альбом? – хотел знать корреспондент.

Девочка в школьной форме, стоявшая позади Хаси, старалась дотронуться до его волос, крашеная девушка из очереди попросила, чтобы он расписался на только что купленных ею трусиках.

– Давай-ка я распишусь на них, лапочка! – крикнул какой-то подвыпивший старик. – У меня автограф ничуть не хуже!

Какой-то ребенок упал под напором толпы, и мать, пытаясь его подхватить, зацепила стол. Тарелки и бутылки полетели на пол. Одна бутылка разбилась, и костюм репортера оказался безнадежно испорчен ее содержимым.

– Прекратите толкаться! – вопили в толпе.

– Ваш приезд сюда связан с личными мотивами? – продолжал расспрашивать репортер.

Школьницы по очереди прикасались к его волосам, и людская стена вокруг стола становилась все плотнее и плотнее. Заплакал ребенок. Хаси продолжал расписываться: в альбомчиках для автографов, на клочках бумаги, носовых платках, ранцах, сумках, оберточной бумаге, нижнем белье, блузках, руках, украшениях, носках и так далее. Его стол наклонился в одну сторону, перед глазами то и дело сверкали фотовспышки. С лица одной из девочек, охотниц за волосами Хаси, слетели очки, и она нырнула вниз, чтобы спасти их из-под ног наседающей толпы.

– Скажите, пожалуйста, существует ли связь между вашими гастролями и культурой провинции? – спросил репортер, но в это время стол окончательно опрокинули, и с него на пол полетели и тарелка с остатками омлета, и ложка, в которой Хаси снова увидел свое выпуклое отражение.

– Кто вы такой? – пробормотал он.

– Что за… что за… что за херня тут происходит? – проговорил молодой пьянчуга, только что появившийся в ресторане. – Что за… Ух ты, постой-ка… Да это, никак, и вправду Хаси?

Лицо из кривого зеркала упало вместе с ложкой на пол, где в луже кетчупа все еще ползала на коленях в поисках своих очков бедная девочка.

– Эге-е-ей! И вправду Хаси? – продолжал орать парень.

Топча крошки риса, кетчуп, остатки яйца и стекла раздавленных очков, Хаси кивнул.

Теперь на остров ходило меньше паромов, чем раньше, и маленький киоск на автобусной остановке, в котором продавались когда-то безалкогольные напитки и закуски, был снесен. Тот самый киоск, где социальный работник в свое время купил им с Кику по порции подтаявшего мороженого. Знакомая вывеска с изображением облизывающей леденец девочки валялась на земле, покрытая слоем пыли. Остров горбился на горизонте, словно спящее животное.

Хаси хотел побывать дома по очень простой причине: чтобы повидать свою собаку. Увидеть Милки, которого ему подарил Кику, когда они были еще детьми. Ему приятно было, что пес не мог знать о том, что Хаси стал знаменитым певцом и продал уже миллион дисков. Интересно, помнит ли его Милки и какова будет его реакция, если поедающий Хаси изнутри жук уже взял над ним верх и Хаси превратился в кого-то другого. Если Милки начнет лаять и кусаться – значит, Хаси проиграл, стал рабом жука. Но если Милки будет вести себя, как прежде – скулить и тереться о его ногу, тогда они отправятся вдвоем на побережье и поиграют там. Только этого он и хотел. Возможно, этого окажется достаточно для того, чтобы вспомнить… Что именно? Неважно что. Возможно, он вспомнит то светлое время, что было задолго до того, как родился жук… Возможно…

На пароме ничего не изменилось. Запах машинного масла, к которому невозможно привыкнуть, ржавые перила, потертые сиденья, успокаивающее гудение мотора. По мере приближения остров становился все больше и наконец заполнил собой все окна салона. Хаси вышел на палубу. Море было спокойным, качка слабой, брызги сюда почти не долетали. Бриз уносил прочь вонь машинного масла и приносил вместо нее соленый запах моря. Зеленая глыба на горизонте постепенно приобрела очертания, увеличилась в размерах и теперь возвышалась над морем, все приближаясь и приближаясь. Из бухты доносился рокот двигателей. В памяти Хаси всплыло какое-то раннее воспоминание, но какое именно, он сказать не мог. Все, что он помнил ясно, было его первое путешествие с Кику на пароме. На какой-то миг он даже ощутил во рту липкий вкус тающего мороженого, и его глаза повлажнели. Судно замедлило ход, с пирса бросили канат. Вдали на холме виднелись ряды пустых многоквартирных домов.

– Я дома, – пробормотал Хаси, не слишком громко, но так, чтобы его услышали.

– Милки! – позвал Хаси, приблизившись к тропинке, ведущей к дому его приемного отца.

Ему показалось, что с того времени, как он был здесь последний раз, расстояние от шоссе уменьшилось, а склон стал более пологим, однако на левой стороне по-прежнему густо росли канны. Среди зарослей было расчищено место для телефонного столба с прикрепленным к нему фонарем. Хаси помнил, что если после столба повернуть и сделать три шага, то будет виден океан. Он постоял минутку, глядя на воду, потом вернулся на дорогу. По правую сторону цвели какие-то белые цветочки. Он не знал, как они называются, но вспомнил, что их аромат сильнее всего ощущается, когда подходишь к лимонному дереву. Сразу же за деревом надо крикнуть «Милки!», и тогда из-за угла навстречу тебе выкатится лавина белого меха. Найдя это место, он остановился и позвал собаку, но сколько он ни кричал, Милки так и не появился. «Вероятно, на привязи», – подумал Хаси. Но в этом случае пес залаял бы. Одолеваемый беспокойством, Хаси сделал еще на несколько шагов и оказался возле дома.

Пресс, на котором в это время обычно работал Куваяма, молчал. Сад был заросший, запущенный. Собачья конура, которую они построили вдвоем с Кику, начала гнить, в ней копошились муравьи. Поодаль валялась грязная миска для воды. Увидев все это, Хаси впервые подумал, что Куваяма куда-то отсюда уехал. Но табличка с его именем все еще висела над дверью, а на газовом и электрическом счетчиках висели маленькие металлические пломбы, свидетельствующие о недавнем визите инспектора. В почтовом ящике лежало извещение о прекращении водоснабжения. Значит, Куваяма здесь, и у него можно спросить, куда делся Милки. Дверь была не заперта, но когда Хаси открыл ее, ему в нос ударила такая вонь, что голова пошла кругом. Пахло нечистотами и спиртным. Прихожая была забита пустыми бутылками из-под виски и водки. Из комнаты послышался кашель.

– Кто там? – раздался голос Куваяма.

– Это я, – ответил Хаси.

Какой-то миг стояла тишина, потом появился Куваяма. Вытащив из одного уха наушник, он спросил:

– Хаси? Неужели ты? – Хаси кивнул, и маленький радиоприемник выпал из руки Куваяма. – Только что о тебе говорили по радио. Юмэмару говорил. Вы с ним друзья?

– Кто такой Юмэмару? – спросил Хаси.

– Молодой юморист. Ты с ним знаком?

– Первый раз слышу.

– Да ладно, какая разница! Входи же! Чего там стоишь?

Куваяма подобрал с пола радио, выключил его, потом взял Хаси под руку и провел в дом.

– А где Милки? – спросил Хаси, но Куваяма ничего не ответил.

– Я стал плохо видеть, – сказал он невпопад. – Дневной свет режет мне глаза. – В комнате горела тусклая лампочка, которая едва рассеивала мрак. – Тебе темно? Можно прибавить свету. За меня не беспокойся, я надену вот это, – сказал он, надевая защитные очки сварщика, и включил свет.

Теперь Хаси смог разглядеть обстановку. Постель Куваяма была разложена во внутренней комнате, а на семейном алтаре в гостиной стояли поминальные таблички в память Кадзуё.

– В последнее время дела мои шли из рук вон плохо, и поскольку я получаю пенсию, то решил закрыть мастерскую. Пресс уже ничего не приносил, и я с ним расстался… А как раз позавчера ходил взглянуть на могилу твоей матери. Клянусь, именно поэтому ты здесь и объявился, это она призвала тебя.

– Куда делся Милки? – перебил его Хаси.

– Я его отдал.

– Кому?

– Одному парню, он работает сторожем, внизу, на соляном заводе. Он сказал, что ему нужна сторожевая собака, вот я и отдал. – Скинув потертый пиджак и легкое кимоно, Куваяма достал из ящика рубашку и брюки и начал одеваться. – Ты посиди тут минутку. Я схожу куплю кое-что и скоро вернусь.

Сказав это, он скрылся за дверью. Хаси взгляда не мог оторвать от старой одежды. Он вытащил из ящика несколько вещей: оставшиеся в его памяти костюмчики – рубашечки и штанишки – всех по два. Чтобы не расстраивать детей, Кадзуё покупала им одинаковую одежду: две летних рубашечки с парусниками, две клетчатых кофты, две пары шорт – одни с большой заплатой сзади, – в этих шортах они были в тот день, когда на них напали собаки.

Услышав голоса за дверью, Хаси вышел в прихожую с детскими шортами в руках. Куваяма в очках сварщика указывал на него пальцем.

– Ну, что я вам говорил? Вот он. Тот самый Хаси, которого вы видели по телевизору. – Его сопровождало с десяток соседей.

– Хаси? Да ты, видно, зазнался! – выкрикнула одна старуха, хозяйка бакалейной лавки. Все засмеялись. Медленно-медленно они стали приближаться: молодой человек, открывший обувной магазин рядом с парикмахерской Кадзуё, кондитер с главной улицы, торговец канцелярскими товарами, таксист и их жены. После того как обувщик пожал руку Хаси, остальные выстроились в очередь за тем же.

– Добро пожаловать домой, Хаси.

– Весь остров гордится тобой!

Куваяма быстро раздал всем чайные чашки и принес из кухни бутылку сакэ.

– Разве не так? – сказал он. – Как ты считаешь? Два брата, а разные, как день и ночь. И именно ты стал гордостью нашего острова. Когда мы читаем восторженные отзывы о тебе в журналах, мам кажется, будто пишут про нас.

Все, за исключением таксиста, принялись за сакэ. Хотя за окном все было залито солнечным светом, закрытые ставни и включенное электричество создавали ощущение, что уже наступила ночь.

– Ты видел Кику? – тихо спросила старая бакалейщица. Хаси кивнул. – Говорят, он в тюрьме, – продолжала она. – Лучше бы занимался спортом, вот что я скажу.

Хотя за темными очками не было видно, в какую сторону смотрит Куваяма, он, казалось, прислушивался к ее словам:

– Пожалуйста, ни слова о Кику. Кику не принес нам ничего, кроме позора. Ничего, кроме позора! – простонал он и одним глотком опустошил чашку.

В комнате воцарилась тишина, прерываемая лишь кашлем Куваяма. Гости переглядывались. Наконец, пытаясь как-то разрядить обстановку, заговорил обувщик.

– Хаси… Если это не будет слишком нагло О моей стороны… Просить такого профессионала в таком месте… Хаси, ты не мог бы спеть что-нибудь для нас?

Гости вглядывались в лицо Хаси, ожидая его реакции, а потом обернулись к Куваяма в надежде прочесть выражение его прикрытого очкамилица.

– Уверен, что Кадзуё была бы рада послушать, как поет Хаси, – сказал торговец канцелярскими принадлежностями.

Хаси тоже взглянул на Куваяма. Тот совсем осунулся, щеки его ввалились, грудь казалась костлявой, словом, весь как-то усох. Волос на его голове осталось совсем ничего, а руки и шею покрывали пятна и набухшие вены. «Похож на жука, – подумал Хаси. – Очки уже есть. Осталось прицепить усики и крылья, покрыть чешуей, и он тут же полетит на ближайшую лампочку».

– Ив самом деле, Хаси, почему бы тебе ни спеть? – сказал наконец Куваяма и на миг сдвинул очки, чтобы промокнуть глаза – то ли от слез, то ли от пота. – Почему бы тебе не спеть для Кадзуё? Представь себе, как она была бы счастлива услышать тебя.

Остальные поддержали его и зааплодировали.

– Извините меня, но я устал, – сказал, оглядывая всех, Хаси. – И кроме того, у меня нет настроения.

Пока он говорил, Куваяма поддакивал каждому его слову:

– Конечно, сынок, конечно. Уверен, что твоя мать счастлива уже оттого, что ты снова дома. И мы все счастливы. Не надо петь, если не хочешь. – Гости согласно закивали, а Куваяма опять погрузился в молчание.

Хаси ненадолго их оставил и вышел в гостиную. Открыв ящик стола, он начал перерывать его в поисках чего-то. Пока он отсутствовал, старая бакалейщица поднялась, чтобы уйти, другие последовали ее примеру. Через несколько минут остался только молодой владелец обувного магазина. Судя по его лицу он не знал, что ему делать: оставаться или уходить.

– Ох, – начал он, когда вернулся Хаси с магнитофонными кассетами в руке. – Простите, что попросил вас спеть. Надеюсь, не слишком вас этим раздосадовал.

– Все в порядке. Как я уже сказал, я сильно устал и к тому же не в настроении.

Немного успокоившись, молодой человек поклонился Куваяма и поспешил к двери и открывающемуся за ней яркому миру.

– Невероятное место! – сказал Хаси, обращаясь к Куваяма, который смотрел, как он складывает в сумку кассеты. – С тех пор как я уехал, здесь ничто не изменилось. И в ящиках все на месте! –

Куваяма налил себе сакэ и осушил чашку.

– Я не из тех, кто роется в чужих шкафах, – сказал он. – Останешься ночевать?

– Нет, мне нужно вернуться.

– Жаль… А как Токио? Тебе там нравится?

– Не очень. Честно говоря, я приехал повидаться с Милки. Но если уж не получилось, не хочу опоздать на последний паром.

Ничего на это не ответив, Куваяма поплелся за Хаси к двери. Тот уже начал обуваться, как вдруг Куваяма сказал:

– Наверное, я был никудышным отцом.

– С чего ты это взял? – рассмеялся Хаси, оглядываясь через плечо. Куваяма протирал глаза.

– Я… я имею в виду, что у тебя было слишком много замыслов…

Он помахал Хаси вслед. «Что у него там, за стеклами очков?» – подумал Хаси. Рука Куваяма казалась очень слабой. Так махал бы лапкой жучок с оторванными усиками и крылышками, корчась и темной щели.

– Не падай духом! – крикнул ему Куваяма. – Бывай!

Спускаясь с холма, Хаси решил непременно послать ему пару солнечных очков, а то от этих глаза заболят еще больше. Он вышел на шоссе и пошел по нему, отыскивая тропинку, ведущую к соляному заводу. Ориентиром было здание с красной черепичной крышей: развалины склада, где некогда хранилась взрывчатка для шахт. Сразу за ним начиналась узкая красноватая дорожка, спускавшаяся прямо к морю. На полпути вниз находились большой свинарник и свалка, на которую свозили известь, отходы солеварения. Известь просачивалась в болотистую местность, пересеченную рядами шахтерских хижин. Кто-то окружил часть болота, побелевшую от растворившейся в ней извести, колючей проволокой. Кику с Хаси однажды попытались пролезть под ней. Хотели посмотреть, что стало с жившими в болоте лягушками. Хаси утверждал, что в такой мутной воде все лягушки подохли. Как считал Кику, лягушки подохли, но при этом успели побелеть от известки, и теперь их можно продавать как раритет. В конце концов они так и не попали за ограждение, и, конечно, не из-за надписи «Вход воспрещен», а из-за царящей там омерзительной вони. Дети решили, что в такой зловонной жиже не смогли бы выжить ни лягушки, ни рыбы, ни какое-либо иное живое существо. А если даже что-то живое здесь осталось, решил Хаси, я не желаю на это смотреть. И хотя солнце стояло прямо над головой, насыщенная известью вода не отражала лучи, а ловила их и топила в глубинах болота.

Соляной завод находился дальше, у кромки воды. Он был построен в то лето, когда Хаси поступил в третий класс школы средней ступени. Хаси хорошо помнил церемонию его открытия. Был фейерверк, и раздавали красно-белое рисовое печенье. А вечером того же дня погиб Гадзэру. Врезался на мотоцикле в скалу. Хаси и Кику бегали смотреть, как догорает мотоцикл. Бензин пролился на камни, лежавшие у самых волн, и бледное пламя дрожало в бурунах. В тот вечер Кику был так мрачен, что не мог даже откусить кусочек рисового печенья.

Хаси остановился у ворот и спросил, где сторож и его собака, но ему ответили, что те раньше шести не появляются. Слоняясь по территории завода, Хаси вышел на берег. Было время отлива. Хаси пошел вдоль влажных камней и наткнулся на пожилую женщину, собиравшую водоросли. Он взглянул на нее, и по его телу пробежала дрожь: женщина была очень похожа на ту старую нищенку, которая, как представлялось ему в его фантазиях, оставила его в камере хранения. На женщине были закатанные до колен мужские штаны, в руках она держала бамбуковый шест, с его помощью она подцепляла водоросли. Ее тонкое серое кимоно было разложено на камнях повыше. Хаси решил, что она из тех, кто живет в маленьких лодках, издавна привязанных к берегу на другой стороне острова. Он часто встречал этих «лодочных жителей» н юности, у всех были такие кимоно.

Когда он подошел к ней и поздоровался, пожилая женщина фыркнула, бросила шест и кинулась к кимоно, чтобы прикрыться. Шест соскользнул с камня в воду, но Хаси успел поймать его и протянул ей. С конца шеста свисали водоросли, они блестели и переливались всеми цветами радуги. Причиной тому, скорее всего, была стекающая из заводских труб нефть.

– Ты из Токио? – спросила она.

– Как вы догадались?

– Просто так показалось, – рассмеялась она и вернулась к своему занятию.

– Вы знаете, я… – крикнул он. – Я псих! У меня бред сумасшедшего!

Пожилая женщина повернулась и пристально посмотрела на него.

– Настоящие сумасшедшие не говорят об этом первому встречному, – сказала она.

Хаси нашел сухое место среди камней и улегся.

– Я сошел с ума! У меня голова отделилась от тела!

Женщина подошла ближе и глянула ему в глаза:

– А ты случайно не проглотил муху?

– Что? – удивился Хаси.

– Мой зять когда-то вел себя точно так же, как ты.

– Он сошел с ума?

– Да. Обычно он говорил: «Я проглотил муху». – Она рассказала, что одна из десяти тысяч мух имеет человеческое лицо. Этих мух с человеческим лицом привлекает запах голосовых связок, поэтому, когда человек спит, они залетают ему в открытый рот. Голосовые связки – самая сладкая часть человека. И вот когда эти мухи с человечьими лицами жуют голосовые связки, человек начинает постепенно сходить с ума. В конце концов он теряет не только голос, но и разум. А во всем виновата какая-то муха.

Хаси внимательно выслушал рассказ и спросил:

– Есть ли способ от этого излечиться?

– Нет, – отвечала женщина.

– Тогда что надо делать с мухами?

– Быть с ними ласковым.

– С мухами?

– Конечно. Узнай их поближе, подружись с ними. Это единственный способ, – рассмеялась она.

Вдали послышался лай собаки. Хаси вскочил на ноги.

– Милки! Милки! – завопил он, когда белое пятно показалось на молу. – Милки! Ко мне!

Он побежал навстречу, поскальзываясь и оступаясь на влажных камнях.

Пес был на цепи, поэтому смог лишь встать на задние лапы и залаять. Наконец державший цепь невысокий мужчина спустил пса. Милки рванулся с места, как выстрел. Спрыгнув с мола на камни, он помчался к Хаси по самой кромке воды. Его белый мех сверкал на солнце. Хаси, раскинув руки, бежал навстречу собаке.

– Милки! Это я! Ничего не изменилось! Ничего!

ГЛАВА 28

Судно «Юё-мару», стоявшее на якоре в гавани Хакодатэ, задержалось из-за неисправности двигателей. Чтобы компенсировать вынужденную задержку, шестерым курсантам, специализирующимся по инженерной части, велели изучать машинное отделение, а девятерым другим, собиравшимся стать членами палубной команды, – навигационные карты, систему «Лоран», радары и сдать устный экзамен по морскому праву. Их инструктором был капитан «Юё-мару» Эда. Эда, начавший свою карьеру с должности берегового охранника, был невысокого роста, невзрачный: встретишь такого на берегу – примешь за обычного пенсионера. Но стоило ему подняться на борт корабля – и с ним происходило чудесное преображение. У того Эда, что вел занятия в тюрьме, были тяжелые, набухшие веки, которые он время от времени приподнимал кончиком мизинца. Но у Эдда, который поднимался на корабль, веки взлетали, взгляд становился пронзительным, а голос – громоподобным. Судно с заглушенными двигателями покачивалось на воде. Кику с товарищами толпились в тесной рулевой рубке, изучали навигационные карты, снимали показания компаса, вычисляли скорость, расчетное и действительное положение, курс, время прилива и отлива, течения и т. д. Занятия в закрытом, покачивающемся помещении усиливали морскую болезнь, от которой страдали Кику и Яманэ. Однако когда Яманэ отложил в сторону линейку и угольник и направился к двери глотнуть свежего воздуха, капитан остановил его:

– Куда это ты направился?

– Я хотел бы взглянуть на состояние облаков, – солгал, побледнев, Яманэ.

– Забудь об этом, куриная твоя голова. Вернись к картам, – сказал капитан, которому, казалось, доставляло удовольствие наблюдать, как страдают Кику и Яманэ. – Сосредоточься на картах, и ты почувствуешь себя лучше. И вообще, должен вам всем сказать, что от морской болезни еще никто не умирал, а вот если вы не научитесь читать карты, то вполне можете закончить свои дни на дне океана.

– Попробуй представить себе, что корабль не движется, – предложил Накакура, чей опыт работы на спасательном судне сделал его невосприимчивым к качке. – Капитан прав. Сосредоточься на чем-нибудь другом – подумай о женщинах, о том, как ты выйдешь из тюрьмы, о чем угодно. Главное, сосредоточься – и не будешь замечать качку.

Первым симптомом морской болезни было онемение височной области, потом появлялась сухость во рту и казалось, будто кто-то хватает тебя за горло. Борясь с желанием блевануть, –Ки-ку уставился в карту, но потом, не в силах больше терпеть, поднял голову и застонал. Глядя вдаль, он попытался сдержать позыв. Стоявший рядом Хаяси, который спокойно рассчитывал время следующего прилива, указал на него Накакура, и оба рассмеялись.

– Эй, ты! – крикнул Накакура зеленому от тошноты Кику, который не мог оторвать глаз от иллюминатора. Кику мутными глазами посмотрел на него. – Что такое «датура»? – Кику нахмурился, но промолчал. – Ты все время твердишь это слово во сне. Сегодня ночью мне никак было из-за этого не заснуть. Сначала не мог разобрать, что за чушь ты несешь, потом несколько раз четко послышалось слово «датура». Что оно означает? Одну из этих? – Он поднял мизинец, означающий женщину. – Если это имя девушки, какое же оно дурацкое!

Кику, не ответив ни слова, склонился над траверсными таблицами. Эти таблицы используются для вычисления долготы и широты по средней скорости и азимуту. В данный момент он определял изменение координат корабля, сорок пять минут двигающегося со скоростью восемнадцать с половиной узлов с азимутом в 119 градусов.

– Кику! Давай выкладывай все про «датуру»! – настаивал Накакура.

Если взглянуть со стороны, у него было «типичное лицо убийцы», способного убить человека при малейшей провокации, при любом изменении настроения или физического состояния. Трудно сказать, в чем именно заключалась его особенность, но лицо было именно такое.

Начал накрапывать дождь. В обед Накакура и остальные продолжали приставать к Кику, требуя объяснить им, что означает слово «датура», и Кику наврал, что это действительно женское имя.

– Я сам не знаю, настоящее оно или нет. Она была моделью, возможно, датура – ее псевдоним.

– Когда я учился кататься на водных лыжах, я тоже один раз переспал с манекенщицей, – с гордостью вставил Хаяси. – Не понимаю, почему все так тащатся от этих длинных ног! Если их поднимать на плечи, то они такие тяжелые! А если ставить девицу раком, то из-за ее длинных бедер хер окажется слишком низко, никак не войти.

В те дни, когда с утра были теоретические занятия, после обеда начинались практические. В прежние времена это означало ловлю рыбы на искусственную приманку, но после того, как четыре года назад произошел резкий спад добычи, судно «Юё-мару» перешло на массовые захоронения в море. Это вовсе не означало опускание в воду завернутых в саваны тел. Нет, тела предварительно кремировали на берегу, а прах помещали в свинцовые урны, которые и сбрасывали за борт. Эта услуга предоставлялась тем, у кого не было средств оплатить участок на кладбище. Для исполнения этой функции, помимо капитана, старшего механика, двух охранников и инспектора Тадакоро, на судне присутствовал еще один человек: тюремный капеллан.

Урны с выгравированными на них номерами и именами умерших загружались на судно еще в доке. Их устанавливали плотно, одна на другую. Затем судно выходило в море и направлялось к мысу Охана, низко оседая под тяжестью свинцового груза. У мыса находилось Общественное морское кладбище, состоявшее из маленького домика сторожа на берегу и огражденной желтыми канатами территории на воде. Канаты были привязаны к четырем буям с надписью: «Лица, вторгшиеся на отмеченную территорию или бросающие без разрешения предметы в воду, будут наказаны в соответствии с муниципальным законом».

Получив разрешение у сторожа, судно вошло на территорию кладбища, где Эда отдал приказ бросить якорь. Надев дождевики, курсанты начали выносить урны из трюма. Каждый выносил по одной урне, ставил ее у ног, складывал ладони, имитируя краткую молитву, и бросал урну в воду. Священник между тем читал настоящие молитвы, желая умершим покоиться с миром под шум волн, глас самого Господа, в материнских объятиях моря, освещенного светом рая.

Кику соревновался со своими друзьями, кто дальше кинет урну – нечто вроде толкания ядра в воду. Победителем, разумеется, оказался Яманэ. Стеклянная поверхность моря всасывала капли дождя, и все вокруг было серым: небо, гавань в отдалении, наплывающий туман, дымок благовоний, зажженных охранниками, плащи заключенных, тяжелые урны… Эту серую картину нарушали лишь белые всплески, производимые урнами, прежде чем они исчезали в морской пучине.

Когда все урны были утоплены и охранники бросили им вслед цветы, капитан лающим голосом принялся отдавать команды:

– Отправляемся домой! Включить машины! По местам, салаги!

Кику и Накакура поспешили на нос поднимать якорь. Судно миновало морское кладбище и взяло курс на гавань.

Когда они подходили к гавани, Кику стоял на палубе и смотрел на мол, тянувшийся вдоль противоположного берега. Неожиданно он сделал легкий взмах рукой, однако стоявший рядом Накакура его заметил.

– Что ты увидел? Кику выставил мизинец.

– Женщина? Кику кивнул.

– Красный зонтик?

Кику вновь махнул рукой, и Накакура тоже. Женщина на берегу смотрела на них в бинокль.

– Значит, твоя девчонка в Хакодатэ?

В этот момент к ним подошли Хаяси и Яманэ. Они тащили старые покрышки, которые вешают на борт, чтобы защитить корпус при причаливании.

– Там девушка Кику! Смотрит на нас! – сообщил им Накакура. – Давайте крикнем ее имя вместе, как можно громче. Пугнем ее немножко!

Все согласились.

– Из-за вас у нас будут неприятности, – сказал Кику, пытаясь остановить их, но было уже поздно.

Бодро размахивая руками, трое парней заорали во всю мощь своих легких:

– Датура!

Красный зонтик весело махнул им в ответ.

Кику написал записку:

Дорогая Анэмонэ!

На следующей неделе мы наконец выходим в первое плавание. Оно будет продолжаться девять дней. Я так волнуюсь, что не могу сдержаться. Порты захода – те самые, которые я называл тебе раньше. Никаких изменений.

Кончив писать. Кику поднял голову и словно впервые заметил проникающий в камеру солнечный свет. Он вскочил, подбежал к окну и увидел мир яркого света и глубоких теней.

– Лето! – крикнул Кику.

– Придурок, – буркнул развалившийся на полу Накакура.

Хаяси и Яманэ засмеялись:

– А ты не заметил? Уже несколько недель, как лето.

Почесав в затылке. Кику с силой пнул ногой стену.

– Чего это ты? – подозрительно спросил Яманэ. – Чему так радуешься?

– Ничему! Просто совсем забыл про лето. А я его так люблю!

Накакура перевернулся на бок и проговорил:

– Придурок! Лето в тюряге – сущий ад, парень. На окна посмотри: ничем не прикрыты. По ночам обливаешься потом да с москитами воюешь. Сущий ад.

Тут открылся глазок в двери:

– Куваяма, выходи! К тебе посетитель.

– Посетитель? – проворчал Накакура, вставая. – Проклятье! Да она к тебе почти каждую неделю приходит… Что ж, мисс Датура – лакомый кусочек, не так ли, Кику?

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: