Радикальный феминизм: автономистская версия.

Промышленная революция XIX века породила революцию викторианскую, ставшую первым серьёзным этапом в освобождении женщин. Идеалом этой революции стали брак по любви и сексуальные пуританские отношения. «Викторианская революция хотя и заставила людей относиться к сексу пуритански, но поставила его на гораздо более значимое место в брачной связи, чем когда-либо, изменив пропорциональную важность трёх видов собственности в семье [сексуальная, поколенческая, хозяйственная]». Поколенческая собственность обесценилась, сексуальная и хозяйственная приобрели новую значимость. Судьба девушки больше не зависела от воли родителей и хозяйственного интереса. Брак по расчёту стал осуждаться в обществе. У женщины появилась свобода выбора своего спутника жизни. В постиндустриальную эпоху условия жизни женщин изменились. Изменилось и понимание термина «женская свобода». Так, материальное положение многих женщин заметно улучшилось. Они успешно стали конкурировать с мужчинами в сферах управления, науки и власти. Одновременно с этим стали изменяться и отношения в семье. Женщины-«белые воротнички» уже не стремились рано выходить замуж и обзаводиться детьми. У них появилось много свободного времени для того, чтобы как следует обдумать перспективы своего дальнейшего освобождения. Эпоха постмодерна уничтожила четко выраженные формы классовой и колониальной эксплуатации, вскрыв, таким образом, новую проблему, проблему деления политического сообщества по половому признаку. В шестидесятых годах появляется феминистское движение «второго призыва». Явления частной жизни стали явлениями политическими. Лозунгом радикального феминизма стали слова «Личная жизнь - это политика!» (The personal is the political!).

Феминистки потребовали избавить их от двух типов несправедливости: социально-экономической и культурной (символической). Чтобы решить эти проблемы нужно было, соответственно, перераспределить и признать. Марксистские группы феминисток дополнили теорию разделения труда К. Маркса. Помимо оплачиваемого «производственного труда», на котором в основном работали мужчины, существовал неоплачиваемый «домашний труд» женщин. По их мнению, женщины эксплуатируются дважды: на производстве - капиталистами и дома - мужьями. Таким образом, капитализм и патриархат поддерживаются неоплаченным «домашним трудом». В связи с этим, марксистские феминистки заявляют, что первым классом является пол, «выделяемый на основании разделения труда в процессе биологического воспроизводства и порождаемого им социального неравенства полов». Поэтому необходимо было перераспределить материальные блага в пользу женщин и таким образом устранить ранее незримый вид домашней эксплуатации. Биологические различия преобразуются в социальное и символическое неравенство. По мнению радикальных феминисток, общество должно признать, что культурные различия по половому признаку являются феноменом культурным, «не-естественным», «не-природным». А всё культурное может быть подвергнуто сомнению и изменению. Радикальные феминистки предлагают не останавливаться на наделении женщин социальными правами наравне с мужчинами. Необходимо покончить, прежде всего, с классовым и расовым угнетением женщин. «Это обязательно борьба за искоренение идеологии господства, которая пронизывает западную культуру на различных уровнях, а так же приверженность реорганизации общества таким образом, чтобы саморазвитие людей стояло выше империализма, экономической экспансии и материальных желаний». Наиболее ярко радикальные феминистки проявили себя в Италии и Германии. Так, в северных городах Италии они были активными участницами событий горячей Осени 1969 года. Повсеместно в стране ими организовывались группы по подъёму сознательности, женские центры, клубы по интересам, а так же книжные магазины, в которых продавалась феминистская литература. Именно в этих местах и началась жаркая дискуссия о радикальной трансформации повседневности, которая актуальна в этих кругах до сих пор. Несмотря на то, что все партии и левые группировки игнорировали обсуждение этих «приземлённых вопросов», эта проблема стала очень популярна среди молодёжи, и, особенно, среди её женской части. Этому способствовала, в большей мере, деятельность альтернативных центров здоровья. В то время почти во всей Европе были запрещены аборты и контрацептивы.

Нелегальное их использование часто приводило к печальным последствиям. Ежегодно в одной только Италии от нелегальных абортов погибало до 20 тысяч женщин. Феминистки не собирались с этим мириться. Началась компания за легализацию абортов, которая вскоре распространилась по всему капиталистическому миру. Январь 1974 года стал началом борьбы. В Тренто на демонстрацию вышло 263 женщины. Ни одна партия не поддержала их требования. Через год к инициативной группе феминисток присоединился Союз Женщин Италии и Коммунистическая партия Италии. Начался сбор подписей за проведение референдума об аборте. Всего было собрано около миллиона подписей. Началась трансформация общественного сознания. Всё меньше людей стало поддерживать позицию церкви, заключавшуюся в том, что аборт является смертным грехом, за который, кстати, полагалось по закону 5 лет тюрьмы. Женщины и врачи шли на нарушение этого закона. Самоуправляющиеся клиники принимали на этот счёт независимое от властей решение, основанное не на законе, а на здравом смысле. Феминистки боролись вопреки скептическим, а порой и враждебным высказываниям своих товарищей по партии. Так, в 1978 году коммунистическое большинство парламента Италии пошло на уступку движению феминисток против запрещения абортов. Они узаконили действия докторов, но забыли легализовать деяния женщин. Движение за Освобождение Женщин, входившее в Радикальную партию, определило этот закон как «удар женщинам по зубам». Началась упорная борьба с мужским шовинизмом. В результате в Италии был принят самый лучший закон об аборте в Европе. В ходе борьбы женщины разочаровались в своих мачо-товарищах. Движение за Освобождение Женщин вскоре вышло из состава Радикальной партии, а Союз Женщин Италии из Коммунистической партии. Порой во взаимоотношениях между женщинами и мужчинами внутри партий происходили абсурдные вещи. Так, на демонстрации группы «Борьба продолжается!» в ноябре 1975 года отряд самообороны рабочих, который должен был охранять демонстрантов от насилия полицейских и неонацистов, напал на активисток марша, выступающих за легализацию абортов. Мужчины утверждали, что феминистки не выражают мнения пролетариата. Они реакционны так же, как реакционны студенты-леваки. В ответ феминистки выдвинули лозунг: «Нет революции без освобождения женщин! И нет освобождения женщин без революции!».

Требования феминисток вскоре стали носить более радикальный характер. Группы Lotta Feminista и Autonomia Feminist выдвинули требование установить зарплату женщинам за их домашний труд. За 10 лет своего существования, радикальный феминизм в Италии добился некоторых успехов. Феминистки узаконили аборт, выдвинули требование оплаты домашней работы и добились сохранения легальности развода. К 1983 году в стране насчитывалось уже более тысячи женских клубов и центров. Их работа строилась на автономных анархических принципах. Многочисленные группы принимали совместные решения на генеральных ассамблеях. При этом никогда большинство не навязывало своё мнение меньшинству. Горизонтальные связи предполагали интерактивный стиль обсуждения проблем, в отличие от ораторского стиля левых партий. Движение носило явно неиерархический характер, и не было направлено на лидера. В девяностых годах началось сближение позиций радикальных феминисток Италии с мужчинами других либертарных групп. Призывы разрушить патриархальную семью и патриархальное общество, а так же антимилитаризм, объединили феминизм с движением хиппи и некоторыми группами «новых левых». Вот что писал по этому поводу теоретик рабочей автономии Антонио Негри: «Феминистское движение, с её практикой коммунализма и сепаратизма, с её критикой политики и общественного проявления власти,…с её любовью к разнообразию, должно быть похоже на чистейшую форму архетипа новой фазы движения. Оно является источником вдохновения…для новых движений пролетарской молодёжи». Новая фаза феминистического, а вместе с ней и автономистского движения началась в середине восьмидесятых годов в Западной Германии. В то время ФРГ была очагом антивоенных и антиядерных выступлений в Западной Европе. Внутри этого общегражданского движения началась полемика по вопросам автономии и независимости движения. Главную роль в этом споре играли феминистки. Радикальная феминистка Мари-Терез Кнёппер так определяла автономию: «Прежде всего, автономия женского движения подразумевает под собой самоорганизацию, отделение от мужского большинства Левых и, вообще, от мужчин.…Более того, необходимо учитывать отношение движения к правительству и его институтам, так как они осознаются [феминистками], как нечто патриархальное и системостабилизирующее. В связи с этим, необходима полная обособленность от государственных и институционных связей. Внутри движения автономия означает преимущественно децентрализацию каждой отдельной группы, а в самих группах это означает самоопределение рабочих структур…антииерархичность структур, в свою очередь, позволяет использовать индивидуумов в развитии автономии».

Дискуссия по поводу сути и методов феминистского движения происходила в основном на страницах двух национальных феминистских журналов: «Отвага» и «Эмма». Первый журнал возник в 1976 году в Западном Берлине. Он быстро достиг популярности, и, спустя два года, его тираж увеличился в 14 раз. В феврале 1977 года Элис Шварцер и группа радикальных феминисток, в которую входило много профессиональных журналисток, основали журнал «Эмма». Оба журнала не приносили никакой прибыли организаторам. Работали в них только женщины. Два журнала с различными концепциями смогли активизировать мыслительную работу женщин и выявить основные противоречия внутри движения. Несмотря на то, что в спорах журналисты часто переходили на личный уровень, издатели этих журналов смогли приобщить к дискуссии и самообразованию тысячи активисток. В то время внутри феминистского движения ФРГ циркулировали две темы: тяжёлый домашний труд и материнство. Глубокие разногласия обнаружились среди феминисток по вопросу каторжной домашней работы и «домашнего ареста» женщин. В 1973 году Элис Шварцер опубликовала свою книгу «Женская работа - женское освобождение», представлявшую позицию радикального феминизма. Несколькими месяцами позже появился перевод классического «либерального» текста Мариарозы Дэлла Коста и Селмы Джеймс. Как утверждали эти теоретики, домашний неоплачиваемый труд женщин - это часть экономики, поэтому необходимо высчитывать основной прибавочный «домашний» продукт и компенсировать его в долларовом эквиваленте. Они утверждали, что если женщинам начнут платить за их домашний неоплачиваемый труд, то разделение между миром оплачиваемой работы и миром неоплачиваемого труда канет в лету. Такая мера стала бы новым этапом в освобождении женщин. Радикальные феминистки думали по-другому. Они утверждали, что создание системы вознаграждения за домашний труд станет только дальнейшей институционализацией женщин в изначально порочную систему. Произойдёт воспроизводство барьеров на пути женщин к многообразным формам общественной жизни. Женщин так и не допустят в полном объёме к участию в жизни общества. Так как "геттоизация" женщин является продуктом патриархального разделения труда, то мало оплачивать женщинам их домашний труд, необходимо напомнить так же мужчинам об их равной ответственности в воспитании детей и о равных обязанностях в содержании дома.

Левые организации пытались организовать женщин в решении производственных вопросов. Они «мечтали переманить их на сторону рабочего класса», так как считали женщин «устойчиво низкооплачиваемой прослойкой пролетариата». Радикальные феминистки не шли на сотрудничество. Хепнелор Мэбри назвала двойной и тройной гнёт женщин «патриархальной прибавочной стоимостью». Ни левые организации, ни профсоюзы, по мнению женщин, никогда не хотели их полного освобождения, так как вряд ли мужчины, входящие в эти структуры, пожелали бы разделить со своими жёнами обязанности по содержанию дома. Пока разгорались дебаты по поводу платы за домашний труд, начался диспут о «новом материнстве» и равных правах. Радикальные феминистки понимали материнство как нечто социально детерминированное. Общество, по их мнению, слишком много ожидает от женщины. Полнота жизни женщины не обязательно должна быть связана с материнством. Более того, они рассматривали условия материнства (работу на износ, существование на пределе) как угнетение женщин. Журналистки журнала «Отвага» категорически не соглашались с радикалами. Желание иметь ребёнка естественно. Оно исходит из самого чрева женщины. Существует психически-физическая готовность женщины стать жертвой ради создания новой жизни. Они прославляли «женскую интуицию» и верили в биологическую предопределённость материнства. Журналисты журнала «Отвага» выступали за «новую женственность». Отрицать эту женственность значило, по их мнению, то же, что и отрицать женскую сущность. Радикальные феминистки и лесбиянки увидели в этих высказываниях намёк на гетеросексуальность и подвергли позицию «Отваги» жестокой критики. С того момента, когда рождаемость в ФРГ стала ниже смертности, все партии страны стали поддерживать желание женщин стать матерями. Некоторые феминистки включились в работу материнских центров, созданных на деньги правительства.

Журнал «Отвага» стал бороться за предоставление хотя бы одного полностью оплачиваемого декретного отпуска с гарантией сохранения рабочего места. Они так же выступали за предоставление матерям возможности приходить на работу со своими детьми, за увеличение пособий неработающим матерям и тому подобное. Так как их требования совпадали с правительственными программами, «Отвага» превратилась в объект безжалостной критики со стороны радикальных феминисток. В противоположность идеям генетически предопределённой женской природы, радикал-феминистки считали, что «мужское» и «женское» являются продуктом социально исторических сил, которые и формируют наши личности. В 1975 году Элис Шварцер определила эту позицию в, ставшей потом классической для немецкого феминизма, статье «Маленькое отличие и её великие последствия». В ней она нарисовала будущее, в «котором пол не был бы больше неизбежностью. Женщины и мужчины не были бы больше насильно вовлечены в ролевое поведение…Сексуальное разделение труда и эксплуатация закончились бы. Только биологическое материнство было бы женским делом; социальное материнство было бы таким же мужским делом, как и женским. Люди бы общались между собой ничем не ограниченным способом…согласно их индивидуальным потребностям…независимо от возраста, расовой и половой принадлежности (не было бы классовой системы в этом свободном обществе)». По мнению радикальных феминисток, правительственная поддержка женщин была либеральной версией гитлеровского ограничения женщин тремя «К»: кухня (kitchen), дети (kinder) и церковь (kirche). "Новая женственность" - это контрреволюция, которая вышла из глубин феминизма. Радикал-феминистки предлагали третий путь, путь который позволил бы им быть одновременно слабыми и сильными, эмоциональными и рациональными, ранимыми и отважными. В начале восьмидесятых годов боевая энергия феминисток стала идти на убыль. Многие из их требований стали воплощаться правительством в жизнь.

Бывшие феминистки стали делать карьеру в правительственных и партийных структурах. Так, в 1985 году почти все руководящие посты в партии Зелёных занимали женщины. Эта партия стала за свой счёт проводить все женские собрания и конференции связанные с автономистским женским движением и женским движением внутри партии. Такое «вхождение женщин во власть» позволило, наконец, покончить в 1983 году с запретом на аборт, а так же низложить консервативное правительство ФРГ на местном и федеральном уровне. Между тем, радикальные феминистки стали вовлекаться в смешанные группы. Это была уже новая фаза развития автономного движения. Миллионы женщин обрели, благодаря феминисткам, новое интернациональное сознание, которое изменило политическую культуру Западной Германии. Все политические партии стали считаться с требованиями женщин. В то же время радикальные феминистки пошли на некоторые уступки мужчинам: теперь помимо «чисто» женских сквотов, стали появляться смешанные коммуны. Амазонки, наконец, впустили мужчин в своё логово, и это принесло свои благодатные плоды. Радикальные экологические движения В семидесятых-восьмидесятых годах леворадикальные движения приняли активное участие в борьбе за сохранение природы. Они предлагали два радикальных проекта преображения планеты: биоцентрический и антропоцентрический. Первое направление было представлено глубинной экологией или, как её ещё называют, экософией. Второе - социальной экологией или экоанархизмом. Большое влияние на оба этих течения оказала Этика Земли, разработанная американским экологом Альдо Леопольдом и философия постмодернизма. В конце тридцатых годов в США развернулась дискуссия по поводу способов охраны дикой природы. Приверженцы утилитаризма предлагали концепцию сохранения. Выбранные участки дикой природы сохранялись на время. Как только экосистема данного участка восстанавливалась, её предполагалось вновь использовать в экономических целях. Существовала так же и анти-утилитарная концепция, предлагавшая полную консервацию наиболее уязвимых и ценных районов дикой природы. Представителем консервационизма и был Альдо Леопольд. Земля представлялась ему неким «коллективным организмом». Она кормит людей и формирует их культуры.

Люди несут ответственность за сохранение здоровья земли. От этого зависит жизнь не только их будущих поколений, но и всех живых существ, населяющих планету. «Здоровьем является способность земли к самообновлению. Консервация является нашей попыткой понять и сохранить эту способность». Человеку нужно кардинально пересмотреть своё отношение к природе. Из завоевателя и паразита он должен превратиться в «гражданина биосферы», для которого земля уже не будет рабой или служанкой. Человек должен осознать тот факт, что Земля - это коллективный организм, частью которого является сам человек. Части этого организма не только конкурируют между собой, но и кооперируют, сотрудничают. Человек, как высшее существо на этой планете, способен регулировать процессы конкуренции и кооперации, но он не имеет никакого права упразднять их. Дикая природа должна стать для человека лабораторией для изучения здоровья земли. Эта наука о здоровье земли только формируется. Параллельно с ней складывается и этика земли. Она «расширяет границы общности, чтобы включить в себя почвы, воды, растения и животных, [коллективно мы называем это] землёй». Необходимо понять, что в природе всё хорошо, независимо от того понимаем мы это или нет. Все существа и живые и неживые (в обыденном понимании) имеют право на существование и самореализацию. Альдо Леопольд предлагает концепцию общности, которая является составной частью этики земли. Она не несёт радикального характера. Её создатель прекрасно понимает, что «этика земли, конечно, не может предотвратить изменение, управление и использование этих «ресурсов», но она утверждает их право непрерывного существования…в естественном состоянии». Более того, он призывает «воинствующее меньшинство граждан приверженцев сохранения дикой природы» быть бдительными и готовыми к действию на всей территории страны. Этот призыв был услышан представителями леворадикальных движений спустя десятилетия. Большое влияние на формирование эгалитарных идей в радикально экологической мысли оказала так же философия постмодернизма. И радикальные экологи и постмодернисты видят связь между угнетением человека человеком и угнетением человеком природы.

Постмодернистский анти-авторитаризм утверждает равенство всех людей, независимо от классовой, расовой, гендерной или религиозной принадлежности. Радикальные экологи идут дальше. Они говорят об экоцентрическом равенстве, согласно которому «вся жизнь…мыслится как бытие в принципе равное». Они оба выступают за ограничение «количественной рациональности», а так же критикуют иерархические, властные отношения. «Власть должна быть оспорена, но…она должна быть оспорена без власти». Радикальные экологи более полно и последовательно реализуют на практике эгалитарные идеи постмодернизма, делая особый акцент на экоцентрическое равенство. Таким образом, и постмодернизму и радикальному экологизму свойственны анархизм и спонтанность. Тем не менее, между ними существуют противоречия. Яблоком раздора стала субъективность, «эгоцентричность», индивидуализм постмодернистской мысли. Постмодернисты склонны к компромиссам. Они отвергают классификацию и обобщения. Они не верят в универсальные истины и, вообще, всегда и во всём сомневаются. Постмодернизм деконструктивен и непоследователен, поэтому он не может предложить положительную программу улучшения общества. Не смотря на эти противоречия, радикальный экологизм может быть рассмотрен, как практическое воплощение идей «непрактичного» постмодернизма. Этика земли и постмодернизм стали фундаментом для основных положений радикального экологического эгалитаризма. Тем не менее, это движение не имеет одну магистраль. Пути радикальных экологов раздвоились. Биоцентрический эгалитаризм. На пути к Совету Всех Существ. Мыслители, принадлежащие к этому направлению утверждают, что экологические реформы не способны отвратить глобальную экологическую катастрофу, так как они всё ещё оперируют принципами антропоцентрического гуманизма в котором, собственно и зиждется корень экологического кризиса. По их мнению, исправить положение можно только в том случае, если мы начнём развивать не-антропоцентрическое понимание реальности, которое учит нас жить в гармонии со всеми живыми и неживыми существами на земле.

Мартин Хайдеггер радикализирует и развивает идеи Альдо Леопольда. По его мнению, гуманизм ведёт человеческие существа за пределы их внутренних ограничений. Доктрина «прав человека» оправдывает эксплуатацию человеком нечеловеческих существ. Не-антропоцентрическая концепция гуманности должна преодолеть доктрину прав. Мы можем гармонично сосуществовать на Земле, только подчиняясь нашей главной обязанности: необходимо быть открытыми Бытию существ (Being of beings). По мнению Хайдеггера, нам нужен новый путь понимания Бытия, новый этос, который позволит существам проявлять себя не только в виде объектов для удовлетворения человеческих потребностей. Все существа на Земле имеют право на реализацию своих собственных внутренних целей. Всё имеет свою внутреннюю ценность, независимо от человеческого сознания и интересов. Чтобы выжить нам необходимо смирение. Надо избавиться от самовозвышения и самопоклонения. Человек не господин природы. Он не мера всех вещей. Необходимо развить новое понимание Бытия. И делать это нужно в рамках культуры, в рамках языка и разума, а не на интуитивном мистическом уровне. Итак, Хайдеггер предлагает развивать «новую метафизику», метафизику не-антропоцентрическую. Он совершает радикальный сдвиг во взаимоотношениях человека и природы. Идеи Хайдеггера, а так же таких мыслителей как Тейяр-де-Шарден, Олдос Хаксли и Сантаяна, которые, «определяя более скромное место [человека] в природном порядке предвидели глубинно-экологическое мышление», положили первый кирпичик в фундамент биоцентрического эгалитаризма. Следующим шагом в его развитии стала глубинная экология. Термин глубинная экология был введён норвежским философом Арне Наэссом. Он утверждал, что экологизм истеблишмента, так называемая «поверхностная» экология, черпает свои аргументы в человеко(мужчино)-центрированных (man-centered) терминах.

Сохранение природы, по его мнению, имеет внутреннюю ценность, совершенно отличную от каких-либо благ, которые необходимо передавать будущим поколениям людей. Отличие антропоцентризма от биоцентризма принимается Арне Наэссом и его сторонниками как аксиоматическое. Оно структурирует их дискурс, в котором глубинная экология находится до сей поры. Это положение является первой характеристикой глубинной экологии. Следующий принцип экофилософии заключается в её повышенном внимании, направленном на сохранение в нетронутом виде дикой природы. Так же как и Хайдеггер, Наэсс выступает за полное раскрытие потенциала каждого живого существа. Сделать это можно, по его мнению, посредством расширенного сомоосознания, которое «означает расширение границ и углубление нашего "я"». Важную роль в этом играет процесс «самоотождествления с другими», когда «мы видим самих себя в других». Этот процесс формирует экологическое «я» индивидуума, которое является всем, с чем этот индивидуум себя отождествляет. «Увидеть, что защита окружающей среды отвечает их интересам, люди смогут, пройдя через процесс всеобъемлющего отождествления…». Таким образом, если мы воспитали в себе экологическое «я», то в своих поступках «мы естественным и прекрасным образом начинаем следовать строгим нормам природоохранной этики». Это больше вопрос психотерапии, или как её называет Наэсс, общественной терапии, нежели науки. Сторонники глубинной экологии в поисках лекарства, которое было бы «способно вылечить наши связи со всем окружающим миром», обращаются к восточным духовным традициям, к древним языческим ритуалам и обрядам. Это является третьей характеристикой глубинной экологии. Антропоцентризм, по мнению глубинных экологов, привёл к тому, что представители западной цивилизации утратили эволюционную память. Мы забыли о своих корнях.

Мы забыли о том, что мы существовали и развивались триллионы лет. Умирая и возрождаясь, постоянно изменяясь и эволюционируя, мы совершенствовали себя, устремляясь к некой точке, в которой мы могли бы слиться с Божеством. Цивилизованный человек утратил эту память, а вместе с ней он позабыл и способы восстановления разорванных вселенских связей. Эти способы известны - это ритуалы и обряды. Они позволяют человеку кардинально трансформировать и расширить его собственное «я». Они помогают ему перенести в сферу осознанного скрытую в подсознательном информацию, накопленную всеми живыми существами в процессе эволюции. Трансформационные обряды и ритуалы помогают человеку побороть чувства страха и безразличия, чувства существующие у современного цивилизованного человека Реконструкцией подобных ритуалов и обрядов глубинные экологи занялись в середине восьмидесятых годов. На основе материалов семинаров по «Отчаянию и обретению силы» Джоанны Мэйси, а так же идей Арне Наэсса, Джона Сида и Пэта Флемминга был создан Совет Всех Существ. Совет Всех Существ - «это форма группового творчества, в ходе которого люди учатся и становятся способны «слышать внутри своих сердец голос плачущей земли»…и говорить от имени других форм жизни. Это вид работы, который позволяет нам осознано испытать всю боль и силу нашей взаимосвязи со всей природой. Совет Всех Существ должен помочь людям научиться «перестать быть помехой для других живых существ», а так же осознать что необходимо предоставить всем видам возможность продолжить свой индивидуальный путь развития, не влияя на них. Глубинные экологи приветствуют естественное и культурное разнообразие. Все формы жизни должны развиваться свободно от человеческого стремления к господству и подавлению. Подобный взгляд является основополагающей ориентацией движения. И, наконец, последней характеристикой глубинной экологии является её вера в то, что её сторонники находятся на «лидирующих позициях» экологического движения.

Они считают себя «духовным, философским и политическим авангардом американского и международного инвайронментализма». Наиболее яркими носителями идеи глубинной экологии являются представители таких известных организаций как «Земля Прежде Всего!» (Earth First!), «Мать Земля» (Mother Earth) и «Морские Пастухи» (Sea Shepherds). Приверженцами экософии считают себя так же некоторые ультра радикальные группы: «Фронт за Освобождение Животных» (AFL) и «Фронт за Освобождение Земли» (EFL). Рассмотрим принципы и методы борьбы которые применяют члены организации «Земля Прежде всего!» (EF!). Эта организация стоит на трёх «китах»: идея глубинной экологии, роман Эдварда Эбби «Банда Разводного Ключа» (Edward Abbey. The Monkey Wrench Gang. New York. 1976.) и книга "Экозащита: практическое руководство по экологическому саботажу" (Ecodefense: A Field Guide to Monkey Wrenching). Книга Эдварда Эбби «Банда Разводного Ключа» произвела в семидесятые годы эффект разорвавшейся бомбы. Видимо, этот роман был главной причиной появления в США организации «Земля Прежде Всего!». Сюжет приключенческого романа прост. Во имя сохранения дикой природы, небольшая группа экотеррористов уничтожает технику, которая наносит вред окружающей среде юго-западных штатов. Они взрывают железнодорожный мост, выводят из строя строительное оборудование и технику, сбивают мерные вехи на стройплощадках и мечтают взорвать плотину. Негласный лидер группы доктор Сарвис излагает основные принципы движения: «Я против всех форм правительства, включая хорошее правительство. Я одобряю консенсус коммуны…Мы не собираемся устанавливать тиранию большинства в организации. Мы исходим из принципа единодушия. То что мы делаем, мы делаем все вместе или не делаем совсем. У нас братство, а не законодательная ассамблея…Мы следуем нашему главному правилу: ненасилие по отношению к человеческим существам…мы не имеем дело с людьми. Мы выступаем против мегамашины». Таким образом, банда Разводного Ключа, а вслед за ней и организация «Земля Прежде Всего!», является движением анархическим, ненасильственным, использующим партизанский метод борьбы - экологический саботаж. Экосаботаж (monkey wrenching) является экологической формой луддизма, луддизма во имя дикости.

Основные методы monkey wrenching описаны основателями движения «Земля Прежде Всего!» Дэйвом Фоременом и Билом Хэйвудом в практическом руководстве «Экозащита…». В ней описываются различные способы, с помощью которых можно остановить или, по крайней мере, уменьшить масштабы разрушения окружающей среды лесозаготовительными, мелиоративными и другими компаниями. Авторы руководства предлагают новые методы экосаботажа: шипование деревьев гвоздями, обрезание линий электропередачи, методы вывода из строя техники, гнездование деревьев предназначенных к вырубке, блокирование дорог и многое другое. Все эти методы были тут же опробованы на практике. Многие активисты, включая самого Дэйва Форемена, оказались за решёткой, но это не остановило экологических луддитов. От двадцати до двадцати пяти миллионов долларов ежегодно правительство и промышленность США теряют от действий сторонников экосаботажа. Дэйв Форемен считает, что экосаботаж, в конце концов, сделает экономически невыгодным для капиталистов нанесение вреда дикой природе. Он утверждает так же, что экосаботаж носит ненасильственный характер, так как он направлен на неодушевлённые машины. Использование экосаботажа связано так же с недоверием активистов движения к легальным демократическим методам решения проблем. Слишком много времени, по их мнению, уходит на исправление несовершенных законов. Это недопустимо в условиях экологического кризиса, когда каждый день добавляет в список исчезнувших видов животных ещё одно имя. Активисты движения уверены, что люди имеют право на нелегальные средства борьбы с такими законами. Это является их главным рациональным аргументом в пользу использования экосаботажа. Действия экологических луддитов направлены не только на формирование общественного мнения. Они вообще не склонны привлекать на свою сторону СМИ или участвовать в судебных процессах. Их работа носит в основном нелегальный партизанский характер. Именно поэтому организация «Земля Прежде Всего!» предпочитает использовать экологический саботаж, а не акции гражданского неповиновения. Идеи глубинной экологии подверглись беспощадной критике со стороны учёных, политиков и активистов экологического движения.

Индийский философ и эколог Рамачандра Гуа, например, считал глубинную экологию продуктом постиндустриального общества, общества потребления и массовой культуры. Сторонники экософии движутся параллельно этому обществу, не причиняя при этом серьёзного ущерба его экономическим и социально-политическим основам. Дикая природа, сохраняемая в национальных парках США, по его мнению, является некой рекреационной, эстетической частью общества потребления. Глубинные экологи, по его мнению, хотят просто расширить границы этой «дикости», оставив без изменения существующую систему. Этим собственно и отличаются радикальные американские экологи от их соратников из Западной Германии и стран третьего мира, которые связывают экономическое благосостояние Запада с беспрецедентной эксплуатацией экономических и экологических ресурсов развивающихся стран. Для населения этих государств правильное использование ресурсов среды обитания является вопросом выживания. Для американских эколуддитов экологическая борьба - это некая мода или проявление мук совести. Критикуют глубинную экологию и экофеминистки, которых иногда считают «кровными» союзницами экософии. Экофеменистки смотрят в глубь глубинной экологии и находят там много неприемлемых для них концепций. Глубинные экологи, по их мнению, гендерно-нейтральны. Они критикуют антропоцентризм за его человеко-центрированность (human-centeredness), в то время как корнем господства человека над природой и над другими людьми является андроцентризм - мужчино-центрированность! Не исключая женщин из круга антропоцентризма, глубинные экологи косвенно обвиняют их во всех бедах, которые принёс с собой антропоцентричный патриархат. Мужчины привели человечество к экологической катастрофе! Именно на этом утверждении, по их мнению, необходимо строить весь биоцентрический дискурс. Критикуют концепцию биоцентрического эгалитаризма так же сторонники экологически ориентированного социального равенства.

Экоанархист Муррей Букчин называет сторонников глубинной экологии антигуманистами и экологами-мистиками, которые уверяют всех в необходимости «принятия пассивным человечеством подчинённого положения по отношению к природе». Экософия, по его мнению, пытается растворить социальную эволюцию в эволюции природной. Она стремится «утопить культуру в природе, в оргии иррационализма, теизма, мистицизма, уравнять человека и простое животное, распространить придуманные «природные законы» на послушное человеческое общество». Конечно, дикость даёт людям чувство свободы, плодовитости природы. Она прививает людям любовь к нечеловеческим формам жизни и развивает эстетическое чувство восхищения естественным порядком. Но в то же время, она может привести и к «отрицанию человеческой природы, интровертному отречению от социального общения, ненужному противопоставлению дикости и цивилизации…Человечество, независимо от своих внутренних конфликтов между угнетателем и угнетаемым, смешивается в единое целое, как один "вид", оказывающий пагубное влияние на первобытный, предположительно «невинный» и «этичный», естественный мир». Глубинная экология, таким образом, переворачивает угнетение с ног на голову, не меняя при этом сути проблемы. Муррей Букчин, так же как и глубинные экологи, пытается ответить на основополагающие вопросы современности: способно ли человечество интегрироваться в процесс естественной эволюции, и как оно может это сделать? Отвечая на этот вопрос, он использует гуманистический подход в построении своей концепции социальной экологии или, как он её ещё называет, экоанархизма. Социальная экология: утопический проект либертарного муниципализма. Муррей Букчин не случайно выбрал для своего учения такое название - социальная экология. Экологический кризис, по его мнению, имеет свои корни в социальных проблемах. Цивилизация несовершенна. Общество необходимо не просто улучшить или поднять на новый уровень. Его нужно переделать. Необходим общественный интерес, интерес эпохи, который бы объединил и сплотил людей. Гармонизируя отношения между людьми, мы гармонизируем и отношения между человеком и природой. Апокалипсические прогнозы мобилизуют все слои общества на борьбу за сохранение жизни на Земле. Они стимулируют общество в поиске лучших форм общежития. У нас есть уже богатый исторический опыт осуществления либертарных проектов. Именно на них и делает упор Муррей Букчин, разрабатывая свою утопию. Муррея Букчина по праву называют «великим старцем американского анархизма».

На протяжении 30 лет в своих работах он пытался преодолеть разрыв между человеческим обществом и креативным процессом природной эволюции. Реконструируя коммунитарное анархическое учение, Букчин развивает «западную органическую (organismic) традицию», которую представляли такие учёные как Аристотель и Гегель, традицию, которая является процессом связанным с выявлением «логики» эволюции. Согласно Букчину, роль экологической этики заключается в том, чтобы «помочь нам выделить те из наших акций, которые служат толчком в эволюции природы и те которые являются для неё препятствием». Центральным понятием и в его философии органической природы, и в его социальной философии анархизма является понятие самонаведение (self-directedness). По его словам, «стремление жизни к большей усложнённости индивидуальности, - стремление, которое приводит к увеличению степени субъективности, - вводит в силу внутренний или имманентный импульс эволюции, [который в свою очередь ведёт] к росту самосознания». Здесь существуют определённые параллели между философией Букчина и междисциплинарной философией Тейяра-де-Шардена. Оба мыслителя понимают эволюционный процесс в терминах поступательной субъективности, которая достигла своей наиболее развитой формы в человеке. Благодаря природе люди оказались на высшей ступени эволюции и стали обладателями самосознания. Тем не менее, в противоположность Тейяру-де-Шардену, который видел эволюционный процесс растворяющимся в точке омега, точке органического единства, Букчин считает, что эволюция будет вечно стремиться к всё возрастающим степеням субъективности. Чем больше экосообщество «участливо» и дифференцировано, тем больше её человеческие и нечеловеческие члены будут способны реализовать свои индивидуальные и коллективные формы «личности». Это даёт право Букчину утверждать, что его экологическая этика предполагает широчайшее царство свободы и для природы, и для общества. Сохраняя в своей сердцевине основу этики Альдо Леопольда, Букчин делает акцент на творчество людей, которое невозможно без таких составляющих как свобода, разум и личность.

Экотехнологии и экосообщества будут, по его мнению, поддерживать разнообразие, участие и самоуправление. В этом и заключается его видение самонаправляемого анархического общества, в котором человеческие обитатели вполне осознают их особую эволюционную ответственность. Зелёная утопия Букчина реализуется следующим образом. Среда обитания и биорегион должны стать отправной точкой в создании земного рая. Развитие инфраструктуры, сельского и городского хозяйства должны ориентироваться на местную экосистему. Чтобы «жизненные процессы на планете не управлялись тоталитарной системой, современное общество должно следовать базовым экологическим предписаниям». В связи с этим, должна произойти миниатюризация и децентрализация всей экономико-политической сферы общества. «Власть должна постепенно переходить к районам и муниципалитетам … кооперативам, центрам занятости и, в конечном счёте, народным ассамблеям». Больше не будет частной, национальной или коллективной собственности. «Экологическая община сможет муниципализировать свою экономику и объединиться с другими муниципалитетами в интеграции своих ресурсов в региональную конфедеральную систему». В этом случае никто уже не сможет использовать частное технологическое оборудование, которое бы угрожало здоровью человека и природы.

Распределение в таких экологических сообществах будет осуществляться по коммунистическому принципу: от каждого - по способностям, каждому - по потребностям. Собственность будет контролироваться народными ассамблеями свободных сообществ. Партикуляризм всех мастей канет в лету. Рациональный гражданин будет строить своё будущее на основе дискурсивных, лицом-к-лицу отношений с другими членами своего сообщества. Администрирование будет «осуществляться советами, комиссиями или даже избранными индивидами, которые будут исполнять народный наказ под пристальным общественным наблюдением и при полной отчётности перед определяющими политику ассамблеями». Народные ассамблеи - мозг общины. Администраторы - его руки. С бюрократизмом будет навсегда покончено. Масштабы сообществ будут изменены в соответствии с условиями среды их обитания. Произойдёт переоценка технологий и благ, а вместе с ними и всего взгляда человека на природу. Мегаполисы исчезнут. Малые города и деревни будут гармонически сосуществовать друг с другом и с окружающей средой. Экологические технологии и экологически ориентированная наука создадут экономические предпосылки для реализации программы экоанрхизма. Экоанархизм «исходит из предпосылки высокой разумности человека». Человек уникален. Он способен преобразить этот мир. Таким образом, позиция «естественной инженерии» Муррея Букчина является проявлением высокого гуманизма его учения. Движение к идеальному обществу, по мнению Букчина, должно быть постепенным.

Действие ради действие им осуждается. Необходима интеллектуальная работа. Нужна новая теория. Пора положить конец тирании спонтанности. «Нужна организация, а не нигилистический хаос эгоистов, для которых любая структура есть «элита» и «централизм»…нужен процесс, а не драматический жест». Андре Горц в основном поддерживает либертарный проект Муррея Букчина. В своих работах большое внимание он уделяет переходному периоду в преобразовании общества. Ни реформа, ни революция, но замещение должно стать целью либертариев. Одним махом нельзя уничтожить государство. Его функции должно постепенно захватить альтернативное гражданское общество. Реформы сверху и инициатива трансклассового общества снизу приводят к созданию условий, когда альтернативистские и автономные объединения начинают выполнять функции государственных органов, но уже на иных анархических принципах. Иерархические структуры заменяются горизонтальными связями. Рыночные отношения уступают место отношениям взаимопомощи. Альтернативный самоуправляющийся сектор постепенно низвергнет капиталистическую сферу отчуждённости, в том числе и отчуждённости человека от среды его обитания. Проект либертарного муниципализма Муррея Букчина и «альтернативизм» Андре Горца прямо или косвенно повлияли на формирование современного международного радикального эгалитарного экологизма. Реализацией «зелёной утопии» представители лево радикальных движений занялись в конце шестидесятых годов. В результате, в США появилась целая сеть самоуправляющихся неиерархических экологических коммун, существующих на принципах «равенства, экологического сознания, кооперации и ненасилия».

Так же как и в XIX веке США были впереди планеты всей в области осуществления коммунитарных экспериментов. В штате Тамиланд на Юге Индии расположена одна из старейших в мире экологических коммун - Ауровиль. Это многонациональное альтернативное поселение было создано в 1968 году по инициативе Мирры Альфассе, сподвижницы индийского мыслителя Шри Ауробиндо. Ауровиль изначально рассматривался поселенцами как «эмбрион будущей свободной цивилизации, как коммуна коммун». Ауровиль должен был постоянно разрастаться, поглощая местное население и вытесняя из сферы его жизни властные государственные отношения. Духовные ценности граждан Ауровиля воспитываются в его образовательных учреждениях. Экономическая база «свободной зоны» формируется на основе альтернативных предприятий коммуны. Коммуна является децентрализованным, самоуправляющимся экологическим поселением. Экологический эгалитаризм в Западной Европе имел свою специфику. Здесь он был больше урбанистическим явлением, а своим появлением был обязан борьбе населения с ядерной энергетикой. В семидесятых годах в Западной Германии прошла волна массовых акций гражданского неповиновения. Они были направлены против строительства АЭС и заводов по переработке и хранению ядерных отходов. Виил (Wyhl), Калкар (Kalkar) и Горлебен стали символами обще планетарного сопротивления «бездумной атомизации энергетики». Активисты и местное население оккупировали строительные площадки, создавали там лагеря / городки, часто напоминающие крепости, и активно препятствовали строительству экологически опасных объектов. Уже в Вииле появились первые признаки коммунитарного общежития, которые затем активисты стали использовать в других очагах сопротивления. Продукты питания и одежда, которую приносили в лагерь фермеры и местные жители, распределялись по потребностям. Каждый активист мог проявлять свою активность по способностям. В лагерях так же существовали образовательные учреждения (в Виилском «народном колледже» было представлено более 50 разнообразных курсов, некоторые из которых читали учёные, выступающие за использование ядерной энергетики).

Венцом «народного творчества» стала Свободная Республика Вендланд, возникшая в мае - июне 1980 года на месте строительства подземной свалки для ядерных отходов в окрестностях города Горлебена. Местные фермеры снабжали многочисленное население Свободной Республики продуктами питания и строительными материалами. В Вендланде появились свои паспорта, нелегальная подпольная радиостанция, зона охвата которой охватывала всю страну и общенациональная газета. В Республике царила атмосфера дружелюбия и гостеприимства. Гражданином Вендланда мог стать человек любой расовой и национальной принадлежности. Вендландеры жили вместе не только ради сопротивления, но и для того чтобы создать автономное самоуправление. Едва ли не каждый активист с удовольствием участвовал в дискуссиях посвящённых проблемам сопротивления и общежития. Решения принимались по принципу «непосредственной» демократии. 3 июня 1980 года полицейские подразделения предприняли попытку деблокирования строительной площадки. Такого насилия, которое они применили по отношению к активистам и журналистам, Германия не знала со времён Гитлера. По всей стране прошли демонстрации и марши поддержки Свободной Республики Вендланд. Действия активистов стали более радикальными. Горлебенская борьба стала причиной радикализации движения сопротивления, которое включало в свои ряды экологов, феминисток, студентов, молодёжь и фермеров. Это было внепарламентское культурно-политическое движение, направленное не только против ядерной энергетики, но и вообще против существующей политической системы. Хотя существовала общенациональная координация по всем акциям, централизованной антиядерной организации, которая бы разрабатывала национальную стратегию или же регулировала движение, не было. Без этого «централизма» радикальные экологи Западной Германии сумели остановить строительство новых АЭС в своей стране и сформировать мощное автономное пространство.

В начале девяностых годов в западной Европе появилась обширная сеть экологических организаций, пытавшихся реализовать различные эколого-коммунитарные проекты. Например, движения «Европейская Молодёжь за Действие по [защите] Лесов» (European Youth Forest Action) и «Молодёжь и Окружающая Среда Европы» (Youth and Environment Europe) стали инициаторами проведения ежегодных экологических лагерей «Экотопия» в которых, помимо проведения образовательных проектов, идёт обмен опытом по использованию альтернативных экологических технологий и альтернативных, часто коммунитарных, стилей жизни. Внутри этой сети действует своя денежная единица ECO, курс которой для граждан разных стран ежемесячно рассчитывается на основе стоимости их «продовольственной корзины». Таким образом, этот проект можно назвать коммунитарным и экологическим. И сквотерские, и радикальные экологические движения в равной мере инициировали создание автономного пространства, подтверждая, таким образом, многие предсказания М. Букчина и А. Горца. Автономистское движение развивалось согласно своей собственной логике, постоянно разогревая и расширяя процесс децентрализации своих групп и радикализируя активистов. «Организованная спонтанность» стала главным принципом бунтарей эпохи постмодерна. Свободные зоны и очаги сопротивления превратились в лаборатории лево радикальных движений, в которых апробировались различные либертарные проекты и принципы. Этот эксперимент перманентен. Он был, есть и будет!

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: