Истоки ислама и пророки в Аравии

Возник ислам в Азии на Аравийском полуострове, в его западной части — области Хиджаз, в начале VII века. Здесь в то время в древних городах Мекка и Йасриб (с эпохи ислама — Медина, что значит по-арабски "город", мадина) жили арабы и сравнительно небольшие группы других народов, исповедовавших древнеаравийские политеистические культы и частично христианство, иудаизм и зороастризм.

В Хиджазе и в смежных с ним областях Аравии происходило разложение патриархально-родового строя и формирование классового общества. В отдельных местах полуострова уже длительное время существовали рабовладельчество и работорговля, а в некоторых областях, особенно на юге, появились зачатки раннефеодальных форм эксплуатации. Уже более века в жизни арабов чувствовалось назревание значительных идейных и социальных сдвигов, перемен, получивших отражение едва ли не во всех сферах их бытия. Обострение этих процессов в немалой мере было связано с событиями, происходившими не только в самой Аравии, но и в смежных с нею странах. Дело в том, что народы обширного Аравийского полуострова, расположенного на стыке Азии, Африки и Средиземноморского бассейна, издавна были вовлечены в торговые, политические и культурные связи с близкими и далекими странами Востока и Запада. Особое значение для них в столетия, непосредственно предшествовавшие возникновению ислама, имели отношения с двумя крупнейшими государствами региона Ираном и Византией. В свою очередь каждая из этих монархий, учитывая экономическое и стратегическое значение Аравии, стремилась установить над нею свое господство — прямое или косвенное, используя для этой цели своих сателлитов как на севере, так и на юге полуострова. Задача противодействия агрессивным намерениям соседних Ирана и Византии в немалой мере способствовала возникновению нескольких союзов арабских племен, действия которых порой становились весьма эффективными, но, как правило, сами эти союзы были недолговечными, эфемерными. Вместе с тем образование почти каждого из союзов племен, отражаясь в сфере идеологии, по условиям времени сказывалось и на их религиозных воззрениях, культе. Возникновению племенных объединений порой предшествовала деятельность проповедников, выступавших в роли пророков и прорицателей и широко использовавших религиозные мотивы.

Процесс разрушения обычаев и культов патриархально-родового строя был весьма длительным и протекавшим не одновременно в разных областях Аравии. Их преодоление продолжалось века и до сих пор не всюду может считаться полностью завершенным.

Общественные перемены, находившие выражение в росте объединительных стремлений арабских родов и племен, в области религии проявились в усилении тенденции централизации их древних культов. Храмы и боги наиболее сильных родов и племен стали занимать главное, господствующее положение в обществе. Храмы и боги слабых, зависимых родов и племен оказались в положении второстепенных святилищ и богов. Со временем они уничтожались или сохраняли лишь ограниченное, местное значение. Незавидная участь многих из этих святилищ и их богов позднее была описана арабскими авторами. Немалый интерес представляет одно из первых сочинений на эту тему — "Книга об идолах" ("Китаб аль-аснам") Хишама ибн Мухаммеда аль-Кальби, историка конца VIII — начала IX века, к материалам которого мы еще обратимся.

Находившийся в Мекке — крупнейшем торговом и культурном центре Хиджаза — древний храм Кааба, названный так по внешнему виду, напоминающему сооружение кубической формы (по-арабски "каъба" игральная кость, куб), стал одним из важнейших религиозных центров Западной Аравии. Еще задолго до возникновения ислама к этому храму совершалось религиозное паломничество арабов. Господствовавшее в Мекке племя курейшитов (курейш, корейш), среди знати которого были крупные торговцы, ростовщики и рабовладельцы, образовало особое "товарищество", или союз, занимавшееся караванной торговлей. Как отмечено в Коране, они отправляли караваны "зимой и летом" (106: 2). В окрестностях Мекки курейшитами устраивались ярмарки, на которые съезжались представители многих родов и племен. Время этих ярмарок, длившихся четыре месяца в году, объявлялось священным. Любые военные столкновения, нападения друг на друга ради мести или грабежа торговых караванов были под строгим запретом. Нарушения этого запрета (харам) осуждены от имени бога в Коране (29: 67).

Сосредоточив в Мекке и ее окрестностях ряд заповедных мест масджидов, считавшихся священными, племенная и жреческая знать курейшитов добилась ежегодного участия обитавших поблизости арабских родов и племен в ярмарках и паломничествах, проводившихся в Мекке и ее окрестностях, и тем самым усилила свое экономическое, политическое и идейное влияние на других арабов. Последнее нашло отражение в ряде преданий, в частности в том, где рассказывается о находившихся в Каабе ко времени возникновения ислама 360 изображениях божеств различных арабских родов и племен, количество которых позднее стало связываться с числом дней в году. Ключи от Каабы и руководство совершавшимися в ней богослужениями удерживались в руках рода хашим племени курейшитов; потомки его сохраняют эти ключи и в настоящее время.

Меры, которые курейшиты принимали для распространения "духовного" воздействия своего храма, по-видимому, способствовали также появлению легенды, усматривающей в культе Каабы источник почитания камней и истуканов по всей Аравии. Так, в упомянутой "Книге об идолах" аль-Кальби эта легенда подкреплена рассказом о доисламском пророке Аллаха Исмаиле, сыне Ибрахима, образ которого в Коране и в общесемитических истоках близок библейскому патриарху Аврааму.

Согласно Корану, Исмаил вместе с отцом "положил основание" Каабы, воздвиг ее (2: 121). А затем у поселившегося в Мекке Исмаила, как пишет аль-Кальби, появилось "многочисленное потомство", которое со временем изгнало из Мекки жившее там племя амаликитов (амалик); но и после этого город оказался для потомков Исмаила тесен "и начались между ними столкновения и вражда, и одни из них изгнали других. И те разошлись по стране в поисках пропитания". И вот-де от них и пошло поклонение "истуканам и камням", ибо "никто не покидал Мекки, не взяв с собой камня из Святилища (из почитаемой округи мекканской Каабы. Л.К.). И где бы они ни селились, они ставили этот камень и обходили вокруг него, как обходили вокруг Каабы, желая снискать этим ее милость. А еще они почитали Каабу и Мекку и совершали хаджж и умру"[5], то есть поддерживали древние, сохраненные и в исламе общее и малое паломничества.

Эти доводы аль-Кальби повторены и в старейшей из дошедших до нас биографий пророка Мухаммеда — "Книге жития посланника Аллаха" ("Китаб сират расуль Аллах") басрийца Ибн Хишама (ум. в 834 г.), переработавшего более старую, не дошедшую до нас "Книгу военных действий и жития (пророка)" Ибн Исхака из Медины (704–767 или 768).

Культ камней и идолов существовал не только в Аравии, и его распространенность объясняется не столь просто, как полагал аль-Кальби. Но примечательно, что арабский историк и в то далекое время искал естественную причину распространения фетишизма, приписывания сверхъестественной силы камням и вытесанным из них идолам. Отраженное в Коране, это заблуждение, порожденное отсталостью, беспомощностью древнего человека в борьбе с природой, в пережиточных формах дожило до последних десятилетий XX века. Достаточно вспомнить почитаемые и в наши дни в исламе черный камень — аль-хаджар аль-асвад — куски лавы или базальта метеоритного происхождения, теперь вмурованные в восточную стену Каабы и скрепленные каменным барьером и серебряным обручем на высоте полутора метров; камень "стояние Ибрахима" — макам Ибрахим — во внутреннем дворе той же Большой мекканской мечети, а также находящийся там же "счастливый камень" аль-хаджар аль-асъад, и т. д. Вера в магическую силу этих камней и совершаемых к ним хаджжа и умры и других обрядов до сих пор подогревается исламскими богословами, прибегающими в этих целях к подновленным истолкованиям древних сказаний о пророке Ибрахиме и его сыне Исмаиле, который почитается и в качестве родоначальника всех северных арабов. А о черном камне и ныне сообщают как об окаменевшем ангеле, спущенном из рая. Он-де в день страшного суда оживет и предстанет в роли заступника за целовавших его верующих. Кстати, вся видимая поверхность этого камня отполирована и почернела, по-видимому, от бесчисленных прикосновений и поцелуев паломников.

Впрочем, очень рано среди мусульман возникло и скептическое отношение к культу камней, проявилась его трезвая оценка. Даже то, что черный камень ныне не целый, а состоит из трех сравнительно больших и нескольких мелких искусственно скрепленных кусков, — следствие далеко не одинакового отношения к этому фетишу со стороны верующих. Во всяком случае, недоверие к чудесным возможностям черного камня, очевидно, весьма рано приобрело влиятельных сторонников. Об этом говорит, в частности, очень мягкое, своего рода "компромиссное" возражение противникам его культа, с которым якобы обратился к черному камню Омар ибн аль-Хаттаб, второй из четырех первых "праведных" халифов, правивший в Медине в 634–644 годах. Он будто бы сказал: "Конечно, я знаю, что ты только камень, который не может принести ни пользы, ни вреда ("так обычно характеризуются в Коране идолы", — добавил от себя опубликовавший это изречение венгерский академик Игнац Гольдциер, 1850–1921. — Л.К.), — и если бы я не видел, что пророк тебя целовал, то я бы тебя больше никогда не целовал"[6].

Выдающийся арабский поэт и мыслитель Абу-ль-Аля аль-Маарри (973-1057 или 1058) из Сирии в своем сборнике стихов "Обязательность необязательного" ("Лузум ма ля йалзам", или, короче, "Лузумийят") связал культ камней в Мекке с представлениями и обычаями разных народов и с их религиями. Относясь к исламу как к одной из религий, сменяющих в обществе с течением времени одна другую, Абу-ль-Аля был чужд нетерпимости к другим вероисповеданиям. С завидной объективностью он относился к заблуждениям последователей любой веры — христианства, иудаизма, зороастризма и ислама. Он писал:

Твердят христиане: "Всесилен Христос".

Ну, как не дивиться той силе!

Какой бы всесильный безропотно снес,

Когда его смертные били!

Нам хвалят евреи свое божество,

О добром твердят Иегове.

Он добрый? Как странно! Тогда отчего

Он требует жертвенной крови?!

Обряды персидские дико смешны.

Царю удивляюсь Хосрову[7]:

Ведь, чтобы "очиститься", персы должны

Умыться… мочою коровы.

Разумностью, логикой веры своей

И ты не хвались, мусульманин!

В дороге пройдя мимо сотен камней,

Лишь в Мекке целуешь ты камень.

Религия хитрым сплетением слов

Силки для людей расставляет.

Различны силки — неизменен улов:

Глупец в них всегда попадает.

(Перевод В. Демидчика)

В культе мекканской Каабы (как, впрочем, и в культах других религиозных центров Аравии конца VI и первых десятилетий VII века) на первое место выдвинулся бог Аллах, имя которого образовано от арабского слова "илах" — божество и определенного члена "аль" (альилах) или от арамейского "алаха". Это был древний бог племени курейшитов, занявший господствующее положение среди богов зависевших от них арабских родов и племен. По мнению академика В.В. Бартольда (1869–1930), возможно, что находившийся в доисламской мекканской Каабе самый большой идол "Хубал и мусульманский Аллах — одно и то же"[8].

Отождествление не случайно. Скорее всего оно отражает обычай, подобный древнему восточносемитскому: "Первоначально восточные семиты называли, по-видимому, главного родового или племенного бога не собственным именем, а словом "хозяин", "господин" ("ба'ал", акк. "бел")…"[9]. Культ Хубала был известен еще в Набатейском царстве — одном "из самых древних и (до возникновения Арабского халифата) значительных арабских государств на территории Передней Азии" (в пределах современной Иордании). Бог Хубалу назван здесь "в погребальной надписи… из Хегры (1 г. до н. э.)". Сохранилось "также имя собственное Бен-Хубалу — "сын Хубалу" (Шифман И.Ш. Набатейское государство и его культура. Из истории культуры доисламской Аравии. М., 1976, с. 5, 99).] Обращение к богу, занимавшему в Каабе "центральное положение" со словом "Хубал" — "Ху (в) бал" могло иметь сходное значение. Кстати, местоимение "хуа" — он со значением "истина", "бог", "Аллах" и теперь можно видеть начертанным по-арабски на стенах многих больших и малых старых мусульманских храмов. Отсюда понятно, почему Коран, даже перечислив трех древнеарабских богинь, о Хубале промолчал. Вместе с тем академик Бартольд имел все основания отметить, что древние арабы к помощи Аллаха прибегали преимущественно во время поездок по морю. "В Коране несколько раз говорится, что люди, когда их настигает буря на море, призывают Аллаха и дают обет искренно служить ему, но, когда они благополучно высаживаются на берег, забывают о своем обете и снова начинают служить идолам"[10].

О значении, придававшемся культу Аллаха, говорит и тот факт, что, согласно мусульманскому преданию и наиболее ранним биографам пророка Мухаммеда (Ибн Исхак, Ибн Хишам), его отец носил имя Абдаллах, что буквально значит "раб Аллаха". А божества племен, зависевших от курейшитов, выдавались за "детей Аллаха". Так, его дочерьми назывались, например, богиня племен хавазин и сакиф аль-Лат (иначе Илат) и аль-Узза, о которой, как и еще об одной богине арабских племен, сказано в 53-й суре Корана. Так, Аллах занимает место всевышнего бога — Аллах таъала.

Но Коран — произведение, в котором отражены патриархальные устои. Ко времени возникновения ислама в хозяйстве древнего араба-кочевника женщина играла все более подчиненную роль. За счет принижения женщины, занятой в основном домашним трудом, возвысилось общественное положение мужчины. Счет родства стал вестись по мужской линии, и религиозные сказания говорили о мужских божествах и духах как об имеющих наибольшее влияние и силу.

Коран отвергает мысль о возможности существования у Аллаха дочерей, в том числе богинь аль-Лат и аль-Уззы и богини Манаты — йасрибских племен аус и хазрадж, прежде всего потому, что допущение этого предположения было бы несправедливо по отношению к Аллаху. Ведь люди, гордясь своим потомством, о дочерях стали умалчивать.

"Видели ли вы, — замечает в связи с этим Коран, — ал-Лат, и ал-'Уззу, и Манат — третью, иную?[11]Неужели у вас (дети. — Л.К.) — мужчины, а у него (Аллаха. — Л.К.) женщины? Это тогда — разделение обидное! Они — только имена, которыми вы сами назвали (их, этих богинь. — Л.К.), — вы и родители ваши. Аллах не посылал с ними никакого знамения. Они (арабы, почитающие вышеперечисленных богинь. — Л.К.) следуют только предположениям и тому, к чему склонны души, а к ним уже пришло от господа их руководство" (К., 53: 19–23). Последним Коран намекал на изрекаемые пророками откровения.

В образах бога, созданных воображением верующих разных стран, всегда отражаются особенности их жизни. Человек наделял своими чертами и свойствами бога. Из таких антропоморфных представлений об Аллахе исходит довод, приведенный в 101-м аяте 6-й суры Корана, гласящий, что бог не мог иметь детей потому, что "не было у него подруги", жены. Впрочем, возможно, это аргумент не только против почитания древнеарабских богинь, но и против догматов христиан, живших в Мекке, Насрибе и других местах Аравии, против их культа Марии (Марьям, Марйам) как богородицы.

Вообще в Мекке, едва ли не важнейшем торговом, социально-экономическом и религиозном центре Аравии, в то время появились люди, в той или иной мере отражавшие взгляды и устремления жителей всего аравийского региона, а частично и соседних стран. Одновременно здесь создались весьма благоприятные условия для раннего пробуждения вольномыслия, появления людей, скептически относящихся к старым политеистическим верованиям с их громоздким культом и обращавшихся к монотеизму. Вместе с тем они не принимали взглядов, которые распространяли среди арабов полуострова христиане, иудеи и зороастрийцы, не исключая и тех, кто бежал в Аравию от преследования иноверцев и "еретиков" в странах, где господствовали Византия и Иран. Эти арабы, отказавшиеся от местного политеизма и религий иноземцев, являлись сторонниками движения ханифов — искателей истины, выразителями идей раннего арабского монотеизма — ат-таухида.

Среди искателей и проповедников истины, выражавших идеи политического объединения арабских племен, были лица, которые выдавали себя за пророков — наби. По их словам, истина, которую они возвещали, внушалась им верховным божеством. В Мекке таким пророком был курейшит Мухаммед, выходец из древнего, но обедневшего рода хашим, в руках которого находились ключи храма Каабы. Рано осиротев, он нанялся пастухов, затем стал приказчиком, сопровождавшим торговые караваны; позднее, женившись на богатой вдове Хадидже, Мухаммед вел ее торговое дело. Он, по-видимому, с детства был воспитан в традициях мекканского культа Каабы, а затем в той или иной степени стал разделять взгляды ханифов. Начало его проповеднической деятельности, как уже отмечалось, обычно относят, в соответствии с мусульманской традицией, к 610 году: Мухаммеду к этому времени было уже около сорока лет. В эти годы движение ханифов стало известно в ряде мест Аравии.

Одним из наиболее ранних представителей этого движения вне Хиджаза являлся пророк Маслама, известный затем под насмешливо-уменьшительным прозвищем Мусейлима. Он происходил из арабского племени ханифа в богатой восточноаравийской земледельческой области Йемама. Согласно преданию, Мусейлима прожил свыше ста лет и был убит в 633 году во время карательной экспедиции, посланной первым "праведным" мусульманским халифом Абу Бекром. По эпитету бога, которого проповедовал Мусейлима, его самого называли Рахманом "милостивым". Вероятно, в связи с этим в Коране о проповеди пророка среди курейшитов говорится: "Когда бывает сказано им: поклоняйтесь Рахману, они тогда говорят: "А что такое Рахман? Станем ли поклоняться тому, кому ты повелеваешь нам?" и еще дальше убегают" (25:61). А более поздний мусульманский автор Ибн Хишам в упоминавшейся нами "Книге жития посланника Аллаха" приводит предание, в котором проповедь Мухаммеда уже ставится в прямую связь с пророком из Йемамы; лишь его имя подменено именем проповедуемого им бога. "Нам известно, — говорят курейшиты Мухаммеду в названной "Книге жития", — что этому обучает тебя некий человек из Йемамы, по имени Рахман"[12]. Эпитет "Рахман" позднее стал одним из девяносто девяти имен Аллаха; слово "рахман" употребляется и в одной из повседневных основных формул ислама, с которой начинаются все главы Корана, за исключением девятой: "Бисми-ллахи-р-рахмани-р-рахим", то есть "Во имя бога, милостивого, милосердного".

Этому не помешал и тот факт, что проповедником бога Рахмана был не только Маслама (Мусейлима) в Йемаме, но и действовавший одновременно с ним пророк Асвад в Йемене, на юго-западе Аравии. Он также именовался "посланником Аллаха" и приобрел там, хотя и ненадолго, немалую политическую и военную власть. Высоким положением пользовалась и пророчица Саджах из племени темимитов на севере, в Месопотамии (в Джезире), с которой Мусейлима вынужден был заключить договор. По нему "Саджах получила половину урожая Йемамы; кроме того, Мусейлима обязался выдать ей вперед часть урожая будущего года; для сбора этого хлеба она оставила отряд, а с остальными своими приверженцами вернулась в Месопотамию"[13].

Как полагал академик Бартольд, пророчица Саджах явилась в Йемаму "исключительно для опустошения богатой области"[14], и явно эта ее цель не была секретом для Мусейлимы, постаравшегося поскорее от Саджах избавиться.

Мусейлима, как и Асвад, Тулейха (еще один пророк из Центральной Аравии), Саджах и другие пророки и пророчицы появлялись перед верующими с закрытыми лицами, а во время молитвы, впадая в транс, закутывались в плащ или в более плотную одежду. Все это были хорошо усвоенные ими ритуальные приемы, которые они, по-видимому, не раз совмещали с трезвым расчетом… Не случайно и в Коране, в целом очень высоко оценивающем роль пророков, упоминаются и такие из них, что измышляли ложь, обманывали верующих, заявляя, будто им "ниспослано откровение". Коран клеймит таких пророков как гнусных обманщиков: "Есть ли кто нечестивее того, кто выдумывает ложь, ссылаясь на Аллаха, или говорят: "Мне было откровение", тогда как ему никакого не было откровения?" (6:93).

Впрочем, это категоричное заключение не касалось старого приема, восходящего, вероятно, к шаманским культам и не раз использовавшегося и теми, кто выступал как пророк. Речь идет о закутывании, завертывании в одежду, что вызывалось, по-видимому, кризисным психическим состоянием, назреванием проповеднического экстаза, понятными людям того времени. Коран о подобном состоянии говорит в сурах 73 и 74 приподнято, но рассудительно, как о чем-то само собою разумеющемся в пророческой практике. В начале суры 74 — "Завернувшийся", которая мусульманскими традиционалистами и европейскими исследователями считается одной из старейших, читаем: "О завернувшийся! Встань и увещевай! и господа твоего возвеличивай! и одежды твои очисть! И скверны беги!" (К., 74:1–5).

Как не вспомнить здесь слова Ф. Энгельса о том, "раз возникнув, религия всегда сохраняет известный запас представлений, унаследованный от прежних времен, так как во всех вообще областях идеологии традиция является великой консервативной силой"[15].

Период пророческих выступлений в Аравии, как следует из Корана и позднейших арабских преданий — Сунны, являлся временем острой социальной борьбы. Ее осложняли углубившиеся социальные противоречия, когда наряду с родо-племенной знатью, ростовщиками и богатым жречеством появились саълуки — люди, лишенные средств производства, бедняки, обремененные долгами. А в домашнем хозяйстве, скотоводстве, на оросительных работах и как воины, охранявшие торговые караваны, использовались рабы, ввозившиеся из Африки. He утихали и стычки кочевников и оседлых, раздоры между ремесленниками и торговцами, земледельцами и скотоводами, да и неоднократные вторжения чужеземцев со стороны Ирана, Византии и их сателлитов.

Зревший среди арабов протест против господства старых общественных устоев, которые сковывали развитие производительных сил, а также против угрозы нашествия чужеземцев (она с новой силой ощутилась в начале VII века, когда полчища Ирана обрушились на прилегающие к Аравии области Византии) был побудительной причиной новых идейных течений у арабов. В соответствии с условиями времени они приняли характер религиозных монотеистических учений, то есть были связаны с уже известной нам проповедью ханифов.

Насколько удается установить на основе Корана, древнеарабской поэзии и других источников, в проповедях пророков и прорицателей, выражавших думы и чаяния широких слоев, едва ли не главным было осуждение раздоров и военных нападений, стычек, обещание людям спокойной и обеспеченной жизни. У древнеарабского поэта Зухайра (предположительно 530–628) в знаменитой касыде[16], которая, согласно легенде, была начертана золотом на дорогой материи и вывешена в мекканской Каабе, о войнах говорилось:

Война, словно лютый зверь, выходит на промысел,

Добычу почуявши, ее сторожит в кустах.

Как жернов, тела людей в муку истолчет она

И злобную ненависть посеет у них в сердцах.

(Перевод А. Долининой)

Вместе с тем поэт предостерегал как от беспечности, так и от крайней, необоснованной подозрительности:

Удара не жди, а сам скорей наноси удар,

Свои защищай колодцы смело с мечом в руках.

Не чтишь ты себя — не станут люди другие чтить,

А если к чужим идешь — врагов видишь ты в друзьях.

Эти мотивы не были случайны, они волновали многих. И лишь приняв их во внимание, можно понять сообщавшиеся пророками "откровения" с обещанием близких перемен в жизни арабов. Пророки говорили о приближении "вести", когда грядет "час", после которого все невзгоды арабов прекратятся. Успокаивая, Коран не раз сообщает, что этот час непременно наступит (15:85; 20:15). Из Корана же видно, как такие проповеди вызывали вопросы: "Когда он наступит?" (79:42), "К какому времени он приурочен?" (7:186). Спорили о том, когда придет этот "час" или "день" и "весть" о нем: "О чем расспрашивают они друг друга? О великой вести, о которой они между собой разногласят? Действительно, скоро они узнают ее; да, действительно, скоро узнают" (78:1–5). Но так как, несмотря на такие заверения, "час" не наступал, а жизнь была все так же тяжела, беспокоившихся стали успокаивать: "Поведенное богом наступит: не просите, чтобы оно ускорилось" (16:1). "Всему есть определенная пора" (20:129). "Следуй же за тем, что внушается тебе, и терпи, пока Аллах не рассудит: ведь он — лучший из судящих!" (К., 10:109) и т. п.

Такие проповеди пророков, полные призывов к терпению, конечно, не звали людей бороться за лучшую долю, а, напротив, могли лишь отвлекать их от борьбы, обезоруживать. Но в обещаниях пророков были и доводы, отражавшие настроения масс и поэтому получавшие широкое распространение, особенно в Мекке, Йасрибе и таких земледельческих областях, как Йемама, где было много иноверцев и где население страдало от междоусобиц разных родов и племен. В Йемаме глава племени бану-ханифа находился в вассальной зависимости от сасанидского Ирана, хотя и принял христианство. Жившие в йасрибе и часто враждовавшие между собой племена аус и хазрадж одно время платили дань тому же Ирану и испытывали гнет со стороны племен иудеев бану-курейза и бану-надир, с помощью которых правившая иранская династия Сасанидов пыталась осуществлять свое господство. Среди иудеев Аравии в то время получили широкую известность мессианские идеи, ожидание прихода мессии.

Весьма характерно также, что даже, рисуя фантастические картины наступления "последнего часа" (вроде: "Когда солнце обовьется мраком, когда звезды померкнут, когда горы с мест своих сдвинутся… когда звери столпятся, когда моря закипят… когда небо, как покров, снимется, когда ад разгорится и когда рай приблизится", 81:1–3, 5–6, 11–13), Коран находил слова для осуждения обычаев первобытнообщинного строя, пришедших в противоречие с развитием общества. В приведенной тираде критике подвергнут жестокий обычай закапывания новорожденных, если первый ребенок в семье — девочка. Там сказано: "…когда похороненная живою будет спрошена: за какой грех она убита?" (81:8–9).

Безусловно, такие проповеди не могли иметь одинакового и одновременного успеха среди всех слоев населения. Правящие круги курейшитов и жречество не скрывали своего отрицательного отношения к подобным проповедям. И неудивительно, что, как следует даже из сравнительно скупых преданий и легенд о жизни Мухаммеда в Мекке, пророк должен был проявлять там немало осмотрительности и постоянного такта. Своих потенциальных противников или соперников ему приходилось усматривать здесь не только среди курейшитской знати и жречества кахинов, поддерживавших культ доисламской многобожной Каабы, но также в лице популярных проповедников, близких к ханифам. Беспокоил его и возросший авторитет среди курейшитов и близких им родов и племен поэтов и чтецов-декламаторов — ша'иров и рави, которые выступали на устраивавшихся близ Мекки ярмарках. Не случайно поэты оказались заклейменными в Коране.

"Не сообщить ли мне вам, на кого нисходят сатаны (шайтаны. Л.К.)? — читаем в 26-й суре Корана, носящей название "Поэты". Нисходят они на всякого лжеца, грешника. Они извергают подслушанное, но большинство их лжецы. И поэты — за ними следуют заблудшие. Разве ты не видишь, что они по всем долинам бродят и что они говорят то, чего не делают…" (К., 26:221–226). Исключение допущено лишь для тех, кто уже успел принять сторону проповедников ислама: "…кроме тех, добавлено, — которые уверовали и творили добрые дела и поминали Аллаха много" (К., 26:227).

Это же показывает, что в Коране имеются тексты, продиктованные сравнительно быстро менявшейся обстановкой периода пророческих движений, который в Хиджазе являлся и временем раннего ислама. В сурах Корана, которые можно рассматривать как отражение этого отдаленного времени, встречаются не только сухие и монотонные религиозные предписания и проповеди, но и яркая, пылкая образная речь, емкие словосочетания и красочные сравнения, напоминающие художественные богатства крупнейшего литературного памятника древних арабских племен, знаменитые "Дни арабов" ("Айям аль-араб"). В этих образцах древней арабской поэзии и прозы, записанной в VIII-Х столетиях, немало того, что так или иначе перекликается с сурами Корана. И это несмотря на настойчивое требование Корана не путать проповедника ислама с поэтом, или, иначе, с "ведуном", излагающим свои пустые мечтания — "пучки снов" (К., 21: 5), видения "поэта одержимого" — меджнуна (К., 37:35). Коран подчеркивает: проповедь посланника бога — "не слова поэта" (К., 69:41), Аллах "не учил его стихам, и не годится это для него" (К., 36:69).

В этих аятах, впрочем, немало и непоследовательного, что становится особенно ясным при их сравнении с другими стихами и сурами и с установленным наукой фактом, что именно ко времени возникновения ислама у арабов сложилось межплеменное наддиалектное наречие, своего рода арабское койне, которое легло в основу языка как древнеарабской поэзии и прозы, так и Корана. Между тем, лишь приняв во внимание этот факт, можно понять, почему в Коране и тафсире столь большое внимание уделено языку, на котором он написан.

В добавление к утверждениям Корана, что он начертан на небе и ниспослан пророку "на языке арабском, ясном" (К., 26:195 и др.), в толкованиях прибавлено, будто и сам арабский язык своим появлением и богатством обязан Аллаху. До Мухаммеда, согласно средневековым мусульманским богословам, вторгавшимся в область лингвистики, арабскому языку Аллах научил первого человека и пророка — Адама и вслед за ним других посланников (расуль) и пророков — наби. Но язык, который им преподан Аллахом, тогда еще-де не был столь совершенным, как сообщенный при передаче Корана Мухаммеду.

Конечно, язык — важнейшее средство человеческого общения изменяется во времени. Как правило, он шлифуется, совершенствуется, и в этом смысле чем в более позднее время высказан или записан тот или иной текст, тем он должен быть более богатым. Но в легенде все перевернуто с ног на голову и средство общения между людьми на Аравийском полуострове перенесено в небесные просторы, к престолу Аллаха… Разница же между наби и расулем, согласно мусульманскому учению, в том, что наби (от арабского "наба" — весть, набувват пророчество) — пророчащие вестники Аллаха, а расуль — посланники, то есть те же пророки, но получившие еще и особые "откровения" бога. Эти "откровения" были-де записаны и составили священные книги. Так, согласно Корану, пророкам и посланникам Мусе (Моисею Библии) дан "Закон" (Таурат, то есть Пятикнижие, Ветхий завет), Дауду (Давиду) Забур, (Псалтирь), Исе ибн Марйам (Иисусу, сыну Марйам, или, по Новому завету, — Иисусу Христу, сыну Марии) — Инджиль (Евангелие). Однако люди, которым эти пророки Аллаха посылались, со временем исказили, извратили переданные им истины, изложенные в названных священных книгах. И поэтому ради восстановления истины Аллах, без воли и желания которого, по Корану, ничего в мире не происходит, должен был посылать все новые и новые "откровения" с новыми наби и расулями, объявившимися у разных народов в различных странах. Согласно мусульманской традиции, ссылающейся на слова пророка Мухаммеда, всего было послано Аллахом 124 тысячи наби и из них всего 300 расулей. В числе последних главными принято называть шесть: Адама, Ибрахима (по Ветхому завету — Авраам), Нуха (по Ветхому завету — Ной) и уже названных нами Мусу, Ису ибн Марйам и Мухаммеда. Пророк и расуль Мухаммед назван в Коране "печатью пророков" — хатяма набийина, то есть последним, завершающим, заключающим всю их цепь.

Такая традиционная цепь пророков и посланников вполне в духе Корана и мусульманской догматики, но в истории религии вообще она не оригинальна. Даже и "печатью пророков" еще до ислама назывался Мани (216–277), проповедник из Вавилонии, заложивший основы манихейства, религии, имевшей широкое распространение в Иране, Индии и ряде других стран от Китая до Италии. А имена Адама, Ибрахима, Нуха, Мусы, Дауда и Исы, как мы уже упомянули, известны и из Библии, где они, однако, начертаны в другой форме, в транскрипции, принятой их авторами в соответствии с особенностями речи и письменности их читателей еврейской, греческой, латинской… Однако было бы грубой ошибкой полагать, что вся разница в различной транскрипции.

Вопрос, к которому мы подошли, требует большого внимания и предварительного изложения некоторых дополнительных сведений. О языке же Корана следует добавить лишь, что известный теолог XII века аш-Шахрастани в "Книге о религиях и сектах" ("Китаб альмилаль ва-н-нихаль"), излагая мнение мусульман-мушаббихитов (дословно "уподобляющих", "сравнивающих"), писал: "…Буквы, звуки и написанные знаки (Корана. — Л.К.) — изначальны, предвечны"[17]. Впрочем, "уподобления" этих богословов порой трудно совместить с Кораном. Так, если в Коране не раз сказано о ясности, членораздельности речи Аллаха (и говорится об этом, как правило, в первом лице — как об утверждениях самого Аллаха!), то мушаббихиты рассказывают, будто разговаривавший с Аллахом пророк Муса (4:162), соответствующий библейскому Моисею, "слышал речь Аллаха как волочение цепи"[18].

Однако, как доведется убедиться и дальше, непоследовательность не редкость в богословских сочинениях.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: