90 страница

ЕГО ОТНОШЕНИЕ К ЗАПАДНОЙ ЕВРОПЕ. Как относился Петр к Западной Европе? Предшественники поставили Петру, между прочим, и такую задачу - "все делать с примеру сторонних чужих земель", именно земель западноевропейских. В этой задаче было много уныния, отчаяния в национальных силах, самоотречения. Как понял ее Петр? Как он смотрел на отношение России к Западной Европе, видел ли он в последней всегдашний образец для первой, или западноевропейский мир имел для него лишь значение учителя, с которым расстаются по окончании выучки? Самой тяжкой потерей, понесенной Московским государством в XVII в., Петр считал утрату земель прибалтийских, которая лишила Россию общения с просвещенными народами Запада. Но для чего нужно было это общение? Петра часто изображали слепым беззаветным западником, который любил все западное не потому, что оно было лучше русского, а потому, что оно было непохоже на русское, который хотел не сблизить, а ассимилировать Россию с Западной Европой. Трудно поверить, чтобы всегда расчетливый Петр был расположен к таким платоническим увлечениям. Из обзора жизни Петра мы видели, как в 1697 г. под прикрытием торжественного посольства, в свиту которого замешался и Петр под вымышленной фамилией, снаряжена была секретная воровская экспедиция с целью выкрасть у Западной Европы морского техника и техническое знание. Вот для чего нужна была Петру Западная Европа. Он не питают к ней слепого или нежного пристрастия, напротив, относился к ней с трезвым недоверием и не обольщался мечтами о задушевных ее отношениях к России, знал, что Россия всегда встретит там только пренебрежение и недоброжелательство. Составляя в 1724 г. программу торжественной оды или чего-то подобного на празднование годовщины Ништадтского мира, Петр писал, между прочим, что все народы особенно усердно старались не допустить нас до света разума во всем, особенно в военном деле; но они проглядели это, точно у них в глазах помутилось, "яко бы закрыто было сие пред их очесами". Петр считал этот недосмотр чудом божиим и предписывают выразить это с особенной силой в праздничных виршах: "Сие пространно развести надлежит, а сенсу довольно", сюжет дает обильный запас идей. Вот почему хочется верить дошедшему до нас через много рук преданию о словах, когда-то будто бы сказанных Петром и записанных Остерманом: "Нам нужна Европа на несколько десятков лет, а потом мы к ней должны повернуться задом". Итак, сближение с Европой было в глазах Петра только средством для достижения цели, а не самой целью. Чего же хотел он добиться этим средством? В ответ на этот вопрос надобно припомнить, за чем посылал Петр десятки русской молодежи за границу и каких иноземцев выписывал из-за границы. Посланные обучались математике, естествознанию, кораблестроению, мореплаванию; выписывали офицеров, кораблестроителей, мореходов, фабричных и Других мастеров, горных инженеров, а потом правоведов и камералистов, знающих науку управления, особенно финансового. С помощью тех и других Петр заводил в России то, что он видел полезного на Западе и чего не было в России. У России не было регулярной армии - он сформировал ее; не было флота - он построил его; не было удобного морского пути для внешней торговли - он армией и флотом отвоевал восточный берег Балтийского моря; была слаба промышленность добывающая и почти отсутствовала обрабатывающая - после него осталось более 200 фабрик и заводов; для всего этого необходимо было техническое знание - заведены были в столицах морская академия, школы навигацкая и медицинская, училища артиллерийское и инженерное, школы латинские и математические и до полусотни начальных цифирных школ в губернских и провинциальных городах да столько же гарнизонных для солдатских детей; казны недоставало на покрытие государственных расходов - Петр увеличил доходный бюджет в три слишком раза; недоставало рационально устроенной администрации, способной вести все эти сложные новые дела, - специалисты-иноземцы помогли учредить новое центральное управление. Это не все, что сделал Петр, но это именно то, что хотел он сделать с помощью Западной Европы. Техника военная, народнохозяйственная, финансовая, административная и техническое знание - вот обширная область, в которой работать и учить русских работе призывал Петр западного европейца. Он хотел не заимствовать с Запада готовые плоды тамошней техники, а усвоить ее, пересадить в Россию самые производства с их главным рычагом - техническим знанием. Мысль, смутно мелькавшая в лучших умах XVII в., о необходимости предварительно поднять производительность народного труда, направив его с помощью технического знания на разработку нетронутых естественных богатств страны, чтобы дать ему возможность вести усиленные государственные тягости, - эта мысль была усвоена и проводилась Петром, как никогда ни прежде, ни после него: здесь он стоит одиноко в нашей истории. И во внешней политике он обратил все народные силы на разрешение вопроса, казавшегося ему наиболее важным для народного хозяйства, - вопроса балтийского. Он внес в народнохозяйственный оборот такое количество нового производительного труда, которое трудно взвесить и оценить. Но осязательные признаки этого обогащения обнаружились не в подъеме общего уровня народного благосостояния, а в ведомостях казенного дохода. Война со своими последствиями перехватывала все излишки народного заработка. Народнохозяйственная реформа превратилась в финансовую, и успех, ею достигнутый, был собственно финансовый, а не народнохозяйственный. Когда (1724 г.) Посошков писал самому Петру, что нетрудно наполнить царскую казну, но "великое и многотрудное дело народ весь обогатить", он высказывал не простенькую истину политической экономии, а печальное наблюдение вдумчивых современников над тем, что совершалось на их глазах. Трудовое поколение, которому достался Петр, работало не на себя, а на государство и после усиленной и улучшенной работы ушло едва ли не беднее своих отцов. Петр не оставил после себя ни копейки государственного долга, не израсходовал ни одного рабочего дня у потомства, напротив, завещал преемникам обильный запас средств, которыми они долго пробавлялись, ничего к ним не прибавляя. Его преимущество перед ними в том, что он был не должником, а кредитором будущего. Впрочем, это относится уже к следствиям реформы, о которых речь впереди. Подсчитывая итоги деятельности Петра, обращенной не к внешней обороне и международному положению государства, а к устройству народного благосостояния, можно сказать, что в широких народнохозяйственных замыслах Петра - основная мысль его реформы, неудачей этих замыслов обозначился ход этой реформы, в финансовых успехах выразился главный результат ее.

ПРИЕМЫ РЕФОРМЫ. Итак, Петр взял из старой Руси государственные силы, верховную власть, право, сословия, а у Запада заимствовал технические средства для устройства армии, флота, государственного и народного хозяйства, правительственных учреждений. Где же тут, спросите вы, коренной переворот, обновивший или исказивший русскую жизнь сверху донизу, давший ей не только новые формы, но и новые начала, благотворные или зловредные - все равно? Однако таково было впечатление современников реформы, передавших его и ближайшему потомству. Реформа если не обновила, то взбудоражила, взволновала русскую жизнь до дна не столько своими нововведениями, сколько некоторыми приемами, не характером своим, а темпераментом, если можно так выразиться. Результаты реформы были обращены более к будущему, смысл ее далеко не всем был понятен; но ее приемы чувствовались современниками прежде всего, производили непосредственное впечатление, и с ним приходилось считаться Петру. Эти приемы вырабатывались при участии личного характера Петра, под влиянием обстановки, в какой шла его преобразовательная деятельность, и под влиянием отношения, в какое эта обстановка ставила его к быту, понятиям и обычаям народа. Обстановка реформы создана была внешней войной и внутренней борьбой. Служа главной движущей пружиной реформы, война оказала самое неблагоприятное действие на ее ход и успехи. Реформа шла среди растерянной суматохи, какой обычно сопровождается война. Нужды и затруднения, какие она вызывала на каждом шагу, заставляли Петра спешить. Война сообщила реформе нервозный, лихорадочный пульс, болезненно-ускоренный ход. Среди военных тревог Петр не имел досуга останавливаться, хладнокровно обсуждать положение, взвешивать свои мероприятия, соображать условия их исполнимости, терпеливо дожидаться медленного роста своих начинаний. Он требовал от них быстрого действия, немедленных результатов, при всяком затруднении или замедлении подгонял исполнителей страшными угрозами, которые сыпались так расточительно, что теряли свою возбуждающую силу. За все: за подачу прошения государю помимо подлежащих мест, за порубку мерного дуба (указных размеров) или мачтовой ели, за неявку дворянина на смотр, за торговлю русским платьем - конфискация имущества, лишение всех прав, кнут, каторга, виселица, политическая или физическая смерть. Нерасчетливая кара закона в одних усиливала отвагу преступления, в других производила замешательство и смущение, неврастенический столбняк и общее чувство тягости. Один из усердных сотрудников царя, генерал-адмирал Апраксин, живо изобразил это настроение в письме 1716 г. к царскому кабинет-секретарю Макарову: "Истинно во всех делах точно слепые бродим и не знаем, что делать; во всем пошли великие расстрои и куда прибегнуть и что впредь делать, не знаем; денег не возят ниоткуда; все дела, почитай, останавливаются". С другой стороны, реформа шла среди глухой и упорной внутренней борьбы, не раз шумно прорывавшейся: четыре страшных мятежа и три-четыре заговора - все выступали против нововведений, строились во имя старины, ее понятий и предрассудков. Отсюда враждебное отношение Петра к отечественной старине, к народному быту, тенденциозное гонение некоторых наружных его особенностей, выражавших эти понятия и предрассудки. Такое отношение установилось у Петра под прямым влиянием политического воспитания, какое он получил. Политические понятия и чувства его выросли среди смут, порожденных борьбой двух направлений, на какие разделилось русское общество в XVII в.: приверженцы новшеств, искавшие помощи и уроков на Западе, столкнулись с политическими и церковными староверами. Эти последние в борьбе выставляли знаменем некоторые наружные особенности, отличавшие древнерусского человека от западного европейца, - бороду, покрой платья и т. п. Сами по себе эти внешности, разумеется, не мешали реформе; но очень мешали ей чувства и убеждения, ими прикрывавшиеся: это были признаки оппозиции, символы протеста.

Став на сторону нововведений, Петр горячо ополчился против этих мелочей, которыми прикрывались дорогие для русского человека предания старины. Впечатления детства побуждали Петра придавать преувеличенное значение этим предметам. Он привык видеть эти признаки на государственных мятежниках, стрельцах и старообрядцах; древнерусская борода была для него не физической подробностью мужской физиономии, а выставкой политического настроения, знаком государственного бунтовщика наравне с длиннополым платьем. Притом он хотел обрить и одеть своих подданных по-иноземному, чтобы облегчить им сближение с иноземцами. В 1698 г., воротившись в Москву из-за границы по вестям о новом стрелецком мятеже, он тотчас же принялся стричь бороды и резать длинные полы однорядок и ферезей у своих приближенных, ввел парики. Трудно вообразить, какой законодательный и полицейский шум и гам поднялся из-за этой перелицовки и перекостюмировки русских людей на иноземный фасон. Духовенство и крестьян не трогали: они сохранили сословную привилегию оставаться православными и старомодными. Другим классам в январе 1700 г. возвещен с барабанным боем на площадях и улицах указ к масленице, не позже, надеть платье - кафтаны венгерские. В 1701 г. новый указ: мужчинам надеть верхнее платье саксонское и французское, а исподнее, камзолы, штаны, также сапоги, башмаки и шапки - немецкие; женщинам - шапки, кунтуши, юбки и башмаки тоже немецкие. У городских ворот расставлены присяжные наблюдатели бород и костюмов, которые штрафовали бородачей и носителей нелегального платья, а самое платье тут же резали и драли. Дворян, являвшихся на государев смотр с невыбритой бородой и усами, нещадно били батогами. Раскольникам-бородачам предписан особый костюм, и даже их женам, природой избавленным от побородного налога, велено в наказание за мужнины бороды носить длинные опашки и шапки с рогами. Купцам за торг русским платьем-кнут, конфискация и каторга. Все это было бы смешно, если бы не было безобразно. Впервые русское законодательство, изменяя своему серьезному тону, низошло до столь низменных предметов, вмешалось в ведомство парикмахера и портного. Сколько раздражения потрачено было на эти прихоти и сколько вражды, значит, помехи делу реформы породили в обществе эти законодательные ненужности! Подобными мелкими, но многочисленными помехами объясняется бросающаяся в глаза наблюдателю несоразмерность достигнутых Петром во внутреннем устройстве государства успехов со стоимостью их достижения, с потраченными на них жертвами. Ход реформы вызывает удивление, с каким трудом доставались Петру даже скромные успехи. Такой горячий его почитатель, как Посошков, должен был признать и красиво изобразил, как плохо спорилось дело в руках Петра, который один тянет в гору, а под гору миллионы тянут. Другой близкий к Петру человек - его токарь Нартов в записках своих скорбит о том, "что соделывалось против сего монарха, что претерпевал, что сносил он и какими уязвляем был горестями". Петр шел против ветра и собственным ускоренным движением усиливал встречное сопротивление. В его деятельности было нравственное противоречие, которого он не мог побороть, - несходство побуждений с образом действий. С летами, пережив беспорядочную молодость, он безотчетно и безраздельно проникся мыслью о народном благе, как никто из наших царей, и направил на это всю несокрушимую энергию своей могучей природы. Эта самоотверженность неотразимо привязывала к нему мыслящих людей, пристально и доброжелательно в него всматривавшихся, как епископ Митрофан, Неплюев, Посошков, Нартов и многонеизвестных: они чутко угадывали глубокую нравственную основу его энергии. "Мы, - прибавляет тот же Нартов, называя Петра земным богом, - мы без страха возглашаем об отце нашем, потому что благородному бесстрашию и правде учились от него". Но средства и приемы действия отталкивали равнодушных с неподатливой мыслью. Петр действовал силой власти, а не духа и рассчитывал не на нравственные побуждения людей, а на их инстинкты. Правя государством из походной кибитки и с почтовой станции, он думал только о делах, а не о людях и, уверенный в силе власти, недостаточно взвешивал пассивную мощь массы. Преобразовательная увлекаемость и самоуверенное всевластие - это были две руки Петра, которые не мыли, а сжимали друг друга, парализуя энергию одна другой. Надеясь восполнить недостаток наличных средств творчеством власти, преобразователь стремился сделать больше возможного, а исполнители, запуганные и неповоротливые, теряли способность делать и посильное, и как Петр в своем преобразовательном разбеге не умел щадить людские силы, так люди в своем сомкнутом, стоячем отпоре не хотели ценить его усилий.

ВЫВОДЫ. Итак, не преувеличивая и не умаляя дела Петра Великого, можно так выразить его значение. Реформа сама собою вышла из насущных нужд государства и народа, инстинктивно почувствованных властным человеком с чутким умом и сильным характером, талантами, дружно совместившимися в одной из тех исключительно счастливо сложенных натур, какие по неизведанным еще причинам от времени до времени появляются в человечестве. С этими свойствами, согретыми чувством долга и решимостью "живота своего не жалеть для отечества", Петр стал во главе народа, из всех европейских народов наименее удачно поставленного исторически. Этот народ нашел в себе силы построить к концу XVI в. большое государство, одно из самых больших в Европе, но в XVII в. стал чувствовать недостаток материальных и духовных средств поддержать свою восьмивековую постройку. Реформа, совершенная Петром Великим, не имела своей прямой целью перестраивать ни политического, ни общественного, ни нравственного порядка, установившегося в этом государстве, не направлялась задачей поставить русскую жизнь на непривычные ей западноевропейские основы, ввести в нее новые заимствованные начала, а ограничивалась стремлением вооружить Русское государство и народ готовыми западноевропейскими средствами, умственными и материальными, и тем поставить государство в уровень с завоеванным им положением в Европе, поднять труд народа до уровня проявленных им сил. Но все это приходилось делать среди упорной и опасной внешней войны, спешно и принудительно, и при этом бороться с народной апатией и косностью, воспитанной хищным приказным чиновничеством и грубым землевладельческим дворянством, бороться с предрассудками и страхами, внушенными невежественным духовенством. Поэтому реформа, скромная и ограниченная по своему первоначальному замыслу, направленная к перестройке военных сил и к расширению финансовых средств государства, постепенно превратилась в упорную внутреннюю борьбу, взбаламутила всю застоявшуюся плесень русской жизни, взволновала все классы общества. Начатая и веденная верховной властью, привычной руководительницей народа, она усвоила характер и приемы насильственного переворота, своего рода революции. Она была революцией не по своим целям и результатам, а только по своим приемам и по впечатлению, какое произвела на умы и нервы современников. Это было скорее потрясение, чем переворот. Это потрясение было непредвиденным следствием реформы, но не было ее обдуманной целью.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ. В заключение попытаемся установить наше отношение к реформе Петра. Противоречия, в какие он поставил свое дело, ошибки и колебания, подчас сменявшиеся малообдуманной решимостью, слабость гражданского чувства, бесчеловечные жестокости, от которых он не умел воздержаться, и рядом с этим беззаветная любовь к отечеству, непоколебимая преданность своему делу, широкий и светлый взгляд на свои задачи, смелые планы, задуманные с творческой чуткостью и проведенные с беспримерной энергией, наконец, успехи, достигнутые неимоверными жертвами народа и великими усилиями преобразователя, - столь разнородные черты трудно укладываются в цельный образ. Преобладание света или тени во впечатлении изучающего вызывало одностороннюю хвалу или одностороннее порицание, и порицание напрашивалось тем настойчивее, что и благотворные деяния совершались с отталкивающим насилием. Реформа Петра была борьбой деспотизма с народом, с его косностью. Он надеялся грозою власти вызвать самодеятельность в порабощенном обществе и через рабовладельческое дворянство водворить в России европейскую науку, народное просвещение как необходимое условие общественной самодеятельности, хотел, чтобы раб, оставаясь рабом, действовал сознательно и свободно. Совместное действие деспотизма и свободы, просвещения и рабства - это политическая квадратура круга, загадка, разрешавшаяся у нас со времени Петра два века и доселе неразрешенная. Впрочем, уже люди XVIII в. пытались найти средство примирения чувства человечности с реформой. Князь Щербатов, враг самовластия, посвятил целый трактат, "беседу", объяснению и даже оправданию самовластия и пороков Петра. Просвещение, введенное Петром в России, он признает за личное благодеяние, оказанное ему преобразователем, и восстает на хулителей, получивших от самовластия то самое просвещение, которое помогло им понять вред самовластия. Вера в чудодейственную силу образования, которой проникнут был Петр, его благоговейный культ науки насильственно зажег в рабьих умах искру просвещения, постепенно разгоравшуюся в осмысленное стремление к правде, т. е. к свободе. Самовластие само по себе противно как политический принцип. Его никогда не признает гражданская совесть. Но можно мириться с лицом, в котором эта противоестественная сила соединяется с самопожертвованием, когда самовластец, не жалея себя, идет напролом во имя общего блага, рискуя разбиться о неодолимые препятствия и даже о собственное дело. Так мирятся с бурной весенней грозой, которая, ломая вековые деревья, освежает воздух и своим ливнем помогает всходам нового посева.

ЛЕКЦИЯ LXIX

Русское общество в минуту смерти Петра Великого. - Международное положение России. - Впечатление смерти Петра в народе. - Отношение народа к Петру. - Легенда о царе-самозванце. - Легенда о царе-антихристе. - Значение обеих легенд для реформы. - Перемена в составе высших классов. - Образовательные их средства. Заграничное обучение. - Газета. - Театр. - Народное просвещение. - Школы и преподавание. - Гимназия Глюка. - Начальные школы. - Книги; ассамблеи; учебник светского обхождения. - Правящий класс и его отношение к реформе.

Обращаюсь к третьей части вопроса о значении реформы Петра, к вопросу о том, что сделали из этой реформы по смерти преобразователя. Определяя это значение, как вы припомните, я сделал оговорку, что оно не вполне выражается в явлениях, наблюдаемых в пределах жизни Петра, что в оценку его дела должны войти следствия реформы, обнаружившиеся по смерти преобразователя. Эти следствия проливают дополнительный и яркий свет на реформу, освещая ее с новой стороны, остававшейся в тени для самого Петра. Не достигнув всего, к чему направлялась реформа, она принесла или подготовила много такого, чего не предвидел преобразователь и чему, может быть, он не был бы рад, если бы предвидел. Попытаемся представить себе русское общество, каким покидал его Петр.

МЕЖДУНАРОДНОЕ ПОЛОЖЕНИЕ. Для того чтобы понять настроение русского общества в минуту смерти Петра, нелишним будет припомнить, что он умер, начав второй мирный год своего царствования, через пятнадцать месяцев по окончании персидской войны. Выросло целое поколение, которое знало и чувствовало новыми налогами и рекрутскими наборами, что Русь все воюет - с турками, со шведами, с персами, даже сама с собой, с астраханцами, казаками. Наконец-то она ни с кем не воюет. С Ништадтского мира международное положение России было довольно прочно, хотя и несколько щекотливо. Швеция, главный враг ее, долго могла только бредить об отместке; к тому же у нее не случилось и маленького Густава Адольфа, каким был Карл XII, а после его смерти восстановление власти аристократического сената сделало Швецию настоящей анархической Польшей, по отзыву тогдашнего русского резидента в Стокгольме. Оборонительный союз со Швецией 22 февраля 1724 г. ограждал правый северный фланг европейского положения России. Вскоре, в августе 1726 г., союзом с Австрией укреплен был и левый южный фланг, после того как правительству Екатерины I не удалось продать Франции русские интересы за надоевший всему дипломатическому миру брак дочери Петра Елизаветы с французским королем или хотя бы с каким-нибудь завалявшимся французским принцем крови. Среди складывавшихся тогда двух коалиций, австро-испанской и англо-франко-прусской, международное положение России с ее преобразованными силами не внушало русским патриотам больших тревог. Сухопутная русская армия пользовалась полтавским почетом на Западе, и пока русский флот донашивал свои гангудские паруса, Россия считалась даже солидной морской державой. Петербург стал дипломатической столицей европейского Востока. Менее удобны были культурные отношения России к Западу. Перед старой романо-германской Европой с выработанными формами общежития, с нормами порядка, превратившимися в общественные привычки и даже в предрассудки, с громадным запасом знаний, идей и материальных сбережений, накоплявшихся чуть не со времен Ромула и Рема, предстала новая русская Европа с одними способностями, подававшими только надежды, с большим количеством рекрутов и вывозного сырья, но без прочных культурных запасов: общежитие держалось только бытовой косностью, покоившейся на вере в стихийную неизменность отцовского и дедовского предания; вместо порядка существовала только привычка повиноваться до первого бунта, вместо знания одна любознательность, только что пробудившаяся; все юридическое сознание заключалось лишь в смутном чувстве потребности права, все богатство - в способности к терпеливой работе. И эти столь несоизмеримые исторические величины, как Россия и Западная Европа, стали не только соседками, но и соперницами, вошли в разнообразные прямые соприкосновения и даже вступали в столкновения; по крайней мере одна вовсе не расположена была щадить другую, а другая силилась не отстать от первой из страха стать ее жертвой. В этом интерес первой встречи глаз на глаз Западной и Восточной Европы. Здесь прежде всего важно уяснить себе, что мы наблюдаем - отношение ли двух культур, передовой и отсталой, которые будут вечно разделены раз установившимся расстоянием, или только встречу разных исторических возрастов со случайным и временным культурным неравенством. Для этого попытаемся представить себе русское общество, сколько это возможно, в минуту смерти Петра, настроение его низа и верха, отношение того и другого к реформе.

ВПЕЧАТЛЕНИЕ СМЕРТИ ПЕТРА. Очевидцы, свои и чужие, описывают проявления скорби, даже ужаса, вызванные вестью о смерти Петра. В Москве в соборе и по всем церквам, по донесению высокочиновного наблюдателя, за панихидой "такой учинился вой, крик, вопль слезный, что нельзя женщинам больше того выть и горестно плакать, и воистину такого ужаса народного от рождения моего я николи не видал и не слыхал". Конечно, здесь была своя доля стереотипных, церемониальных слез: так хоронили любого из московских царей. Но понятна и непритворная скорбь, замеченная даже иноземцами в войске и во всем народе. Все почувствовали, что упала сильная рука, как-никак, но поддерживавшая порядок, а вокруг себя видели так мало прочных опор порядка, что поневоле шевелился тревожный вопрос: что-то будет дальше? Под собой, в народной массе реформа имела ненадежную, зыбкую почву.

ОТНОШЕНИЕ НАРОДА К ПЕТРУ. Во все продолжение преобразовательной работы Петра народ оставался в тягостном недоумении, не мог уяснить себе хорошенько, что такое делается на Руси и куда направляется эта деятельность: ни происхождение, ни цели реформы не были ему достаточно понятны. Реформа с самого начала вызвала глухое противодействие в народной массе тем, что была обращена к народу только двумя самыми тяжелыми своими сторонами: 1) она довела принудительный труд народа на государство до крайней степени напряжения и 2) представлялась народу непонятной ломкой вековечных обычаев, старинного уклада русской жизни, освященных временем народных привычек и верований. Этими двумя сторонами реформа и возбудила к себе несочувственное и подозрительное отношение народной массы. Своеобразную окраску сообщали этому отношению два впечатления, вынесенные народом из событий XVII в. Тогда народ в Московском государстве видел очень много странных вещей: сначала перед ним прошел ряд самозванцев, незаконных правительств, которые действовали по-старому, иногда удачно подделываясь под настоящую привычную власть; потом перед глазами народа потянулся ряд законных правителей, которые действовали совершенно не по-старому, хотели разрушить заветный гражданский и церковный порядок, поколебать родную старину, ввести немца в государство, антихриста в церковь. Под влиянием этих двух впечатлений и складывалось народное отношение к Петру и его реформе. Народ по-своему взглянул на деятельность Петра. Из этого взгляда постепенно развились две легенды о Петре, в которых всего резче выразилось отношение народа к реформе, которыми даже в значительной степени определились ее ход и результаты: одна легенда гласила, что Петр - самозванец, а другая, что он - антихрист.

СКАЗАНИЕ О ЦАРЕ-САМОЗВАНЦЕ. Когда стали обнаруживаться признаки глухого и упорного противодействия реформе со стороны народа. Петр для подавления его учредил тайную полицию, Преображенский приказ, названный так по имени подмосковного села, где впервые возникло это учреждение. От этого приказа до нас дошло немало любопытных дел, которые служат материалом для изучения народного настроения при Петре. Эти канцелярские бумаги наглядно представляют нам возникновение и развитие обеих легенд. Та и другая имела свою историю, прошла известный ряд моментов в своем поэтическом движении, представляя притом редкий вид народного творчества, пропущенного сквозь фильтр тайной полиции. Первоначальную мысль, основной мотив легенды о самозванстве Петра подсказали те наблюдения, которые поразили народ с самого начала царствования Петра. Петр прежде всего дал народу почувствовать свою Деятельность новыми государственными тягостями. Государственные тягости не были новостью для народа: их больно чувствовали и в XVII в., но тогда за них винили не самого царя, а его правительственные орудия. Царь сидел где-то далеко и высоко над народом, редко являлся перед ним и был окружен в народном представлении ослепительным ореолом неземного величия. Все, что делалось непопулярного в государстве, приписывалось тому средостению, какое отделяло царя от простых подданных, т. е. боярскому и приказному правительству. Петр впервые спустился с заоблачной высоты, на которой скрывались его предшественники, вошел в непосредственное соприкосновение с народом, стал перед ним, каким был, перестал быть для народа политическим мифом, каким представлялись ему прежние цари. Народный ропот теперь и направился прямо против царя. Петр явился перед народом простым человеком, совсем земным царем. Но какой это был странный царь! Он предстал перед народом с таким непривычным обликом, с такими небывалыми манерами и принадлежностями, не в короне и не в порфире, а с топором в руках и трубкой в зубах, работал, как матрос, одевался и курил, как немец, пил водку, как солдат, ругался и дрался, как гвардейский офицер. При виде такого необычного царя, совсем непохожего на прежних благочестивых московских государей, народ невольно задавал себе вопрос: да подлинный ли это царь? В этом вопросе и лег зародыш легенды о самозванстве царя. Вопрос вызвал усиленную работу народного ума, точнее, народной фантазии. Бумаги Преображенского приказа дают возможность проследить все фазы народного воображения, развивавшего легенду из указанного зерна. Народные жалобы растили это зерно, питали фантазию. Прежде всего народная мысль остановилась на самом вопросе. Пошли народные толки, подслушанные полицией. Крестьяне жаловались: как бог его нам на царство наслал, так мы и светлых дней не видали; тягота на мир, рубли да полтины да подводы; отдыха нашей братье крестьянству нет. Сын боярский, подслушавший этот ропот, вторил крестьянину своими сословными горями: какой он царь Всю нашу братию на службу выволок, а людей наших и крестьян в рекруты побрал; никуда от него не уйдешь, все на плотах распропали (на морских постройках); и как это его не убьют? Как бы убили его, так бы и служба миновалась и черни стало бы легче. Солдатские жены развивали свою особую консервативную публицистику: какой он царь! Мужей наших в солдаты побрал, всех крестьян с дворами разорил, а нас с детьми осиротил и век плакать заставил. "Какой он царь!" - подхватывал холоп: он враг, оморок мирской; однако сколько ему по Москве ни скакать, а быть ему без головы. "Мироед! - вопияли другие. - Весь мир переел, все переводит добрые головы; только на него кутилку переводу нет". Этому хоровому всесословному протесту сам Петр помог перейти от вопроса о его загадочной личности к ответу, поддержал полет народной фантазии. Царь вел странный образ жизни и делал странные дела: переказнил стрельцов, сестру и жену запер в монастырь, сам все возился и пьянствовал в Преображенском с иноземцами, после нарвского поражения колокола стал снимать с церквей и переливать в пушки. Монах грозил: все-де это даром не пройдет, не добром кончится все это. Отсюда и извлекли ответ на поставленный вопрос. Прежде всего поспешили догадаться, что царя немцы испортили; нервность и вспыльчивость Петра поддерживали догадку. "Немцы обошли его: час добрый найдет - все хорошо, а в иной час так и рвет и мечет: вот уж и на бога наступил, с церквей колокола снимает". Притом заговорило раздраженное национальное чувство под гнетом непрекращавшегося наплыва и влияния иноземцев. Но все это не давало удовлетворительного ответа на главный вопрос: казалось невероятным, каким образом мог явиться на Руси такой царь, хоть и порченый, который не дорожит народными обычаями и верованиями. Тут наступает вторая фаза в развитии легенды. На вопрос является ответ тоже в виде вопроса: да русский ли он? Он сын немки, говорили одни. Да Лаферта, подсказывали другие. Так и додумались до сказания о самозванстве Петра: царица родила девочку, которую подменили немчонком. Однажды полиция подслушала на портомойне в Москве такую политическую беседу: крестьяне все измучены, все на государя встали и возопияли: какой он царь! Родился от немки беззаконной; он подмененный, подкидыш; как царица Наталья Кирилловна отходила сего света, и в то число она говорила ему: ты-де не сын мой, ты подменный; вот велит носить немецкое платье - знатно, что от немки родился. От этого соображения и отправляется легенда в своем дальнейшем развитии, по-своему связывая явления времени. Поездка Петра за границу указала ей направление и облегчила движение. Петр начал заводить новшества, бороды брить, платье немецкое вводить, царицу свою Авдотью Федоровну отставил, немку Монсову взял, проклятый табак курить велел - все по возвращении из чужих краев. Эта поездка к нехристям и послужила путеводной нитью для народной фантазии. Вероятно, до русского общества дошли слухи, что шведский король Карл ХII, покидая в 1700 г. Швецию для борьбы с Петром и его союзниками, оставил дома сестру свою Ульрику-Элеонору, которая впоследствии по смерти брата стала его преемницей. Слыхали также, что в Риге шведское начальство в 1697 г. наделало Петру каких-то неприятностей, не пустило его осмотреть рижские укрепления. Народная фантазия воспользовалась этим, чтобы отлить слухи в целое сказание. Петр поехал за границу - это так; да Петр ли воротился из-за границы? В ответ на этот вопрос уже к 1704 г. сложилась такая сказка. Как государь с ближними людьми был за морем, ходил он по немецким землям и пришел в Стекольное царство (Стокгольм), а то Стекольное царство в немецкой земле держит девица, и та девица над государем надругалась, ставила его на горячую сковороду да, сняв его с тое сковороды, велела бросить в темницу. И как та девица была именинница, стали ей говорить ее князья и бояре: пожалуй, государыня, ради такого дня выпусти его, государя. Она им сказала: подите посмотрите, коли он еще жив валяется, я его для вас выпущу. Те, посмотря, сказали ей: томен, государыня. - Ну, коли томен, так вы его выньте. И они, его вынув, отпустили. Пришел он к нашим боярам, а они, перекрестясь, сделали бочку, набили в нее гвоздья да в тое бочку хотели его, государя, положить. Уведал про то стрелец и, прибежав к государю, сказал: царь-государь, изволь встать и выйти, ничего ты не ведаешь, что над тобою чинится. И он, государь, встал и вышел, а стрелец лег на его место. Пришли бояре да того стрельца, с постели схватя, положили в тое бочку и бросили в море. Легенда в первое время не договаривала до конца, не знала, что сталось дальше с государем. Но потом к сказанию прицепили и конец, стали говорить в народе: это не наш государь, это немчин; наш государь в немцах в бочку закован да в море пущен. Вскоре по смерти Петра эта сказка изменилась: Петра считали погибшим при жизни и воскресили по смерти. Новая редакция гласила, что царствовавший государь был немчин, а настоящий царь освободился из немецкого плена, именно освободил его обманом русский купец, бывший в Стекольном царстве. Рассказчик добавлял: "И как это государь до сей поры не объявится в своем государстве?"

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: