Научный консультант серии Е.Л. Михайлова 13 страница

Предисловий обычно никто не читает – судьба их такая. Для этого тоже исключение делать не следует. Хотя, если Вы уже добрались до третьей фразы, у автора появился шанс высказаться. Само собой, о книге, которая перед Вами, – во многих отношениях незаурядной. Необычной по форме. Забавной, печальной, умной. И очень профессиональной – как потому, что в ней просто и подробно излагаются идеи психоаналитически ориентированной семейной и групповой психотерапии, так и потому, что профессионально само видение семьи как системы. Или – как проблемы. Возможно, даже как драмы: одно название книги чего стоит.

Конечно, оно привлекает внимание: нетипичное, жесткое, за­ставляющее вспомнить “черные” анекдоты. Или, по меньшей мере, афоризм парадоксального классика семейной психотерапии Карла Витакера: “Состоять в браке поистине ужасно. Хуже этого может быть только одно – в браке не состоять”.

Но вот что интересно: глядя на это “неприятное” название, люди многозначительно кивают или хихикают, озорно ухмыляются и вообще как-то не кажутся ни шокированными, ни даже озадаченными. Скорее, заинтересованными и довольными. А одна американская коллега – немолодая мать семейства – так и взревела “Oh, yes-s!!!”, – что листки перевода посыпались. Если мы поймем, чем вызывается такая реакция на название книги, мы узнаем нечто важное и о том, зачем и как ее читать.

Что-то такое все знают о семье, о чем вроде бы не принято говорить, на что глухо намекают поговорки типа “В каждой избушке – свои игрушки”... Вот это авторы “цепляют” еще в названии. Они сразу нарушают некую норму, заставляющую умалчивать о проблемах, подавлять чувства, отгонять болезненные воспоминания. И тем самым дают читателю восхитительный, опасный шанс тоже ее нарушить. Например, вытащить на свет Божий многое из “само собой разумеющегося”, что каждый из нас получил в родительской семье, и задать себе вопросы. В том числе и такие, которые наша семья не одобрила бы. (Например, о том, какие чувства принято было считать несуществующими, что было “засунуто за ширму”, выражаясь языком Робина и Джона).

Более того, каждая глава дает нам новые возможности на эти вопросы отвечать – теряясь, испытывая боль, пугаясь... Ведь одно дело – признать, что “секрет” (бессознательное) есть, а другое дело – его раскрыть, пусть и себе самому. Особенно себе самому...

Эту книгу даже сугубые профессионалы – врачи, психологи – будут читать еще и как чьи-то дети, родители, мужья и жены. Тем более, что авторы с самого начала показывают “на себе”, что чувства можно испытывать – проживать – принимать и, наконец, понимать. И что человек (как и семья) от этого делается только здоровее.

Их профессионализм непривычного для нашего опыта “качественного состава”. И если Робин-доктор больше знает о концепциях и фактах, а Джон-актер его расспрашивает, немного играя въедливого “человека с улицы”, то в отношении опыта работы со своими переживаниями и семейным материалом они равны. Почти равны, потому что “работа психотерапевта над собой” (личная терапия) – это обязательное профессиональное требование. Доктор Скиннер, скорее всего, несколько лет проходил индивидуальный психоанализ, каждую неделю минута в минуту появляясь у психоаналитика, и непременно был участником психотерапевтических групп в “клиентской “ роли. (Во всем мире диплом врача или психолога еще не “делают” сертифицированного психотерапевта).

А наблюдательная позиция может иногда становиться той самой “ширмой”. Так что, когда при чтении будете ловить себя на реакции типа “ну, это-то ко мне отношения не имеет”, стоит именно этот абзац перечитать. Тем более что про механизмы, происхождение и скрытые цели этой – и многих других – реакций авторы рассказывают просто замечательно.

Так у них получается потому, что на человеческий эмоциональный опыт они не смотрят сверху, мол, я здоров, а у тебя проблемы; твои чувства ненормальнее моих. Их зрение объемно: есть взгляд “изнутри” (собственные чувства, воспоминания, отношения), есть – “сбоку” (сравнения, анализ). И есть постоянное уста­новление связей межу этими “точками зрения”.

Кстати, о связях. Эксперимент с искусственным вскармливанием обезьянок проволочными и плюшевыми “мамками”, равно как и другие жутковатые факты, доказывающие фатальный вред преждевременного отделения ребенка от матери, в нашей научно-популярной литературе время от времени встречались. Но никто никогда не слышал, скажем, о молодой неласковой мамаше, в той самой обезьянке вдруг узнавшей бы себя. Себя – девочку, которую ее собственная, вымотанная, мало с ней бывающая, жесткая – ну, почти что “проволочная” – мать ни обогреть, ни приласкать, ни – тем самым – научить, конечно же, не могла. Факты как таковые могут быть любой степени достоверности и популярности. Если они не связываются с собственным эмоциональным опытом, они так и остаются “фактами про обезьянку”.

Мы не можем переписать свою историю – ни личную, ни какую-либо еще. Травмы и лишения существуют, и их последствия “звучат” не одно поколение. Но мы можем попытаться свою семейную историю понять, и сам процесс, в котором пониманию всегда предшествует чувство, меняет многое. Почти все. Не удивительно, что такая психотерапия длится годами: ее цель – распутать уникальный рисунок петель и узлов, не “порвав” при этом “нити” – то есть не превысив предел переносимости понимания.

Многие страницы этой книги вызовут у читателя несогласие и даже неприятие: не может быть, это-то господа психоаналитики уж точно сочиняют... И вообще, у нас все не так. Но, уверяю вас, дело совершенно не в том, правы авторы или нет. Хотя они, конечно, сплошь и рядом правы – то, о чем они толкуют, не вчера открыто, хорошо изучено и прочно укоренилось в науках о человеке. Модель, из которой они исходят, очень авторитетна, хотя есть и другие точки зрения, другие теории и другая психотерапия.

Так вот, дело действительно не в том, правы авторы или нет. А в тех реальных чувствах и воспоминаниях, которые у нас при чтении возникают. В установлении связей между прошлым и будущим; между ребенком, которым был каждый – “ребенком” внутри нас – и нашими реальными детьми. В возможности своего “взрослого” опыта сопереживать драме развития, уже понимая, что это именно драма – все “ружья, висящие на стене в первом акте”, в свой черед стреляют. Наконец, в праве не соглашаться с авторами и даже сердиться на них – заметьте, они сами с первой страницы нам это “дарят” – тем, как непочтительна интонация вопросов непрофессионала к “ученому доктору”. Так что можно принимать и по-настоящему “примерять” на себя и свою семью только то, с чем можно себе позволить согласиться. Почти как в настоящей психотерапии.

И тут стоит упомянуть об одном важном отличии “их” опыта от нашего: о самой обыденности и нормальности обращения к психотерапевту здоровых, в сущности, людей. Взгляните на рисунки: две дамы в кафе судачат о своих психотерапевтах... семья на приеме дружно морочит своего... Само жаргонное “ shrink “, которое пришлось перевести как “вед” (от “людовед”), непереводимо: нет эквивалента в реальности, нет и слова. А чтобы термин “опустился” в сленг, явление должно быть массовым. Да уже то, что в популярной книжке о психотерапии возможны такие “кусачие” рисунки, не оставляющие авторам – одному, во всяком случае, – никакой возможности укрыться за профессиональным авторитетом, говорит об этом авторитете.

У нас – пока – и в самом деле все иначе. “Психотерапия относительно здоровых” – грамотная, профессиональная – не стала привычной частью здоровой жизни, “деталью пейзажа”.

Зато, по счастью, еще сохраняется привычка читать. Читатель, Вас ожидает не легкая прогулка, а серьезный поход. Мы не можем переписать свою семейную историю, но лучше ее понимать – это, похоже, и есть путь к тому, чтобы “уцелеть”. И это всегда трудно, но никогда не поздно.

СВОЕВРЕМЕННОЕ ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ*

Разговор с Мариной Бородицкой, поэтом и перводчиком, для передачи “Литературная аптека”. Передача для старшеклассников, сиречь подростков. Это такая удивительная по скромности и точности культурно-психотерапевтическая акция, которую Марина и Жанна Переляева придумали и ведут лет пять: они приглашают разных знакомых – взрослых, занимающихся не обязательно психологией или литературой, – и спрашивают их о книге, которая была для них важна в ранней юности, которая помогала или даже лечила – от одиночества, от недовольства собой, от неразделенной любви, да мало ли еще в чем нужна помощь в четырнадцать-пятнадцать лет? В “аптеке” должны быть разные снадобья, а мир изменился не настолько, чтобы пренебрегать старыми книгами.

Мы сидели у меня в кабинете, кофе остывал. За окном, как в одном анекдоте, “два мужика ковали лист железа”, что мешало записи. Через полчаса все трое должны были бежать на другие работы. Для нас понедельник начинался по-прежнему в субботу, но дело не только в этом...

Е.М.: Пожалуй, я бы сегодня поговорила о книжке, которая не столько лечение, сколько прививка. Вот она лежит передо мной на столе, вся затрепанная, разваленная. Знаете, почему такая? Потому что лет в 15 под парту было очень удобно просовывать – страницы не топорщатся и строчку не теряешь. Это Стругацкие. “Понедельник начинается в субботу” и “Трудно быть богом”.

М.Б.: Под партой читали?

Е.М.: А как же? Это том из “Библиотеки современной фантастики” – тогда она была современная.

М.Б.: Я тоже обожаю эти книжки.

Е.М.: Фантастика – действительно замечательное чтение. Вспоминаю себя в 15 лет: “большая”, великая литература вся уже подлежит каким-то оценкам, про нее столько сказано, написано, а фантастика – это то, чего родители и учителя вообще не знают и не считают существующим – “А, опять ерунду свою читает!”.

М.Б.: Моя мама говорила: “Макулатуру опять читаешь”.

Е.М.: Ну да. Это делает мир таких книг совершенно другим, тут нет ни одной чужой оценки, по нему ходишь, что называется, без конвоя. Это можно обсуждать со “своими”, с теми, кто тоже читает “эту макулатуру”. Можно спорить, доказывать – и нельзя сказать глупость. Сейчас, когда мой сын читает “фэнтези”, я заглядываю через плечо и вижу: ох, как все вторично! Ох, из того же “Трудно быть богом” все скатано-слизано-передернуто...

М.Б.: Из тех же щей да пожиже влей?

Е.М.: Да. Но я молчу. Иногда это дорогого стоит: так хочется что-нибудь вякнуть, но мне кажется, что промолчать ужасно важно, – и это тоже прививка, мы же о прививке говорим – самостоятельность так самостоятельность. Остров должен быть необитаемым, правда же? В наше время фантастика типа Стругацких попадала в какую-то “щель” между оценками – это был жанр, про который ничего и никем, кроме самих читателей, не было изречено: “Это мы не проходили, это нам не задавали”. Как это освобождает, когда “не задавали”! Это одна из замечательных особенностей жанра, мне она до сих пор очень дорога.

М.Б.: Замечательное понятие прививки: теперь у нас в “Аптеке” прививки делают.

Е.М.: Вакцины, вакцины... Очень две разные вещи под одной корочкой в моем растрепанном томе. В одном речь идет о загадочном научно-исследовательском институте под названием НИИ ЧАВО. С подзаголовком – “Сказка для младших научных сотрудников”. В этом удивительном месте происходят совершенно невероятные вещи, люди там летают сквозь стены и потолки, чтобы попасть на другой этаж в лабораторию к коллеге и без его разрешения взять там какой-нибудь приборчик.

М.Б.: Когда устают, оставляют дубля.

Е.М.: Да, когда им нужно изображать присутствие в другом месте...­

М.Б.: На нудном собрании, например.

Е.М.: Или на идиотской новогодней вечеринке. Щелчком пальцев и вырыванием волоска из брови создается копия себя – тупая, развесистая, дубль называется, – и отправляется куда надо, чтобы самим заниматься тем, что интересно. Там идиоты-начальники, как в жизни, но там в коридоре можно встретить персонажей фольклора, античной мифологии, русских сказок... В общем, все всмятку, все странно, при этом весело и с упрямым ощущением того, что жить должно быть интересно. Более того, если жить неинтересно, если человек ничего не делает, чтоб было интересно, то его в этом учреждении ожидает печальная участь: ниоткуда не выгоняют, не перестают платить деньги, но происходят необратимые изменения. Начинает расти шерсть на ушах.

М.Б.: И все сразу знают?

Е.М.: Да. Про одного героя, который не только не творческий человек, а вообще идиот, сказано, что “волосы он стриг под горшок, так что никто никогда не видел его ушей”. А про других говорится, что их уши поцарапаны частым бритьем. Возвращаясь к пятнадцати годам, моим или чьим-то другим: это замечательная вакцина для мальчиков и девочек, которые временами ощущают себя немножко странными, что ли. Одинокими. Не просто пронзительной подростковой тоской, которая у каждого пятнадцатилетнего человека в душе обязательно есть.

Здесь немного другое: может быть, они не тем увлекаются, может, не так говорят, не общепринятыми словами. Есть ощущение ворон – если не белых, то с белыми перышками, пестреньких таких. А в том возрасте, когда очень важно быть принятым, парочка белых перышек может восприниматься (про себя помню, точно так было) едва ли не как крест. Про то, что эти перышки следует хранить и выращивать, что именно из них в будущей жизни выйдет толк и по ним найдешь своих, еще ничего не знаешь.

Не знаешь, что по-настоящему важное сложится классно и интересно, а все остальное приложится – как сесть, как встать, с кем как здороваться, какие уместные слова говорить и так далее. На мой взгляд, “Понедельник...” как вакцина – это утверждение права ходить не в ногу и летать не стаей. Или, скорее, отбиться от общепринятой стаи и найти свою.

Вот какая замечательная книжка. Конечно, есть в ней и много всяких других польз по части своевременной вакцинации. Там ведь описывается жизнь научно-исследовательского института, хоть он и Чародейства и Волшебства. Да, куча всякой ужасно симпатичной экзотики, но тем не менее это нормальная организация, в которой есть идиоты, и немало. Они, как правило, чем-нибудь руководят – как это делают идиоты всех времен и народов.

Но кроме дураков-начальников есть еще и замечательные, как я бы сказала в 15 лет, “умные взрослые”: яркие, с чудачествами... Их важно себе тоже представлять пятнадцатилетнему человеку – мне, во всяком случае, в 15 лет было важно. Полезно. Ужасно важно само существование таких сорокалетних и даже пятидесятилетних, живых и с изюминкой: кроме всяких званий и возможностей, что-то поблескивает. Это для пятнадцатилетнего человека – не сочтите, что пафосно звучит, – поистине благая весть. Хорошая прививка и одновременно предупреждение: они разные, это предыдущее поколение, смотри внимательно, выбирай учителей. И нигде не найдешь такого места, чтобы какой-нибудь кретин не “строил”. Но – есть и свои способы ведения партизанских действий.

Вообще одна из сквозных тем этой лихой, веселой книжки – тема “своих”. Ведь там как все начинается: человек – молодой, программист (тогда это была страшно экзотическая профессия, очень редкая) едет на машине, взятой в прокате, где-то по русскому северу. Голосуют двое у дороги, возвращающиеся с охоты, он их подвозит, машину трясет на ухабах, возникает по ходу дела разговор и оказывается, что им в этой самой конторе нужен программист. Оказывается, что это то место, куда он и ехал или шел. Очень забавно начинается все с фразы (я, к своему стыду, в 15 лет не понимала, что это цитата): “Я приближался к месту моего назначения” – это из “Капитанской дочки”. Видать, не очень хорошо я училась в младших классах, если не опознала тогда это начало! Но еще эта история про то, что назначение есть. Честно вам скажу, я всегда стремилась встречать людей, и мне это удавалось, для которых понедельник и в самом деле начинается в субботу. И сейчас так живу.

М.Б.: Еще важная штука какая – язык этой книжки! То же самое, что про Грибоедова говорили, – половина войдет в пословицы. Ведь мы раздергали ее на цитаты, и не всегда даже знаем, что говорим из этой книжки! Например, это: “Молодой человек, не советую – съедят” – это же оттуда. “Я по натуре не Пушкин, я по натуре Белинский”... “Были сигналы – не чай он там пьет”...

Е.М.: Угу. “Совершенно секретно. Перед прочтением сжечь”. Как-то раз пришла я в одну очень серьезную организацию, где соучредители и топ-менеджеры со мной беседовали о целях возможного тренинга. Все было та-ак современно, как нынче говорят, – “бизнесово”. Наверное, мы бы друг другу не очень понравились, если бы не цитата из “Понедельника...” Там плакат висел в одной лаборатории: “Нужны ли мы нам?” Кто-то в разговоре обронил – и разговор пошел совсем другой. Уверяю тебя, это не “ностальжи”, не “букет моей бабушки”. Это, если угодно, заявление о возможности общего языка, для которого есть кое-какие основания. Потом оказалось, что мои заказчики в свое время “фанатели круче”, чем я, – вплоть до обширных цитат наизусть.

М.Б.: “Изба заколебалась, как лодка на волнах. Двор за окном сдвинулся в сторону, а из-под окна вылезла и вонзилась когтями в землю исполинская куриная нога, провела в траве глубокие борозды и снова скрылась...”

Е.М.: “Кристобаль Хозевич Хунта, заведующий отделом Смысла Жизни, был человек замечательный, но, по-видимому, совершенно бессердечный. Некогда, в ранней молодости, он долго был Великим Инквизитором и по сию пору сохранил тогдашние замашки. Почти все свои неудобопонятные эксперименты он производил либо над собой, либо над своими сотрудниками, и об этом уже при мне возмущенно говорили на общем профсоюзном собрании”...

Это, кстати, у него в одной из лабораторий плакатик-то висел. Между прочим, тоже очень важная прививка – капля иронии, малая доза здорового скепсиса даже по отношению к успешному во всех отношениях делу. Своему делу, между прочим. И если все эти чудеса и исследующие их люди возможны в декорациях советского НИИ – профсоюзные собрания, стенгазеты, дежурства по институту – то, может быть, и другой туповатый фон “двадцать лет спустя” еще не исключает исключений?

Вторая книжка – это совсем-совсем другая история: некие разведчики-наблюдатели глубоко внедрены в совершенно дикое и безумное средневековое государство, находящееся на другой планете. Они с ужасом видят, что происходит, – а происходит охота на любого человека, умеющего читать. Вполне достаточно, чтобы донес сосед, – и все: тебя вздернут, имущество в казну. Там средневековье, но с узнаваемыми деталями любого тоталитарного режима, с попыткой контролировать не только действия, но и сознание.

Перед героем, который легендирован как “благородный дон Румата Эсторский”, постоянно возникает выбор – только наблюдать или вмешиваться. Они пытаются вполне хай-тековскими способами какое-то количество этих читающих, пишущих и просто хороших людей спасать, но при этом идет процесс, в котором эти усилия – капля в море. Мрачная, полная интриг, страшная жизнь того мира, в котором они действуют, берет свое, и трудно быть богом. Трудно не впасть в эмоциональное состояние гнева и омерзения и не начать крушить направо и налево – потому что действительно гадость же. Можно сто раз сказать себе, что “они” не виноваты, что это их сознание такое, обстоятельства такие, но ведь гады же, в самом деле!

М.Б.: Невозможно не вмешиваться, совершенно невозможно.

Е.М.: Там есть персонажи и сюжеты, которые и до сих пор вызывают совсем прямые ассоциации. Например, глава министерства, фактически “первое лицо” при слабоумном и бессмысленном короле, помесь инквизитора, какого-нибудь Геббельса и Берии. Орел наш, дон Рэба. Умелыми и широкомасштабными интригами ведет он это средневековое государство к мятежу, когда оно становится полно­стью подчиненным Святому Ордену, наместником которого он сам и является. Чтобы это произошло, сначала надо вытоптать всё, что может хоть чуть-чуть думать, а для этого нужны, говоря языком двадцатого века, штурмовики. Тупые, грубые лавочники – этакое быдло с топорами, которых нужно сначала на кого следует натравить, а потом убрать.

“Он вспомнил вечерний Арканар. Добротные каменные дома на главных улицах, приветливый фонарик над входом в таверну, благодушные, сытые лавочники пьют пиво за чистыми столами и рассуждают о том, что мир совсем не плох, цены на хлеб падают, цены на латы растут, заговоры раскрываются вовремя, колдунов и подозрительных книгочеев сажают на кол, король по обыкновению велик и светел, а дон Рэба безгранично умен и всегда начеку. «Выдумают, надо же!.. Мир круглый! По мне хоть квадратный, а умов не мути!»”.

Аналогичные конструкции в истории бывали, в истории тоталитарных режимов в особенности. Есть там такая сцена: в кабинете дона Рэбы “благородный дон Румата” вступает с ним в прямую дуэль – словесную, интеллектуальную. В какой-то момент хозяин кабинета – маленький, геморроидальный, бледненький, похожий на поганочку – отдергивает занавеску. И Румата видит, как на фоне догорающего города, развалин домов, окружавших дворцовую площадь, стоит идеально ровный квадрат, образованный конным строем этих самых “черных” – “так вот для кого мостили дорогу несчастные лавочники”. Пронзительное ощущение закономерности очередной “гримасы истории” сформулировано одной фразой: “Там, где торжествует серость, к власти всегда приходят черные”.

Послание летит, как стрела из арбалета: тяжело, но прицельно – из шестьдесят шестого года, шутка ли! Раз задумавшись об этом в юности, перестать слышать свист стрелы невозможно, и многое из, казалось бы, немыслимого и непредсказуемого уже не кажется таковым. В костюмах и декорациях инопланетного средневековья тебя, что называется, предупредили.

М.Б.: Весь этот фон, между тем, чудесно написан. Там много стреляют из арбалета, бьются на мечах, по форме это “экшн”. Но щедро рассыпанные детали вроде какого-то разведчика, который у соседей-варваров “работал шаманом-эпилептиком с сорокапятисложным именем”, только оформляют главную мысль, а она мучительна и масштабами превосходит сюжет. Очень тревожная книга, очень тревожная.

Е.М.: Однажды в гостях у приятельницы я подошла к окну, отдернула занавеску и увидела, что вся площадь заполнена БТРами. Это был 93-й или 91-й год, не помню. Зато хорошо помню отчетливое ощущение стрелы, покалывающей между лопаток – так “брали на мушку” в “Трудно быть богом”. Что-то случилось: какие решения, какой выбор случившееся заставит сделать меня? И для каждого взрослого человека всегда остается не до конца решенным вопрос: вмешиваться или нет, и если да, то как? И если вдруг оказывается, что у тебя есть влияние, есть возможность воздействовать на события, то как этим влиянием распорядиться, не уподобившись тому, что тебе отвратительно?

Прививка состоит в том, что еще в юности тебе внятно объяснили: это придется решать, от этого невозможно спрятаться и для этого не обязательно быть разведчиком в каком-то безумном инопланетном государстве. Для этого достаточно видеть и в какой-то степени понимать, что происходит.

Я ужасно рада, что эти две книги под одной корочкой – затрепанной, затертой – и что до и после меня их читали многие друзья тех давних лет, а теперь прочитал и мой сын. В его восемь лет еще мы читали “Понедельник...”, в десять уже и “Трудно быть богом”. В этих текстах есть какая-то невероятная энергия: в самой словесности, и это удивительно. Совершенно не представляя себе, что такое советский научно-исследовательский институт и уже будучи немного отравлен компьютерными играми, мальчик-то навострил ухо, почуял что-то большее, чем просто “развлекалочка”. Выходит, что прививка действует даже не одно поколение. Качественная, должно быть, вакцина.

ПСИХОЛОГИЯ ПУСТЯКОВ*

Жизнь продолжается, и многое из предсказанного “феей предисловий” сбылось. Последствия “сбычи мечт” оказались, как водится, неоднозначны. В море популярной и профессиональной литературы по психологии плавает много такого, с чем стоять на одной полке грустно. Но... Море заказывали? Превращение профессии из экзотической в обычную предвидели? Наступлению моды на популярную психологию “для пользователя” способствовали? Свободу и многообразие в качестве ценности заявляли? Вот и разделяйте ответственность за последствия, сударыня.

Например, продолжая писать в разные издания. В такие, каких десять лет назад вообще быть не могло, – как не могло быть нового журнала “Психология сегодня”, в который только что написался новый текст, легкий набросок будущей колонки. Вот такой.

С давних пор – с тех времен, когда психологические тесты с “ключами” еще не продавались в подземных переходах, – меня завораживают пустяки. Мелочи человеческой жизни. Манера, почерк. То неповторимое сочетание деталей, каждая из которых не значит и не стоит почти ничего, – но вместе они дают единственное сочетание, которое выражает очень даже многое. “Зерно”, “нутро” – все слова приблизительны. Нет прямого способа не только “потрогать”, но даже и назвать ту невидимую, но прочную нить, на которую нанизаны наши привычки, вкусы, роли, стиль жизни – весь этот, с позволения сказать, психологиче­ский портрет.

Пустяки так легки, так необязательны, так смеются над тяжеловесной “психологической интерпретацией”. Но одновременно они прочны, как побеги травы: изменят форму, притаятся, уйдут в сторону и снова сложатся в неслучайный рисунок. Потому что от корня. Что общего между нашим единственным в своем роде почерком и нашей же походкой? Между тем, что творится в ящике стола, и способом думать, хотя бы и за тем же столом? О, немало: мы сами.

Пустяки всегда с нами. Голая суть стремится “одеться” в подробности: без них ей нечем разговаривать с миром.

Поговорим о неважном.

СОДЕРЖАНИЕ

Легкие шаги иронии

Часть 1

“СДЕЛАЙТЕ ПСИХОЛОГИЧЕСКОЕ ЛИЦО...”

Глянец в рассоле

Под давлением

Сколь веревочке ни виться

Личное уравнение риска

Не нами заведено, не нами и кончится

Что скрывается в полубраке

Долго и счастливо

Скажи мне, кто твоя подруга

День 8 марта

Фантики конца века

Секрет Полишителя

Кликуха – “психотерапэут”

Большое “О” и сопутствующие товары

Словарь скептика

Словарь скептика – 2

“Где кончается магия психодрамы?”, или Role reversal без границ

Тень согласия и примирения

Часть 2

“А ТЫ ЧИТАЛ?..”

Предисловие к предисловиям, или Невыносимая легкость бумажных обложек

Руководство для начинающих фей

Конкурс имени Карнеги, или Поминки по говорящим головам

А не странен кто ж?

Представление отменяется

Родительский день

Ловушка для Золушки

О пользе корней, или Скромное обаяние лабораторных работ

Соблазны азбуки

А может, и вышивать...

Прогулки по воде

Не мир, но меч

В полуночном мерцанье смыслов тайных

Ода войлочным тапочкам

Жизнь налаживается

Игра по правилам

О, муза плача...

Похвальное слово трезвости

Санитарный день в “волшебной лавке”

Вредно быть богом

Нужны ли мы нам?

Будьте готовы, ваше высочество

Несентиментальное путешествие

Своевременное предупреждение

Психология пустяков

Екатерина Львовна Михайлова

Пустяки психологии

Пристрастные записки Феи-крестной

Редактор И.В. Тепикина

Подготовка публикации Е.С. Салтыковой

Компьютерная верстка С.М. Пчелинцев

Главный редактор и издатель серии Л.М. Кроль

Научный консультант серии Е.Л. Михайлова

Изд.лиц. № 061747

М.: Независимая фирма “Класс”, 2004. – 224 с.

103062, Москва, ул. Покровка, д. 31, под. 6.

E-mail: igisp@igisp.ru

Internet: http://www.igisp.ru

ISBN 5-86375-053-7 (РФ)

www.psybooks.ru

Купи книгу “У КРОЛЯ”

* Е.Л. Михайлова. “Я у себя одна”, или Веретено Василисы. (М.: НФ “Класс” 2003, с. 273—277.

* Л.М. Кроль, Е.Л. Михайлова “Секрет Полишинеля: Об одной межкультурной проблеме и путях ее решения”. (Secret de polichinelle). Опубликовано в газете “The Career Forum” № 5 от 14.03.1998 г., на английском языке в переводе М. Никуличева.

** Пушкин, Александр Сергеевич, поэт, фигура в русской литературе гигант­-с­кая, ни с кем и ни с чем не сопоставимая. Убит в 1837 г. на дуэли Эдмондом Дантесом. Когда открылся первый московский “Макдональдс”, наискосок от известного памятника, его в шутку именовали “Дантесом”. Шутка не прижилась: то ли в силу неточности дуэльной мизансцены, то ли из-за быстрого размножения “Макдональдсов” — Дантес, по идее, все-таки должен быть один.

* Штирлиц (Максим Максимович Исаев) — герой знаменитого сериала “Семнадцать мгновений весны”, советский разведчик времен последней войны. Глубоко внедрился в спецслужбы III Рейха за счет сообразительности и невероятного владения собой.

* Один из оптимистических старых советских “хитов” патриотического содержания. Избыток оптимизма прочно и надолго ассоциируется с враньем и “промыванием мозгов”.

* Опубликовано в “Московском психотерапевтическом журнале”, 2001, № 1, с. 176—179.

* Опубликовано ли это интервью и в каком виде, автору неизвестно: может, пополам с рекламой антицеллюлитного геля — а может, с врезками из других авторов или совсем никак. Текст переработан, от исходного отличается изрядно, так что в любом случае — “без базара”.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: