XII. Колдун-чародей

Прошло то доброе старое время, когда под шумок веретена охотно слушались повести о геройских подвигах могучих богатырей,— на нашей памяти наступают иные времена, когда под стук швейных машин на устах присяжных сказочников-портных стала уже смолкать сказка-складка. Но колдун-чародей все еще не забыт и все еще властен и крепок, несмотря на свое почтенное долголетие. Он точно тот старый дуб, у которого давно гниет гердцевина, но которого не свалила буря благодаря лишь тому, что корень его так глубоко проник в землю, как ни у одного из прочих лесных деревьев. Самая внешность колдуна, строгая и внушительная, очень напоминает старый дуб. Вспомните обсыпанную снегом фигуру чародея, который стоит на переднем плане превосходной картины нашего жанриста (В. В. Максимова). Внезапно этот чародей явился на свадебный пир и всех напугал не на шутку; молодые вскочили с места и остолбенели от страха, батюшка-поп находится в тревоге, а все остальные настолько испуганы, что на лицах их одновременно можно читать выражение страха и раскаяния: забыли, дескать, позвать колду­на— жди теперь беды: он оскорблен, он отомстит, и запозда­лым угощением его теперь не задобрить.

Суеверный страх перед колдунами покоится на общенародном убеждении, что все они состоят в самых близких отношениях с нечистой силой и что черти не только исполняют все их поручения, но даже надоедают, требуя для себя все новой и новой работы. Что ни придумают чародеи — все чертям нипочем, одна забава: выдумал один колдун заставить их овин молотить — в одну ночь измолотили так, что и соломы обирать не надо: осталась одна мякина. Дал другой меру овса и меру льняного семени, велел обе смешать и отобрать по зернышку, каждое в отдельное место: думал, что над льняными зернами, скользкими и увертливыми, черти надсадятся, а они в полчаса всю работу прикончили. Пошлют иные колдуны на елке хвою считать, каж­дую иголку перебрать, чтобы бесы искололи себе лапы, изошли кровью от уколов, а они сказывают верным счетом да еще само­довольно ухмыляются. Другие затейники на осину им указы­вают: сосчитайте, мол, листья (а осиновый лист, как известно, неподатлив: без ветру изгибается, без устали шевелится, ухва­тить себя лапами не дается). Долго черти с ними бьются; пот с них льется градом несмотря на то, что на осине листьев мень­ше, чем иголок на елке,— однако и глазом заказчик едва успел мигнуть, как работа у чертей окончена. Опять осклабили они зубы, опять навязываются на работу. Вбил один колдун в озеро кол и оставил конец над водой: "Заливайте, говорит, кол". Стали черти заливать — не могут. "Теперь не скоро явятся,— думает колдун,— дня два промучаются, а я тем временем отдохну от них". Однако колдун ошибся: хотя он наказал носить воду решетом, да забыл его зааминить: сделать по молитве таким, чтобы они не могли навести свои чары — превратить решето в лукошко. Вот черти и залили кол. Снова пришли, расхохотались: давай им что-нибудь потруднее. Тогда колдун озлился: "Вот вам чурбан из того проклятого дерева, которое вы любите за то, что на нем удавился Иуда, и под корою которого видна кровь (кора под кожищей красновата): чурбан я вырубил во весь свой рост, да с одного конца отсек от него поларшина. Надо вытянуть кряж так, чтобы стал по мерке снова вровень с ростом". Тянули черти три дня целых — ничего у них не вышло. Пришли покаяться и просить работы хотя бы еще поскучнее, например песок с бере­га перетаскать в реку, по песчинке, или еще мудренее: развеять куль муки по ветру да и собрать его по порошинке.

Колдуны бывают природные и добровольные, но разницы между ними нет никакой кроме того, что последних труднее распознать в толпе и не так легко уберечься от них. Природный колдун, по воззрениям народа, имеет свою генеалогию: девка родит девку, эта вторая приносит третью, и родившийся от третьей мальчик сделается на возрасте колдуном, а девочка ведьмой. Впрочем, помимо этих двух категорий колдунов сущест­вуют, хотя и очень редко, колдуны невольные. Дело в том, что всякий колдун перед смертью старается навязать кому-нибудь волшебную силу, иначе ему придется долго мучиться, да и мать-сыра земля его не примет. Поэтому знающие и осторожные люди тщательно избегают брать у него из рук какую-нибудь вещь, даже самые родные стараются держаться подальше, и если больной попросит пить, то не дадут из рук, а поставят ковшик гак, чтобы он сам мог до него дотянуться. Рассказывают, что один колдун позвал девку и говорит: "На тебе!" — Та догадалась: "Отдай тому, у кого взял".— Застонал он, заскрипел зуба­ми, посинел весь, глаза налились кровью. В это время пришла проведать его племянница; он и к ней: "На,— говорит,— тебе на память!" — Та спроста приняла пустую руку — захохотал он и начал кончаться.

Для "невольного" колдуна возможно покаяние и спасение: их отчитывают священники и отмаливают в монастырях, для "вольных" же нет ни того, ни другого.

Посвящения в колдуны в общем сопровождаются однородными обрядами, смысл которых повсюду сводится к одному — к отречению от Бога и царствия небесного и затем к продаже души своей черту. Для первого довольно снять с шеи крест и спрятать его под правую пятку или положить икону на землю вниз ликом и встать на нее ногами, чтобы затем в таком поло­жении говорить богохульные клятвы, произносить заклинания и выслушивать все руководящие наставления сатаны. Лучшим временем для этого, конечно, считается глубокая полночь, а наи­более удобным местом — перекрестки дорог, как излюбленное место нечистой силы. Удобны также для сделок с чертом бани, к которым, как известно, приставлены особые дужи. При заклю­чении договоров иные черти доверяют клятвам на слово, другие от грамотных требуют расписки кровью, а неграмотным велят кувыркаться ведомое число раз через столько-то ножей, воткнутых в землю [34]. Когда все обряды благополучно окончены, к по­хищенному на всю жизнь его приставляются для услуг мелкие бойкие чертенята.

Для изобличения колдунов в некоторых местах (например Пензенская губ.) знают три средства: вербную свечу, осиновые дрова и рябиновый прут. Если зажечь умеючи приготовленную свечу, то колдуны и колдуньи покажутся вверх ногами. Равным образом стоит истопить в великий четверг осиновыми дровами лечь, как тотчас все колдуны придут просить золы. Рябиновая же палочка помогает опознавать этих недоброхотов во время:ветлой заутрени: они стоят задом к иконостасу. Это всюду считается самым верным средством, и если встречаются разноречия, то лишь в указании времени (например, в Орловской и Саратовской губ. полагают более удобным моментом для наблю­дений пение Херувимской за пасхальной обедней, причем сове­туют надеть на себя все чистое и новое до последней ниточки). В Новгородской же губернии колдунов опознают несколько ина­че. Для этого советуют взять в руки первое яйцо молодой кури­цы и во время светлой заутрени стоять на таком месте, откуда видно было бы всех молящихся; тогда у колдунов удается заме­тить даже рога на голове. В Калужской губернии колдуны узна­ются по тому, что на св. Пасху приходят в чужую избу огня про­сить и т. п. Наконец, есть и еще несколько способов, отличаю­щихся большой странностью; в числе их один, например, такого рода: надо положить нож острием KBepxiy и прочитать воскресную молитву (Да воскреснет Бог) с конца: тогда колдун либо заре­вет, либо начнет скверно ругаться. В Сараповском уезде Вят­ской губернии указывают еще на "сорокообеденный ладан" (пролежавший на престоле во время сорокоуста). Если такой ладан растереть в порошок и всыпать в вино, пиво и дать подо­зрительному человеку выпить, то он начнет ходить по избе с од­ного угла на другой и дверей не найдет. Этот способ тем хорош, что, если в это время дать колдуну напиться поганой воды хотя бы из лоханки, он охотно выпьет и затем потеряет всю силу.

Все эти заботы о приискании предохранительных средств против колдунов вытекают непосредственно из непоколебимой народной веры "в порчу". Здесь, в этой порче, и сосредоточена собственно вся деятельность чародеев, и ею же объясняется их влиятельное значение в деревенской среде, наружное уважение к ним, почетные поклоны при всякой встрече и угощения водкой в виде отступного. Тем не менее под наружными признаками за­искивающего почтения скрытно таятся зародыши глубокой не­нависти, которая и вспыхивает всякий раз, как только отыски­вается смельчак-обличитель, который выведет на свежую воду все чародейские шутки. Над опростоволосившимся колдуном охотно смеются, причем вслед за насмешками быстро наступает утрата всякого доверия к нему, полное равнодушие и невнима­ние. Это на лучший конец. В тех же случаях, когда озлобление скоплялось долгое время и вызвалось неудачею злобных выхо­док чародея, общее негодование сопровождается жестокими побоями, напоминающими расправы с конокрадами. Для этого достаточно бывает ударить его наотмашь левой рукой, не обора­чиваясь назад. Если при этом прольется кровь, то чародей уже испортился и в колдуны больше не годится. Он перестает быть опасным и затем, конечно, теряется в самых задних рядах, пре­бывая в полном презрении и совершенном отчуждении.

Темное дело порчи,— в какой бы исторической форме она ни выражалась: в форме ли кликушества, омерячения, падучей, беснованья и даже пляски св. Витта,— производится "сглазом", сговорами, "напуском" и "относом". Наговаривают на хлеб, соль, воду и пр., напускают по ветру и по следу, посылают порчy на "относ" [35], т. е. подкидывают наговоренные вещи, и, кто их поднимет, тот и захворает. Примеров такого рода порчи рассказывают бесконечное множество: нашла баба наговоренное кольцо у колодца и зачала на голоса кричать; подняла другая на пороге узелочек с рубахой, крестом, поясом, цепочкой и угольками — и лишилась еды, тоска напала, все немилы стали; от­дела назад туда, где нашла, и начала поправляться.

Приемы, к которым прибегают, посылая порчу, очень разнообразны. Сильному колдуну довольно взглянуть своим недобрым косым взглядом, чтобы заставить чахнуть. Колдуну послабее нужен заклятый порошок, чтобы бросить его на намеченную жертву по ветру: дело сделано, если хоть одна порошинка попадает на человека или скотину. Вытянутый след, т. е. щепотка или горсточка земли из-под ног обреченного, в мешочке подвешивается в чело печи, а в трубе замазываются глиной волоса его; начнет земля и глина сохнуть — сухота обуяет и того человека.

Чepeз наговоренную сильным колдуном вещь достаточно перешагнуть, на зачурованное место стоит сесть, чтобы захворать. Яной колдун только лишь слегка ударит по плечу, ан смотришь — человек испорчен.

Тот колдун, который причинил порчу, снять ее уже не в силax,— надо искать другого, хотя бы и слабенького. И наоборот: если свой колдун успел обезопасить от всяких чар, то чужому тут нечего делать. Последнее всего виднее замечается на свадьбах, около которых преимущественно и сосредоточивается деятельность колдунов.

Чтобы избавить молодых от порчи, колдунов обыкновенно зовут на свадьбы в качестве почетных гостей, причем приглашенного еще в дверях избы встречает сам хозяин низким поклоном, со стаканчиком водки. Вторую чарку колдун попросит сам, затем уже смело начинает кудесить с доброй целью предупре­дить возможность порчи: берет из рук хозяйки поднесенный хлеб-соль, разламывает хлеб на кусочки, круто посыпает солью и разбрасывает по сторонам. Плюнувши три раза на восток, вхо­дит он в избу, осматривает все углы, дует в них и плюет, потом в одном сыплет рожь, в другом свою траву, в остальных двух юлу: рожь против порчи, траву на здоровье молодых. Оглядит пристально пол: не набросано ли желтого порошка — ведомого, опасного зелья; заглянет в печь: не кинуты ли на загнетку с угольями такие травы, от которых смрад дурманит у всех голо­вы, а у иных баб вызывает рвоту (бывали случаи, когда поез­жане из-за этого смрада покидали избу и свадьбу отсрочивали). Затем колдун выходит на двор и три раза обходит лошадей, назначенных для поезда под жениха и невесту. Заглядывает под хомут: не положил ли какой-нибудь недоброхот репейника или иных колючек. В избе обсыпает молодых рожью, заставляет проходить через разостланный под ноги черный полушубок и этим вконец изводит навеянную порчу. Провожая до церкви, он на каждом перекрестке и под каждыми воротами (которые считаются самыми опасными местами) шепчет заклинанья. Из-под венца велит ехать другой дорогой. На свадебном пиру прини­мает первые чарки и напивается прежде всех до полного бесчув­ствия. Тогда только его увозят домой с выговоренными подарка­ми, сверх денег: холстом и расшитыми в узор, но не в кресты полотенцами.

В лесных захолустьях еще живы рассказы о том, как целые свадебные поезда лихие люди оборачивали в волков, как один неприглашенный колдун высунул в окно голову и кричал ехавшему по селу поезду: "Дорога на лес!" — а колдун приглашен­ный отчуровывался своим словом: "Дорога на поле!" — и с со­перником сделалось то, что у него выросли такие рога, что он не мог высвободить головы из окна, пока на обратном пути не простили его и не освободили. Другой раз под ноги передней лошади колдун бросил рукавицу на волчьем меху, и лошадь зафыркала, остановилась как вкопанная и задержала весь поезд, который должен совершить свой путь без помех и пре­пятствий. Против всех этих козней колдунов придумано бесчис­ленное множество самых разнообразных, хотя и малодействи­тельных, средств: тут и лук, и чеснок, и янтарь, и ладан, столь ненавистные чародеям, и крест, нашитый на головной платок невесте, и монета, положенная ей с наговором в чулки, и иголки без ушков, зашитые в подоле платья, и льняное семя, насыпан­ное в обувь. Все эти меры предосторожности обыкновенно сос­тавляют заботу свахи, хотя у колдуна, в свою очередь, припа­сен гороховый стручок о девяти горошинах — средство, перед которым ничто не устоит.

Колдуны большею частью — люди старые, с длинными седы­ми волосами и нечесаными бородами, с длинными неострижен­ными ногтями. В большинстве случаев они люди безродные и всегда холостые, заручившиеся, однако, любовницами, которые к таким сильным и почетным людям очень прилипчивы. Избенки колдунов, в одно окошечко, маленькие и сбоченившиеся, ютятся на самом краю деревни, и двери в них всегда на запоре. Днем колдуны спят, а по ночам выходят с длинными палками, у которых на конце железный крюк. Как летом, так и зимой надевают они все один и тот же овчинный полушубок, подпоясанный кушаком. По наружному виду они всегда внушительны и строги, так как этим рассчитывают поддерживать в окружающих то подавляющее впечатление, которое требуется их исключительным мастерством и знанием темной науки чернокнижия. В то же время они воздерживаются быть разговорчивыми, держат себя в стороне, ни с кем не ведут дружбы и даже ходят всегда потупившись, не поднимая глаз и устрашая тем взглядом исподлобья, который называется "волчьим взглядом". Даже и любовниц своих они не любят и часто меняют их. В церковь они почти никогда не ходят и только, страха ради иудейска, заглядывают когда по самым большим праздникам. Все это, вместе взятое, одной стороны, совершенно порабощает напуганное воображениe захолустных обитателей, а с другой — придает самим колдунам необыкновенную уверенность в своих силах. Вот характерный рассказ, показывающий, как велико обаяние колдунов в народной массе и как самоуверенны в своей "работе" эти темные люди.

— Уворовали у нас деньги,— передавал один крестьянин, нуждавшийся в помощи колдуна,— пятнадцать целковых у отца из полушубка вынули. Ступай, говорят, на Танеевку, к колдуну: он тебе и вора укажет, и наговорит на воду али на церковные свечи, а то так и корней наговоренных даст. Сам к тебе вор потом придет и добро ваше принесет. Приезжаем. Колдун сидит избе, а около него баба с парнишком — значит, лечить пришла. Помолились мы Богу, говорим: "Здорово живете!" А он на нас, как пугливая лошадь, покосился и слова не молвил, а только на лавку рукой показал: садитесь, мол. Мы сели. Глянь, промеж ног у него стеклянный горшок стоит с водой. Он глядит на горшок и говорит невесть что. Потом плюнул сначала вперед, потом назад и опять начал бормотать по-своему. Потом плюнул право, потом налево, на нас (чуть отцу в харю не попал), и начало его корчить и передергивать. А вода та в горшке так и бурлит, так и плещет, а ему харю-то так и косит. Меня дрожь берет. Потом как вскочит, хвать у бабы мальчишку, да и ну его пихать в горшок-от! Потом отдал бабе и в бутылку воды налил: велел двенадцать зорь умывать и пить давать — а потом велел бабе уходить.

— Ну,— говорит нам,— и вы пришли. Знаю, знаю, я вас ждал. Говори, как дело было.

Я так и ахнул: угадал, нечистый! Тятька говорит: так и так, он опять:

— Знаю, знаю! С вами хлопот много!

Отец его просит, а он все ломается, потом говорит:

— Ну ладно, разыщем. Только не скупись. Отец вынул из кармана полштоф на стол. Колдун взял, глот­нул прямо из горла раза три, а отцу говорит:

— Тебе нельзя— и унес в чулан вино.

Выходит из чулана, сел за стол и отца посадил. Начал в кар­ты гадать. Долго гадал и все мурлыкал, потом содвинул карты вместе и говорит:

— Взял твои деньги парень белый (а кто в наших деревнях, и по волосам, и по лицу, не белый?).

Потом встал из-за стола и пошел в чулан. Выносит оттуда котел. Поставил его посередь избы, налил воды, вымыл руки и опять ушел в чулан. Несет оттуда две церковные (восковые) свечи; взял отца за рукав и повел на двор. Я за ними. Привел под сарай, поставил позадь себя, перегнулся вперед и свечи как-то перекрутил, перевернул. Одну отдал отцу, одну у себя оставил и стал что-то бормотать. Потом взял у отца свечу, сложил обе вместе, взял за концы руками, а посреди уцепил зу­бами и как перекосится — я чуть было не убежал! Гляжу на тятьку — на нем лица нет. А колдун тем временем ну шипеть, ну реветь, зубами, как волк, скрежетать. А рыло-то страшное. Гла­за кровью налились, и ну кричать: "Согни его судорогой, вверх тормашками, вверх ногами! Переверни его на запад, на восток, расшиби его на 777 кусочков! Вытяни у него жилу живота, рас­тяни его на 33 сажени!" И еще что-то много говорил. Затем пошли в избу, а он свечи те в зубах несет. Остановил отца у по­рога, а сам-от головой в печь, только ноги одни остались, и ну мычать там, как корова ревет. Потом вылез, дал отцу свечи и говорит:

— Как подъедешь к дому, подойди к воротному столбу, заж­ги свечу и попали столб, а потом принеси в избу и прилепи к косяку: пускай до половины сгорит. И как догорит, то смотри, не потуши просто, а то худо будет, а возьми большим и четвертым (безымянным) пальцем и потуши: другими пальцами не бери, а то сожжешь совсем, и пальцы отпадут.

И так он велел сжечь свечи в три раза. Приехали мы с отцом домой и сделали, как велел колдун. А дней через пять приходит к нам Митька — грох отцу в ноги: так и так—моя вина! И денег пять целковых отдал, а за десять шубу оставил. Говорит:

— Сил моих нет, тоска одолела. Я знаю — это все танеевский колдун наделал [36].

Таковы те приемы, при помощи которых колдуны поддерживают в народе свое обаяние. Но в то же время они твердо знают, что внешнее почтение быстро сменяется ненавистью, когда чары переступят меру и начнут наносить обиды. Правда, случаи резких самосудов уголовного характера стали замечательно редки, но о случаях презрения к колдунам-неудачникам, связанного с потерею всякого уважения к ним, еще поговари­вают во всех захолустьях как лесных, так и черноземных губер­ний. Здесь еще возможны случаи публичного состязания двух соперников на почве хвастливого преимущества.

На этот счет в южных великорусских лесных захолустьях (например, в карачаевских и брянских местах) существует ходячий рассказ такого содержания:

— В старые времена на конце одного села жила-была старуха. Нос у нее был синий, большой. Как ночь, старуха то свиньей, то собакой скидывается, и все белогорлистой. Скинет­ся — и ну по селу ходить: где солдатке под ноги подкатится и сведет бабенку с пути чистого, а где мужа с женой норовит разлучить. Грызть не грызет, а только под ноги подкатывается. А на другом конце села жил колдун. И невзлюбил тот колдун старуху, начал он ее изводить и на селе похваляться: я-де ее доконаю! Вот, как настала ночь и старуха, скинувшись свиньей, пустилась по селу, колдун стал посередь села и говорит: "Стой, говорит, у меня двенадцать сил, а у тебя и всего-то пять!" Завизжала свинья и сделалась вдруг бабой. Тут народ и давай ее кольями бить: "Откажись, окаянная сила!" С неделю после того она с печи не сходила, чтобы синяков не показывать, а там отдышалась — и опять за свое. И вздумала она раз на метлу сесть. На метле, говорит, он меня не уловит. Но только это она на середину села выехала, как он и почуял, почуял да на одном колесе в погоню за ней как пустится, сшиб ее с метлы да тут и заповедал ей больше этим ремеслом не заниматься.

В северных лесных местах — именно в тотемских краях — общеизвестен, между прочим, такой случай.

На одну свадьбу, для предохранения молодых от порчи, приглашен был колдун. Когда молодые отправились в церковь, Его заметили около своего дома неподвижно стоящего человека. Возвращаясь назад, увидели его опять в том же положении, словно пригвожденным к месту. Когда свадебный колдун приблизился к нему, то все слышали, как тот просил: "Отпусти ты меня, не держи — сделай милость". "Я и не держу тебя — ступай". Тогда стоявший сорвался с места и бегом, во все лопатки, пустился прочь. Всем стало понятно, что то был колдун, подосланный для порчи: его узнал защитник и чарами своими заставил его простоять на одном месте во все время венчания не вредить.

Но если вера в колдунов еще очень сильна в отдаленных местах, захолустьях, то в местностях, прилегающих к крупным центрам, она стала значительно ослабевать. Из подмосковных фабричных мест, например, компетентный свидетель с полною уверенностью сообщает, что там "колдунов теперь очень мало сравнительно с недавним прошлым" (Владимирская губ., Шуйский уезд). Случалось, говорят бабы, их штук по пяти на одну деревню приходилось. Всех баб, бывало, перепортят. Бывало, все кликали, а нынче на целую волость пяти-то не наберешь, лекарок больше теперь. Сообразно с такой переменой и рас­сказы о колдунах из центрального района получаются совсем в другом роде. Вот, например, рассказ о столкновении колдуна с солдатом.

Вернулся домой солдат и попал прямо на свадьбу к богато­му крестьянину. Все за столом сидят, а на почетном месте, в переднем углу, сидит, развалившись, и чванится Савка-колдун. Не стерпел солдат, задумал с ним погуторить: начал "прокатываться" на его счет, смешки подпускать. Не вытерпел и Сав­ка-колдун, ударил по столу кулаком, зарычал:

— Эй, кто там крупно разговаривает? Кажись, солдат-от уж больно "дочий". Погодь, я его достану, в самое нутро достану. Сватья и свахи повалились в ноги, стали умолять:

— Савелий Федорович, кормилец, прости его: вовек твоей милостью будем довольны!

— Ладно, выгоните только этого солдатишку, а то я и си­деть у вас больше не стану. Заговорил и солдат:

— Ты, Савелий Федорович, не больно на меня наступай, лучше давай-ка потолкуем с тобой, а потом поворожим и поглядим, кто скорее уйдет отсюда.

— Ну, давай ворожить!

Взяли оба по стакану с водкой. Колдун стал нашептывать в свой, положил какой-то корешок, песочку присыпал и дал солдату выпить. Тот перекрестился и сразу выпил, так что все не успели даже глазом мигнуть. Ухмыляется солдат, да еще и спрашивает:

— Что вы на меня выпучили глаза? Ничего со мной не случится. Глядите лучше на Савелья Федоровича.

Над своим стаканом солдат не шептал, а прямо высыпал свой порошок:

— Прими-ка, Савелий Федорович,— выпей и ты на здоровье.

Проговорил Савка отворотные слова и выпил. А солдат ве­лел припереть дверь и дружкам наказал не выпускать колдуна из-за стола.

Начало Савку прохватывать, стал он с почетного места проталкиваться. До середины избы не доскочил, как все повалились со смеху.

С той поры побежденный колдун заперся в своей хате, никуда не выходит и к себе никого не впускает. Вера в него поколебалась навсегда, хотя бабы приняли за колдуна и солдата.

Пользоваться помощью колдуна, как равно и верить в его сверхъестественные силы, наш народ считает за грех, хотя и полагает, что за этот грех на том свете не угрожает большое наказание. Но зато самих чародеев за все их деяния обязатель­но постигнет лютая, мучительная смерть, а за гробом ждет суд праведный и беспощадный. (Здешний суд для них не годится, по крайней мере не только жалоб на колдунов не поступает в правительственные суды, но, ввиду явных обид, не пригла­шаются для разбирательства даже волостные и земские власти.)

Самая смерть колдунов имеет много особенностей. Прежде всего колдуны заранее знают о смертном часе (за три дня), и, кроме того, все они умирают приблизительно на один манер. Так, например, пензенских чародеев бьют судороги, и настоль­ко сильно, что они не умирают на лавке или на полатях, а непременно около порога или под печкой. Если над таким колдуном станут читать "псалтырь", то в полночь он вскакивает и ловит посиневшего от страха чтеца. Вологодские колдуны перед смертными страданиями успевают дать родным словесное завещание: если умрет в поле —не вносить в избу, умрет в избе — выносить не ногами вперед, по обычаю всех православных, а головой, и у первой реки заблаговременно остановиться, перевернуть в гробу навзничь и подрезать пятки или подколенные жилы. От смоленских колдунов не требуется и подобных завещаний: все там твердо знают, что необходимо тотчас же, как только зароют могилу колдуна, вбить в нее осиновый кол [37] с целью помешать этому покойнику подыматься из гроба, бро­дить по белому свету и пугать живых людей[38]. Умирают кол­дуны непременно очень долго, так как им указано мучиться сверх положенного. Одна орловская колдунья, например, умира­ла целых шесть дней: к вечеру совсем умрет — затихнет, поло­жат ее на стол, а наутро она опять залезет в подполье и снова жива. Вытащат ее оттуда, а она опять начинает мучиться: ко­режит ее и ломает, вся она посинеет, высунет раздутый язык наружу и не может спрятать. Дивуется народ, а не догадается снять конец (верх крыши) или хотя бы одну жердочку, чтобы облегчить предсмертные страдания[39]. Короче сказать, все рассказчики, рисующие ужасы предсмертных страданий колдунов, не находят слов для выраженья этих мук. Иные из колду­нов доходят до того, что бьются головой об стенку, стараясь расколоть себе череп, рвут себе язык на куски и т. п. Один из них не велел жене подходить к нему и смотреть на его лицо, а когда она, бабьим обычаем, не послушалась, то после смерти мужа шесть недель лежала неподвижно, как полоумная, и все время смотрела в одну точку. Самые похороны колдунов — вещь далеко небезопасная, и, зарывая их в землю, надо смот­реть в оба, чтобы не случилось какой-нибудь беды. Так, на по­хоронах одного колдуна (Орловская губ., Брянский уезд) крестьяне не заметили, как дочь его, повинуясь слепо воле умершего, положила в могилу свежей сжатой ржи. Сейчас же после этого грянул гром, нашла грозовая туча с градом и выбило полевые посевы. С тех пор каждый год в день похорон этого колдуна стало постигать "божье наказание" (и в самом деле, в течение 83, 84 и 85 гг. град при грозе побивал хлеб лишь в одной этой деревне), так что крестьяне наконец решили миром разрыть могилу, вынуть гнилой сноп и только тогда успокоились ^выпито при этом было видимо-невидимо).

Подводя итоги злой деятельности колдунов, можно с уверен"остью сказать, что почти все деревенские напасти имеют пря­мую или косвенную связь с кознями чародеев. Эта нечисть вре­дит человеку, вредит скотине и переносит свою ненависть даже на растения. Вред, приносимый человеку, всего чаще выражается в форме болезней. Колдуны, например, "насаживают килы" на людей, т. е. устраивают так, что здоровый человек заболевает грыжей или злокачественными темно-синими нары­вами, сопровождаемыми невыносимой болью и необъяснимой тоской: человек просто на стену лезет. Запои также напускают­ся колдунами, когда несчастный бросает семью, уходит куда глаза глядят, иногда налагает на себя руки. Колдуны же отни­мают у человека разум, делают его припадочным, возбуждают у мужа отвращение к жене и обратно, и вообще нагоняют все те болезни, от которых бедняков отчитывают, а людей доста­точных возят по монастырям к св. мощам. Что касается расте­ний и животных, то, как выше было сказано, колдуны, уступая настойчивым требованиям нечистой силы, вынуждены обращать свою деятельность и на них [40], причем эта деятельность поддерживает среди темного населения постоянную нервную напряженность, проистекающую от беспрерывного ожидания нечаянных несчастий и непредусмотренных бед. Дело доходит до того, что крестьяне, например, купивши новую скотину, стараются укрывать ее подальше от недобрых глаз ведомого колдуна: сто­ит ему провести рукой по спине коровы, чтобы отнять у нее молоко, или по спине лошади, чтобы посадить ее на задние ноги. Над лошадьми — особенно в свадебных поездах — влияние колдунов безгранично; захочет — не пойдут с места и падут на пу­ти во время движения поезда в церковь. Повальные падежи ско­та относятся также к работе колдунов.

Из растений колдуны всего более вредят хлебу, отлично понимая, что, уничтожая крестьянские поля, они причиняют величайшее несчастие не только отдельным лицам, но целым крестьянским обществам. Чаще всего чародеи прибегают к так называемому "залому" или "закруткам" (иначе "куклы").

Залом представляет собою очень спутанный пучок стеблей еще не сжатого хлеба, надломленных в правую и левую сторо­ну, закрученных в узел вместе с золой и присыпанных у корней солью, землей с кладбища, яичной скорлупой и распаренными старыми зернами. Если зола взята из печи одного хозяина, то залом сделан с расчетом нанести вред ему одному, предвещая различные бедствия: пожар, падеж скота и даже смерть. Так думают южные великороссы черноземной полосы и придесненские жители (Брянский уезд); северные же (например в Пошехонье) боятся заломов еще больше, твердо веруя, что последствием таких закруток неизбежно является полный неурожай на всем поле. Крестьяне этих мест убеждены, что если они и успеют предупредить или ослабить козни колдунов на испорченных полосах, то все-таки выросший хлеб не будет "снопаться", т. е. его будет расходоваться в семье гораздо больше обычно среднего количества, так что придется раньше времени покупать хлеб на стороне. Сверх того, с зачурованной десятины зерно получается легковесное и по количеству наполовину не равняется с соседними. Такой хлеб ни один хозяин поля не решится пустить для домашнего потребления, а постарается поскорее продать его на сторону. Кроме дурного качества зерна, алом имеет еще ту особенность, что с ним чрезвычайно трудно бороться: что бы ни делали хозяева зачурованного поля, как бы ни вырывали и ни жгли залома, но загаданная беда непременно сбудется, если не отслужить молебна с водосвятием и не опросить самого священника вырвать крестом всю закрутку корнем. Правда кроме священника во многих местах хлебородных губерний возлагают еще надежды на опытных стариков даже на ловких знахарей. В Карачаевском уезде, например, в селе Ячном, жил 75-летний старик, которого всюду возили "развязывать" заломы старинным и очень мудреным способом[41], Старик этот приносил с собой на загон изломанное колесо, срезанный залом клал в ступицу и сжигал на глазах хозяев, от которых требовал лишь посильного угощения на дому. Не та­ков был мещанин из Малоархангельска, тоже специалист по части заломов. Этот брал дорого и выезжал на места неохотно. Зато он уж сполна бывало обнадежит и успокоит не только самого потерпевшего, но и всех соседей. Приезжал он обыкно­венно с книжкой и по ней читал молитвы (требник Петра Мо­гилы): "Мне, говорит, его московский митрополит дал и сказал: кормись и поминай меня!" Самое чтение он обставлял очень торжественно: "Залом-залом, взвейся под огнем, рассыпься пеп­лом по земле, не делай вреда никому! Огонь очищает, болезнь прогоняет" — так говорил он в поле и притом обыкновенно поднимал руки кверху, держа ладони обращенными к огню, который наказывал приготовить к его приходу. Затем дул на все четыре стороны и говорил какие-то таинственные слова. Куда сам он не ездил, туда посылал либо три палочки (две сложить крестом, третьей прикроет и велит ими поднимать залом), либо давал записку с заклинательными словами, которую приказы­вал сжечь вместе с заломом, а пепел привезти к нему для окончательного отговора. Мужики при этом удивлялись тому, что откуда бы ветер ни был, но пламя тянуло прямо на него.

Кроме заломов, равносильным и едва ли даже не большим несчастием следует считать так называемые "прожины" (или "прорезы"). Это не недочет в снопах или копнах, а та дорожка во ржи в вершок шириною, которая проходит с одного края загона до другого и по которой все колосья срезаны. Срезают их жучки и черви в то время, когда рожь в цвету, и потому, конечно, никаких следов человеческих ног по сторонам никогда не замечается, а, напротив, стенки ржи бывают даже приметно гуще, чем в других местах той же хлебной полосы. Но кресть­яне объясняют это явление тем, что колдун, делая прожин, стоит в это время обеими ногами на двух иконах, как на лыжах, и ведет дорожку, как колесо катит.

Когда опытные хозяева замечают прожин, то зовут священника и подымают иконы, придавая между ними большое значение "Святцам" (иконе 12-ти праздников с Воскресеньем в середине). Священник идет по проживу с крестом и кропит по сторонам святою водою. Если же эти меры предосторожно­сти не будут приняты, то результаты прожина скажутся, и надежды на урожай не оправдаются: на корню по всему полю рожь как будто бы хороша, т. е. соломой велика и зерном при­быльна, но как только сжали ее, привезли на гумно и начали молотить, то сейчас же стали замечать, что вместо 5 или 4 мер тe копны вышло лишь по две, а то и по одной чистого зерна. Одни при этом толкуют, что затем колдуны и прожин делают, чтобы переливать зерно в свои закрома (пятое со всего поля), другие объясняют беспричинною злобою и желанием всем хо­зяевам полного недорода[42].

XIII. Ведьма

В духовном стихе, записанном (А. В. Валовым) в Пошехонье Ярославской губернии, душа ведьмы, уже завершившей свое земное существование, следующим образом кается в своих грехах:

От коровушек молочко отдаивала,

Промеж межи полоску прожиновала,

От хлебушка спорынью отымывала.

В этом стихе дается полная характеристика злой деятельности ведьмы, так как эти три деяния составляют специальные занятия женщин, решившихся продать свою душу чертям. Впрочем, если внимательно всмотреться в облик ведьмы в том виде, в каком она рисуется воображению жителей северной лес­ной половины России, то в глаза невольно бросится существенное различие между великорусской ведьмой и родоначальницей ее —малорусской. Если в малорусских степях среди ведьм очень нередки молодые вдовы, и притом, по выражению нашего великого поэта, такие, что "не жаль отдать души за взгляд красотки чернобровой", то в суровых хвойных лесах, которые сами поют не иначе как в минорном тоне, шаловливые и кра­сивые малороссийские ведьмы превратились в безобразных старух. Их приравнивали здесь к сказочным бабам-ягам, жи­вущим в избушках на курьих ножках, где они, по олонецкому сказанию, вечно кудель прядут и в то же время "глазами в по­ле гусей пасут, а носом (вместо кочерги и ухватов) в печи поваруют". Великорусских ведьм обыкновенно смешивают с кол­дуньями и представляют себе не иначе как в виде старых, иног­да толстых, как кадушка, баб с растрепанными седыми космами, костлявыми руками и с огромными синими носами. (По этим коренным чертам во многих местностях самое имя ведьмы сделалось ругательным.) Ведьмы, по общему мнению, отличаются от всех прочих женщин тем, что имеют хвост (малень­кий) и владеют способностью летать по воздуху на помеле, ко­чергах, в ступах и т. п. Отправляются они на темные дела из своих жилищ непременно через печные трубы и, как все чаро­деи, могут оборачиваться в разных животных, чаще всего в со­рок, свиней, собак и желтых кошек. Одну такую свинью (в брянских местах) били чем попало, но кочерги и ухваты отскакивали от нее, как мячик, пока не запели петухи. В случаях других превращений побои также считаются полезною мерою, только советуют бить тележной осью и не иначе, как повторяя при каждом ударе слова "раз" (сказать "два" значит себя сгубить, так как ведьма того человека изломает). Этот ритуал избиения, определяющий, как и чем надо бить, показывает, что кровавые расправы с ведьмами практикуются весьма широко. И действительно, их бьют и доныне, и современная деревня не перестает поставлять материал для уголовных хроник. Чаще всего ведьмы подвергаются истязаниям за выдаивание чужих коров. Зная повсеместный деревенский обычай давать коровам клички сообразно с теми днями недели, когда они родились, а равно и привычку их оборачиваться на зов, — ведьмы легко пользуются всем этим. Подманивая "авторок" и "субботок", они выдаивают их до последней капли, так что коровы после приходят с поля такими, как будто совсем потеряли молоко. Обиженные крестьяне утешают себя возможностью поймать злодейку на месте преступления и изуродовать, отрезавши ей ухо, нос или сломавши ногу. (После того в деревне не замедлит обнаружиться обыкновенно баба с подвязанной щекой или прихра­мывающая на ту или другую ногу.) Многочисленные опыты в этом роде повсеместны, так как крестьяне до сих пор сохранили уверенность, что их коровы выдаиваются не их голодными со­седками, не знающими, чем накормить ребят, а именно ведь­мами. Притом же крестьяне, по-видимому, не допускают и мыс­ли, что коровы могут потерять молоко от болезненных причин или что это молоко может быть высосано чужеядными жи­вотными.

Ведьмы имеют чрезвычайно много общего с колдунами, и если подбирать выдающиеся черты в образе действий тех и других, то придется повторяться. Они также находятся между собою в, постоянном общении и стачке (вот для этих-то совеща­ний и изобретены "лысые" горы и шумные игры шаловливых вдов с веселыми и страстными чертями)[43], точно так же тяжело умирают, мучаясь в страшных судорогах, вызываемых жела­нием передать кому-нибудь свою науку, и у них точно так же после смерти высовывается изо рта язык, необычно длинный и совсем похожий на лошадиный. Но этим не ограничивается сходство, так как затем начинаются беспокойные ночные хож­дения из свежих могил на старое пепелище (на лучший слу­чай — отведать блинов, выставляемых за окно до законного сорокового дня, на худший — выместить запоздавшую и неостыв­шую злобу и свести неоконченные при жизни расчеты с неми­лыми соседями). Наконец, успокаивает их точно так же осино­вый кол, вбитый в могилу. Словом, бесполезно разыскивать рез­кие границы, отделяющие волхвов от колдунов, так же точно, как ведьм от колдуний. Даже история тех и других имеет много общего: ее кровавые страницы уходят в глубь веков, и кажется, что они потеряли свое начало — до такой степени укоренился в народе обычай жестокой расправы с колдунами и ведьмами. Правда, против этого обычая еще в средние века выступали наиболее просвещенные отцы церкви, но в ту суровую эпоху проповедь кротости и незлобия имела мало успеха. Так, в пер­вой половине XV века одновременно с тем, как во Пскове во время моровой язвы сожгли живыми двенадцать ведьм, — в Суздали епископ Серапион вооружается уже против привычки приписывать общественные бедствия ведьмам и губить их за это: "Вы все еще держитесь поганского обычая волхвованья, — говорил св. отец, — веруете и сожигаете невинных людей. В ка­ких книгах, в каких писаниях слышали вы, что голода бывают на земле от волхвования? Если вы этому верите, то зачем же вы пожигаете волхвов? Умоляете, почитаете их, дары им при­носите, чтобы не устраивали мор, дождь ниспускали, тепло при­водили, земле велели быть плодоносною? Чародеи и чародейки действуют силою бесовскою над теми, кто их боится, а кто веру твердую держит к Богу, над тем они не имеют власти. Скорблю о вашем безумии, умоляю вас: отступите от дел поганских. Пра­вила божественные повелевают осуждать человека на смерть по выслушании многих свидетелей, а вы в свидетели поставили воду, говорите: "Если начнет тонуть — невинна, если же поплывет— то ведьма". Но разве дьявол, видя ваше маловерие, не может поддержать ее, чтобы не тонула, и этим ввести вас в душегубство?" Однако гласом в пустыне прозвучали эти слова убеждения, исполненные высочайших чувств христианского милосердия: через 200 лет, при царе Алексее, старицу Олену сжигают на срубе как еретицу, с чародейственными бумагами и ко­реньями, после того, как она сама созналась, что портила людей и некоторых из них учила ведовству. В Перми крестьянина Талева огнем жгли и на пытке дали ему три встряски по нагово­ру, что он напускает на людей икоту. В Тотьме в 1674 году сож­жена была в срубе, при многочисленных свидетелях, женщина Федосья по оговору в порче и т. д. Когда (в 1632 г.) из Литвы дошли вести, что какая-то баба наговаривает на хмель, чтобы навести моровое поветрие, — то тотчас под страхом смертной казни тот хмель запретили покупать. Спустя еще целое столе­тие (в 1730 г.) Сенат счел нужным напомнить указом, что за волшебство закон определяет сожжение, а через сорок лет пос­ле того (в 1779 г.) епископ Устюжский доносит о появлении колдунов и волшебников из крестьян мужского и женского пола, которые не только отвращают других от правоверия, но и многих заражают разными болезнями посредством червей. Колдунов отправили в Сенат как повинившихся в том, что от­реклись от веры и имели свидание с чертом, который приносил им червей. Тот же Сенат, узнав из расспросов колдунов, что их не раз нещадно били и этими побоями вынудили виниться в том, в чем они вовсе не виноваты, распорядился воеводу с товарищем отрешить от должности, мнимых чародеев освобо­дить и отпустить, а архиереям и прочим духовным особам за­претить вступать в следственные дела о чародействах и вол­шебствах, ибо эти дела считаются подлежащими гражданскому суду. И вот с тех пор, как блеснул во мраке непроглядном жи­вотворный луч света, накануне XX столетия мы получаем ниже­следующее известие все по тому же чародейскому вопросу о ведьмах:

"Недавно, — пишет корреспондент наш из Орла, — в начале 1899 г. чуть было не убили одну женщину по имени Татьяна, которую все считали за ведьму. Татьяна поругалась с другой женщиной и пригрозила ей, что испортит ее. И вот что потом произошло из-за уличной бабьей перебранки: когда на крики сошлись мужики и обратились к Татьяне со строгим запросом, она обещала им превратить всех в собак. Один из мужиков подошел к ней с кулаком и сказал: ты, мол, ведьма — а загово­ри мой кулак так, чтобы он тебя не ударил. И ударил ее по затылку. Татьяна упала, на нее, как по сигналу, напали остальные мужики и начали бить. Решено было осмотреть бабу, най­ти у нее хвост и оторвать. Баба кричала благим матом и защи­щалась настолько отчаянно, что у многих оказались исцарапа­ны лица, у других покусаны были руки. Хвоста, однако, не нашли. На крик Татьяны прибежал ее муж и стал защищать, но мужики стали бить и его. Наконец, сильно избитую, но не переставшую угрожать женщину связали, отвезли в волость (Рябинскую) и посадили в холодную. В волости им сказали, что за такие дела всем мужикам попадет от земского началь­ника, так как де теперь в колдунов и ведьм верить не велят. Вернувшись домой, мужики объявили мужу Татьяны, Антипу, что жену его, должно быть, порешат послать в Сибирь, и что они на это согласны будут дать свой приговор, если он не вы­ставит ведра водки всему обществу. За выпивкой Антип божил­ся и клялся, что не только не видал, но ни разу в жизни даже не заметил никакого хвоста у Татьяны. При этом, однако, он не скрыл, что жена угрожает оборотить его в жеребца всякий раз, когда он захочет ее побить. На другой день пришла из во­лости Татьяна, и все мужики явились к ней договариваться о том, чтобы она в своей деревне не колдовала, никого не порти­ла и не отымала у коров молока. За вчерашние же побои про­сили великодушно прощения. Она побожилась, что исполнит просьбу, а через неделю из волости получился приказ, в кото­ром было сказано, чтобы впредь таких глупостей не было, а если что подобное повторится, то виновные за это будут нака­заны по закону и, кроме того, об этом будет доводиться до све­дения земского начальника. Выслушали крестьяне приказ и по­решили всем миром, что наверняка ведьма околдовала началь­ство и что поэтому впредь не следует доходить до него, а нуж­но расправиться своим судом".

В деревне Теребеневе (Жиздринский уезд Калужской губ.) семилетняя девочка Саша говорила матери, что она с теткой Марьей, у которой жила в няньках, каждую ночь летала на лысую гору.

— Когда все заснут, погасят огни, тетка Марья прилетит сорокой и застрекочет. Я выскочу, а она бросит мне сорочью шкуру, надену я ее — и полетим. На горе скинем шкуру, разложим костры, варим зелье, чтобы людей поить. Слетается баб много: и старых, и молодых. Марье весело — свищет да пляшет со всеми, а мне скучно в сторонке, потому что все большие, а я одна маленькая.

То же самое Саша рассказала отцу, а этот бросился прямо к Марье:

— Безбожница, зачем ты мне дочь испортила?

Заступился Марьин муж: вытолкал дурака за порог и дверь за ним затворил. Но тот не унялся — и к старосте. Подумал, подумал староста и говорит:

— Нет, я тут действовать не могу, иди к попу и в волость.

Думал, думал отец и надумал сводить свою дочку в цер­ковь, исповедовать ее, причастить и попытаться, не возьмется ли священник ее отчитать. От исповеди, однако, девочка сама отказалась:

— Ведьмы не молятся и не исповедуются!

И в церкви повернулась к иконостасу спиной. Священник отчитывать отказался и посоветовал девочку хорошенько вы­пороть.

— Какой сорокой она скидывалась, куда летела? И ты, ду­рак, веришь болтовне ребенка?

Между тем у избы встревоженного отца толпа мужиков и баб не расходится, и девчонка продолжает болтать свой вздор.

В волости жалобщику поверили и Марью признали за колдунью. Порылся писарь в законах и оповестил:

— Нет, брат, против черта ничего не поделаешь: никакой статьи противу него я не подыскал.

Пало на Марью подозрение, и слава ведьмы стала расти. Стали соседки следить за каждым ее шагом, припоминать и примечать всякие мелочи. Одна рассказывала, что видела, как Марья умывалась, перегнувшись через порог на улицу; дру­гая— что Марья черпала воду на сутоках, третья — что Марья в ночь на Ивана Купалу собирала травы и т. п. Каждый шаг несчастной женщины стали перетолковывать в дурную сторону. Мальчишки из-за угла начали в нее камнями бросать. Ни ей, ни мужу нельзя стало на улице показываться — чуть в глаза не плюют.

— Хоть бы ты, батюшка, вступился за нас! — умолял Марь­ин муж священника. Священник пробовал убеждать толпу и успокаивать Марью, но ничто не помогало, и в конце концов невинная и кроткая Марья умерла в чахотке.

С того времени прошло лет 15. Саша уже давно выросла, давно уверяет, что рассказ ее — чистая выдумка, но теперь ей уже никто не верит: вошла девка в полный смысл и поняла, что этого рассказывать не следует. Девка она хорошая, но ни один жених за нее не сватается: никому нет охоты жениться на ведьме.

Придется, вероятно, и ей, сидя в старых девках, обратиться к промыслу ворожеи, тем более что такие занятия вовсе не опасны и очень выгодны. Мимо ворожеи не пройдут ни удалые молодцы, ни красные девицы, ни обманутые мужья, ни ревни­вые жены, потому что и нынче, как в старину, живет в людях вера в "присуху". Не надо ни лысых гор, ни придорожных росстаней, достаточно и деревенских завалинок, чтобы, узнавая сокровенные тайны, усердно заниматься приворотами и отворотами любящих и охладевших сердец: и себе на руку, и посто­ронним в помощь. В таких делах для ловких людей еще много простора, как бы ни назывались эти ловкачи: ведьмами или во­рожеями, гадалками или знахарками, бабками или шептуньями. Вот несколько примеров из практики современных ведьм и гадалок.

Один крестьянин Орловской губернии тяжко провинился перед новобрачной женой и, чтобы как-нибудь поправить дело, обратился за советом к хваленой старухе-знахарке, о которой шла молва как о заведомой ведьме. Знахарка посоветовала своему пациенту пойти в луга и отыскать между стожарами (колья, на которых крепятся стоги сена) три штуки таких, которые простояли вбитыми в землю не менее трех лет; затем наскоблить с каждой стожары стружек, заварить их в горшке я пить.

А вот еще случай из практики ворожей.

— От суседей нет мне промытой воды, — жаловалась также известной калужской ведьме одна девушка, служившая у богатого купца, — обещал взять замуж, да и обманул. Все смеются, даже малые ребята.

— Ты только принеси мне лоскут от его рубахи, — обнадеживала ее ведьма, — я отдам церковному сторожу, чтобы он, сак станет звонить, навязал на веревку этот клок, тогда купец от тоски не будет знать, куда деться, и сам к тебе придет, а ты смейся ему: я, мол, не звала тебя, зачем пришел?..

Жаловалась и другая бедная девушка, пожелавшая выйти за богатого крестьянина, которому она не нравилась.

— Ты, если можно, достань его чулки с ног, — присоветовалa ведьма. — Я отстираю их, и наговорю воду ночью, и дам тебе три зерна: одно бросишь против его дома, а другое ему под ноги, когда будет ехать, третье — когда он придет...

Случаев таких в практике деревенских ведьм бесконечно много, но замечательно, что знахарки и ведьмы воистину неистощимы в разнообразии своих рецептов. Вот еще несколько образчиков.

Любит мужик чужую бабу. Жена просит совета.

— Посматривай на двор, где петухи дерутся, — рекомендует ведьма, — возьми на том месте земельки горсточку и посыпь на на постель твоей разлучницы. Станет она с мужем твоим вздорить, — и опять полюбит он свой "закон" (т. е. жену).

Для присухи девиц советуют вынашивать под левой мышкой течение нескольких дней баранки или пряники и яблоки, конечно, прежде всего снабженные наговорами, в которых и заключена главнейшая, тайно действующая сила.

Только знающие и избранные ведьмы болтают не на ветер заговорные слова, а закладывают в наговоренные реши, именно то, что потом будет врачевать, успокаивать и утешать по желанию. Точно самым целебным зельем наполняется наболевшее сердце, когда слышат уши о пожелании, чтобы тоска, давившая до сих пор, уходила прочь "ни в пенье, ни в коренье, ни в грязи топучи, ни в ключи кипучи", а именно в того человека, который оскорбил, разлюбил или обманул обещаниями и т. п. Для влюб­ленных ведьмы знают такие слова, что, кажется, лучше и сла­ще их и придумать никому нельзя. Они посылают присуху "в ретивые сердца, в тело белое, в печень черную, в грудь горячую, в голову буйную, в серединную жилу, и во все 70 жил, и во все 70 суставов, в самую любовную кость. Пусть эта самая присуха зажгла бы ретивое сердце и вскипятила горячую кровь, да так, чтобы нельзя было ни в питье ее запить, ни в еде заесть, сном не заспать, водой не смывать, гульбой не загулять, слезами не заплакать" и т. п.

Только исходя из уст ведьм, слова эти имеют силу "печатать" чужое сердце и запирать его на замок, но и то лишь в том случае, когда при этом имеются в руках: наговорные коренья, волосы любимого человека, клочок его одежды и т. п. Всякому обещанию верят и всякое приказание исполняют: подкладыва­ют молодым ребятам голик под сани, если желают, чтобы кто-нибудь из них в текущем году не женился, сжигают его волосы, чтобы он целый год ходил как потерянный. Если же выпачкать ему поддевку или шубу бараньей кровью, то и вовсе его никто любить не будет.

Но самое действительное средство в любовных делах — это таинственный талисман, который добывается из черной кошки или из лягушек. Из первой, разваренной до последней степени, получается "косточка-невидимка", делающая человека, который ею владеет, невидимкой. Косточка равносильна сапогам-скороходам, ковру-самолету, суме-хлебосолке и шапке-невидимке. Из лягушки достают две "косточки-счастливки", с одинаковым успехом служащие как для приворотов, так и отворотов, воз­буждающих любовь или вызывающих отвращение. Об этих ко­шачьих и лягушачьих косточках отзываются и в сказках с пол­ною верою в их чародейство. Добываются эти косточки очень легко: стоит выварить в котелке совершенно черную кошку — и получается "крючок и вилочка", или стоит посадить в мура­вейник двух лягушек, чтобы получить "крючок и лопаточку". Крючком задевают ту, которую желают привлечь к себе (или незаметно прицепляют ей на платье). Вилочкой или лопаткой отталкивают от себя ее же, когда успеет она надоесть или совсем опостылеет. Не много при этом требуется обрядов и не особен­но трудна подготовка. От муравьиной кучи надо уходить задом наперед, чтобы леший не мог догнать, когда пойдет искать следов; тогда оба следа будут вести в лес, а из лесу следа не будет. В иных случаях советуют по 12 ночей кряду ходить к тому муравейнику и обходить его молча три раза, только на тринадцатую ночь дается в руки подобное сокровище. Неудача постигает лишь в том случае, когда пристегнутый к платью крючок отмеченная девица не проносит на себе три недели кряду и т. п.

По всем приведенным данным можно заключить, что некогда влиятельная и страшная власть ведьм, устремленная главным образом на любовные дела, теперь замыкается в пределах бабьего царства. В этом, конечно, надо видеть большое счастье и несомненный успех просвещения. Уже из многих мест, и при­том славящихся своим суеверием, доносятся, например, такие отрадные вести:

— В старину ведьм много водилось, а нынче что-то не слыхать.

— Теперешняя ведьма чаще всего сводня. Так что ведьмы не только обмирают, по старому обычаю, на Силу и Силуана (30 июля), опившись краденого молока от чужих коров, но, по многим несомненным признакам, при новых порядках и вовсе приготовились к настоящей смерти.

XIV. Кликуши

В деревенской Руси чрезвычайно распространен особый - вид нервных женских болезней, известных под именем "кликушест­ва". Эта болезнь проявляется в форме припадков, более шум­ных, чем опасных, и поражает однообразием поводов и выбором мест для своего временного появления. Та часть литургии вер­ных, которая предшествует пению Херувимской и великому вы­ходу со св. Дарами, в далеких глухих селах оглашается крика­ми этих несчастных. Крики несутся в такой страшной разного­лосице, что на всякого свежего человека способны произвести потрясающее впечатление не одною только своею неожидан­ностью или неуместной дерзостью. При этом не требуется осо­бенной сосредоточенности внимания, чтобы заметить, насколько, быстро сменяется мирное молитвенное настроение присутствую­щих. На всех лицах появляется выражение болезненной тоски и вместе сердечного участия и сострадания к несчастной. Ни малейшего намека на резкий протест, ни одного требования удалить "одержимую" из храма. Все стоят молча, и только в группе женщин, окружающих больную, заметно некоторое движение: они стараются успокоить "порченую" и облегчить ей возможность выстоять всю обедню вплоть до того времени, когда с выносом св. Даров обязательно исчезнет или смолкнет вся нечистая сила. Это мягкое и сердечное отношение к кликушам покоится на том предположении, что не человек, пришедший в храм помолиться, нарушает церковное благочиние и вводит в соблазн, но тот злой дух, который вселился в него и овладел всем его существом. Злой дух смущает молящихся нечеловече­скими воплями и разными выкриками на голоса всех домашних животных: собачий лай и кошачье мяуканье сменяются петушиным пением, лошадиным ржанием и т. п. Чтобы прекратить этот соблазн, четыре-пять самых сильных мужчин охотно вы­деляются из толпы и ведут больного до царских врат к причастию, искренне веруя при этом, что борются не с упрямством слабой женщины, а с нечеловеческими силами сидящего в ней нечистого. Когда кликуша начинает успокаиваться, ее бережно выводят из церкви, кладут на землю и стараются укрыть белым покрывалом, для чего сердобольные женщины спешат принести ту скатерть, которою накрыт был пасхальный стол с разговень­ем, или ту, в которой носили на пасхальную заутреню для ос­вящения яйца, кулич и пасху. Иные не скупятся поить сбере­женной богоявленской водой, несмотря на то, что эта вода и самим дорога, на непредвиденные несчастные случаи. Знающие и опытные люди при этом берут больную за мизинец левой руки и терпеливо читают молитву Господню, воскресную и богоро­дичную до тех пор, пока кликуша не очнется. Кроме молитв, иногда произносятся особые заговоры, которыми велят выходить нечистой силе "из белого тела, из нутра, из костей, суставов, из ребер и из жилов, и уходить в ключи-болота, где птица не ле­тает и скот не бывает, идти по ветрам, по вихорям, чтобы снес­ли они злую силу в черные грязи топучие, и оттуда бы ее ни ветром не вынесло, ни вихорем бы не выдуло", и т. п.

С такою же заботою и ласкою относятся к кликушам и в домашней жизни, считая их за людей больных и трудноизлечимых. От тяжелого труда их освобождают и дают поблажку да­же в страдную пору, при скоплении утомительных работ: они обыкновенно редко жнут, а в иных местах и не молотят. (Если же иногда во время припадков и применяются кое-какие суровые меры, подчас похожие на истязания, то все это делается из пря­мого усердия, в простоте сердца.) Когда после удачных опытов домашнего врачевания больная совершенно успокоится и семей­ные убедятся в том, что злой дух вышел из ее тела, ей целую неделю не дают работать, кормят по возможности лучшей едою, стараются не сердить, чтобы не дать ей возможности выругать­ся "черным словом" и не начать, таким образом, снова клику­шествовать. У некоторых истерические припадки обостряются до такой степени, что становится жутко всем окружающим: "порченая" падает на землю и начинает биться и метаться по сторонам с такою неудержимою силою, что шестеро взрослых мужиков не в состоянии предохранить ее от синяков и увечий. Изо рта показывается пена, глаза становятся мутными, и, вся растрепанная, кликуша в самом деле на вид делается такой страшной, что всякие резкие меры, предпринимаемые в этих случаях, становятся отчасти понятными. При усмирении расходившейся в припадках больной обыкновенно принимают уча­стие все досужие соседи, так что набирается полная изба сострадательного народа: кто курит ладаном около лежащей, обходя ее с трех сторон и оставляя четвертую (к дверям) свободною, кто читает "Да воскреснет Бог", чтобы разозлившегося беса вытравить наружу и затем выгнать на улицу.

Общепринятый способ успокоения кликуш во время припад­ков заключается в том, что на них надевают пахотный хомут, причем предпочтение отдается такому, который снят с потной лошади. По мнению крестьян, баба, лежа в хомуте, охотнее укажет, кто ее испортил, и ответит на обычный в таких случаях вопрос: "Кто твой отец?" В некоторых местах (Меленковский уезд. Владимирской губ.), надевая на больную хомут, вместе с тем привязывают еще к ногам ее лошадиные подковы, а иногда прижигают пятки раскаленным железом[44]. Об "отце" спрашива­ет кликушу (около Пензы) через раскрытую дверь посторонние женщины, когда больную с хомутом на шее подводят к порогу, причем спрашивающие стараются убедить, что открытием тайны она не обидит сидящего в ней "батюшки" (отвечают кликуши во время припадка всегда в мужском роде). В Жиздинском уезде (Калужская губ.) кликуш выводят во двор и запрягают в соху: двое волокут больную, а двое тянут соху и т. д. Около Орла хотя и знают про этот способ, но предпочитают ладан, собранный из двенадцати церквей и двенадцать раз в дно утро вскипяченный в чугуне и по ложечке слитый в штофы: тот настой дают пить больной. В Болоховском уезде (той же губернии) в одном селе продают подобный ладан под названием "херувимского" (им кадят в киевских пещерах, во время херувимской песни), причем "одну росинку дают на трынку" одну крупинку за копейку).

Кроме ладана и богоявленской воды, признается еще целебною и даже имеющею решающее действие на перелом болезни и изгнание беса крещенская вода, освящаемая в прорубях рек и озер, а за неимением таковых — в колодцах и чанах. В Вологодской губернии кликуш, раздетых до рубашки, несмотря на трескучие морозы, макают в прорубь, опуская в воду ногами, лишь только успеют унести кресты и хоругви. В Орловской губернии одному свидетелю удалось видеть, как к колодцу и кадушке с водой, приготовленной к освящению (реки нет), привели бабу-кликушу в валенках и тулупе, с головой, накрытой шерстяным платком, как потом раздели ее, оставив в одной рубашке, и как двое мужиков ведрами лили на нее с головы холодную воду и, не внимая ее крикам, ознобили ее до дрожи во всем теле. После этого те же мужики накинули ей на плечи тулуп и, отведя в караулку, надели там на нее сухое и чистое белье, отвели домой и потом хвастались долгое время, что с этой поры баба перестала выкликать и совсем выздоровела.

Не менее действительною помощью при пользовании кликуш признается также "отчитывание". Берутся за это дело те ста­рые девицы, полумонашенки, полумирянки, которые известны* всюду под именем "черничек". Впрочем, участие их считается мало действительным, и приглашаются они большею частью,. что называется, для очистки совести. Чаще же всего отчитыва­ние производит старичок священник из тех, которые сами оп­ростели до неузнаваемости и утратили даже многие внешние признаки, усвоенные духовными лицами. Из таких священников особенно дороги и близки народу те, которым удалось запастись редкостною и ценною книгою большого требника Петра Могилы (впрочем, за неимением требника, отчитывают и по Евангелию). Про таких целителей ходят дальние слухи; на них охотно ука­зывают, к ним смело отправляются, как к тому "попу Егору", о котором сообщают из Орловской губернии: "Отчитывает дюже хорошо, в церкви, над головою кликуши, семь Евангелий по семи раз читает, и унимает крик сразу". В местности, где жи­вет этот поп Егор, и народ подобрался болезненный, с большой наклонностью к кликушеству. Вот что рассказывала на этот счет одна крестьянка: "Баб сорок бегут по деревне кто куда. Сами простоволосы (а нешто это можно — сама Божья Матерь, и та покрывала волосы), а они еще без понев, так что, почитай, все у них наруже, и кричат во всю глотку всякая свое: "Где она? Где колдунья? Мы сейчас разорвем ее на куски!" — "Дала своя­ку напиться, а он-от (злой дух) у нее сидел, а теперь у меня в животе". Другая сказывает: "Дала мне колдунья вина, пей-пей, говорит, зелено вино — здоровее будешь, а только я выпи­ла, и стал у меня в животе кто-то сперва аукать, а из живота в рот перешел и стал выражать плохие слова, непотребно ругаться". От третьей бабы соседи слышат: "Молочка кисленького принесла, говорит: у тебя нетути, да вот к чему и призвела". Мужики, глядя, что их бабы орут без конца, собрались все, вызвали колдунью и пригрозили: "Если да ежели ты еще что нашкодишь, живую зароем в землю и осиновый кол в глотку забьем"...

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: